Текст книги "Мартовские дни (СИ)"

Автор книги: Джерри Старк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

– А тебе чего тут сдалось? Ступай, добро наше сторожи, – шуганул рыжего царевич. Буркей отступил на пару шагов и утробно фыркнул, всем видом показывая, что без него никак не обойтись Вспомнив раздавленную тварь в конюшне и глянув на мощные копыта жеребца, Пересвет согласился с тем, что ему позарез нужна компания.

Колышущуюся воду выстелили лунные блики, обращая ее в жидкое серебро с небрежно раскиданными там и сям пригоршнями мерцающих яхонтов. На дне Синь-озера, как уверяла молва, высится огромный дворец местного Водяного, правителя над всеми окрестными реками, протоками, ручейками и болотами. Даже Водяной с Молочной реки, уж на что был грозен и неуступчив нравом, ходил к синеозерскому владыке на поклон и платил ему дань скатным жемчугом, янтарем да золотыми самородками.

Пересвет вздрогнул, когда конь пихнул его лобастой головой в спину. Дитя Арыси не ошиблось, углядев, как среди пляски мелких волн неспешно, камешек за камнем, проступает узкая каменная осыпь. Человеку с конем как раз перебраться. Мокрые валуны блестели под луной. Замешкавшиеся и внезапно выброшенные на сушу рыбешки разевали круглые рты, топорщили жабры и подскакивали, тщась вернуться обратно в воду. Царевич несколько раз оскользнулся, а Буркей аж до колен с плеском съехал задними ногами с перемычки. Пересвет мертвой хваткой вцепился в узду и потащил бьющегося жеребца к себе. Буркей нашарил на дне опору, подобрался и рывком выбросил себя на дорожку.

Бок о бок человек и конь вступили на обширную мощеную площадку перед воротами. В мечущемся свете факела Пересвету показалось, якобы на выступах по обе стороны от врат нанизаны на крюках тряпочные чучела в человечий рост. Должно быть, отпугивать незваных гостей. Что ж, он добрался до таинственного острова Буяна… и что теперь прикажете делать? Кажется, тут и впрямь давным-давно никого не осталось.

– Эй, – нерешительно возвысил голос царевич. – Душа живая, отзовись! Гость с далеких земель стоит под воротами, войти желает! Столько скакал, уморился! С миром пришел, вот те крест!

Буркей завертелся на месте, стуча копытами по старым булыжникам, скаля клыки и раздувая ноздри. Пересвет отчаянно замахал факелом, пытаясь углядеть, что вынюхал или приметил жеребец. Где затаился вражина, каков он, можно ли одолеть его в честном бою?

Шагах в десяти поодаль всплыли и замерли две близкопосаженные, ярко-зеленые искры. До ушей Пересвета долетело низкое, перекатывающееся в глотке урчание злобного пса, примеривающегося напасть и ожидающего только хозяйского приказа. Искры малость переместились дальше от ворот, текуче, неуловимо плавно. Впрямь глаза некоего зверя, крупного, гибко скользившего на мягких лапах промеж камней. То ли оголодавший за зиму волк, то ли пардус, в темноте не разглядишь. Охти, пришла беда неминучая. От волка или разъяренной рыси мечом не больно-то отмахаешься. Буркей пособит, но дитя Арыси всего лишь конь и не так проворен, как волчара…

Жеребец ощерился, поворотился задом к крадущейся зеленоглазой тени и яростно взбрыкнул задними ногами. Мол, не робей, подваливай ближе. Угощение для тебя всегда готово.

– Хозяева! – в голос заблажил Пересвет, надеясь, что его крики не канут попусту в безлюдной пустоте. – Отопритеся-отворитеся! Да собачку свою угомоните, будьте ласковы! Я это… я Елену Премудрую разыскиваю, знающий человек баял, она здесь отшельничает! Эге-гей, ну хоть голос подайте, не дайте сгинуть ни за что, ни про что!

