Текст книги "Мартовские дни (СИ)"

Автор книги: Джерри Старк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

– Позарез охота глянуть, что ты такое учудил, – хрипловато подал голос Гардиано, угадав, о чем размышляет Ёширо.

Кириамэ отыскал на столе веницейское зеркальце из посеребрённого стекла в резной янтарной рамке. Отражение в таком зеркальце выглядело очень четким, не сравнимым с отполированными бронзовыми пластинами, но крохотным. Однако, заглядывая в стеклянную глубину с небольшого расстояния и перемещая зеркало туда-сюда, можно было составить представление, как выглядит человек, опутанный цепкой сетью сибари. Судя по тому, как Гардиано несколько раз быстро мазнул языком по враз пересохшим губами, увиденное пришлось ему по душе. Мимолетно нихонский принц пожалел, что мастера покамест не наловчились отливать большие зеркала в рост человека. Усадить бы Гардиано напротив такого зеркала и пусть любуется сколько угодно. Ведь сибари – это только первый шаг к цели.

Мягким толкающим движением Кириамэ заставил ромея широко развести ноги и опустился на колени на ковер прямо перед ним. Не оставляя себе времени на раздумья и колебания, протянул руку. Накрыв раскрытой ладонью шершавость хорошо выделанной замши и невеликий, вроде как опасливо съежившийся бугорок плоти под нею. Начал поглаживать – кругообразными, размеренными движениями, не надавливая и не спеша. Прикрыв глаза, отрешившись и сосредоточившись только на покалывающих ощущениях в кончиках пальцев. Медленно, вкрадчиво, без суетливости, словно успокаивая излишне норовистую лошадь. Дожидаясь, пока природа возьмет свое – а, если он хоть немного разобрался в характере Гая Гардиано, это случится очень и очень скоро.

Тонкая замша и слой беленого льна под ней приподнялись и натянулись, уступая возрастающему напору изнутри. Долетающее до ушей Кириамэ дыхание стало быстрым и частым – как если бы томимый жаждой человек наконец дорвался до кувшина с холодной водой и теперь глотал, рискуя захлебнуться.

– Без штанов дело пошло бы куда лучше, – с неожиданно усилившимся пришептывающим акцентом и слегка растягивая слова, но довольно отчётливо выговорил Гай.

– Возможно, – согласился Ёширо, сверху вниз водя по твердеющему достоинству не кистью, но парой сложенных пальцев и самую малость надавливая. Чувствуя, как упруго поддается чужая плоть, становясь из мягкой и податливой такой восхитительно твердой. – Но не сейчас, – он легко встал, отстраняясь.

Все шло на лад: пробужденное, но не получившее возможности насытиться вожделение медленно, но верно завладевало Гардиано. Вынуждая ерзать на табурете, выгибаясь в объятиях сибари, не врезающихся в кожу, но мягко стягивающих ее. Плотно сводя бедра в бессмысленных попытках угомонить воспрянувшую плоть трением о ткань ставших слишком узкими штанов. Кириамэ видел мелкие капли пота, катящиеся по напряженной шее Гая, и охватывающие его приступы неостановимой, крупной дрожи. То, как ромей запрокидывает голову назад и с силой прикусывает нижнюю губу, оставляя глубокие вмятины от зубов. В точности описанное в трактате поведение чрезмерно страстных и впечатлительных натур – а Гай Гардиано относился именно к таким. Слишком затянувшееся одиночество, путы и недолгая ласка. Сочетание этих трех вещей ударило ему в голову куда сильнее самого крепкого вина.

Кириамэ осторожно переступил с места на место, встав за плечом Гардиано. Склонился вперед, придержав длинные волосы, чтобы не лезли в лицо и не мешались. Изгнав томительное искушение отведать вкус чужого рта, наверняка горячего, солоноватого и ненасытно требовательного. Не сейчас. Не настолько они еще близки и доверяют друг другу, чтобы целоваться. Позже.

Если оно будет, это самое «позже».

