Текст книги "Мартовские дни (СИ)"

Автор книги: Джерри Старк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Мартовские дни

Глава 1. Мимолетности

Сказка в стиле «Ох ты гой еси, разлюли-трень-брень-малина».

Традиционно по тексту рассыпаны пасхалки, отсылки, намеки, улики, народные пародии и центоны из новых/старых песен о главном на старый/новый лад.

Заради развлечения да поучения поведано добрым молодцам и красным девицам Жабом-чудодеем из Злозимнего удела, что на берегу Плещеева озера. Не любо – не слушай, а врать не мешай!;-)

Из семерых сыновей и одной дщери царского семейства страсть к запойному книгочтению выпала исключительно на долю младшего отпрыска. По нерезвости характера и неусыпному присмотру мамок-нянек заняться царевичу Пересвету толком было нечем. На беседы царя с боярами по младости лет и скудости разумения его не допускали, на ратные игрища – тоже. Носиться сломя голову по лесам и полям наравне со старшими братцами как-то не заладилось. Вот и оставалось младому царевичу только вразумляться грамоте да, пользуясь материнской добротой и рассеянностью, выписывать в Тридевятое царство заграничные романы.

Долго ли, коротко, а проторчал Пересвет семнадцать с небольшим годков в сонном да теплом болотце отчего дома. Младшенький, отрада материнских глаз, ни к чему толком не пригодный и никому особо не нужный – ни батюшке-царю Берендею Ивановичу, ни братцам-княжичам, ни многочисленной родне. Болтался по терему навроде репья на собачьем хвосте. Вреда особенного нет, пользы на грош с полушкой.

Как позднее изящно высказался принц Кириамэ, колеса судьбы катят прямо по нам. Никому из живущих не суждено избежать предначертанной участи. Вот и закрутилось, помчалось, понеслось на всех парусах да со всех колес под горку. Только успевай головой по сторонам вертеть и соображать, что к чему привешано.

Добро пожаловать под венец. По соображениям высшей политики и государственной необходимости царевич Пересвет женился. Или вышел замуж. За прибывшего с дальней восходной стороны принца Ёшихиро Кириамэ, четвертого из отпрысков покойного нихонского императора Мотохиро и брата нынешнего императора Мисомото, непутевого внучка престарелого кадайского императора Хунь-Юаня. В общем, за Ёжика, как немедля прозвали принца в Тридевятом царстве. Ёширо ничего, сперва обижался слегка, потом привык. Обучился болтать на наречии русичей не хуже многих, а Пересвет с его подачи наловчился малость заковыристому нихонскому.

Принц Кириамэ обладал редкостным талантом находить трудностей на свою черноволосую голову – и заодно на головы всех, кто оказывался рядом с ним. За ним гонялись шиноби, тайные лазутчики-убийцы из Кадая, желавшие его смерти. Мирный визит в соседнее королевство с целью вытряхнуть давние долги стараниями нихонца обратился в разлихую карусель с погонями, переодеваниями, спящими принцессами, разъяренными драконицами и баронами-разбойниками с большой дороги. Потом батюшка-царь решил отправить милого сыночка и дорогого зятя навести порядок в малость забывшей себя Ибирской Орде – и это долгое странствие тоже завершилось не совсем так, как ожидалось. Подробности же извлечения из лап недругов коварно похищенной сестрицы Пересвет лишний раз старался не воспоминать. Чтоб кошмары не снились. И чтоб не огорчаться сызнова тому, что старший братец Светополк, наследник трона и державы, оказался такой редкостной подлюкою. Так и смерть принял через свою коварную злокозненность и злоумышление на отцовский престол. Господь Светополку теперь судья.

Жизнь царевича Пересвета взбурлила бурным ключом. Благодаря сердечному другу Ёжику и неуемному стремлению принца всюду сунуть любопытный нос и всенепременно причинить врагам Небесную Справедливость.

Справедливость хороша и даже распрекрасна, но времени на мирно посидеть с книжкой у Пересвета совсем не оставалось. Вот и нынче еле удалось урвать мгновение покоя меж утренней тренировкой на мечах и полуденным совещанием в царских палатах касательно грядущей посевной.

Царевич немало удивился, застав в тихой и обычно пустующей дворцовой библиотеке любимую старшую сестру Войславу. С алым румянцем на скулах и слезной поволокой в ясном взоре.