Промеж обвалившихся зубцов башни просиял огонек – не трепещущий факельный, на удивление ровный, бледно-лунный, отливающий лавандовым. Зыбкий свет усиливался с каждым ударом сердца, призрачным потоком стекая по выщербленной, изъеденной ветрами и дождем стене, и беспощадно обнажая скрытое в тенях. Пересвет обманулся – на крюках болтались не чучела, но тронутые тлением и разложением тела в обрывках богатых одежд. Вроде человечьи, а вроде не совсем. Руки непомерно длинны, а головы, распялившие в последнем вопле зубастые рты, в посмертии кажутся оплывшими, как свечной воск. Под подножием барбикена грудой валялись доспехи и оружие. Иные обглоданные взъевшейся ржавчиной и переломанные, в пробоинах и вмятинах, иные целехонькие и новые. Промелькнули меж ними желтоватые длинные кости, но Пересвет решил без нужды пристально не вглядываться

Грозно рычавшая во мраке тварь вспрыгнула на кучку камней. Оказавшись вовсе даже не волком, не сторожевым псом и не коварным горным пардусом – а лисой. Вот только высотой в холке и крепостью сложения та лисичка могла на равных поспорить с молодым медведем. Искрящийся и переливающийся рыжий мех жестко топорщился на широких плечах и вдоль хребта, верхняя губа мелко подрагивала в лад беспрерывному угрожающему ворчанию. Густой воротник вкруг шеи лисицы приминал широкий кожаный ремень с бронзовыми бляхами. На ремне покачивалась большая золотая лунница, украшенная подвесками.

– Кто указал тебе дорогу на Буян? – звонко и гневно прокричали сверху. Эхо исказило голос, могущий принадлежать как женщине, так и безбородому юнцу. – Сам каковских будешь? Отвечай быстро, ну!

– Пересвет я, сын Берендея, государя Тридевятого царства, – задрав голову, гаркнул в ответ Пересвет. – Сюда меня направила баба-Яга из Ибирских лесов. Рогнеда Ильгизаровна ее кличут.

– Рогнеда еще жива? – на барбикене малость опешили.

– Живей всех живых, – уверил невидимого собеседника царевич. – Поклон велела передавать сударыне Елене. Хозяин добрый, может, впустишь? Надрывно как-то глотку рвать, всё ж не казенная. Чай, не на базаре за низку калачей торгуемся.

– У кого ты отнял дитя Арыси? – голос исполнился едва сдерживаемой злости. – Чем вынудил служить себе и защищать?

– Да не отбирал я его, – оскорбился Пересвет. – Такого отберешь, пожалуй. Добром попросил. Мне его ромалы одолжили, до острова Буяна слетать. Это Буркей. Сам-то кто будешь, хозяин неласковый? Вопрошаешь только да гневаешься. Эдак разве гостей встречают?

– Иных незваных гостьюшек я привечаю стрелой в упор, – откликнулись с барбикена. – Лисавет Патрикеевна! – огромная лиса навострила уши. – Будь добра, сопроводи.

Это ж у какого Патрикея уродилась такая Лисавета, подумалось царевичу, когда старые ворота, пронзительно и тягуче скрипнув, отворились сами собой. Человек, жеребец и бдительно державшаяся поодаль лиса прошли под нависающей аркой в единственный внутренний дворик старого замка. Узкий и стиснутый нависающими с четырех сторон облупленными, темными строениями. Пятно бледного света ползло за незваными гостями, лужицей расплескиваясь по выщербленным камням. Облизывая и высвечивая схваченные морозцем кустики бурьяна, проросшего меж камней. Валяющееся на боку седло с высокой лукой, груду переплетенных стальных колец, некогда бывшую кольчугой, прислоненные к стене копья и нацепленный на навершие одного из них череп.

Щелкнули о камень каблуки. Пересвет заполошно обернулся. Догоревший факел он выбросил, но меч по-прежнему сжимал в руке.

В пути к Синь-озеру царевич не раз воображал, какой явится ему таинственная чародейка, не рожденная и не ведающая смерти. Супруга давнего пращура мнилась Пересвету статной, движущейся подобно волне или матерой турице, с волосами цвета льна, убранными в толстую косу. С переливчатыми глазами – то небесно-голубыми, то черными, как ночь, то золотистыми.

На высоком каменном крыльце, льнувшем к основанию главной башни замка, тенью маячил некто гибкий, узкоплечий и вроде без косы-девичьей красы. Затянутый в кафтанец до колен, и в широких шароварах, заправленных в сапоги. В сложенных чашечкой перед грудью ладонях стремительно вращался, плюясь искрами, крохотный огневеющий шарик. Который, с обреченным замиранием сердца понял царевич, вполне может прилететь ему прямиком в лобешник.