– Хочешь еще? – губы Ёширо почти касались уха Гая, а шепот был легким, как дуновение весеннего ветра.

Гардиано выгнулся назад, резко и сильно ткнувшись твердым затылком в плечо нихонского принца. Лежавшая поперек его груди веревка натягивалась с каждым судорожным вздохом, узлы надавливали и шершаво терлись о соски, и все это в совокупности свело бы с ума и более стойкого человека.

– Вы похитили золото и скрылись. Что дальше? – потребовал ответа Ёширо. Гай молчал, и нихонский принц осторожно провел языком вдоль кромки его уха под вьющимися, влажными от испарины волосами, повторив: – Что вы сделали дальше? Говори.

Гардиано пробормотал бессвязное ругательство на латинянском.

– Что? – переспросил Кириамэ, ногтем обводя выступающие позвонки.

– Фальшивка, – голос ромея звучал тихо, но твердо и без привычной низкой хриповатости. Этот голос был свежим и чистым, он принадлежал юнцу, едва шагнувшему через порог молодости. – Город бурлил, как отхожая яма с помоями. Мы знали, нам не дадут вывести золото за стены. Подготовили фальшивки. Телеги под бдительной охраной. Сундуки, набитые камнями. Пусть сколько угодно гоняются и отбивают, – он сдавленно хмыкнул. – Настоящее сокровище не покидало Ромус. Мы спрятали его. В банке, у доверенных людей, откуда его извлечет только человек, обладающий условным знаком. Три подписи в закладных, один знак, врученный Сесарио. Мы поехали налегке, выскользнули из города и направились туда, где нас ожидала Ченчи. Нас было трое. Сесарио, Микеле, его телохранитель, и я. Мы смеялись, думая, как ловко обвели всех вокруг пальца. Наверное, мы отвлеклись и не заметили преследователей. Были сумерки. Мы рассчитывали ехать всю ночь и к утру встретиться с Лючианой и ее людьми. В холмах нас обстреляли. Зацепили Микеле и сильно ранили Борху. Он не удержался в седле, а его лошадь ускакала. И тогда… тогда мы совершили ошибку.

Гардиано с трудом сглотнул, в бессчетный раз дернувшись в путах сибари, не сознавая, что не в силах ни разорвать веревки, ни вывернуться из них. Кириамэ думал, ромей сызнова умолкнет, однако он продолжал говорить, медленно и мучительно подбирая слова:

– Мы опасались, что стрелок крутится неподалеку, выжидая момента снова напасть. И что он не один, а с бандой дружков. Микеле сказал, он присмотрит за Сесарио и крикнул мне гнаться за стрелком. Догнать и прикончить, чтоб не привел подмогу. Подо мной была хорошая лошадь и я углядел скачущего верхового. Он мчался к городу. Я сел ему на хвост, но упустил в путанице полей и виноградников. Мне ничего не оставалось делать, как повернуть обратно. Успокаивая себя тем, что стрелок был один и сбежал. Я вернулся туда, где оставались Сесарио и Микеле, там… там… – он сбился, не желая или не имея сил продолжать. Кириамэ огладил его промеж ног, и дар речи вернулся к Гардиано: – Я увидел, что на них наткнулись те, кто гонялся за нашими телегами с поддельным золотом.

– И что ты сделал? – Ёширо требовательно стиснул пальцы на налившемся кровью уде. – Что ты сделал, увидев своих друзей в смертельной опасности?

Гай словно переломился в поясе, с глухим хеканьем склонившись вперед, сгорбившись и размашисто мотая низко опущенной головой. На сей раз Кириамэ не стал требовать немедленного ответа, догадываясь, что ромей сызнова переживает то, что случилось почти полгода назад. Может, его воображение снова и снова возвращает его к той картине, что открылась ему в сумерках подступающей ночи. К тому, что он напрасно пытается забыть – и что упрямо настигает его в снах и кошмарах. Двигая рукой, Ёширо ощущал рядом горячечный, болезненный жар чужого тела и почти каменную твердость стояка под слоем замши и льна. Сознавая, что Гардиано задыхается от непреодолимого желания выплеснуться – и сознания, что ему не позволено достичь облегчения.

