Текст книги "Шифр Шекспира"
Автор книги: Дженнифер Ли Кэррелл
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)
42
Фолио Джема без усилий открылось на титульном листе. Точно напротив неодобрительного Шекспирова взгляда стояли две подписи: сверху было мелко и аккуратно выведено «Офелия Фэйрер Гренуилл», а чуть ниже – размашисто, крупно – «Джем Гренуилл». Далее шли строки сонета из вальядолидского фолио, написанные рукой Офелии.
– В этой книге должно быть что-то, чего нет в других, – сказал Мэттью. – «Мой яковианский magnum opus» – так говорилось у Джема.
Однако на титульной странице мы ничего не увидели, кроме двух подписей и четверостишия. Зато бумага была опалена по краям и покоробилась от воды. Видимо, кто-то (Офелия?) пытался выявить шифровку посредством воды или какого-то раствора и жара. Зная, что некоторые невидимые чернила, остынув, исчезают, Атенаида зажгла свечу и попробовала еще раз разогреть страницу.
Бесполезно.
Я полистала страницы, ища другие пометки. Они встретились только в «Гамлете» – Джем, по-видимому, сделал их во время подготовки к выступлению. Двойной смысл в них не угадывался, хоть тресни. Я взяла бокал и в задумчивости пошла с ним по комнате. Послание должно было быть рядом. Должно было…
Открыв дневник, я снова посмотрела на строчку, в которой Офелия точно цитировала письмо Джема: «PS. Чтобы развеять твои сомнения, скажу: загляни в наш яковианский magnum opus. Координаты зашифрованы там – 1623, страница с подписью». Я покусала губу. Что-то мы пропустили.
Так что же?
Я была готова отдать все на свете, лишь бы еще раз перечесть письмо Эмили Фолджер – оно, как и все мои книги, осталось у Барнса в Стратфорде. Черт бы побрал этого сэра Генри! Я закрыла глаза и постаралась зрительно представить нужную страницу. Там было написано «Яковианский magnum opus, с. 1623». Слово перед датой расплылось. Вроде бы так, но без письма наверняка не скажешь.
Тут я поставила бокал на стол и снова согнулась над дневником. Когда Роз оставила мне подсказку на обороте каталожной карточки, она написала «яковианский magnum opus, с. 1623», указывая на первое фолио, и я уцепилась за одно это толкование. В контексте творчества Шекспира, времени правления Якова Первого и 1623 года оно многое объясняло.
Однако, приняв одинокое «с» Офелии за сокращение слова «circa» («около»), Роз, безусловно, ошиблась. Стоило подставить слово «ciphered» – «зашифровано», – которое совершенно точно было у Джема, и фраза теряла свою однозначность.
Если верить Роз, цифры «1623» относились к magnum opus, величайшему творению. А из письма Джема выходило, что они могли указывать на шифр. В таком случае дата «1623» не обязательно соответствует выходу книги. Значит, речь может идти вовсе не о фолио!
– А нет ли особого шифра, датированного тысяча шестьсот двадцать третьим годом? – спросил Мэттью, заглядывая мне через плечо.
Я обернулась и посмотрела ему в глаза. Во рту у меня пересохло, голова слегка кружилась.
– В этом году Бэкон опубликовал «О достоинстве и приумножение наук» – латинский вариант своего же труда «О пользе и успехе знания».
Мэттью округлил глаза.
– Шифр Бэкона!
– Сэра Фрэнсиса Бэкона? – переспросила Атенаида.
Я кивнула. Того самого Бэкона, которого Делия и многие другие хотели видеть под маской Шекспира. Именно ему я предназначила вторую кабанью голову химеры. Его книга закладывала систему классификации, изучения и восприятия всего массива человеческих знаний. А в латинском ее издании, которое оказалось длиннее первоначального, английского, был целый раздел, посвященный шифрам, в том числе авторского сочинения.
– А у Гренуилла не было с собой тома «О достоинстве и приумножении наук»? – произнесла я севшим голосом.
– Нет. – Атенаида была тверда, как кремень.
– А еще чего-нибудь из Бэкона?