Лучшее, что пришло на ум Пересвету – нарочито медленно вложить клинок в ножны и поклониться. Поклон спины не ломит, а полезен бывает. Злое, колючее сияние малость поутихло. Хозяин острова Буяна разглядывал незваного гостя. Поблизости неотступной, мрачно зыркающей тенью маячила лиса Лисавета. Буркей раздраженно пофыркивал в ее сторону, всем видом показывая, что готов в любой миг учинить смертный бой.

– Ладно, – наконец вымолвил чародей. – Коли добрался, давай хоть словом перемолвимся. Поднимайся сюда, – он скрылся в стрельчатом дверном проеме. Сияние торопливо втянулось следом, оставив Пересвета и рыжего коня в звездных сумерках. Легко процокали по камням невтяжные когти. Лисица взлетела по высоким крошащимся ступенькам и шмыгнула в дверь, только белый кончик хвоста мелькнул.

– Может, это совсем даже не Елена? – шепотом поделился в подергивающееся конское ухо Пересвет. – Может, подручный ее какой или ученик? Боязно, а надо сходить. Разузнать, как да что. Зря мы, что ли, неслись за тридевять земель сломя голову? А ты бди. Если что, я голос подам, но и ты не зевай.

Буркей фыркнул, азартно пристукнул копытом. Стою, мол, в дозоре, глаз не смыкая. Явлюсь по первому зову, только свистни!

Оступаясь в полумраке, Пересвет взошел по ступенькам на крыльцо. Дверей в проеме не было, но чуть дальше по извилистому коридорцу он ткнулся лицом в жесткий ворс толстого ковра. Отогнув занавесь в сторону, царевич вошел, украдкой бросил взгляд по сторонам.

Небольшой покой-горница, низко над головой темнеют скрещенные, источенные жучком балки. Высокие узкие оконца, смахивающие на прорези-бойницы, уцелевшие рамы в обоих затянуты бычьими пузырями. Трехлапые жаровни темной бронзы, от плывущего жара в комнатушке тепло и даже уютно. Сундуки вдоль стен, полки с большими и малыми книгами, в дорогих окладах с цветными каменьями и в обложках попроще, все аккуратно расставлено. В дальнем углу неопрятное гнездовище из шкур, скомканных бархатных занавесей и цветастых половиков, лисье лежбище. Сама Лисавет Патрикеевна свернулась ворохом рыжего меха, прищуренные глаза на узкой морде бдительно следят за каждым шагом незваного гостя. Рядом с лисицыным логовом стояла ровно застеленная походная койка на деревянном каркасе с примотанным шнурами кожаным основанием-люлькой. На каменном полу спорили пестротой несколько брошенных друг поверх друга ковров. Ковры попирал резными ножками тяжелый стол, к столу придвинуты табуреты. Шандал из оленьего рога с яркими свечами, кувшин да пара кружек.

По другую сторону стола сидел давешний чародей, негостеприимный хозяин. Теперь, когда его лицо не пятнало кружение бликов колдовского огня, Пересвет смог его толком разглядеть. И тихонько икнул – отчасти от испуга, отчасти от непомерного удивления.

Все-таки одним из обитателей старого замка была женщина. Девица. Тощая и плоская, бледнокожая, в кафтанце с высоким воротом и прорезными рукавами смахивающая на злобного, настороженного юнца. Кафтанец был крыт диковинным шелком, отливавшим в буроватую зелень, цвета лягушачьей кожи. Прямые темно-русые волосы девица-чародейка обрезала по самые плечи, от висков заплела тонкие длинные косицы, перетянутые кожаными шнурками. Над темными, вразлет бровями тускло блестел серебряный обруч искусного плетения, за который были небрежно воткнуты несколько цветов – белые кувшинки да желтые кубышки.

Откуда взяться кувшинкам посередь льдов и холодной весны, не к месту озадачился Пересвет.

– В ногах правды нет, садись, – дозволила ворожея.

– С-спасибо, милая хозяюшка, – царевич осторожно присел на край табурета. Сообразив, что цветы за венцом не живые, и не крученые из шелка, но резаны умельцами из цветного камня.