«Интересно, он попросит остановиться? – быстрая мысль промелькнула и тут же сгинула. – Нет. Сегодня он решил пойти до конца. Каким бы этот конец для него не стал».

– Я испугался, – с трудом вытолкнул из себя Гай. Как будто собственной рукой взрезал давно саднящий и гниющий нарыв, отворяя путь дурной отравленной крови. – Испугался и бросил их там. Убедил себя, что мое вмешательство ничего не изменит. Повернул коня и ускакал прежде, чем меня заметили, – он сдавленно застонал. Не от плотской боли, хотя в паху у него сейчас наверняка все полыхало и сворачивалось кровоточащим узлом. – Вот что я сделал. Я просто-напросто трус.

– Трус, мечущийся в поисках не смерти, но воздаяния и достойного наказания, – Кириамэ твердой рукой потянул ромея за спутанные волосы на затылке, вынуждая распрямиться. Спутанные завязки и зацепившаяся пряжка вызвала некоторую заминку, но принцу удалось сильным движением выдернуть ремень из петель. – Встань. Давай-давай, поднимайся. Сам.

Шатаясь и нетвердо держась на ногах, Гардиано поднялся с табурета. Лишенные поддержки штаны и исподнее немедля съехали вниз, к щиколоткам, превратившись в подобие пут, коими стреноживают лошадей. Кириамэ пришлось все-таки помочь ромею переступить через скомканный ворох льна и сукна, и, придерживая за обвязку, направить в сторону постели. Принц тихонько хмыкнул, увидев плотно прижатый к животу дрот Гардиано – стоявший торчком и изнывавший от нестерпимого желания вонзиться в чью-либо плоть.

Плотники русичей сколачивали довольно высокие ложа с резными изголовьями и изножьями. Нихонского принца, привыкшего спать на надежном и твердом полу, мягкие кровати раздражали, но сейчас такая пришлась как нельзя кстати. Толчком между лопаток Кириамэ вынудил ромея опуститься грудью и напряженным животом на постель, так, что плоский выступ изножья пришелся как раз ему под бедрами. Гай ткнулся лицом в расшитое покрывало, с усилием перекатил голову набок, отвернувшись к стене. Заерзал, пытаясь нашарить опору, выпрямляя ноги и приподнимая зад. С силой вывернутые назад плечи Гардиано, заломленные руки и прогнувшаяся спина в цепкой оплетке сибари на краткий миг обрели каллиграфически совершенные очертания. Ёширо чуть вздрогнул, уловив, как молоточками забилась кровь в висках и под ребрами зародилось, устремляясь вниз, горячее, тянущее, колючее тепло.

Это было совершенно неуместно. Выслушав чужую тайну, принц не преисполнился отвращением или презрением к Гаю Гардиано. Ну, разве что самую малость позлорадствовал. Обстоятельства человеческой жизни бывают всякими. Ромей из Ромуса не безупречный нихонский самурай, связанный нерушимой клятвой пасть вместе с сюзереном. Он поступил согласно разумениям людей Заката, предпочтя спасти свою шкуру. Если теперь он мучается запоздалым стыдом и гнетущей мыслью об утрате лица, тем лучше для него. Очищение дарует свободу. А вот вожделение к ученику опасно, в этом сходились и кадайские трактаты, и многоопытная госпожа О-Тикусё. Наставник должен исполнять свой долг, безупречно проводя доверившегося ему человека сквозь ритуал, где нет места личным привязанностям и склонностям.