– Только «Опыты».
Она прошла к сейфу и вынула книгу потоньше. Я наскоро пролистала ее. Чтобы использовать шифр Бэкона, Джем должен был написать что-нибудь между строк либо выделить отдельные буквы, одним словом, сделать пометки.
Страницы «Опытов» содержали только текст и ничего больше.
Я обежала стол.
– А еще что-нибудь той эпохи?
– Посмотри сама. – Мы стали вытаскивать из шкафчика книги и составлять на столе, попутно пролистывая. Джем Гренуилл был, конечно, мошенником и первостатейным негодяем, но в начитанности ему не откажешь. Его коллекция вмещала тома Теннисона и Браунинга, Диккенса и Троллопа, Дарвина, Милля и Маколея. Но книг эпохи Возрождения среди них больше не было. Да и каких-либо других надписей, кроме его росчерков на фронтисписах, мы не находили. В отличие от Роз у него не было привычки исписывать все прочитанное.
Я приободрилась было, когда обнаружила «Ренессанс» Уолтера Питера, но и он оказался «пустым».
– Должно же быть что-то еще, – сокрушенно сказала я, дойдя до последней страницы. – Вы купили все его книги?
– Все, принадлежавшие ему – на памяти мистера Хименеса.
Что, если он не подписал какую-то из них? Что, если она завалилась куда-то, попала в чужие руки или была зачитана до дыр? Всякое могло случиться. Я уперлась ладонями в стол по обе стороны от дневника и подалась вперед:
– Позвоните и спросите.
– Сейчас четыре утра, Катарина. А в Аризоне и вовсе три.
– Они – фермеры. Встают рано. Может, почти встали.
Атенаида вытащила мобильный, сделала глоток вина и набрала номер. В трубке кто-то ответил.
– Да… Нет! – Ее глаза сверкнули. – Минутку… – Приложив руку к микрофону, она сказала: – Только одна книга. Семейная Библия.
У меня застучало в висках.
– В чьем переводе?
– Она не знает. Очень старое издание, говорит.
– Попросите посмотреть.
Где-то на аризонском ранчо миссис Хименес отправилась листать Библию. Я, едва дыша, повисла над столом, глядя поверх каминной полки прямо в невидящие глаза Офелии Миллеса.
– На титульном листе написано, – произнесла Атенаида, – «Издана в 1611 году и получила распространение как Библия короля Якова».
Я схватилась за край стола, чтобы не упасть.
– Яковианский magnum opus, – проговорил Мэттью. Глаза его блестели. Вот оно, наитие!
Так и было. Так должно было быть. Ведь «яковианский» говорит о принадлежности к Якову, или Иакову, королю Англии. Его Библия была единственным коллективным шедевром – это даже вошло в поговорку. Одним из первых указов, принятых им по восшествии на престол, король Яков повелевал своим епископам изменить прискорбное, как он выразился, состояние, в котором пребывала английская Библия. На его взгляд, ее переводили слишком многие, но никто не учитывал последние толкования в области греческого и древнееврейского. Полагая себя поэтом и интеллектуалом, король пожелал, чтобы новая Библия стала точнее и благозвучнее, пригодной для чтения с кафедры – одним словом, такой, которая угодила бы всем его подданным.
Епископы справились с задачей лучше, чем кто-либо мечтал. Целых три века Библия короля Якова главенствовала в англоговорящих церквях. Большей частью поэтому Шекспир был одинаково родными в самой Англии, и в ее колониях до середины двадцатого века, когда получили хождение и другие переводы, а прихожан в церквях поубавилось. До того времени верующие слышали яковианский язык каждую неделю, и эти чтения, интонации и лексикон оставляли неизгладимый след в языковых обычаях и мыслях. Выражения, подобные «даже если и пойду долиной тени смертной», «чти отца твоего и мать твою», «не убий», «благословенна ты в женах» и «не бойтесь: я возвещаю вам великую радость» звучали если не повседневно, то узнаваемо и немудрёно. Миллионам англоговорящих людей Шекспир казался так же естественен, как воскресная проповедь.