Статью и норовом царская дочь уродилась в легендарную матушкину прапрабабку Марью Моревну, степную королевну. Вострым мечом владела не хуже любого богатыря, на лихом коне могла волка догнать и плетью за ушами пощекотать… а вот любви к чтению за своевольной Войславой никогда не замечалось. Разве что в последнее время сестрица повадилась таскать у Кириамэ и разглядывать занятные нихонские книжицы в картинках – сказы про отважных мечников, прекрасных дев да нежить небывалую.

Да и то сказать, чем царевне грусть-тоску сердечную развеять? Матушка с отцом и Пересвет сильно надеялись, что минувшим летом неугомонная Войслава наконец обретёт свое счастье. В законном браке с франкским рыцарем Хродландом фон Нихреннау, сводным братцем-бастардом правителя маленького, но гордого королевства Штрихрейхмарк. Всем был хорош Хродланд – и статью богатырской, и краснобайством, и отвагой, и знанием того, как женщину завлечь да удержать подле себя. Войслава к нему сердцем прикипела… и вдруг нежную девичью страсть как ножом отрезало.

Смекнула девица, что Хродланд, обыкновенно прозываемый друзьями Рориком, чрезмерно любвеобилен. Ни единой симпатичной мордашки не пропустит, ни одной юбки, которую можно на голову задрать. И, словно женщин ему недоставало, начал Рорик с нехорошим интересом заглядываться на принца Кириамэ – законного супруга Войславиного же братца.

Вот тут Войслава топнула ногой и грозно заявила: не бывать свадьбе! Матушка упрямую дочурку и так, и эдак увещевала. Мол, стерпится-слюбится, женится – образумится. Поймет, что краше и милее Войславы ему в целом свете не сыскать, перестанет бегать от венчанной жены налево и направо. Тщетно. Вспыхнула яркая искра, обожгла – и погасла, изойдя смрадным дымком.

Хродланд, надо отдать ему должное, принял царевнин отказ стойко, без лишних стенаний убравшись восвояси. Слухи ходили, якобы не вернулся доблестный рыцарь в свое захудалое королевство, а подался искать славы или смерти в дружине вольных мечей. Войслава же осталась в родном тереме. Коротать дни за ратными упражнениями с царскими дружинниками, пиявить братца насмешками да томиться над нихонскими сказками.

Однако сегодня, как углядел с порога зоркий Пересвет, в руках сестренки было вовсе не очередное нихонское сказание о небывалом. Те в обложках ярких, расписанных киноварью да золотом, а у этой книжицы обличье куда скромнее. И над сказками Войслава не исходила тихой слезной капелью, а восторженно ахала да сдавленно хихикала в кулачок.

Завидев братца, царевна дернулась укрыть книжку за спиной. Но передумала, зашмыгала носом, отводя замутненный взгляд.

– Славка, чего сырость разводишь? – оторопел Пересвет. – Белены объелась али Дубыня Медведкович на учении ратном опять копьем по затылку треснул?

– Дурак ты, Пересветушка, и шутки у тебя дурацкие, – Войслава шумно высморкалась, рукавом отерла слезы с покрасневших глаз. – Вроде и муженька тебе умного-разумного сыскали, а ты все такое ж бревно стоеросовое, каким на свет уродился. На горе матушке с батюшкой и всему честному народу. Прозреет однажды Ёжик, поймет, как ему не посчастливилось. Сей же час разведется с тобой и к вечеру на мне женится. Будешь век бобылем куковать и желчью черной исходить от зависти. Так и быть, обещаю тебе с царского стола праздничные объедки высылать, чтоб раньше времени с горя не загнулся. Цени и помни доброту мою сердечную.

Высказавшись по-родственному, Войслава облегченно перевела дух и малость повеселела. Багровые пятна на щеках поблекли, сменившись обычным здоровым румянцем.

– Что за книжицу-то прячешь? – искренне полюбопытствовал царевич, присаживаясь на лавку рядом с сестрой. – Небось непотребство какое сыскала… али трактат мудрого Ли Цзы о трехстах способах выиграть войну, не вступая в бой с противником? Хотя нет, у тебя ум за разум зайдет еще в попытке название осилить… боевитая ты наша.