С точки зрения нихонского принца, с лица Гай Гардиано уродился так себе. Зато тело у него было именно таким, какое могло бы прийтись по вкусу Ёширо Кириамэ. Жилистое без излишне выпирающих мускулов, упругое, податливо-гибкое, напряженное, как лучная тетива… узкие бедра и бесконечно длинные, стройные ноги. Подтянутые ягодицы и заманчиво влекущая щель между ними. Мысленно Ёширо треснул себя по рукам, изгоняя настойчивое желание огладить вздрагивающую, мокрую от пота спину Гая, постепенно опуская ладонь ниже и ниже. Почему-то Кириамэ был уверен, что если слегка надавить даже двумя перстами в заветном местечке, тугая плоть уступит вторжению без малейшего сопротивления. Там, внутри, злоязычный наглец Гардиано будет горячим, гладким и очень, очень нежным. Готовым принять все, что пожелает дать ему долгожданный гость – и отдариться достойно.

Кириамэ резко тряхнул головой и до крови закусил кончик языка, вынуждая себя опомниться. Они здесь совершенно не за этим. Это Пересвет, а вовсе не он, мечтает опрокинуть ромея на спину и самолично вызнать, каково провести с ним веселую ночку. Хватит стоять столбом и пялиться на чужую беззащитную задницу, какой бы аппетитной она не мнилась.

Пришлось кашлянуть, прежде чем заговорить, так пересохло во рту.

– Считай, – велел Ёширо. – До десяти.

– На чьем языке? – глухо и малость неразборчиво долетело в ответ. Кириамэ не удержался от сдавленного смешка. Вопрос Гая был крайне уместным.

– Можешь на своем, – Кириамэ сложил вдвое ремешок тонкой кожи, прикинув место и силу первого удара. Хорошая штука местные ремни – не калечат, разрывая кожу и оставляя долго заживающие отметины. – Начинай.

– Юне, – отчетливо выдохнул Гардиано, когда через его бедро протянулся и налился багровым тонкий след. В хлестко-обжигающий миг соприкосновения ромей дернулся всем телом, сводя вместе лопатки и поджимая зад. Новый удар он принял уже спокойнее, заранее предугадав мгновение, когда стоит расслабиться. – Дуо. Трес… – он низко, гортанно взвыл и заерзал, вжимаясь в постель в напрасной попытке кончить хоть таким образом. Ёширо как наяву представил разбухший, ставший таким чувствительным уд. Возбужденная, горящая плоть размашисто терлась о жесткую, расшитую серебряными нитями парчу, обдираясь, кровоточа и брызгая тягучими, липкими каплями. – Куа-аттро, куи-инте-е…

Кириамэ никогда не предполагал, что в устах некоторых личностей простой счет до десяти может звучать разухабистой похабенью, выкликаемой зазывалами у врат дешевых притонов. И вместе с тем казаться исполненной страсти, трепетной мольбой не покидать наедине с жестоким миром, разбивая страдающее от одиночества сердце. Принц из Нихона не сталкивался прежде с такой одурманивающей, кружащей голову покладистой доступностью. Не заглядывал в темные бездны собственной души, искушающей наносить все более и более сильные удары, и вынудившей напрочь позабыть о необходимости самоконтроля. Ёширо оглох и ослеп, а призрачные картины, бешеной чередой радужных вспышек мелькавшие перед его глазами, не имели никакого отношения к действительности. Он видел себя и царевича в самый глухой полуночный час. Видел медленно падающие на пол капли крови и растянутую на белом фоне черную фигуру. Перекатывающуюся по подушке голову Гая Гардиано – и его улыбку, незнакомую, непривычную улыбку насытившегося зверя. Он ощущал резь в поджавшихся яйцах, которые норовили втянуться внутрь тела – и горестное, мучительное чувство полного опустошения, утраты себя и своей тама-души. Того, что делало его Ёширо Кириамэ, принцем императорского рода, воином, мыслителем, любовником, наставником…

– Ксо! – оглушительно рявкнул сам на себя Кириамэ. Подавился горькой слюной и уже тише добавил подхваченное у Пересвета: – Блин. Горелый. Перерождаться мне навозной мухой десять тысяч лет. Гардиано, очнись!

«Молодец, – желчно поздравил внутренний голос. – Кажется, ты его убил. Вопрос первый – куда денем труп, отдадим домовому? Вопрос второй – что скажем царевичу? Вопрос третий – как теперь жить?..»