– Далеко отсюда до ранчо Хименесов? – спросила я.
– Два часа езды, – ответила Атенаида. – Если поспешим, через час будем в Аризоне.
– Тогда передайте, чтобы ждала нас к пяти.
– Библия не продается, – предупредила Атенаида.
– А нам и не нужно ее покупать. Хватит одного просмотра.
Атенаида отложила телефон и подняла бокал:
– Vero nihil verius!
Мы чокнулись и выпили. Я подхватила кипу книг со стола и отнесла к сейфу. Мэттью шел рядом с такой же кипой.
За спиной у меня раздался кашель и булькающий хрип. Я оглянулась. Атенаида судорожно шевелила губами, но мы не услышали ни звука. Ее лицо покраснело, бокал из руки выпал и разбился вдребезги, а через миг она осела на пол.
Мы подскочили к ней. Пульс еле прощупывался. Трудно было сказать, дышит она или нет.
– Звони девять-один-один! – крикнула я, падая на колени.
– Я знаю, как делать ис… – начал Мэттью.
– Бегом! – Меня уже трясло. – И разыщи Грасиэлу!
После секундного колебания он поднял телефон Атенаиды. И тут свет в доме погас.
Сердце как будто остановилось. В темноте не было видно ни зги, а я все давила Атенаиде на грудь, надеясь ее оживить.
– Ты где? – заикнулся Мэттью.
– Грасиэла! – рявкнула я.
Он ушел.
Я не переставала толкать, перенося весь свой вес на ладони, потом начала делать искусственное дыхание. Глаза понемногу привыкали к темноте. Два выдоха – пятнадцать толчков, снова выдох… «Дыши, черт тебя побери!»
Я остановилась послушать биение сердца и заодно проверить пульс. Пульса не было. Дыхания – тоже. «Нет жизни, нет», – как говорил сэр Генри, глядя на миссис Квигли.
Сейчас было иначе. Атенаида лежала среди осколков белого и синего хрусталя, рядом с лужей «Пино» и как будто не желала просыпаться. Стеклянное крошево тускло искрилось в темноте.
Где же Мэттью? Где Грасиэла? Кто-нибудь!
В памяти всплыл еще один голос. Кричала женщина: «Нет, неправда, Гамлет – питье, питье! Отравлена! Питье!» [47]47
Пер. Б. Пастернака.
[Закрыть]Слова Гертруды, матери Гамлета, исторгнутые на сцене «Глобуса» под палящим июньским солнцем.
Я села, провалилась в ужас. Посреди Эльсинора, на застланном тростником полу лежала королева, а у ее ног растекалось пролитое вино.
Нет, не верю. Только не Атенаида. Только не теперь.
Я снова согнулась над ней. «Дыши!»
За спиной что-то вдруг тихо зазвенело и щелкнуло. Дверь! Мэттью вернулся! Я было открыла рот, чтобы рассказать ему о королеве, как меня снова окатило холодом. Уходя, Мэттью дверь не запирал. Значит, вошли откуда-то еще. Тут я вспомнила, где и когда слышала этот звук. Потайной ход в камине!
В комнате по-прежнему было темно. Сколько я ни таращила глаза, ничего, кроме смутных теней и неясных бликов то тут, то там, различить не смогла. Я встала и медленно, молясь про себя – только бы не хрустнуть стеклом, – начала красться вдоль стены. Где-то там был еще один выход – я видела, как Грасиэла им пользовалась.
В центр зала ударил луч фонаря. Я вжалась в стену. Атенаида лежала на спине, раскинув руки. Ее костюм измялся и запачкался вином. Что-то мягкое шлепнуло меня по руке. Я застыла. Оказалось – гобелен. Деваться больше было некуда, и я нырнула за него. Оставалось только положиться на темноту.
Шаги приближались к центру зала. Пятно света скользнуло по ткани перед моим лицом и исчезло. Я напрягла слух. Бесполезно. Потом шаги застучали снова, на этот раз – удаляясь. У меня вырвался вздох облегчения.