Царевна привычным движением пхнула братца локтем под дых. Не со всей силушки богатырской, а так, слегка. Чтобы охнул и в задумчивость впал, прежде чем зубоскалить над старшей сестрицей.

– Не трепли языком то, чего не разумеешь. Вирши это.

– Вирши? – изумился Пересвет. Час от часу не легче. Лошадь кочетом запела, мышка в камне утонула, Войслава вирши читать взялась. Скоро начнет крестиком вышивать и пироги с ревенем печь наловчится. – На кой ляд тебе вирши, Славка? Тебе ж только саблей помахать да умчаться за тридевять земель киселя хлебать, счастья искать…

– Заткнись-ка, скудоумный, – Войслава зашелестела страничками тоненькой книжицы. – Где ж оно затерялось… ага, вот.

И царевна прочла десяток строчек – глубоким, странно трепещущим и берущим за душу голосом, какого Пересвет у бойкой и острой на язык Войславы прежде слыхивал. Разве только когда она с Рориком о сокровенном толковала. Несколько строк о неумолимо подступающем мраке и хрупкой любви, что единственная в силах противостоять пугающей ночной тьме. Слова в виршах были подобраны бесхитростные и самые обыденные… но от них в сердце словно воткнулась тонкая, острая игла из чистого серебра – и осталась, врастая в плоть, порождая боль и томительную тоску по далекому, несбыточному…

– Дальше чти! – нетерпеливо потребовал Пересвет, устроив подбородок на кулаке. – Да с самого начала, не шматки из середины выдергивай! А лучше одолжи мне книжицу на пару деньков.

– Не-а, – замотала головой сестрица. – Ясминке, так и быть, дам глянуть. Чтоб не хвалилась, мол, во всем подлунном мире не сыскать виршеплета краше ихнего Рудаки Согдианского. А ты хренушки с маслом выкуси. Возьмешь и не вернешь, с тебя станется. Скажешь, мол, самому приглянулась. А я за книжицу цельный золотой в лавке отдала. И то за самую последнюю, нарочно для меня сбереженную. Потому как я как есть царская дочь, а не какая-то там боярышня или купчиха с Нижнего Подолу. Вот, слушай еще. В точности про тебя с Ёжиком писано.

Войслава облизнула враз пересохшие губы и, слегка запинаясь, прочла:

– Но где-то раздался стук в двери и дрогнула занавесь – Salve!

Мы будем счастливы вместе – и ныне, и целую вечность…

– Ух ты, – сдавленно вздохнул Пересвет. Это ж надо, где-то живет – или жил когда-то? – на свете человек, умеющий понимать людей лучше них самих. Он ведь и в самом деле мечтал быть счастливым с Ёжиком – всякий день и вечность впридачу. Словно кто-то заглянул ему в душу и мимоходом разворошил ее, одним махом явив на свет скрытое, доселе тайное. – Зачти еще, Славушка, добром прошу, а? Хотя нет, погоди. Пусть кто-нибудь за Ёширо сбегает. Он в сложении виршей куда лучше нас разбирается. Оценит по достоинству.

Легок на помине, нихонский принц явился прежде, чем на его поиски успели отрядить прислугу. Предстал бесшумным призраком: иссиня-черные волосы уложены в сложную прическу, ресницы вычернены, лицо набелено, наряжен в светло-коричневые и синие шелка. Как вызнал Пересвет, такие оттенки в Нихоне полагалось носить раннею весной. Именовались они цветом закопчённого бамбука и соцветия морского ушка, а вышиты на них были листья папоротника и сосновые иголки.

Кириамэ поклонился Войславе, мелодично звякнув цепочками в вычурной серебряной заколке, и крайне ядовито осведомился, почему Пересвет не спешит на прием к сюзерену.

– Ох, – стукнул себя по лбу царевич, покаявшись: – Запамятовал. Ну да батюшка не прогневается, он сам всегда к началу совета запаздывает. Послушай лучше, какую красоту сестрица раздобыла. Славка, прочти ему!

Войслава с выражением зачла, поблескивая голубыми очами – про ветреность коварных дев и томление одинокой души, взыскующей странного. Принц изломчато вскинул тонкую бровь, что считалось у него признаком крайнего удивления и душевного волнения.

– Дорогая Войслава, это впрямь восхитительно. Позволишь взглянуть? – он протянул руку.