– Заткнись, – прикрикнул на неуместного советчика Ёширо. Отшвырнул ремень, словно тот был из раскаленного железа, ринувшись к неподвижно обмякшей фигуре. Ромей не откликался. Его бедра и ягодицы сочились кровью, медленно проступавшей из длинных, узких следов беспорядочно нанесенных ударов.

По спине Кириамэ лавиной прокатилась пригоршня ледяных капель. Руки мелко затряслись, но усилием воли и несколькими глубокими вдохами-выдохами принц заставил себя успокоиться. Чтобы не случилось, чтобы он не натворил, сейчас нельзя впадать в бессмысленную, лишающую сил и разума панику.

Ёширо нашарил кончик сибари-паутины, сильно и резко дернув бечевку к себе. Бесконечно долгое мгновение сибари упрямилась, прежде чем недолговечный рукотворный узор начал рассыпаться, превращаясь в обычную волосяную веревку. Кириамэ рывком отбросил ее в сторону, приложил согнутые пальцы к шее Гая. Ощутил быстрое, злое биение крови в жилах – и услышал чей-то рыдающий выдох. Запоздало смекнув, что облегченный всхлип – его собственный.

– Еще немного, и принц великой империи от ужаса навалил бы прямо себе в штаны, – поделился Ёширо с комнатой на родном наречии. Ценой немалых усилий и надсадного хруста в позвоночнике он перевернул ставшего ужасно тяжелым и горячим ромея сперва на бок, а затем на спину, оттащив от края постели и устроив головой на подушках. Гай дышал, медленно и очень редко, и вроде не собирался отдавать концы. Узкое, подвижное лицо с опущенными веками выглядело помолодевшим, спокойным и умиротворенным, и казалось светящимся изнутри, словно глубоко под кожей и впрямь текло растворенное в крови пламя. Ёширо присел на край постели, переводя дух и соображая, что предстоит сделать. Принести горячей воды и промыть раны, заодно обтереть Гардиано с ног до головы, отыскать склянку с заживляющим бальзамом…

Ромей внезапно передернулся всем телом, и Ёширо приготовился внимать негодующим воплям и проклятиям, что вот-вот справедливо обрушатся на его повинную голову. Но Гардиано не издал ни звука, только начал шевелиться на постели дергаными, неуверенными рывками. Напрягая затекшие в объятиях сибари руки и плечи, комкая в сжавшихся кулаках расшитое покрывало и елозя по нему туда-сюда израненной задницей. Из приоткрывшегося рта вырвалось сдавленное, долгое «ах», когда Гаю удалось согнуть ноги в коленях и приподняться над постелью. Обмякший и сжавшийся уд с пунцовыми пятнами потертостей воспрянул к жизни, неспешно, но неуклонно наливаясь кровью и приподнимая головку. Кириамэ оторопел, пытаясь вспомнить страницы мудрого кадайского наставления – не говорилось ли там чего о подобных случаях?

Гай Гардиано распахнул глаза. Непроглядно-темные, подернутые изнутри мутной поволокой. Устремленные в никуда.

Это выглядело так дико и странно. Слегка отсутствующее, невозмутимое лицо с глазами безумца, и напряженно выгибающееся тело. Ёширо вдруг осознал смысл рваных, неловких движений Гардиано – ромей подмахивал, отдаваясь невидимому любовнику.

Кириамэ испытал непреодолимую потребность треснуть себя кулаком по голове. Несколько раз, чтобы проняло. Ну куда он полез, что вытворил? По скудоумию и неопытности затащил Гардиано прямиком в то, что именовалось мурасаки-кири. Пурпурный туман, где затмевается сознание, истончаются и теряются тропы разума. Ему довелось один-единственный раз подсмотреть, как госпожа О-Тикусё бережно и по общему согласию ведет ученика к пурпурной дымке. Как назло, именно тогда до него долетел быстро перемещающийся по коридорам серебристый перезвон гонга, возвещающий третий час дня – время, когда принцу Кириамэ надлежало спешить в Зал церемоний и присутствовать при малом выходе. Он не узнал, как наставница извлекала подопечного из влекущей пропасти губительного наслаждения и возвращала ему здравый рассудок, но пугающе точно вспомнил кадайский трактат. Пребывание в мурасаки-кири редко затягивается надолго, утверждалось в книге, но неправильно совершенный из него выход чреват скверными последствиями. Безудержными, неостановимыми слезами или бессмысленным смехом, попытками расправиться с наставником или причинить вред себе, временной утратой речи, слуха и зрения…