– Никакая я тебе не милая, – отрезала девица. Взгляд больших, ярких глаз был не по-девичьи тяжел и неподвижен. Очи изжелтого в ядовитую прозелень оттенка сильно тянулись к вискам, как у дикой рыси. Для полного сходства с лесным зверем круглая радужка затмила почти все око, лишь по самому краешку светился малый просвет белка.

Пересвет напомнил себе, что видит лишь избранное колдуньей обличье. Маску или наряд, скрывающий создание, явившееся на свет задолго до укладки первых камней в основание Царь-града и Ромуса.

– Прости, – повинился царевич. – Так, к слову пришлось. Как звать-величать тебя прикажешь?

– Ты ж вроде Елену Премудрую разыскивал? Вот я она и есть. Кащеевна по батюшке.

Она злорадно ухмыльнулась, когда Пересвет сделал неловкую попытку отодвинуться вместе с табуретом подальше. Лиса Лисавета вскинула голову и глухо затявкала, одобряя хозяйскую издевку над гостем.

– Эммм… – растерянно протянул царевич.

– Да шучу я, – блеснула рысьими очами Елена не-Кащеевна. – Страсть как забавно вы сразу ерзать начинаете. Словно горячих угольев в штаны вам сыпанули. Не отец он мне. Наставником был и полюбовником тоже, но и только. Я сама по себе и сама за себя. И имечко это мне прискучило. Сколько лет Елена, Марья да Василиса, словно других имен на свете не осталось. Хелла. Да, так мне больше нравится. Зови меня Хеллой, – она щелкнула пальцами. Кувшин плавно взмыл в воздух, склонился над кубками серебряной чеканки. Из носика пролилась струйка прозрачной жидкости с яблочным запахом. Новопоименованная Хелла отхлебнула из кружки. Угоститься гостю не предложила, хотя кружка сама собой придвинулась ближе к Пересвету.

– У варягов есть сказ про великаншу Хель, царицу мира мертвых душ, – осторожно заикнулся царевич.

– Миры – отражения, дробящиеся в капле росы. Может, они встречали одно из моих отражений, – надменно откликнулась Хелла. – В другом мире у меня шесть рук, черная кожа и я денно и нощно пляшу на поле битвы, усеянном поверженными демонами. А где-то еще другая я хранит миры от погибели. Или скачет на бледном коне впереди воинства призраков, неся смерь и разрушение. Много миров, много разных меня. Такой и сякой, всякой и разной, – она резко тряхнула головой, косицы метнулись из стороны в сторону. – Так, ясно. Как и сотни побывавших тут до тебя, ты ровным счетом ничего не понимаешь. Изъясняюсь понятно для заезжих царевичей, – звонкий девчачий голос вдруг обратился въедливым старушечьим скрипением: – Дела пытаешь али от дела латаешь, добрый молодец? С порога женихаться начнешь или, следуя дурной традиции, загадаешь пару загадок про золотое колечко и серебряную свайку?

– Вообще-то я женат, – с достоинством, как ему казалось, возразил Пересвет. Чародейка, которой так трепетала баба-Яга, на деле оказалась не пугающей, а раздражающей – как любая девка с непомерно острым языком и дурным нравом. – Извини великодушно, хозяйка, но со сватовством – не ко мне. Может, кому другому свезет больше. У меня же вопрос к тебе имеется, по колдовской части…

– Жена-ат? – недоверчиво переспросила Хелла. – Неужто? Тебе нужен ответ на вопрос – ну, так я сперва хочу взглянуть на твою жену. Что-то мне слабо верится. Женатые в такие дали не забредают. Они по домам сидят, пироги жуют.

Пересвет и рта разинуть не поспел, как чародейка выбросила длинную, гибкую руку. Мимолетно пробежалась холодными, как лягушачья лапка, пальцами по кисти царевича – и вот уже на указательном пальце, где столько лет плотно и надежно сидел обручальный перстень с нежно-васильковым сапфиром, ощущается непривычная пустота.

По-мужски коротко и резко замахнувшись, колдунья ударила похищенным кольцом о столешницу.

Взвыл царевич, да поздно. Синий яхонт разлетелся тысячами сияющих осколков. Посередь столешницы расплескалась прозрачно-голубая лужица шириной в пару ладоней, окаймленная тонкой золотой чертой. Жестом повелев возмущенному гостю умолкнуть, чародейка провела над ней прямой, окостеневшей дланью.