Единокровному братцу Войслава книжицу даже вблизи не показала, а нихонскому красавчику вручила заветное сокровище едва ли не с поясным поклоном. Пересвет украдкой скорчил сестрице рожу – подлиза ты, а не сестра!

– «Мимолетности», – прочел Ёширо выведенное на сероватой обложке название. Переслав и Войслава спешно присунулись ближе. – Имени сочинителя нет, хм, – он перелистнул страницу, прищурил синие глаза, вглядываясь в мелкие буквицы. – Переложения с эллинского и латинянского, записанные доподлинно с авторского пересказа. Мастерская Мануция сына Льва, что в Столь-граде на Широкой улице. Год сегодняшний, зима нынешняя.

– Ну да, – согласно закивала Войслава. – «Златое слово», лавка эллина Мануция Львовича, книготорговца и переписчика. Там я книжицу третьего дня и купила. Последнюю, между прочим. Нет, Ёжик, тебе тоже не отдам, не смотри так умилительно, – ловким движением она выхватила книжку из рук Кириамэ. – Ступайте сами с почтенным Мануцием договаривайтесь. И вообще, вас батюшка с боярами ждет – не дождется, – она шмыгнула в дальний уголок библиотеки, где устроилась в креслах поудобнее и затихла. Нету, мол, меня, не голосите понапрасну.

– Я у Славки потом эту книжицу непременно выпрошу, – обещал принцу Пересвет, когда они шагали долгим светлым переходом к царским покоям. – Она для виду кочевряжится, чтобы я ходил за ней и уговаривал… Ёжик, тебе вправду понравилось?

– «Понравилось» – не совсем подходящее слово, – задумчиво протянул Кириамэ. – Тут… тут нечто иное. Ты и Войслава не обратили внимания, а в книге указано, что стихи переложены с латинянского и записывались переписчиками со слов автора нынешней зимой. Со слов автора, Пересвет.

– Выходит, он сейчас у нас, в Столь-граде? – смекнул царевич. – Но вирши изначально складывал на эллинском, то есть не русич родом. Торговый гость али книжник ученый?

– Я живу у вас почти три года, – в голосе Ёширо скрежетнула хорошо скрываемая зависть. – Понимаю все, что вы говорите. Но, когда я пытаюсь переложить свои стихи на ваше наречие, меня охватывает отчаяние. Недостает слов, образов, понятий. А этот иноземец выполнил перевод столь искусно, что растрогал даже тебя и не склонную к подобным вещам Войславу. Я просто обязан выяснить, кто автор этих удивительных «Мимолетностей». Мы прогуляемся в город и навестим почтенного книготорговца.

Пересвет только вздохнул. Коли Ёжик надумал что своей упрямой нихонской головой, его не переубедишь. Может, зря они с Войславой показали принцу книжицу? То-то он сразу вскинулся, что твой охотничий пес, горячий след учуявши. Ну да, Пересвет в сложении виршей не больно разумеет. Нету в Тридевятом царстве такого обыкновения, вирши сотворять. Есть мастера и мастерицы песни слагать да сказки прадедовские пересказывать, есть умельцы веселые али срамные припевки к праздникам удумывать. Но чтоб вирши о любви с ладно цепляющимися друг к другу словами, запоминающиеся сразу и навсегда – такого прежде не бывало…

Глава 2. Книжники

Шагавшие бок о бок кони царевича и принца с хрустом проламывали тонкую ледяную корку на лужах. Зима в этом году выдалась затяжная, долгая, всячески мешая весне утвердиться в законных правах. То оттепель, то заморозки. Только солнышко пригреет и снега грязными ручьями зажурчат, как на следующий день сызнова поземка с волчьим холодом. Грядущая посевная сулилась быть тяжкой, и к гадалке не ходи.

Деловитый разговор про полевые хлопоты толком не сложился. Из-за Саввы Негодовича, одного из ближних царских советников. Обыкновенно Савва Негодович был первый мастак насчет в Думе красно разглагольствовать – по делу и без оного – а ныне торчал угрюмым филином, долгую пегую бороду теребил да отделывался краткими «да, ваше царское величество», «как скажете, ваше царское величество».