В ту же секунду гобелен пронзил нож. Я, охнув, увернулась. Кинжал раскромсал ткань, оцарапав мне плечо. Я попятилась и лягнула напавшего. Штанга карниза, на которой держался гобелен, рухнула вниз, закутав нас обоих в ткань. Убийца вцепился в меня сквозь нее. Я выкручивалась и отбивалась, как могла, но чужие руки уже схватили меня за шею, скрутили жгутом гобелен, стали давить. Я вслепую сопротивлялась, чувствуя, как в глазах все меркнет под наплывом тьмы, сквозь которую вспыхивают яркие, как плевки лавы, пятна. Я боролась с обмороком, твердя как заклинание: «Не дам себя задушить. Не дам превратить себя в Лавинию. Не дам!» Под руку попалось что-то твердое. Нож! Я нащупала рукоятку и ударила изо всех сил. Лезвие ушло целиком, но убийца не отпускал. Тогда я отвела руку и ткнула его еще раз. Раздался гортанный вскрик, и на меня навалилось что-то тяжелое. Тело.
Я сбросила его вниз и стала, извиваясь, выбираться из гобеленового кокона. На полу ледяной коркой застыло пятно лунного света. Нож у меня в руке стал липким от крови. Немного натекло мне на ноги, просочившись из-под рубашки убитого.
Еще шаги! Я обернулась, тыча ножом в темноту.
Оказалось – Мэттью, по-прежнему с телефоном в руке.
– Не могу найти… Боже мой!
Я попятилась, не убирая ножа.
– Кэт, это же я, свой!
Меня начало колотить.
Мэттью подошел, вытащил из моей руки нож и обнял со словами:
– Что случилось?
– Он пытался меня убить! – Я кивнула на тело.
Мэттью наклонился и отдернул край гобелена. Я увидела прядь седых волос.
Сэр Генри.
Я попятилась.
Мэттью присел на корточки, проверил пульс. Потом откинулся на пятках, качая головой.
– Ты спряталась за гобеленом?
Я кивнула.
– Полоний, – проговорил он. – Советник короля, которого Гамлет заколол, будто крысу.
Я почти не слышала, что он говорит. Сэр Генри погиб. Я его убила.
– А что с Атенаидой? – спросил Мэттью.
Я оторопело взглянула на него.
– Гертруда, – тихо вырвалось у меня.
Он поспешно встал и подошел к Атенаиде, но и ее было уже не спасти.
– Кэт! – загудели стены от чьего-то яростного рева.
Мы застыли на месте. Это был Бен!
– С какой он стороны? – глухим голосом спросил Мэттью.
Бен снова взревел, да так, что весь дом затрясся. Видимо, он проник в систему потайных ходов, проложенных внутри стен, а значит, его можно ждать откуда угодно – хоть из-за камина – в любой момент.
– Возьми телефон, – сказала я Мэттью, схватила дневник Офелии со стола и бросилась к двери. Мы неслись по коридору тем же путем, что и пришли, шарахаясь от каждой скользящей тени, каждого дверного проема. Наконец впереди показалась занавесь, за которой заканчивался Эльсинор и начинался бар в стиле провинциального салуна. Мэттью откинул качающийся полог. В баре было тихо.
Я прошла к двери. Снаружи стояла машина, пыхтя двигателем, но за рулем никто не сидел. Я обогнула капот и снова застыла на месте. На земле у водительской дверцы лежала Грасиэла. У нее было перерезано горло.
Мэттью мигом подскочил ко мне. Оттащив Грасиэлу в сторону, он уселся за руль. Я залезла через ту же дверцу, вытеснив его на пассажирское сиденье. Спеша сесть поудобнее, я так резко надавила на газ, что колеса, визжа, взрыли гравий и машина рванула вперед. Ворота на вершине холма стояли открытые, и мы, грохоча, пронеслись сквозь них.
Тут-то я и услышала вой сирен. Свернув с дороги, объехала подножие холма, свернула в заросли мескита, где выключила фары и мотор. Не самое лучшее укрытие, но для пустыни сгодится. Небо уже подсветила заря, так что если бы кто присмотрелся, нас можно было заметить.