Попытки звать ромея по имени, тычки под ребра и оплеухи ничего не дали. Собравшись с духом, Ёширо прижался губами к приоткрытому рту. С равным успехом можно было целовать статую – твердую, гладкую и совершенно безответную. Только мерные движения бедер и темная кровь, размытыми пятнами марающая серебристую парчу.

– Хорошо, – невесть кому бросил Ёширо. Возможно, беседуя со своей ехидно ухмыляющейся судьбой. – Ладно. Я все осознал. Я безответственный идиот. С тяжким грузом этого знания мне предстоит прожить много несчастливых дней и лет, – он торопливо распустил тщательно вывязанный узел на длинных завязках хакама. Сбросил широкие штаны и запустил ладонь себе промеж ног, молясь неведомо кому только об одном – чтобы младший братец не подвел и встал поскорее. Мысленно Ёширо перебирал своих прекрасных дам и изысканных поклонников. Не помогало, плоть в ладони оставалась мягкой. Судорожно выдохнув, вспомнил Пересвета – мечущиеся по лицу полупрозрачные пятна солнца и тени от качающейся листвы, обоюдную неловкость и приглушенный, гортанный смех. Руки, так крепко сжимавшие его в объятиях, стараясь защитить от всех невзгод мира. Стоило царевичу уехать, и он тут же наворотил бед. Втянув в безумную круговерть человека, которому неосмотрительно обещал помощь и поддержку. Да, он разузнал секрет Гая Гардиано, а толку-то с того?

– Я иду за тобой, – Кириамэ навалился сверху на извивающееся тело, распластав Гардиано по постели и ощутив, как ромей скрестил лодыжки у него за спиной. – Где бы ты не шлялся, я тебя вытащу, – Ёширо содрогнулся при мысли о том, что придется совершать акт единения насухо и он точно обдерет всю шкурку со своего невыразимого. Спустя миг он позабыл об опасениях, поразившись тому, что даже в полубессознательном состоянии и будучи ведомым, Гардиано упрямо навязывает ему свой ритм движения. – Имей в виду, если ты все это время притворялся, я тебя убью.

Гай отозвался глубоким, гортанным стоном. Выгнулся в пояснице, задирая ноги еще выше, откровенно предлагая не мешкать и воспользоваться случаем. Кириамэ двинул бедрами, воспрявший и исполненный бодрого рвения дрот скользнул по влажной от пота и крови коже, с первого раза угодив туда, куда требовалось.

Там все было именно так, как хотелось Ёширо – болезненно-тесно, гладко и до умопомрачения горячо.

Кириамэ не мог в точности определить, как долго длилось их слияние. Свечи на столе прогорели почти на весь фитиль, а маленькая лампадка оранжевого стекла в углу, отведенном для ками-хранителей дома, мерцала прежним уютным светом. Ёширо казалось, время чудесным образом то ускорялось, то замедлялось. Смутно вспоминалась ослепительная молния, пронзившая его белой хрустящей болью от макушки до пяток. Жадные, настойчивые губы на лице. Руки, содравшие с него юкату и торопливо оглаживавшие везде, где успевали дотянуться, а порой яростно, до синяков, впивавшиеся в плечи. Всплеск сладкого удовольствия – один, и сразу же за ним второй, из-за чего всякое движение внутри чужого тела сопровождалось смачным хлюпаньем. Кажется, они перекатились, и Гардиано оказался полулежащим на нем, а потом их опять начало швырять из стороны в сторону, и единственным выходом было – тесно прижаться друг к другу, став единым целым, не позволив стихии расшвырять их в разные стороны.

