Текст книги "Шифр Шекспира"
Автор книги: Дженнифер Ли Кэррелл
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)
35
Пока никто не видел, Бен быстро провел меня через черный ход в номер с двумя большими кроватями. Сэр Генри отправился в свой – освежиться. Минута-другая, и он появился у наших дверей – почти пришедший в себя, хотя и немного бледный. Я стояла у окна, вертя в руках раскрытую брошь, и смотрела, как лунный свет играет на миниатюре.
– А что, письмо ты уже забросила? – спросил сэр Генри, усаживаясь в самое удобное кресло.
– Они с брошью взаимосвязаны, – ответила я. – Понять бы только – как?
«Но лета твоего нетленны дни, – говорила золотая надпись. – К вящей славе Божией».
И что же общего было у нее с письмом, которое мы только что нашли? Быть может, прямой связи нет, но ведь Офелия ясно сказала, что с них начинаются два пути к истине! Значит, они принадлежат одному тесному миру.
Роз всегда твердила мне: «Хочешь понять смысл – изучи контекст». Как же письмо поясняет миниатюру или, наоборот, миниатюра – письмо?
Изображение юноши с распятием явно имело отношение к католичеству. В письме на первый взгляд шла речь о первом фолио. Что может быть между ними общего?
– Связь есть, но мне ее не разглядеть, – бессильно призналась я. – Для этого надо лучше разбираться в истории церкви.
– Может, пора привлечь кого-то, кто разбирается, – сказал сэр Генри.
– Не знаю таких.
– Сдается мне, нам нужен знаток Шекспира и церковной истории в одном лице, – сказал Бен, глядя на меня с любопытством, и я, кажется, поняла намек. Мы оба видели название доклада Мэттью в брошюре к фолджеровской конференции. «Шекспир и пламя тайного католичества».
– Только не он, – заартачилась я.
– О ком это ты? – оживился сэр Генри.
– О Мэттью. Профессоре Мэттью Моррисе.
– Он будет счастлив тебя просветить, – добавил Бен.
– А-а, – протянул сэр Генри. – Я, кажется, знаю, в чем дело. Неужели бедняга провинился еще в чем-то, помимо ухаживаний за тобой?
– Он меня раздражает, – нехотя ответила я. – И Роз раздражал.
– Иногда, деточка, – произнес сэр Генри, – ты ведешь себя как первый сноб. – Он вытащил телефон. – Если он может помочь в нашем деле – звони.
– Лучше с моего, – вызвался Бен. – Труднее выследить.
– Роз не одобрила бы, – проворчала я.
– Еще меньше она хотела бы, чтобы убийца добрался до ее сокровища, – заметил Бен. Он настроил смартфон на громкую связь, а я достала из кармана визитку Мэттью и набрала номер.
Мэттью взял трубку на втором гудке.
– Кэт, – произнес полусонный голос. Потом стало слышно, как он сел в постели. – Кэт! Ты где? С тобой ничего не случилось?
– Нет, все хорошо. Слушай: можешь сказать мне, что значит «Ad Maiorem Dei Gloriam»?
– Тебя полиция ищет, а ты спрашиваешь о латыни? – Его голос сорвался от неожиданности.
– Латынь – не проблема. – «К вящей славе Божией». Только я все равно не пойму, что это значит.
– Ты расскажешь мне, во что ввязалась, или нет?
– Кое-кто просил звонить, если понадобится помощь. Вот я и звоню.
Трубка ненадолго замолчала.
– Это девиз иезуитов.
Я хотела ответить и осеклась. Иезуиты. Воины Христовы, солдаты католической церкви. Ревностные до фанатизма служители Господа, готовые на все, чтобы очистить Англию от протестантской ереси. Сесилы, а впрочем, и большинство елизаветинских и яковианских советников боялись их как огня и преследовали наравне с изменниками трона. Иезуиты носили это клеймо с мученическим смирением. Буквально. Впоследствии десятерых канонизировали как святых мучеников – после того как их повесили, утопили и четвертовали за свою веру.
– Господи Иисусе! – вырвалось у меня.
– Вот именно, – сказал Мэттью. – Орден Иисуса.