– Ты вызвала полицию? – полушепотом спросил Мэттью.
– Как? Телефон все время был у тебя.
Он помрачнел.
– Может, Грасиэла – перед тем, как ее…
Через секунду-другую мимо промчалась машина «скорой помощи», а за ней – полиция и шериф. Никто не остановился.
Я выждала три минуты и, не включая фар, медленно въехала на дорогу. А через пять мы уже мчали по федеральной автостраде в сторону Аризоны.
43
– Куда теперь? – спросил Мэттью.
– К Хименесам.
– Ты знаешь, где их искать?
– У нас есть телефон Атенаиды.
Он позвонил по последнему набранному номеру. Я поговорила с миссис Хименес, объясняя как можно более спокойным тоном, что Атенаида задержалась дома и мы выехали без нее, – не то чтобы соврала, но и правды тоже не сказала.
Впрочем, миссис Хименес удовольствовалась и этим. В итоге мы получили указания, как до нее добраться.
– Не хочешь кое-что обсудить? – спросил Мэттью, когда я прервала связь.
– Пока не увидим Библию, смысла нет.
– Насчет сэра Генри.
У меня взмокли ладони, стук сердца отдавался в ушах, но говорить на эту тему было выше моих сил. Я убила человека. Сэр Генри убит. Они с Беном – вместе или поодиночке – отравили Атенаиду и зарезали Грасиэлу, а потом пытались убить и меня. Мы нашли яковианский magnum opus. Он был уже близок, почти у нас в руках…
Я убила сэра Генри.
Дорога уносилась под колеса. По обочинам пустыню пересекали небольшие шрамы гор, окружая огромные впадины, некогда занятые морем или невероятных размеров озерами.
Мы ехали к западу, в объезд северной оконечности гор Чирикахуа, а дальше – через перевал верхнего отрога гряды Дос-Кабесас. Там, где эти горы крошились и сравнивались с землей, шоссе сворачивало на юг. На востоке, над кромкой Драгунских гор занялся серебряный рассвет. Ночь бледнела, лиловея, как кровоподтек. Автострада устремлялась на восток, к Тусону, а мы повернули на юг, на восьмидесятое шоссе. Среди полей у Сент-Дэвида обогнали тягач и помчали дальше.
Ближе к Томбстону дорога опять пошла в гору. На подъезде к городку мы свернули в обратном направлении и, трясясь по грунтовой дороге, подобрались к южному подножию Драгун. Небо налилось кровавым багрянцем на фоне угольно-черных гор. Вершины, громоздкие и суровые, маячили на горизонте реликтами древнего мира. Я поежилась.
Мы перевалили через упавший проволочный забор и подпрыгнули на обочине сельской дороги, оставляя в стороне потемневший от времени сарай, загон, огороженный плетнем из мескита, ржавые комбайны с прицепами, старые грузовики и коновязь. Проехав под ветвями нескольких тополей, я затормозила перед розовым глинобитным домом с жестяной крышей и беленым крыльцом. Казалось, строитель приделал его в последнюю очередь, из запоздалой прихоти, – где-нибудь в Айове оно было бы больше к месту. Рядом с машиной бежали собаки, облаивая нас и норовя куснуть за колесо, куры тревожно кудахтали. На крыльцо вышла пухлая темноволосая женщина, вытирая руки полотенцем, а за ней – долговязый мужчина в шляпе-ковбойке и джинсах, с кружкой горячего кофе.
Приподняв шляпу, хозяин замахнулся на собак – отстаньте, мол, – и представил нам себя и жену. Так мы познакомились с Мемо и Нолой Хименес.
Миссис Хименес посмотрела на нас с тревогой.
– Библия не продается, – произнесла она с интонацией, свойственной скорее испанской речи.
Мистер Хименес кивнул:
– По наследству досталась, от Нолиной прабабки.
Я шагнула вперед.
– Мы только посмотрим.
Фермер, прищурившись, посмотрел на темные горы. Его седины примялись по кругу – под ободком шляпы, которую он носил большую часть жизни.