Кириамэ зевнул и протер кулаком глаза. Рядом задергались, стеная тоскливее, чем страдающая душа в пыточной демонов подземного мира. Кряхтя и охая, Гай Гардиано сел, обозначив свое несомненное возвращение в мир живых:

– Чтоб тебе пусто было. Сперва добрые горожане отдубасили, теперь ты добавил…

– Уверен, добрые горожане вразумляли тебя совершенно заслуженно и справедливо, – нихонский принц потянулся, ощущая во всем теле приятную, расслабляющую ломоту. Мимолетно улыбнулся, благо Гай как раз смотрел в другую сторону, больше занятый попытками боком сползти с постели. – Ступай умойся. Сможешь дойти, или поддержать?

– Обойдусь как-нибудь, – шатко утвердился на ногах Гардиано. Его немедля повело вбок, и он с грохотом своротил табурет. Не удержался от жалобного вскрика, тут же сменившегося яростными проклятиями, схватился обеими руками за поясницу и скрылся за занавесями маленького купального покоя, едва не сорвав их с медных креплений. Ёширо прикинул, не пойти ли следом, но счел это неразумным. Ромею нужно малость побыть в одиночестве. Судя по достаточно уверенным движениям, Гардиано даже вполовину не так скверно, как он старается изобразить. Ему вполне хватит сил, чтобы самостоятельно облиться горячей водой, смывая запекшуюся кровь и засохшее семя.

Из купальни донеслось очередное замысловатое сквернословие на латинянском, перемежаемое плеском обильно льющейся воды, страдальческим оханьем и шлепаньем босых ног.

К возвращению ромея Ёширо стянул с постели испачканное покрывало, отвернул одеяла и жестом велел Гаю располагаться ничком.

– Опять? – почти искренне возмутился Гардиано. – Ах, теперь ты запоздало решил явить предусмотрительность. Раньше надо было думать, прежде чем совать свой хрен куда попало. Что там у тебя, розовое масло или льняное?

– Не прикидывайся дурнее, чем ты есть, – посоветовал Кириамэ. – Ложись.

– А если завтра в седло? – не унимался ромей, пока Ёширо терпеливо размазывал остро пахнущий густой бальзам по нанесенным своей же рукой и взбухшим следам от ремня. – У меня на заднице точно живого места не осталось. Ведь до мяса ободрал, мерзавец. Ну ничего… – он многозначительно похрустел костяшками пальцев, – как только я малость оклемаюсь, одна вертлявая задница родом из Нихона получит за все сполна. Расплата будет жестокой и безжалостной.

– Да-да, – рассеянно согласилась нихонская задница. Поймав себя на том, что беспрестанные колкости Гардиано раздражают куда меньше. – Всенепременно. Не ощущаешь онемения или колотья в руках?

– У меня болят даже те мышцы, о существовании которых я не подозревал, а ты спрашиваешь, не бегают ли у меня мурашки по рукам? Нет, не бегают. Но спасибо за заботу. И… и просто спасибо, – Гардиано поерзал, устраиваясь поудобнее и смиряясь с тем, что нынешнюю ночь и десяток последующих ему придется лежать исключительно на животе, и с легким смущением добавил: – Понимаю, ты сорвался. Это бывает, я не в обиде. Ведь ты не бросил меня валяться и пускать пузыри. Со мной такое случалось, я вроде как ухожу в себя и не могу вернуться. К утру я бы опомнился… может быть.

– Не стоит благодарности, – церемонно отозвался Ёширо, на ощупь затягивая узел на поясе хакама и запахивая полы найденной отчего-то в другом конце спальни юкаты. – Сделай одолжение, угомонись.

– Утром вернется царевич, – без особого трепета в голосе напомнил Гардиано. – Думаешь, ему приятно будет узреть у тебя под боком эдакое новшество?

