Текст книги "Мартовские дни (СИ)"

Автор книги: Джерри Старк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

Эпилог. Уходя из дома

С высоты крепостной стены окрестные поля и леса выглядели окутанными прозрачной зеленой дымкой. С каждым днем она будет становиться все ярче и краше, пока не обратится шелестящей листвой, зреющей нивой, цветами и плодовой завязью.

Сизый дымок больше не вился над приземистыми, засеревшими сарайчиками стригалей на другом берегу Молочной. Лишенные вожака ромалы в единую ночь сгинули из Столь-града. Начисто выскребли сараи, ни оставив по себе ни единого следа – ни зольных кругов от костров, ни клочка старой тряпки, ни дырявого котелка или стоптанного сапога. Налетевший ветер унес их, как спутанные клубки перекати-поля, на полдень или на полночь. Может, испугались что их сочтут замешанными в делах Джанко, может, бродячая судьба повлекла их дальше.

Они ушли, Буркей остался. Испуганный жеребец ускакал прочь, но ввечеру с крайне смущенным видом вернулся в царские конюшни.

Молочная река на краткое время взбурлила, как при сильнейшем половодье, оторвав от причалов несколько кораблей и выбросив их ниже по течению. С оглушительным граем взлетели и заметались над городом птичьи стаи из перемешавшихся ворон, галок, сорок и голубей. Многим помнилось, что земля качнулась под ногами. Сами собой зазвонили колокола, пошатнулись и растрескались несколько высоких строений. Недостроенная колокольня церкви, где творился Аркан, рухнула внутрь себя, часть ее стен обвалилась. Преподобный Фофудья позже рассудил, что либо место для постройки храма выбрано дурное, либо мастеровые клали стены без должного старания, а, стало быть, платить за труды не надобно. Артельные мастера возмутились обвинением и затеяли судиться с Фофудьей.

Высунувшись между крепостными зубцами, Пересвет провожал взглядом удаляющийся на рысях отряд под стягом Тридевятого царства. Малая дружина, всего две дюжины человек, зато снаряжена и подобрана на славу. Любому врагу сумеет отпор дать. Половина старых опытных вояк, наскучивших мирным сидением в городе, половина – молодежь, толком не знающая военных тягот, но рвущаяся к славе и подвигам. Старшие присмотрят за младшими, младшие обтешутся в пути, утратят гонору, воротятся в Столь-град не щенками, но юными витязями.

Пересвет сощурился, высматривая посеребренный шлем Войславы. Кузнечные умельцы сработали для нее преудивительную вещицу – шлем в виде кокошника, украшенный золотой да серебряной сканью. Яркие блики играли на начищенной стали, и издалека было невозможно распознать царевну среди прочих воинов.

Они сделали все, как должнО. Бок о бок проехали через смятенный, взволнованный Столь-град, успокаивая горожан. Во всеуслышание объявили о том, что погубитель царя Берендея был изловлен и покончил с собой, предпочтя смерть заключению. Кто он был родом и откудова явился, что сподвигло его покуситься на жизнь правителя Тридевятого царства – неведомо, но дознание будет вестись, пока загадка не разрешится.

Утешить царицу-матушку брату и сестре не удалось. Для Василисы Никитишны солнце вставало и заходило вместе с супругом. Лишившись его, царица потеряла себя. Мир навсегда померк в ее глазах, оставив бесконечную горесть и тоску. Она угасала, затворившись в своих покоях и не желая никого видеть.

Они устроили трехдневную поминальную тризну по отцу, созвав ближнюю и дальнюю родню. Прибыли и пятеро братьев, старших сыновей царя. Пересвет заранее смирился с неминучими громкими ссорами, и они начались едва ли не с порога. Несмотря на завещание Берендея, где Пересвет черным по белому объявлялся наследником престола и короны, мнения братцев разделились. Кто кричал, что Пересвет еще молод управляться с государством и нипочем не справится, кто стоял за то, что царь-батюшка высказал свое желание видеть преемником именно младшего сына, значит, так тому и быть, кто, громыхая в доказательство своих слов кулаком по столу, доказывал, что завещание завещанием, а по исконному порядку корона должна переходить от отца к старшему из отпрысков, и никак иначе.