Мы – Бен, сэр Генри и я – молча переглянулись. В овале медальона за спиной у юноши мерцали и колебались языки пламени.
– В контексте этой фразы, – сказала я, пытаясь изобразить хладнокровие, – как бы ты понял следующее: «Посему я счел своим долгом написать в Сент-Олбанс, умоляя простить нас за долгое молчание»?
– В обычном случае я подумал бы о Бэконе, – ответил Моррис, – но раз это связано с иезуитским девизом, мой ответ – Вальядолид.
– В Испании?
– Да, там. – Мэттью зевнул и принялся объяснять лекторским тоном: – Вальядолид – старая столица Кастилии. В тысяча пятьсот восьмидесятых Филипп Второй основал там Королевский английский колледж – католическую семинарию для английских священников. Большая их часть вступала в орден иезуитов и тайно переправлялась в Англию для содействия католикам. Если верить английскому правительству, еще они переманивали на свою сторону верноподданных Короны, с тем чтобы свергнуть монархов-протестантов, иначе говоря, силой добиться того, чего не сумели посулами; а колледж в Вальядолиде считался тренировочным лагерем для религиозных экстремистов.
– А при чем здесь Сент-Олбанс?
– Его полное название – Королевский английский колледж Святого Албана.
Все на миг застыли.
Я подошла к телефону и выключила громкую связь.
– Мэттью, с меня причитается.
Он понизил голос:
– Ты знаешь, чего я прошу.
– Знаю, – ответила я. «Дай мне еще один шанс», – сказал он в последней нашей беседе. – Видит Бог, ты это заслужил, – добавила я вместо прощания и бросила телефон Бену, который развалился поперек кровати и смотрел в потолок с дурацкой многозначительной ухмылкой.
– Думаешь, нам туда, в Вальядолид? – спросил сэр Генри. – Что-то мне это не внушает доверия.
Я села за стол. Внезапно навалилась усталость.
– Между Английским колледжем и Шекспиром есть и другие связи. Две как минимум. С какой начать – очевидной или невероятной?
– По мне – лучше выслушать самую дикую, а потом перейти к той, что правдоподобнее, – сказал Бен, закладывая руки под голову.
– Тогда начнем с Марло, – сказала я, проводя рукой по остриженной голове. – Безбожника, гея и рок-бунтаря елизаветинской Англии, баловня сцены до Шекспира.
– Помнится, его закололи в потасовке, – добавил Бен.
Я кивнула:
– Точно, в тысяча пятьсот девяносто третьем, когда Шекспир получил признание. Только потасовка скорее всего была не простой, поскольку Марло вдобавок занимался шпионажем. Среди прочего его посылали в Голландию – внедриться в ряды английских католиков, подозреваемых в подготовке заговора. Недавно доказали, что остальные участники той злополучной драки тоже были шпионами, а таверна – явочным пунктом.
– Для Марло она оказалась покойницкой.
Я положила ноги на стол.
– Есть версия, что он не погиб тем днем, а бежал – или был выслан. В Испанию.
– Тьфу! – рявкнул сэр Генри из кресла.
Бен отреагировал спокойнее:
– Снова Вальядолид?
– В тысяча пятьсот девяносто девятом в учетной книге Английского колледжа появилась запись о новом человеке, называемом то Джоном Мэттьюсом, то Кристофером Морли… Марло иногда подписывал фамилией Морли тексты пьес, а Джон Мэттьюс – довольно избитый в церковной среде псевдоним, производное имен Иоанн и Матвей. – Я покачала головой. – Короче, в тысяча шестьсот третьем этот Морли был рукоположен и послан обратно в Англию, где его схватили и заточили в тюрьму. Самое странное, что расходы Морли (а в то время заключенным приходилось платить за собственное содержание – за голод, грязь, пол, кишащий червями) покрывались из кармана самого Роберта Сесила, главного государственного министра при Якове Первом, что снова приводит нас к версии о шпионаже.
– Самый простой способ объяснить появление вальядолидского Морли – предположить, что оба его имени были заимствованы: одно – из Евангелия, а второе – у мертвеца, а священник был английским шпионом.