Берендей в конце концов не выдержал, напрямик вопросив у боярина, какое горе-кручина его гложет. Савва Негодович помялся и нехотя ответил:

– Да нелепица днями приключилась, царь-батюшка. Алёнка-Подарёнка со двора пропала.

– Кто такова? – пожелал узнать Берендей.

Выяснилось, что Алёнка по прозвищу Подарёнка приходилась боярину сводной троюродной племянницей, седьмой водой на киселе. Лет десять тому под Солнцеворот ее семейство санным путем отправилось к соседям на блины с медком. Дорога вела через замершую реку, лед оказался тонок. Трое саней с лошадями и седоками ухнули в черную водицу и сгинули без следа. Уцелела только меньшая девчоночка, потому как успела выметнуться прочь из тонущих саней и опрометью доскакать до берега. Не оставлять же родную кровь по чужим дворам куска просить? Вот и приняли сиротинушку в боярскую семью. Зимой Алёнка вошла в возраст, сговаривать начали. В мае свадьбу играть думали. А она вон чего учудила – задевалась куда-то!

– Нижайше прошу прощения, – встрял Ёширо, изъясняясь с троекратно усилившимся пришептыванием, хотя обычно говорил принц чисто и правильно. Как заметил Пересвет, стоило Ёжику начать шепелявить и картавить, как люди вокруг становились на удивление болтливы. Видимо, то был некий хитрый нихонский трюк, вынуждающий собеседников стать разговорчивее. – Брак девицы был сговорен только достойными опекунами, без ее участия?

– Э-э, – боярин поскреб в затылке, отчего высокая горловая шапка съехала ему на нос, – а, ваше нихонское высочество, вот вы к чему клоните. Не-не, ни в коем разе. Мы Алёнку не неволили, силком под венец не тянули. Не всхотела бы нынче становиться мужней женой – ну, значит, не судьба. Следующий год придет, другие ухажеры сыщутся. Девка-то выросла завидная красавишна. Доброгнева, жена моя, твердила, мол, девицу надо допрежь с женихом познакомить, пусть приглядятся друг к другу. В женихи ей прочили не пня какого замшелого, а младшего сынка Чурилы Псоевича. Он всего на три зимы ее старше и молодец хоть куда. Промеж ними все сладко да гладко шло. Алёнка всякий день рассуждала, как заживут они своим двором, а не нахлебниками у родителей. Не было ей никакого резону сбегать невесть куда.

– Кроме девицы, никто из вашего дома не исчезал? – въедливо продолжал Ёширо. – Челядь, охрана, кто-нибудь из младшей родни? Приживалы, на которых никогда не обращают внимания?

– Вроде все на месте… – судя по сосредоточенному пыхтению и нахмуренным бровям, Савва Негодович мысленно перебирал обитателей огромного терема, да затруднялся вспомнить многочисленных домочадцев. – Вернусь домой, велю управляющему немедля счесть всех поименно да потрясти за шивороты. Авось языки да развяжутся. Может, на Подарёнку впрямь блажь накатила перед замужеством. Убежала в монастырь или к подружке. А то в родные края подалась, на могилках отца-матери помолиться. Отряжу дозорных, пусть порыскают там да тут. Благодарствую за подсказку, ваше нихонское величество.

– До итасимаситэ, – певуче откликнулся Кириамэ.

«Не стоит благодарности», – перевел про себя Пересвет. Хорошо бы пропавшая боярышня поскорей отыскалась живой-невредимой.

– Ты, Савва, ступай домой, – распорядился Берендей, – так вот, о чем мы там? А, касательно урожайности персиянской гречихи в сравнении с тьмутараканской… Осмомысл, тебе чего? Соглядатаи твои ведают что о пропавшей девице?

– Надёжа-государь, дозволь слово молвить, – на сей раз мирное толковище о своевременном высевании гречихи прервал воевода сыскного приказа Осмомысл, слывший человеком толковым, но редкостно немногословным. Коли уж почтенный Осмомысл в думском собрании слова попросил, знать, нешуточно встревожен.

Пересвет приподнялся на своем месте, чтобы лучше слышать, и на Ёжика шикнул. Мол, не хрусти шелками, не звякай украшениями. Очень уж тихий у боярина Осмомысла был голос. Шептались, якобы лиходеи ему волосяную петлю на горло набросили, удушить пытаясь, да не сладили. Злодеев Осмомысл порешил, а былой зычной голосины с той поры почитай что лишился. Скрипит тихохонько несмазанным колесом, зорко надзирая за всем, что творится в Столь-граде.