– Сто лет никому дела не было до мистера Гренуилла. А теперь – двух недель не прошло – уже третий человек про него спрашивает. Справедливости ради, неплохо бы рассказать почему.
– Он кое-что нашел.
– Золотую жилу! – прошептала миссис Хименес. – Моя прабабка всегда так говорила.
– Никакой жилы нет, – оборвал ее мистер Хименес, переводя взгляд на меня. – Уж точно не здесь. Золото есть, но так мало, что и возиться не стоит. Пара фирм наслушалась старых россказней и попыталась его добыть. Только деньги они нажили не на золоте, а на менее броских металлах.
У меня замерло сердце. Когда дело доходит до золотодобычи, люди не брезгуют ничем: взрывают, роют шахты, делают котлованы в земле. «Пожалуйста, – молилась я сама не зная кому, – только бы ее не тронули». Вслух же сказала:
– Нет, не жилу, хотя он и мог создать такое впечатление.
Я вытащила брошь на цепочке и открыла на портрете-
миниатюре, вкратце рассказывая историю отца Уильяма Шелтона: как его послали проповедовать в Новой Испании, как он вышел с отрядом солдат и сгинул где-то посреди дикой пустоши юго-западнее Санта-Фе.
Мистер Хименес потер подбородок.
– Санта-Фе далеко отсюда, даже если скакать верхом. А триста лет назад был еще дальше, если учесть, что большую часть этой земли тогда еще не разведали, а местные индейцы ненавидели испанцев лютой ненавистью.
– Джем Гренуилл нашел остатки той, испанской экспедиции, – сказала я. – И застолбил участок.
Миссис Хименес оглянулась на мужа и сказала мне:
– Четыре его заявки остались у нас на ранчо. Моя прабабка держала бор… – Она покраснела, вертя в руках полотенце. – Трактир в Томбстоне. Мистер Гренуилл был у нее в постояльцах. Старатель, но не такой, как прочие. Из Англии. Это всегда так благоговейно произносилось, будто он сиял. Я даже представляла его себе с нимбом, когда была маленькой. А потом поняла, что моя прабабушка-француженка нашла в нем родственную душу. Еще один европеец, да притом образованный, застрял в этой дикой глуши. – Она разгладила полотенце. – Бабушка всегда говорила, что ее англичанин нашел золотую жилу. Как-то раз ушел в холмы – вот эти самые – и не вернулся. Давно это было, еще в войну с апачами. Люди тогда пропадали, случалось. Когда он исчез, его вещи достались моей прабабушке по наследству. В основном книги и несколько заявок с участками. Потом, когда индейцы ушли, она вышла замуж и поселилась здесь, на ранчо. Так у нас и появилась эта Библия.
– Прошу вас, я только взгляну. – В темноте весь мир словно сгрудился вокруг. Я понизила голос: – Мне кажется, он зашифровал в ней место, где нашел останки экспедиции.
– Зашифровал? Зачем? – спросил мистер Хименес.
– Потому что у отца Шелтона было с собой кое-что ценное. Бумажное золото.
Мистер Хименес смотрел недоумевающе.
– Книга, – объяснила я. – Пропавшая пьеса Шекспира.
На несколько секунд воцарилась тишина. Потом заговорил Мэттью:
– Если мы правы, если она спрятана на вашей земле, у вас есть шанс разбогатеть. Не знаю, сколько она стоит. Наверняка не один миллион.
Мистер Хименес фыркнул:
– Миллион за книгу?
– Эта рукопись… – забормотала я и осеклась. – Да, за книгу. И такая цена влечет за собой опасность. Есть люди, готовые убить ради того, чтобы ее получить. Один из них вчера вечером убил Атенаиду.
Миссис Хименес перекрестилась. Ее муж положил руку на пояс. Я только сейчас заметила у него кобуру со старым шестизарядным револьвером.
– Утром вы говорили другое, – сказал он.
– Да. Извините, так вышло.
– Вы знаете, кто этот человек?
– Его зовут Бен Перл. Едва ли он знает, где мы сейчас, но поручиться не могу.