– Это кратчайший путь, – сказал Бен. – Теперь я готов выслушать про… как ты выразилась при Атенаиде? Петляния…
– Пьяного зайца, – подхватила я. – Есть мнение, будто Шекспир ничего не писал до 1593 года потому, что творил под другим, настоящим именем: Кристофер Марло.
Сэр Генри, негодующе крякнув, вскочил с кресла и отправился в обход комнаты.
– Говорила же – бредовая теория, – оправдывалась я. – В этой версии Роберт Сесил в обмен на исчезновение Марло обещал ставить в Лондоне его пьесы.
– Значит, «Шекспир» едет в Вальядолид, – произнес Бен, уткнувшись в экран смартфона, где уже разворачивались страницы каких-то сайтов.
– Именно.
– А вторая связь? – спросил сэр Генри, продолжая мерить шагами комнату.
– Сервантес.
При этом имени он замер.
– Кое-кто называет его Шекспиром. – Бен с каменным лицом спародировал сказанное мной в Уилтон-Хаусе.
Я покосилась на него.
– Нет. Сервантес был самим собой.
– Рад это слышать, – произнес сэр Генри.
– Мы почему-то забыли о пьесе, а ведь на ней многое завязано в этой истории. Карденио, если можно так выразиться, родился в Вальядолиде. Когда Филипп Третий вместе с двором переехал туда, оставил Мадрид, с ним отправился и Сервантес. Именно в Вальядолиде он подготовил к изданию первую часть «Дон Кихота» и дописал вторую.
Все замерли. Я разгладила письмо. «Колледж Святого Албана».
– Той же весной новоизбранный король Яков направил в Испанию послов для заключения мирного договора. Граф Нортгемптон, Говард, прибыл в Вальядолид с эскортом из четырехсот англичан. Некоторые молодые люди из их числа проявили интерес к католическим странам, и Испании в частности. Ее театру, литературе, языку, а также религии. В некоторых кругах стали опасаться, что иезуиты прельстят юных англичан и по возвращении родина встретит их отнюдь не радушно.
Молодой человек с миниатюры держал распятие. Теперь в его глазах мне привиделся огонек дерзости. «К вящей славе Божией»…
– Если «светлокудрый юноша» отправился в Вальядолид, чтобы примкнуть к иезуитам, он мог услышать там историю Карденио, сочиненную Сервантесом, и передать ее Шекспиру. Или кому-то из своих покровителей, например Говардам. Тогда становится ясным, почему Уилл убеждал не издавать пьесу вместе с остальными.
Бен резко сел.
– И каким образом рукопись английской пьесы оказалась у границы Аризоны и Нью-Мексико?
Я вмиг повернулась к нему.
– В семнадцатом веке та область Соединенных Штатов приходилась северной оконечностью Новой Испании. Земли, захваченной конкистадорами.
– Которых сопровождали священники-испанцы, – подхватила я.
– По крайней мере прибывшие из Испании.
– Среди них мог оказаться и англичанин, – добавил сэр Генри, сверкнув глазами.
Языки пламени на миниатюре замерцали. Мне вспомнились выцветшие чернильные строки на странице письма: «Посему я счел своим долгом написать в Сент-Олбанс, умоляя простить нас за долгое молчание».
Бен оторвался от экрана смартфона.
– У «Райан эйр» [42]42
Ирландская низкобюджетная авиакомпания.
[Закрыть]есть два прямых рейса в день. Лондон – Вальядолид.
Мы заказали три билета на утренний самолет.
36
– Я говорил с его преосвященством архиепископом Вестминстерским, – объявил утром сэр Генри, появляясь у наших дверей. – Ректор колледжа согласился принять меня в одиннадцать.
– Только вас? – спросила я.
– Должно быть, я позабыл упомянуть, что путешествую не один, – ответил сэр Генри. – Но, думаю, с ректором мы как-нибудь договоримся.
В аэропорту «Станстед», что к северо-востоку от Лондона, мой паспорт никого не заинтересовал, несмотря на уже изрядную потрепанность. Сэр Генри, правда, был узнан охранником (чьи восторги он мигом унял), но больше никто не удостоил его взглядом. Он шел по терминалу, по-стариковски понурившись, и люди не обращали на него внимания. Потом мы втроем загрузились в салон, раскрашенный в ядовито-желтый и чернильно-синий цвета, и вот уже наш реактивный челнок летел по небу, а стюардессы пытались всучить нам лотерейный билет или пакетик чипсов.