– Не знаю покамест, что приключилось с племянницей Саввы Негодовича. А вот то, что за минувшую зиму народцу не в пример многовато бесследно сгинуло – это, как выражаются эллинские мудрецы, факт упрямый, – один из лежавших перед Осмомыслом свитков точно сам собой торопливо развернулся. – Да такого народцу, которому исчезать ну совершенно незачем. Данило, мастер-кузнец с женой, четырьмя детишками и стариками-родителями. Не в Ибирь же он подался посреди студеной зимы? Фряжский студиозус, что прибыл в Камень-горах рудное дело изучать. Стефания из Подолии, златошвея, – воевода дальнозорко прищурился, – девка Цинь Хо-тян, прислужница в чайной из Кадайской слободы. Хотя касательно последней знакомцы в один голос сказывают, якобы она сбежала с полюбовником. Еще среди исчезнувших числятся доезжачий с боярского двора, пожилая вдова-пирожница… – Осмомысл кашлянул, – и иудейский юнец из торгового семейства. Паренек именем Иосиф, тринадцати зим от роду. Родня по нему так убивалась, мать с горя чуть руки на себя наложила. Едва из петли вынули.

– И что, никого сыскать не удалось? – в замешательстве от подобных новостей вопросил Берендей. Думцы зашушукались, высокие шапки торопливо закачались, склоняясь друг к другу. Ёширо прикрыл глаза длинными ресницами, явно осмысливая нежданные дурные известия. – И это… никто выкупа не требовал, подметных писем не подбрасывал?

– Нет, – коротко отрезал Осмомысл. – Полное ничего. Неясно, как исчезнувшие пропали. Если они мертвы, то тела тоже не найдены.

– Еще бы, леса вокруг града вон какие стоят, – высказался Пересвет. – Брось труп в чащобе, так лешие и болотные сожрут за милую душу. Хотя у лесной нежити спячка еще не закончилась. Ну, так волки косточками похрустят.

Сыскной искоса глянул на царевича. С его морщинистым прищуром не разберешь: то ли одобрительно, то ли как на дурня распоследнего.

– Осмомысл, ты это… ты со своими орлами да соколами разберись, излови и пресеки, – гневно пристукнул концом тяжелого посоха по дубовому полу Берендей Иванович. – Да пошустрее. Не хватало нам душегубов всяких. Все, говорение на сегодня окончено. Расходитесь, думцы почтенные.

– Готов побиться об заклад, у тебя уже есть свое особливое мнение касательно сгинувших невесть куда людей, – заявил Пересвет, когда они с принцем выехали с царского подворья и двинулись в сторону «Златого слова». Кириамэ помалкивал, уткнувшись носом в пушистый соболий воротник накинутого полушубка.

– Нет у меня мнения, – честно признал нихонский принц. – Мне просто очень странно. В вашем мирном городе – и такое удручающее происшествие. Пропали люди разных сословий, разного возраста, мужчины и женщины… даже ребенок. Вот бы встретиться со старым ёрики… ками-сама, сейчас точно язык переломится!

– Осмомыслом, – елейным голоском подсказал царевич.

– Именно с ним. Побеседовать с глазу на глаз. Расспросить, при каких обстоятельствах пропали люди. Увидеть список исчезнувших.

– Ёжик, – поколебавшись, рискнул спросить Пересвет, – зачем тебе это? Осмомысл дело свое знает, сколько лет сыскарским воеводой в Столь-граде. Найдет пропавших, живыми или мертвыми. Или опять справедливость зачесалась и покоя не дает?

– Это мой долг, – невозмутимо откликнулся Ёширо. – Я присягнул на верность твоему отцу и вашему царству, значит, это моя обязанность. Не ожидать приказов и распоряжений, не полагаться, что дело исполнит кто-нибудь другой, но действовать самому. А ты, как верный сын своего отца, первым должен был заявить о своем желании помочь в розысках.

– Да я сегодня впервые услыхал об этих исчезновениях! – защищался Пересвет. – И вообще, это ты у нас такой – чуть что, подхватился и поскакал впереди всех на белом слоне. То тебе пропавших искать, то вызнавать, кто вирши сочиняет, то еще что-нибудь удумаешь!