– Не нравится мне все это, Нола, – произнес мистер Хименес. – Может, эти двое сами убили сеньору Престон. И все из-за какой-то книжонки. – Он покачал головой. – Хотя наследство твое. Тебе и решать.
Миссис Хименес посмотрела на нас, а потом развернулась и ушла в дом. Меня бросило в пот. Неужели она решила оставить нас здесь на милость мужа? Однако через минуту хозяйка вернулась.
– Я не верю, что вы кого-то убили, – сказала она. – А с миллионом можно много чего сделать. Глядишь – привели бы ранчо в порядок.
С этими словами миссис Хименес передала мне Библию в потрескавшейся, выцветшей обложке.
Набрав воздуха в грудь, я открыла первую страницу.
«В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водами».
Мэттью протянул руку и пролистал книгу до форзаца. Наверху было аккуратно написано «Джереми Артур Гренуилл». Чуть ниже стояло другое имя, выведенное нетвердой рукой и крупноватыми буквами: «Мари Дюмон-Эспиноса». Под ними шел долгий список имен, дат рождения и смерти, заполнявшийся разными людьми, разными чернилами на протяжении ста лет.
Мэттью нахмурился:
– Если тут и был невидимый шифр, теперь его не отыскать.
Я, мотая головой, быстро листала книгу.
– Но ведь Офелия писала про страницу с подписью, – спорил Мэттью.
– Она цитировала Гренуилла: «PS. Чтобы развеять твои сомнения, скажу: загляни в наш яковианский magnum opus. Координаты зашифрованы там – 1623, страница с подписью». Мы всегда считали «PS» постскриптумом, но так еще сокращают Книгу Псалмов.
Где-то у середины я нашла это место и остановилась.
– Думаешь, он написал свое имя посреди страницы?
– Не Гренуилл. – Я пролистала чуть вперед и расправила книгу, чтобы не закрывалась.
– Нет тут никакой подписи, – проворчал Мэттью. Хименесы наклонились посмотреть.
Я ткнула в псалом на левой странице, внизу:
– Вот, прочти.
Мэттью, морща лоб, стал читать.
– Псалом сорок шестой, – начал он. – «Бог – наша сила и наш оплот, скорый помощник во дни беды. Не устрашимся, если дрогнет земля и горы сойдут в бездну зыбей» [48]48
Пер. С. Аверинцева.
[Закрыть]… И что я должен понять?
На заднем фоне небо посветлело до розово-золотого, персикового оттенка.
– Псалом сорок шестой, – повторила я. – Отсчитай сорок шесть слов от начала.
Он насупился.
– Сосчитай, ради меня.
Мэттью повел пальцем по бумаге.
– Одно – «Бог», два – «наша», три – «сила»… – Его голос стих, и дальше он некоторое время считал беззвучно. – Сорок четыре – «и», сорок пять – «шумят», сорок шесть – «сотрясаются». – Он поднял глаза. – «Shake».
– А теперь найди сорок шестое с конца.
– Издеваешься?
– Считай!
– Одно – «Села»…
– Не отсюда. Это какое-то замечание для музыкантов или междометие на древнееврейском – его в псалом не включают. Короче говоря, пропускай его.
– Ладно. Одно – «оплот», два – «наш»… сорок четыре – «с», сорок пять – «колесницы», сорок шесть, «копье». – Мэттью вскинул голову. – «Spear». Шекспир, – прошептал он. – Страница с подписью!
– Вы хотите сказать, что Шекспир написал Библию? – Голос миссис Хименес сорвался от оторопи и недоумения.
– Нет, – ответил за меня Мэттью, глядя мне в глаза. – Она хочет сказать, что Шекспир ее перевел. Или помог перевести.
Я выдержала его взгляд.
– Вполне логично, верно? Библию короля Якова, по документам, закончили к 1610-му, за год до напечатания. Шекспир родился в 1564-м, значит, в то время ему было сорок шесть.
– Отсюда и сорок шестой псалом, – подытожил Мэттью. – Как ты это узнала? Ах да, исследования по оккультному Шекспиру.
Я мрачно усмехнулась:
– Роз считала их пустой тратой времени.