Гладкая поверхность затрепетала. Натянулась, словно тончайшая мокрая вуаль, плотно облепившая чье-то лицо. Запрокинутый к небесам лик с твердо очерченными, выступающими скулами и нежными губами, сложенными в едва уловимую улыбку. Тяжелые веки с чуть вытянутыми к вискам уголками сомкнуты. Однако длинные ресницы подрагивали, словно нихонский принц внимал чьим-то занимательным речам и едва удерживал смешинку за мелкими белыми зубами.

– О, – лживо восхитилась Хелла. – Надо же, для пущего разнообразия незваный гость и впрямь окольцован. Редкостной красоткой к тому же. Половчанка али дева с Кадайских земель, не разберу. Ну-ка, встань передо мной, как лист перед травой, явись в полном обличье!

Сотканный из сапфирной синевы лик рывком подался вверх, точно человек, выныривающий из глубины, одновременно уменьшаясь в размерах. Мгновение сморгнуло, и над столом зависла не вырубленная, но вылепленная из полупрозрачного камня статуэтка.

Пересвет сглотнул пересохшим до шероховатой наждачности горлом. Что ж, чего-то подобного и стоило ожидать. Он ведь сам перед отъездом просил Ёжика уделить внимание гостю. Мара давеча не зря насылала видения.

Там, в далеком Столь-граде, Кириамэ привольно откинулся на широком ложе. Длинные разметавшиеся пряди шелково стекали с края постели. Но здесь, в полуразрушенном замке, никакой опоры под принцем не было, и гибкая обнаженная фигура Ёширо чуть покачивалась в воздухе. Промеж широко и бесстыдно распяленных в стороны ног нихонца ничком устроился другой человек. Можно было не трудить глаза понапрасну, чтобы признать вечно взъерошенные кудряшки, длинную, сильную спину и поджарую задницу. Ни к чему задаваться вопросом, в чьих жадных устах сейчас пребывает стоящее торчком достоинство Кириамэ – и по душе ли полуночные забавы нихонскому принцу. Иначе с чего бы ему так рассеянно и мечтательно улыбаться?

– Сколь крепка верность твоей спутницы, – ядовито заметила Хелла. Указательным перстом она толкнула сотворенную чародейством статуэтку. Та неспешно завращалась, позволяя рассмотреть фигуры во всех откровенных подробностях. – И кто ж тут твоя супружница – та или эта, что берет или отдает? Или обе сразу? А может, все наоборот, это ты им женушка, а они тебе мужья?

– Верни кольцо, пожалуйста, – Пересвет не признал собственного голоса, устрашающе звякнувшего боевой сталью. – Спасибо за приют, добрая хозяюшка. Пойду я, пожалуй. Не о чем мне тебя вопрошать, не о чем с тобой толковать.

– Это еще почему? – вскинулась Хелла. На кончиках ее пальцев заплясали жгучие искорки, как на корабельных мачтах перед бурей. Почуявшее неладное лиса грозно заурчала, приподнимаясь на прямых лапах. – Правда глаза режет?

– Ошиблась баба-Яга, когда меня сюда посылала. Мёд в бочках порой выдыхается и скисает в отраву – и ты, видать, больше не та, какой ей запомнилась. Прощевай, Елена Премудрая, или как ты там теперь зовешься.

Срамная и прельстительная статуэтка осыпалась с тихим звоном растаявшего льда. Украденный перстень мягко и надежно сомкнулся вокруг пальца, вернувшись на законное место.

– Да что ты вообще знаешь обо мне, чтобы судить! – звонко и отчаянно выкрикнула Хелла.

– Знаю, что мне бабуля Яга сказывала, а ей я верю, – не оборачиваясь, бросил через плечо царевич. – Мол, ты свет и радость мира, всеведущая и понимающая. Может, когда-то так оно и было. Но я увидел злобную каргу, гораздую подглядывать в замочные скважины да насмехаться.

«Убьет ведь, – тоскливо стенал здравый смысл, когда царевич повернулся беззащитной спиной к чародейке и шагнул к дверям. – Убьет, а труп в озеро скинет. Спорим, она и былых хозяев крепостцы на Буян-острове порешила?»

Стены старого замка дрогнули и на миг словно бы расплылись, как брошенные в чашку с водой крупицы красок.