– Если уж мы начали ссылаться на древние традиции, то корона должна достаться тому, кто шустрее прочих изведет всех претендентов. Чего б не затеять небольшую войну за наследство? – не выдержав, огрызнулся Пересвет. – А то можно вспомнить еще один давний и освещенный временем обычай, резать надоевшим родичам глотки прямо на пиру.

Ссоры, взаимные обвинения и крики о том, что младшенький-де на златом престоле и дня не усидит, как-то разом поутихли. На следующий день дорогие родственнички, опамятовавшись, избрали новую мишень для ядовитых стрел, невзначай спрашивая: а в каком, собственно, качестве и титуле пребывает около братца Пересвета нихонский принц? Кириамэ вежливо отшучивался, напоминал о своем браке с покойной Пересветланой, а некоторым, особо непонятливым и назойливым, пересчитал ребра в темном уголке.

Местом погребения царю Берендею избрали высокий холм над Молочной, невдалеке от города – как уверяла Войслава, батюшка не раз выказывал желание быть похороненным именно там. Чтобы поменьше суеты вокруг, а только река и бескрайний горизонт. Столь-град выплеснулся за крепостные стены, тройным кольцом обогнув погребальный холм, шепча, рыдая и вздыхая. Укрепившись сердцем, Пересвет произносил положенные слова, не в силах отделаться от навязчивой идеи – все это происходит не с ним. С кем-то другим, кто ходит, говорит, отдает приказания. А настоящий Пересвет молча смотрит на закатное небо, ожидая, когда на ало-синей тверди появятся глубокие расщелины и из тьмы ринутся на светлый, беззащитный мир изголодавшиеся древние боги.

Но павшие божества спали. Или играли в зернь, коротая время заключения. Или ждали наступления следующего года и двенадцати сладких капель обещанных им жизней.

Братья с родней нехотя сошлись на том, что верховодить Пересвету над Тридевятым царством. Стало быть, законно ввести его в государево достоинство. Церемония вышла непышная и без многолюдного торжества, потому как венчаться на царство в храме Пересвет сдержанно отказался. Мол, как преосвященный Феодор от болезни оправится тогда и поговорим. Вот корона, вот златое яблоко державы, вот трон, по отцовскому завещанию они теперь мои, чего еще надобно?

Должно быть, за последний месяц царевич наловчился вести себя так, что спора с ним никто не затеял.

– Была я непутевая царева дочка, теперь стала царская сестра, – на следующий день в покои к нему явилась хмурая как грозовая туча Войслава. – Прежде меня батюшка с матушкой неустанно сватали, да так ничего не добились, теперь ты начнешь выгодных женихов подыскивать? Нет, ты не спеши отвечать. Ты глянь на меня. Толком глянь, не как на старшую сестренку, и лишь потом говори.

Пересвет глянул. Увидев не легкомысленную и беспечную юную девушку, но молодую женщину. Цветущую, красивую, сильную духом и телом – и способную отпугнуть любого женишка своей спокойной внутренней решительностью. Войслава словно обрела незримую броню, не нуждаясь более ни в мужской поддержке, ни в защите. Оно еще согласна прислушаться к мнению брата – но лишь потому, что они выросли вместе.

Понимающе вздохнул и промолчал.

– Тошно мне, Светик, – негромко сказала Войслава, уронив руки на стол. – Не могу я больше здесь. Измаялась. Устала. Стены давят.

– А матушка? – напомнил Пересвет.

– А что – матушка? Ты знаешь, и я знаю, матушка теперь – отрезанный ломоть, – напрямик бухнула царевна. – Мы ей помочь не в силах. Или хочешь, чтобы я коротала век при ней, цепью прикованная, покамест умом не рехнусь и на стенку не полезу? Не выйдет из меня ни кроткой сиделки, ни нежной дочери, ни верной супруги, как ни старайся.