Ближе к посадке я приникла к иллюминатору, глядя на проплывающие внизу гребни Пиренеев и пыльную, бурую Кастильскую равнину, кое-где пересеченную извитыми лентами живительных рек в зеленых рукавах.
Приземлившись, мы забрались в угловатое белое такси, которое помчало нас к долине Вальядолида. По обе стороны дороги, словно два плато, тянулись плосковерхие холмы, поросшие жухлой травой и одиночными деревьями. При таком пейзаже голые пустоши севера Мексики и юго-западных штатов должны были вызывать у конкистадоров ностальгию – очень уж похоже на родину.
Город открылся внезапно – горстка лабазов и современных построек, мост через гладкую, тихую реку, и вдруг – островок старой Европы: улочки в тени домов с узкими окнами и нависающими балконами, открытые кафе, где неспешно потягивают лимонад, прежде чем отправиться гулять в тени старых аллей, стоять у рыночных прилавков или слушать журчание фонтанов на площади. Мы подкатили к кирпичной стене, над которой едва виднелась верхушка белого купола.
– El Real Colegio de Ingleses [43]43
Королевский английский колледж (исп.).
[Закрыть], – объявил водитель.
Я вылезла из машины и зажмурилась. Испанское солнце казалось жиже и в то же время яростнее английского – рапира или кинжал против негромкого смеха, если образно сравнивать.
Ворота, ведущие к церкви, были заперты. Чуть поодаль, в стороне от улицы, виднелась дверца поменьше. Мы позвонили и стали ждать. Через несколько минут нам открыли, причем не кто иной, как сам ректор – монсеньор Майкл Армстронг, глава Королевского английского колледжа имени Святого Албана. У него были седоватые жесткие волосы, тонкий нос византийского святого и твердый рот. Под черной сутаной, препоясанной красным кушаком, угадывалась бочкообразная грудь. Ректор вежливо представился и попросил извинить его за опоздание и неофициальность встречи.
– Ученики разъехались, да и от персонала остался один костяк.
Говорил он сухо и несколько отстраненно. Я мысленно схватилась за голову. У гранитной глыбы – и то больше теплоты. Чувствовалось, будет великим счастьем выведать, что Папа Римский живет в Ватикане, не говоря уже об остальном.
Ректор провел нас за порог, в гулкий вестибюль, а оттуда по белым, выложенным кафелем коридорам – дальше. Я ждала, что он примет нас у себя в кабинете, но вот проход оборвался, и мы вступили в тихий полумрак церкви.
– Кабинеты сейчас красят, во всем здании меняют окна. Да и лучше места для беседы не найти.
Нам открылась маленькая базилика в стиле испанского барокко. В овале внутреннего пространства витал ароматный дымок и разливалось свечное сияние. Зрелище главного престола в алых, золотых и зеленых красках, с резными статуями святых, потрясло меня почти также, как сцена «Глобуса». В центральной нише стояла деревянная мадонна Вулнерата (Поруганная), пострадавшая от английских вандалов после набега на Кадиз 1596 года и тех пор горячо почитаемая в народе. Мария, Царица Небесная. У нее недоставало носа и обеих рук.
«Лавиния», – вдруг подумала я, невольно отворачиваясь от обезображенного лика.
– Мне доложили, сэр Генри, что вы прибыли ради Шекспира. – У ректора был североанглийский, как будто йоркширский, акцент. – Боюсь, вас опередили. Мы неоднократно разбирали архивы… – Он развел руки, хотя лицо его было непроницаемым и совсем не беспомощным. – Но вынужден огорчить: здесь вы его не найдете, как и Марло или Морли. Если желаете, я покажу запись о нем в коллежской учетной книге. Там отмечено, что он зарегистрирован под псевдонимом. – Священник холодно улыбнулся. – Во времена гонений удобнее всего прикрываться именем покойника, чтобы не подвергать риску живых.
– Тем удачнее, что Марло нас не интересует, – заметил сэр Генри. – Вы правы относительно Шекспира, хотя мы и не надеялись отыскать его здесь.