Мэттью было заспорил, но тут его прервала миссис Хименес:
– Глядите-ка, тут чьи-то каракули.
И верно: некоторые буквы были обведены черными чернилами, словно напечатанные жирным шрифтом. Выглядело все это как пометки рассеянного читателя. Однако мы уже знали, что Джем Гренуилл не делал пометок в книгах.
– Не каракули, – поправила я, – а шифр. Миссис Хименес, у вас есть выход в Интернет?
Она выпрямилась и поманила нас за собой. На письменном столе, заваленном всякой всячиной, стоял компьютер. Хозяйка подключилась к сети и пустила меня на свое место. Я набрала в поисковике слова «шифр» и «Бэкон». Открылась страница «Википедии», посвященная шифру, со вполне наглядной таблицей дешифрации.
Шифр Бэкона не требует невидимых чернил для составления сообщений – их можно маскировать под любой кусок текста. Все, что для этого нужно, – два разных шрифта или гарнитуры. Назовем их х и у. Для составления шифровки текст дробится на пятибуквенные сочетания, каждому из которых присваивается определенный код. В результате пять букв исходного текста превращаются в одну букву послания. Так, комбинация «ххххх» означает «а», «хххху» – «б», и так далее. При этом главное то , какнапечатан текст, а не его содержание. Исходник может быть каким угодно, что позволяет избежать бессмыслиц вроде «тетя Мейбл ест красных петухов по вторникам, когда завтракает на природе у Оксфорда», которые сразу бросаются в глаза, особенно перехватчикам тайных донесений.
Взяв листок для заметок, я выписала первую строку псалма («Бог – наша сила и наш оплот»), группируя буквы по пять:
God is our refuge and strength G odis/ou rre/ fugea/ nds tr/ eng th
Ниже я расписала получившиеся фрагменты в виде формул, обозначая обычные литеры буквой «х», а обведенные – буквой «у». Получилась бессмыслица. Решила сделать наоборот: принять за «х» обведенные, а необведенные – за «у». Дальше было просто: оставалось перевести кодировки в буквы, используя таблицу-ключ из Интернета.
G odis = y xxy x= T
ou rre= xy xxx=I
fu gea= xy xyy= M
nds tr = xyy xy = 0
Мы с Мэттью уже поняли, какой будет последняя буква, но все равно решили ее расшифровать.
eng th= xyy xx= N
– «Тимон Афинский», – произнес Мэттью. – На странице псалмов с именем Шекспира. Под шифром Бэкона 1623 года.
«Тимон» – одна из тех пьес, которые мало кто читает в первую очередь – слишком много в ней горечи и черной желчи. Она рассказывает о человеке, раздавшем все свои деньги, чтобы осчастливить людей, а после возненавидевшем их за жадность. Так назывался один из участков Гренуилла.
– Теперь это наш участок, – тихо сказала миссис Хименес.
У меня вырвался саркастический смешок. Почти в конце пьесы Тимон, оставшись без крова и пищи, разрывает руками землю в поисках съедобных кореньев, а находит золото.
– Можете отвезти нас туда? – спросила я вслух.
Мистер Хименес с женой переглянулись, и что-то негласное пронеслось между ними. Он почесал подбородок, глядя на рассвет.
– Тут недалеко, a vuelo de pajaro – в одном полете ворона, но без крыльев нелегко будет добраться. Вы ездите верхом?
Мэттью кивнул. Он практически вырос при клубе поло.
– Более-менее, – ответила я.
– Мемо как-то возил туда сеньору Престон, – сказала миссис Хименес. – Она вам об этом рассказывала?
Я покачала головой.
– Хитрая была бестия, – добавил мистер Хименес. – Хотя по виду не скажешь. Нужно ей было позарез осмотреть все участки Гренуилла. Говорила – шахту ищет, а зачем – молчок. – Он пожал плечами. – Как я и предупреждал, никаких шахт она не нашла. Да и не скажешь, что там вообще что-то добывали. Так что, не передумали ехать?
Я помотала головой.
Мистер Хименес нахлобучил шляпу.