– Потому что ты рождена для иного, – кивнул Пересвет. – Но ты тоже пойми и отца с матушкой. Они тебе добра желали. Считали, ты по молодости да глупости чудишь. Перебесишься, образумишься. А ты такая, какая есть, и другой никогда не станешь… – он нахмурился, соображая. – Ты уехать хочешь, да? Куда хоть собралась?

– С малой дружиной к полуденным границам наведаюсь для начала. Неспокойно там, и донесения тревожные приходят. Какие-то шайки разбойничьи шастают, заставы палят, деревни разоряют. Главарь себя Соловьем кличет. Надо этому Соловью крылышки-то подрезать, чтоб не забывался.

– Тогда вот что, – решительно заявил Пересвет. – Отправишься туда законным образом, по царскому приказу. Как назначенный воевода с отрядом. Моя сестра – поляница, и нечего напускать тень на плетень. Жили на свете Марья Моревна, и Микуловы дочери, и Синеглазка-копьеносица, о которых теперь былины сказывают. Будет среди них и Войслава Берендеевна.

– Ясмин со мной едет, – Войслава нарочито выделила голосом «со мной». – Право слово, зря Ёширо так с ней… Она, конечно, о многом догадывалась, но Кириамэ хотел, чтоб она своими глазами все видела и своими ушами слышала. Про клятву верно служить напомнил, а Ясмин-то девка гордая, от данного слова нипочем не откажется. Она сейчас сама не своя, ну, так я ей опорой стану. Не дано ей счастья с мужиками… как и мне, – царевна подалась вперед, требовательно и грустно смотря на брата. – Пересвет, ты у нас умный, вот скажи – на кой ляд я столько лет впустую потратила? Металась туда-сюда, суженого какого-то небывалого себе выдумывала, пока моя участь рядом ходила? Как я теперь к ней подойду, что скажу и что она обо мне подумает?

– Эммм… рискни сказать правду, – брякнул Пересвет, уразумев, о чем толкует ему сестрица. – Мол, так и так, дура была набитая, в чем горько раскаиваюсь. Ума-разума набралась, осознала, что почём, и хочу делить с тобой жизнь на двоих. А дальше по обстоятельствам. Либо Жасмин тебя слёту прибьет, либо выслушает.

– Зубоскал, – беззлобно хмыкнула царевна. – Ладно, разберусь как-нибудь без твоих советов, что со своей жизнью делать. Ты мне лучше вот что скажи – с Кириамэ по душам говорил? Он с того дня ходит, как в воду опущенный.

Все эти долгие, мучительные дни принц Ёширо был поблизости. Помогал, поддерживал, брал на себя часть обязанностей, мирил поссорившихся родичей, пресекал готовые вспыхнуть междоусобицы. Убеждал, уговаривал, грозил и доказывал. В конце концов кто-то из Пересветовой родни начал со смешком поговаривать, что нихонский принц куда ловчее управится с Тридевятым царством, чем Пересвет. И что Пересвету надо благодарить всех богов, старых и новых, за такого побратима и советчика.

Кириамэ всегда оказывался там, где в нем имелась необходимость. Был рядом – но не вместе.

Он больше не ночевал в покоях царевича, вернувшись в собственные комнаты.

Пересвет изводился собственной трусостью. Не раз и не два собирался с духом, чтобы вызвать Ёширо на откровенность. Впрямую спросить, что из сказанного принцем в недостроенной церкви было правдой, а что – хитроумной ложью, сотканной ради единственной цели, убедить Джанко поверить в истинность происходящего.

Но Пересвет не хотел этой правды, горькой и ядовитой. Правды, заключавшейся в том, что Ёширо Кириамэ, не моргнув глазом, мог сделать ход и пожертвовать Берендеем ради его сына. Мог сплести паутину и заставить друзей и близких царевича действовать по своему усмотрению, держа Пересвета в неведении. Совесть его при этом была бы безупречно чиста, а честь – незапятнана. Нихонский принц сделал свой выбор, и этим выбором стал Пересвет. Все остальное не имело значения.