От удивления несколько морщинок у глаз монсеньора Армстронга разгладились.
– Кого же в таком случае вы надеялись отыскать?
– Того, кто был с ним знаком, – ответил сэр Генри, скрещивая ноги.
– Вы полагаете, Шекспир водил связи с этим колледжем?
Я вытащила брошь и открыла ее заднюю створку, протягивая ректору.
– Вот кого мы ищем.
Его суровое лицо как будто оттаяло.
– Восхитительно! – выдохнул он. – Это Хиллиард?
– Так мы надеемся, – ответил сэр Генри.
Монсеньор Армстронг посмотрел на нас.
– Это определенно «мученический портрет». Слыхал о них, но видеть не доводилось… Как его звали?
– Уильям.
Ректор прищурился.
– Да не тот, – произнес сэр Генри с хитрой усмешкой.
Священник хмыкнул:
– Мои подозрения так очевидны? Хотя вы не поверите, что нам порой приходится выслушивать… А фамилия известна?
– Нет, – ответила я.
– А год?
– Приблизительно. Хотя это должно было произойти до 1621-го. Есть подозрение, что в Англию он больше не возвращался.
– Что ж, вполне вероятно. Служить Господу можно в разных местах.
– Предположительно он отправился в Новую Испанию, – подчеркнул Бен.
– Необычно для англичанина, – произнес ректор после минутной паузы и снова посмотрел на миниатюру. – Особенно иезуита, что явствует из его девиза. В подобном случае наши учетные книги могут и пригодиться. Идемте со мной.
Он стремительно вывел нас из церкви по лабиринту сводчатых коридоров, мимо внутреннего дворика с оливковыми деревьями, залитыми испанским солнцем. И вот мы остановились перед запертой дверью. Монсеньор Армстронг открыл ее, и моим глазам предстал узкий и вытянутый зал библиотеки в бледно-зеленых тонах, пестрящий позолоченными корешками книг на полках.
Ректор провел по ним рукой и вытащил пухлый фолиант в синей кожаной обложке. Репринт, не оригинал. Я посмотрела – написано как будто на латыни. Монсеньор Армстронг принялся листать страницы, пока не дошел до 1621 года – тут он перешел к проверке самих записей, следя пальцем по строкам. В каком-то месте он остановился, забежал немного вперед и вернулся обратно.
– Так я и думал. Тут только один человек подходит под ваше описание. Его звали Уильям Шелтон.
У меня ёкнуло сердце.
– Тот, что первым перевел Сервантеса!
– Вижу, вы подготовились к уроку, – одобрил ректор. – Только переводил его брат, Томас. Бытует легенда, что это сделал Уильям, после чего передал рукопись брату для публикации. – Он откинулся на спинку кресла. – Как иезуит, Уильям считался на родине персоной нон грата. Однако именно он имел доступ к «Дон Кихоту» и в нужной мере знал испанский.
– А был ли он как-нибудь связан с Говардами? – спросил Бен.
– Граф Нортгемптон поручился за него и помог добраться сюда. В те времена поручительство было необходимым – слишком много шпионов шныряло вокруг.
– Говард помог ему сюда добраться?
– Это так важно?
– Может быть. Не осталось ли после него документов или писем?
Монсеньор Армстронг покачал головой:
– К сожалению, все письма ученики хранили при себе, так что ничем подобным мы не располагаем. – Он пристально посмотрел на меня, словно задумавшись о своем. – Будь у нас послание, подписанное Шекспиром, мы бы, наверное, об этом знали.
– Вот именно: подписанное. Ведь в ту пору многие прятались под псевдонимами. Так куда Шелтон отправился?
Ректор смотрел на меня не мигая. Мне стало казаться, что он изучает мою душу, а не ее телесную оболочку.
– Ему позволили снять с себя иезуитский обет ради обета францисканца. Потом, в 1626 году, он отправился в Новую Испанию, точнее – в Санта-Фе, под началом брата Алонсо де Бенавидеса. С тех пор о нем ничего не известно. Предположительно он столкнулся с индейцами по пути через пустоши к юго-западу от Санта-Фе и принял мученическую смерть.
Меня бросило в холод.