– Тебя никто за воротник не тянет, – фыркнул Кириамэ. – Возвращайся во дворец, пообедай лишний раз, вздремни с утра до вечера и с вечера до утра.

– Ага, как же, – согласился царевич. – Чтоб ты мне потом покою не давал рассуждениями о неблагодарных отпрысках и надлежащих обязанностях подданного? Нет уж, спасибочки. Тпру, залётные. Приехали. Вот оно, «Златое слово», – он махнул рукой в сторону длинного дома, с каменным основанием и рубленным вторым этажом, выходившим фасадной частью прямо на улицу. Над тяжелыми дверями в медной оковке покачивалась большая жестяная вывеска с изображением развернутой книги, пера и свечи.

В лавке почтенного Мануция сладко пахло слежавшейся бумагой, свежевыделанной кожей и еще чем-то острым, терпким, отчего у Пересвета немедля зачесалось в носу и захотелось чихнуть. Хозяин поспешно выплыл навстречу дорогим гостям. Был эллин приземист, поперек себя шире, с курчавой седеющей бородой и черными, слегка навыкате глазами. С головы до пят закутан в просторнейшую хламиду, крашеную в лиловый оттенок и с завитками серебряных волн по подолу. Кланяясь, пригласил в задние комнаты, где на полках и в сундуках хранились нераспроданные еще книги. Пересвет украдкой таращился по сторонам, разглядывая невиданные прежде дива – яркие краски во флакончиках, стопки выделанного пергамента, намотанные на валики толстенные свитки и тоненькие листочки золота. Четверо писцов за маленькими столиками быстро-быстро орудовали перьями, испещряя белые страницы черными буквицами и слушая пятого, нараспев зачитывавшего текст из обтрепанного по краям фолианта.

– Меня… нас интересует книга под названием «Мимолетности», – терпения Ёширо, закаленного в покоях нихонских дворцов, достало выдержать полагающийся ритуал вежливых расспросов, сопровождаемый выставляемым на стол угощением. – Я бы желал приобрести экземпляр.

– Нету, ваше высочество, – с нескрываемым сожалением развел руками книготорговец. – Все разошлось. Последнюю книжицу лично пресветлая царевна купила. Не рассчитал я в кои веки с этими «Мимолетностями», – грузный эллин вздохнул и в преувеличенной скорби закатил глаза. – Думал, вирши и вирши. Прекрасные канты, но у здешних горожан эдакий товар спросом почти не пользуется. Рискнул на пробу сработать три десятка книжиц да и выложил на прилавок вместе с прочими. День лежали, два лежали, никто не брал. Но заглянула одна прекрасная дева, из праздного любопытства сунулась в книжицу и немедля купила. Вскоре следом за ней другая примчалась, а на следующий день отбою от желающих не было. Расхватали, как пирожки в ярмарочный день. Все расходы покрыл, да еще и окупилось втрое.

– Раз книжка пользуется таким спросом, почему вы не выпустите ее сызнова? – спросил царевич. Кириамэ сидел прямой, как палка, чинно потягивая поднесенное хозяином горячее франкское вино со специями.

– Сглупил потому что, – грустно признал ошибку Мануций. – Лишнюю копию не догадался оставить, все в дело пустил. Писцы строчили прямо с голоса, под диктовку. Но я с сочинителем уговорился, что через седмицу-другую он снова явится, принесет свеженьких виршей. Я тогда для вас специально две штучки отложу, с золотой росписью. Ведь то, что записано в «Мимолетностях» – его давние стихи. Былых счастливых времен. В Ромусе их наизусть знают. Юнцы строчки по стенам малюют, когда прекрасным девам в пламенных чувствах объясняются. В здешней глухомани они, конечно, в новинку. Не в обиду светлейшему царевичу сказано.

– Так, – решительно заявил принц, – почтенный Мануций. Давайте начнем сначала. Вам известно имя сочинителя «Мимолетностей»? Почему вы не указали его на обложке?

– Я думал, вы знаете, ваше высочество, – опешил книготорговец. – Гардиано это написал. Гардиано из Ромуса. Он попросил выпустить книгу с одним только названием. Мол, здешнему народу нет большой разницы, кем вирши писаны. А я так поразился, что его в такие дальние края занесло, что исполнил все по его просьбе. Знающие-то люди сразу опознают, чьи канты.