– Знаешь, что Ёжик недавно учудил? – не унималась Войслава. – Заявился и спросил, не завалялось ли у меня в кладовых какой старой игрушки. Девушки порылись по сундукам, нашли трепаную куклу. Бову-королевича еще матушка для меня малой сшила, да вышло не больно ловко. Не поймешь толком, парень это или девка. Но мы ее любили и никак не могли поделить. Я ее рядила в богатырские доспехи, ты – в сарафаны красной девицы. Ёширо сказал, именно то, что нужно. Я встревожилась, уж не рехнулся ли он часом? Сказала, не отдам, пока вразумительно не объяснит, зачем ему сдались наши старые потешки. Спорим, в жизни не догадаешься, что он ответил!

– Что собирается назвать куклу Пересветланой и устроить ей похороны, – мрачно предположил царевич. Войслава вскинула светлую бровь:

– Два сапога – пара. Точно. Я спросила, можно ли прийти родичам покойной, он согласился. Пошел в сад, смастерил плот из веточек, уложил на него Пересветлану. Долго шептал над ней, а потом запалил с четырех сторон и отправил плыть по озеру. Попросил меня спеть, представляешь?

«Он знал, что Войслава непременно расскажет мне. Кириамэ мыслит образами, огненное погребение старой куклы – его слово для меня, его решение. Брак, так поспешно заключенный моими родителями в угоду императорской родне Кириамэ… он давно стал нелепостью, в которую никто не верил. Нам не нужно было церемоний, чтобы быть вместе. А теперь? Что – теперь?»

– Мира и покоя душе царевны Пересветланы, – вздохнул Пересвет. – Давно надо было это сделать. Что ж, если ты все обдумала и твердо решила, будь по-твоему.

И вот теперь Пересвет смотрел со стены на то, как хлопает на ветру яркое знамя. Поднявшийся сильный ветер теплым полотнищем хлопал по лицу, высекая слезы. Пересвет уже несколько раз смахивал их ладонью, а они набегали сызнова, туманя взор.

За спиной послышался мягкий сдвоенный удар дерева о камень и шлепающий звук, как от тягаемого волоком тяжелого мешка. Что-то надсадно скрипнуло, снова тупнуло в камень и грузно проволоклось, но уже значительно ближе.

– Тебе лекарь вставать настрого запретил, – рассержено бросил через плечо Пересвет. – Что Менахим-сенсей сказал? Один раз кости переломал, второй, на третий совсем безногим останешься. Еще и по лестницам небось сам ковылял, да?

– Мне помогли, – Гай Гардиано тяжело привалился к зубцу стены, переводя запаленное дыхание. Ходить на костылях, волоча следом почти неподвижную и висевшую тяжелым бревном ногу, у него получалось скверно. – Мне нужно их проводить.

– Войслава же наведывалась к тебе с утра. И Ясмин тоже, – напомнил царевич.

– Сойдемся на том, что мне позарез надоело безвылазно торчать под замком, – отмахнулся ромей. Налетевший ветер растрепал его волосы, солнце беспощадно высветило осунувшееся лицо, глубокие складки у печального рта и то, что Гардиано не помешало бы обратиться к сенным девушкам с просьбой помочь ему соскрести отрастающую щетину. Хотя кто его ведает, по ромейским традициям борода – признак скорби и траура.

– Он и впрямь был готов отдать жизнь ради тебя, – словно продолжая недавно прерванный разговор, негромко сказал Гай.

– Знаю, – оборвал Пересвет. – Не в этом дело.

– А в том, что он поступил по своему разумению, не соизволив посоветоваться с тобой. Теперь ты оскорблен до самой глубины души, ага-ага, – покивал Гардиано.

Пересвет хотел было возмутиться несправедливостью навета, но сдержался. Вдохнул поглубже. Пытаясь расставить все по местам не столько ради Гая, сколько для себя самого. Слишком много дней он так и эдак размышлял в молчаливом одиночестве.