– Нет! – звонко и отчаянно выкрикнула Хелла. Выметнувшись из-за стола, пролетела через горницу и загородила царевичу выход. – Нет! Я не хотела! Я… – она затряслась всем телом, изломчато вскинула руку и метнула ослепительно-златой комок студенистого пламени в окно. Переломанные старые рамы и разорванные пленки бычьих пузырей с хрустом вылетели наружу. Пересвет отстраненно представил, как бледный огонь охватывает его с ног до головы, и кипящая плоть стекает с обнажающихся костей. – Я так долго одна, что порой уже не разберу, где явь, а где греза! Все ложь, я просто коснулась твоих мыслей, заимствовала образы и выткала картину… – колдунья зашаталась, закатывая глаза под веки и беспомощно когтя воздух. И так бледная, что твоя кладбищенская нежить, она сделалась вовсе синюшной.

Пересвет едва успел подхватить обеспамятевшую девицу. Испуганная Лисавета заскакала вокруг, сбивая табуреты, припадая на передние лапы и скалясь во все клыки, но не решаясь напасть. Во дворе раскатисто ржал и бесновался Буркей. Чуял беду, но не мог вскарабкаться по высоким ступеням на крыльцо.

– Уймись! – рявкнул на лису царевич. – Уронишь свечи, заполыхаем ко всем чертям!

Подействовало. Лисица замерла, надсадно пыхтя и вывалив длинный язык. Царевич замешкался: куда бежать, где устроить легкую, как перышко, и костлявую, как пташка, чародейку и как привести ее в чувство.

– Ты не похож на тех, что являлись до тебя, – мягко прошелестело над ухом. Хелла напряглась натянутой до отказа лучной тетивой. Прохладное и острое коснулось горла царевича над воротником, надавило. – Но это неважно. Ты заключил союз с мужчиной, значит, у тебя не будет потомков. Ваш треклятый род наконец прервется.

Близко-близко Пересвет увидел глаза колдуньи – остекленевшие, наполненные не безумием, но застарелой, заскорузлой, до сих пор не избытой болью и смертной обидой. Она все крепче прижимала свое оружие к шее Пересвета, и ее рука была твердой, как камень.

– Я младший сын в семье, – брякнул царевич первое, что пришло на ум. – У меня есть старшие братья и племянники. Моя смерть ровным счетом ничего не изменит. Друзья знают, куда я уехал. Буркей приведет их к твоему порогу, и тебе опять придется бежать. А тебе это надо? Может, прежде чем кидаться с ножом, проще растолковать, в чем дело?

Пересвет опустил Хеллу на пол – не живую девушку, но недвижное воротное столпие. Она оцепенело застыла, сгорбившись, чуть пошатываясь взад-вперед и сжимая во вскинутой к горлу ладони то, чем пыталась зарезать гостя. Не тонколезвийный нож-зарукавник, как сгоряча решил царевич. Из-под запАха кафтанца чародейки вытекала толстая железная цепочка, на ней болтался уцепленный за насад-трубку ржавый наконечник от стрелы. Тяжелый, широкий срезень о трех гранях, с какими обычно ходят на крупного зверя. Хелла так сильно сомкнула пальцы вкруг своего талисмана, что ржавое железо окрасилось кровью.

Не выдержав, Пересвет разжал тонкую девичью кисть, способную творить всепожирающий огонь из пустоты, взял Хеллу за руку и силком усадил на табурет. Плеснул ей золотистого напитка из кувшина – и потянулся сам отхлебнуть из кружки, для душевного успокоения. Со двора больше не долетало дикого ржания и конского топота. Видимо, жеребец угадал – беда миновала.

– Нет, – Хелла вяло отвела его руку в сторону. – Не пей. Я туда настоя болтун-травы замешала. Меня он не берет, а у гостей язык непомерно развязывается. Треплются без умолку, остановиться не могут, в своих же враках путаются. Смешно, правда?

– Ухохочешься, – не стал спорить Пересвет. Смирившись с тем, что такова его судьба, или, как выражались Кириамэ и Ай-Лю, карма. Выслушивать повести чужих скорбей и пытаться по мере способностей излечить страждущие души, лишенные покоя. Вот еще одна встретилась на пути. Казалось бы, могущественная чародейка, весь мир лежит перед ней, как яблочко на золотой тарелочке, а она страдает да мается. – Ты как, угомонилась малость? Не станешь больше молоньями швыряться?