– Кто таков Гардиано из Ромуса? – не позволил беседе уклониться в сторону Ёширо. Мануций гулко и утробно фыркнул, в точности старый зубр прочистил горло:

– Я до сплетен не великий охотник, да и в Италике последний раз бывал десяток лет назад проездом. А тут дело такое… темное. Аврелий! Аврелий, отложи-ка книгу и ступай сюда. Прочие – сходите до соседнего трактира проветриться. Скажете хозяину, угощение за мой счет.

Обрадованные писцы, шушукаясь и с любопытством косясь на принца с царевичем, гуськом потянулись к выходу. Чтец, моложавый и смазливый с лица эллин, торопливо подошел к хозяину.

– Аврелий только в начале зимы вернулся из тамошних краев. Целое лето провел в Ахайе и на Италийском полуострове, новые книги скупая, – пояснил Мануций. – В Ромусе побывал, новости из первых рук знает. Аврелий, поведай молодым людям про Гардиано. Может, его невеселая участь послужит им поучительным примером.

Хозяин утопал в лавку, половицы заскрипели под немалым весом. По разрешающему жесту царевича чтец Аврелий осторожно присел на краешек тяжелого табурета, явно не зная, с чего начать повествование.

– Про город Ромус я слыхивал, – сделал первый шаг Пересвет. – Он стоит в латинянских землях. Огромен, как целое королевство, и все же это – один-единственный город. Его так и называют порой – Город, с большой буквы.

– Его жители зовут себя ромеями, – подхватил Аврелий. – Однако в их понятиях ромей – только и исключительно тот, чьи предки родились в Ромусе, и кто сам рожден. Неважно, в богатстве или в бедности, во дворце или грязной подворотне. Быть ромеем – гордо и почетно. Все прочие обитатели Италики – латиняне и ромеями не считаются, но могут получить гражданство Города. За крупную сумму или своими деяниями на пользу Ромуса. Так вот, Гардиано – из латинян, рожденных за пределами Города. Его отец служил в армии одного ромейского полководца и по выходе в отставку получил в награду земельный надел. Выстроил дом, женился, породил нескольких сыновей и дочерей, и в числе прочих – Гардиано. У мальчика с детства проявился незаурядный талант к стихосложению. Когда он подрос, уехал в Город. Ловить счастья и удачи.

– Знакомая история, – понимающе склонил голову Кириамэ. – Дерзкий провинциал, вздумавший покорить столицу. И что было дальше?

– Обычно самонадеянные искатели счастья возвращаются обратно с пустым кошелем и разбитыми надеждами, либо выгрызают себе маленький кусочек успеха. Но Гардиано оказался везунчиком. Его заметили. Он стал известен и даже знаменит – правда, больших доходов с того не нажил. Да ему и не требовалось. Ему хватало сознания того, что все в Городе знают его и он знает всех. Всегда находился щедрый доброжелатель, готовый оплатить его расходы и дать крышу над головой. Его частенько приглашали в дома знати… и однажды он встретил там женщину, – Аврелий восхищенно прищелкнул языком, – даму Лючиану из семьи Борхов. Самую красивую, образованную и утонченную из женщин Ромуса. Но, к сожалению, замужнюю. Ее супруг происходил из древнего и знатного рода Скорцени, и вдобавок был старше молодой жены почти на полвека. Он уже схоронил трех предыдущих супруг. Лючиана, как поговаривают, отличалась весьма вольным нравом, а сколько поклонников вокруг нее увивалось – и не сосчитать. Однако она остановила свой выбор на Гардиано. Чем-то он ее пленил. Она полюбила его, а он – ее. Восхищался ею, складывал для нее прекрасные стихи, а она… – Аврелий передернул плечами. – Даже боги затрудняются ответить, о чем думает и чего добивается женщина. Дама Лючиана откровенно тяготилась своим браком. Она вышла замуж по настоянию родни, уповая, что дряхлый муженек долго не протянет. Оставит ее свободной и богатой вдовой. Однако супруг не торопился покидать этот мир. Тогда Лючиана принялась нашептывать близким друзьям, сколь велика будет ее благодарность тому, кто избавит ее от оков постылого брака. А голос ее был так манящ, так сладок…