– Кириамэ всегда поступает по-своему, к этому я уже привык. Беда в том, что я накрепко уверовал: при любой трудности кто-нибудь непременно вмешается и все исправит. Сперва батюшка, в последние года два – Ёширо. Я привык во всем полагаться на него. Забыл, что Ёширо Кириамэ – это не только бездонные очи, но еще и своеобычный нрав. Всегда сам по себе, всегда сам за себя. Но если уж прикипел к кому сердцем, то сотворит ради него все, что угодно… А я этого не желаю! – Пересвет в раздражении пристукнул кулаком по шершавому зубцу крепостной стены. – Не хочу, чтобы он становился моей тенью, думать его мыслями и говорить его словами. Не желаю быть его златым кумиром. Страшусь, что он из лучших побуждений натворит таких дел, что потом вовек не расхлебаешь. Мне нужно на своей шкуре понять, каково это – решать и делать что-то самому.

– Многие при дворе уверены: после кончины твоего отца вы крепко повздорили… и ты отправил принца Кириамэ в изгнание, – осторожно сказал Гай. – Ходят слухи, мол, это только начало. Новая метла по-новому метет и все такое прочее.

– Он сам пожелал сопроводить Войславу и Ясмин, – буркнул Пересвет. «Да, Ёширо сам пожелал, а ты не особо-то и отговаривал. Потому как Кириамэ шустрее тебя смекнул, лучше вам сейчас побыть порознь. Обдумать и понять, как жить дальше». – Что до грядущих перемен, то будут им перемены. Во-первых, разгоню боярскую думу к чертям свинячьим. Отставлю тех, кто умом побойчее, а прочие могут с почетом отъехать по имениям. Во-вторых, у меня имеется дело для тебя. Чтоб царский хлеб зазря не ел, возьмешь на себя сыскной приказ.

– Безродный подозрительный иноземец, да вдобавок еще увечный. Отличный выбор, – с серьезным видом покивал ромей, соглашаясь. – Твои люди страсть как обрадуются такому начальству.

– Эти люди, между прочим, почти всякий день таскались тебя проведать, – отбил выпад Пересвет. – Торчали у тебя в комнате и часами напролет о чем-то трепали языками. Щур, по-моему, вообще из терема не выбирался и был согласен ночевать под твоим порогом на коврике. Так что не надо мне тут с честным видом заливать про подозрительных иноземцев. Договоритесь как-нибудь.

– Всего пара дней на троне и уже вовсю тиранствует, – глубокомысленно заметил Гардиано. – Ладно, а как насчет того, что я так и не смог отыскать убийцу? Нам просто повезло.

– Ты шел по верному следу. Спас детей. Сам говорил, у тебя есть знания и капелька опыта. Вот и учись, – чуть поколебавшись, Пересвет решительно добавил: – Ты был заодно с Ёширо. Знал, что он затевает что-то за моей спиной. Знал и молчал.

– Он попросил меня быть в назначенное время в нужном месте, – не стал отрицать и оправдываться Гай. – Затаиться и ждать сигнала. Я не лез к нему с расспросами, а встал и поковылял. Я не мог ему отказать. Что, выставишь меня следом за Эссиро на все четыре стороны?

– Не будешь толково вести дела в приказе, впрямь отправлю восвояси, – пригрозил Пересвет.

Маленький отряд пересекал поле, близясь к лесной опушке. Солнце выбило ослепительные крохотные искорки из шлемов, блеснуло на золотом шитье знамени.

– Смотри, добрый знак, – обрадовался Пересвет.

– Какой? – не понял Гай.

– Над ними сокол кружит. Это к удаче.

Почти неразличимый за дальностью сокол замахал крыльями, описывая круги и забираясь все выше и выше в прозрачное весеннее небо.

– Та весна, когда мы навсегда уходили из дома… – вполголоса пробормотал Гардиано.

– Ничего не навсегда. Они вернутся, – резче, чем надо бы, возразил Пересвет.

– Тот, кто вернется, не всегда остается таким же, каким уходил.

Сокол заклекотал, пронзительно и звонко, то ли радуясь шальному ветру и свободе, то ли бросая вызов. Маленькая дружина втянулась под деревья, затерялась среди распускающейся листвы. У длинного причала швартовалась ладья под полосатым парусом, над Столь-градом кружили голуби.