Не ответив, колдунья шевельнула указательным пальцем, словно подзывая к себе кого незримого. Зиявшее чернотой окно, откуда в комнату радостно врывался стылый озерный ветер, перечеркнул восстановившийся деревянный переплет. Поскрипывая, промеж рамами вхруст натянулась тонкая телячья кожица. Угли в жаровнях запунцовели с удвоенной силой, но Хелла все равно зябко обхватила себя ладонями за плечи, сжавшись в угловатый комочек. Хорошо изучившая хозяйские повадки лиса торопливым рыжим ручейком перетекла ближе. Повозившись, с трудом умостилась под столом. Облегченно вздохнув, Хелла запустила руки в густую шерсть любимицы.

– Кто здесь жил до тебя? – спросил Пересвет. Потому как впрямь было любознательно, да и Ёширо советовал при тягостной беседе заходить издалека и начинать с чего-нибудь отвлеченного. Про погоду там, про то, как дивно хороши зимние сливы в цвету, или про новый наряд императрицы. – И что с ними стряслось?

– Урманский пограничный дозор тут стоял, – Хелла выговаривала слова медленно, как человек, рывком вздернутый с постели, но толком не пробудившийся. – В один дождливый и холодный вечер в ворота робко поскреблись калики перехожие… или парочка заблудившихся детишек… или старушка с пирожками в корзинке… Румяная такая старушка, ну прям добрая бабуля. Дозорные, конечно, были суровыми вояками, всегда готовыми дать отпор врагу, но врага-то не имелось. Так что они отперли малую калиточку и впустили свою погибель. Через пару ночей стрыги захватили Буян-остров.

– Кто-кто? – не понял царевич.

– Стрыги, – четче и уверенней выговорила колдунья. – Стрыгои. Не слыхивал прежде? Твари полуночные на нетопырьих крыльях, с клыками да когтями, способные перекидываться людьми. Если уж куда проникли, ни за что добром не уйдут, пока всех не изведут под корень.

– Упыри, что ли? – наконец догадался Пересвет. – Читывал про таких, но думал – враки кабацкие…

– Болтуны в трактирах иногда говорят правду, – дернула узким плечом Хелла. – Много живет на свете всякой нежити и нечисти, но даже промеж ними стрыги – сущая мерзость. Знаешь, они умеют завораживать людей. Те верят, что служат достойнейшим князьям и готовы умереть ради них. Я сыскала нескольких уцелевших в подвалах. Стрыгои несколько месяцев вытягивали из них кровь, каплю за каплей, а они все еще жили. Тянулись сражаться, защищая своих хозяев. Боюсь, при виде этого зрелища я малость не сдержалась. Выжгла тут все… ну, и крепость кое-где порушила. Младших стрыгов обмотала холодным железом и кинула подыхать в ров, а хозяина с хозяюшкой вывесила прогуляться на ясном солнышке, – она хищно улыбнулась краешками губ. – Старые были, крепкие, за не-жизнь свою цеплялись изо всех силенок. С рассвета почти до полудня продержались. Как они вопили, подыхая, это что-то.

– А люди? – напряженно спросил царевич, напрочь позабыв, что чародейка ведет речь о событиях, бывших задолго до его рождения.

– А что – люди? Которые от упырьей ворожбы совсем тронулись рассудком, усыпила да схоронила. Остальным велела ступать к варяжскому порубежью. Заклятие сплела, чтоб с дороги не сбились и позабыли, что видывали. Они ушли, я осталась век вековать.

– Лисавета-краса тоже была здесь пленницей?

– Нет, – чародейка гладила лису по крутому, выпуклому лбу, та жмурилась от удовольствия. – Позапрошлой зимой она по озерному льду на остров выбежала и прям у ворот рухнула замертво. Шерсть в крови, лапа сломана, одно ухо почти напрочь оторвано. Напал на нее кто-то, в драке изломал безжалостно. Судя по ранам, не медведь, не тур и не тигрис. Я выспрашивала, да без толку. Даром речи бессловесную изначально тварь наделить невозможно. В ее мысленных образах скачут какие-то жуткие чудища, пасти медные, когти железные. Как копнешь глубже, она пугается до полусмерти. Откуда она такая взялась на Синь-озере, мне тоже неведомо. Похоже, алкала приключений на свой пушистый хвост и забрела сюда аж из самого Кадая.