– Он знает, что у меня случаются дурные ночи, – невозмутимо возразил Ёширо, – и мне позарез необходимо иметь рядом нечто живое. Это меня успокаивает, – свечи на столе догорели и с мягким потрескиванием погасли. Кириамэ завернулся в одеяла, ощущая, как тяжелеют веки и он плавно соскальзывает в убаюкивающую темную одурь. Довольно с него на сегодня. Мертвецы с утра, царское недовольство днем, подаренная книга с виршами вечером, непрошенный любовник в постели ночью. Ах, как же это было сладко. Голос Гардиано, отсчитывающий удары – от него можно запросто сойти с ума. Может, и впрямь стоит повторить, учтя все допущенные ошибки?

– Эй! – резкий вскрик плеснул Кириамэ прямо в ухо и принц, не думая, сделал выпад. Промахнулся, но судя по звуку, кулак разминулся с целью на самую малость. – Эссиро, да проснись же! Эссиро, ну послушай!

Нихонский принц напомнил себе, что смиренное приятие недостатков ближних своих есть добродетель, украшающая благородного мужа.

– На будущее. Не смей меня трясти и орать посреди ночи.

– Мы думали не про то, – Гай, похоже, не расслышал грозного предостережения, спеша изложить внезапно блеснувшую догадку. – Не с той стороны. Мы пытались понять, чем пропавшие люди могли угрожать нашему Душегубцу. Чем они были для него опасны или важны. А суть похищений не в этом. Неважно, кто они были на самом деле. Важно, кем они были для него

– Не поспеваю за стрелой твоей мысли, – честно признался Кириамэ. В полумраке опочивальни яростно блеснули глаза раздосадованного и вскинувшегося из лежачего положения Гардиано. Ромей глубоко вздохнул, стараясь говорить медленней и понятней:

– Я был уверен, эти люди как-то связаны – либо друг с другом, либо с Душегубцем – и рано или поздно мы отыщем эту связь. Но все не так. Он тщательно выбирал их. Они были для него как фигуры на доске, ну, шахх-метт, вендийская чатуранга, игра фигурками на клетчатом поле, короли, кони и башни, знаешь такую?

– Сёги, – наконец ухватил нечто понятное Ёширо. – Да, знаю. При чем тут сёги?

– При том, что Душегубец изыскивает для похищения и убийства не людей, но образы. Символы. Не знаю, какие именно, и что они для него значат, но…

Кончиками пальцев Кириамэ с силой надавил на точки над висками. Перед глазами полыхнула россыпь цветных искр, но засыпающий разум упорно отказывался бодрствовать.

– Гай, – почти жалобно попросил нихонский принц, – ты в силах изложить свою идею завтра с утра? Только постарайся ее не забыть, а?

Судя по скрипу и колыханию перины, разочарованный в непонятливом собеседнике Гардиано с размаху ткнулся лицом в подушку.

– Какое там забыть, я ж глаз теперь до утра не сомкну! – невнятно заявил он. Кириамэ усомнился, и правильно сделал – спустя десяток ударов сердца лежащий рядом человек ровно и глубоко задышал, чуть слышно постанывая на выдохе.

«Игра в сёги, – напомнил себе принц. – Что-то, связанное с фигурками для игры в сёги. Первым делом завтра с утра расспросить Гая, что он имел в виду».

Он все-таки не удержался. Вытянул руку, растопырив пальцы – и они почти сразу зарылись в жесткие, вьющиеся волосы. Посмеиваясь над собой, Ёширо погладил буйную и вздорную голову Гая Гардиано, пропуская щекочущие кожу упругие завитки между пальцев. Да уж, сыграли в «открой секрет», ничего не скажешь. Пересвет, когда услышит повествование о минувшей ночи, обхохочется. Или нет. На редкость своевременно царевич собрался в путь. С него сталось бы нарочно подгадать дальнюю поездку – чтобы дать ему и Гардиано возможность потолковать исключительно промеж собой. Вот они и потолковали. Так, что ноет натруженная кисть и жгучими иголочками стреляет в паху. Прекрасный выдался день, будет что вспомнить в старости.