– С Лисаветой Патрикеевной и замком ясно, – кивнул царевич. Хочешь не хочешь, а заради облегчения придется взрезать набухшую гноем рану. – Но зачем ты сама себе выстроила тюрьму о четырех стенах? Кто из моей родни так досадил тебе, что ты до сих пор злишься? От отца я слыхал, якобы ты в пращуре Иване-царевиче души не чаяла – но теперь думаю, молва ошибалась. Так оно или не так, в силах ответить только ты. Потому как ведаешь истину… а я нет. Я всегда думал, что Царевна-лягушка – эта, как ее, мифологогическая персоналия. Ну, народе как эллинские боги с горы Олимп, или Святогор-богатырь, или Рарог-сокол. Когда-то они впрямь топтали землю и свершали великие подвиги, но потом сгинули. Истаяли, превратились в людские воспоминания и предания…

– Верно мыслишь, – рассеянно потеребив висящий на шее наконечник стрелы, Хелла затолкала его обратно в вырез кафтанца. – Вот только моя история не чета легендам о величайшем из магов Мирддине Эмрисе. Мирддин-валлиец добровольно удалился из мира, чтобы предстать во славе, когда его родине будет грозить смертельная опасность. Я же… я просто совершила глупость.

Она улыбнулась, и мимолетная улыбка её была полна тревожной печали и грустной насмешки над собой.

– И не скажешь в оправдание, мол, молодая была, жизни не ведала. Нет, я сполна познала тайны мужских и женских сердец. Верность, отвагу, предательство и измену. Любви, правда, толком не знала, лишь восхищение и поклонение. Возводила царей на троны и свергала, когда они мне надоедали. Смотрела, как доблестные воины убивают друг друга ради моей улыбки. Чуть не стала богиней во плоти, но вовремя спохватилась. После кричащей роскоши Царь-града и змеиных интриг Ахайи хотелось чего-нибудь простого, незамутненного…

– Кисельку клюквенного лаптем из лужицы похлебать, – вполголоса подсказал царевич.

– Брусничного, – с серьезным видом возразила чародейка. – Он вкуснее.

– И ты отправилась с полудня на полночь. По торговому пути от эллинов к русичам.

– Верно. Шла себе, никого не трогала. В одной крепостце остановилась поглазеть на забаву. Тамошний старый князь промыслил женить трех своих сыновей по старинному обычаю. С метанием стрел на четыре стороны. Отчего бы и нет, подумала я. Недурной зачин для героической былины, не впервые такое проделываю. Махнула рукой – и стрела младшего сынка шлепнулась посередь болотца.

– Где на кувшинном листе как раз сидела лягушонка в золотой короне, – подхватил крученую нить рассказа Пересвет. – Ничего не пожелаешь, пришлось княжичу нести нареченную в отцовский терем, являть отцу и братьям невесту. Которая на деле оказалась прекрасной царевной Еленой, ворожейкой и в ремеслах искусницей.

– И все у них поначалу было хорошо… Я его любила. В те дни я была одинока и уверовала, что в нем мое спасение, – словно защищаясь от нападок и в то же время не доверяя собственным словам, проговорила Хелла. – Он за словом в карман не лез и твердил, как ему повезло со мной. Вдобавок красавчик писаный, что еще надо женскому сердцу? Мы поженились. Доверюсь, решила я после свадебного пира. Расскажу про лягушачью шкурку. Пусть промеж нас не будет тайн. Ведь таким, как я, свыше явлены границы и пределы. Незримые оковы, не то мы и мир дотла выжжем, и последнего ума лишимся. Часть нашего могущества всегда воплощается в каком-либо талисмане. Мы являем его только тем, кому вручаем свое сердце. Но я не успела ничего рассказать. Княжич Иван сыскал шкурку среди моих вещей и пригрозил сжечь. Тогда-то мы и поговорили начистоту. И я… я просто-напросто растерялась. Подумать только, я могла щелчком пальцев вызвать ураган, не оставить от града камня на камне, превратить моего муженька в комара и прихлопнуть его… но при всем моем могуществе оказалась бессильна. Ведь я так сильно любила его.