– У нас, впрочем, осталась одна книга из тех, что принадлежали Уильяму Шелтону, – сказал ректор. Пройдя в угол комнаты, он вытащил высокий, увесистый том в красном переплете, вернулся с ним, раскрыл и вложил мне в руки.
– «Комедии, исторические хроники и трагедии мистера Уильяма Шекспира, – прочла я. Мой голос звучал как будто с запозданием. – Издан в соответствии с подлинными оригиналами». – И между этих двух строк – утиное яйцо Шекспировой головы на блюде воротника. Я читала первое фолио.
– Яковианский magnum opus, – произнес Бен с присвистом.
Ректор протянул руку и закрыл том. Я встрепенулась.
– Что, больше нам видеть не позволяется?
Он улыбнулся:
– Можете смотреть сколько угодно. Я просто подумал, что вас больше заинтересует обложка.
Сэр Генри и Бен сгрудились у меня за спиной. На кожаном переплете была вытиснена золотом фигура летящего орла с ребенком в лапах. Книга словно загудела в руках.
– Узнаете эмблему? – спросил ректор.
– Дерби, – прошептала я.
– Дерби, – повторил он. – Отцу Уильяму прислал ее граф Дерби.
– Шестой граф, – отозвалась я. – Его тоже звали Уильямом.
Воздух в комнате трещал от напряжения.
– «Меня зовут Уилл», – пробормотал Бен.
– Уильям Стэнли, – сказала я.
– Стэнли? – переспросил сэр Генри. – Значит, все вместе…
– Вместе выходит «W.S.». Как у Шекспира.
Я кивнула. Уильям Стэнли, шестой граф Дерби, был самым свежим претендентом в Шекспиры: образован, аристократичен, хорошо сложен. Вдобавок он писал пьесы. Отличные качества для того, кто мог бы написать «Гамлета» и остальное. Только вот с Шекспиром их ничего не роднило… кроме имени.
Ректор пытливо разглядывал нас, пока мы, как громом пораженные, таращились в книгу. Потом в дверь постучали.
– Войдите, – произнес ректор.
В дверях показалась голова молодого священника. Вид у него был встревоженный.
– Вам звонят, монсеньор.
– Ответь сам.
– Это его преосвященство, архиепископ Вестминстерский.
– Извините. – Армстронг вздохнул и вышел.
– Не нравится мне все это, – тихо сказал Бен, едва закрылась дверь. – Делай что нужно, и уходим отсюда.
В углу стоял видавший виды копир. Я включила его. Раздалось гудение – аппарат ожил. Однако для работы ему требовалось разогреться.
– Значит, Стэнли? – переспросил еще раз сэр Генри, бросая на меня острый взгляд.
– Связи никакой. – Голос все еще звучал издалека, словно пролетал целый материк с бескрайними степями и лесами. Книга в руках, казалось, дрожала, как крышка рояля.
Я открыла ее снова. На авантитуле виднелся рисунок побуревшими от времени чернилами: чудовище с длинной лебединой шеей и головой, распростертыми крыльями орла, переходящими в кабаньи рыла, когтистыми лапами и оперенным хвостом. Одной лапой оно держало младенца в корзине, другой сжимало копье.
– Химера! – произнес сэр Генри.
– Орел, лебедь, вепрь и боров, – стал перечислять Бен. – Дерби и Уилл. Леди Пембрук, Сладостный лебедь. Вепрь Оксфорда и боров Бэкон.
– И еще кое-кто, – прошептала я.
– Где? – Он наморщил лоб.
Я указала на лапы:
– Правая, с ребенком в корзине, действительно от орла. Но другая, с копьем, по-моему, принадлежит соколу.
– Герб Шекспиров! – воскликнул сэр Генри. – Сокол, держащий копье.
Меня передернуло. Мисс Бэкон была права. Права и еще раз права.
– Они все в этом замешаны, – сказала я.
Знать бы в чем. Что там писал Уилл? «Кое-что из воздушных замков, или, как вы их называете, небылиц и безделок, которые некогда создала наша химера, не должно раствориться во мраке Всепоглощающей Ночи».
Только ли желание издать пьесы сплотило их, или нечто большее?
Под чудищем кто-то изящной рукой написал несколько строк из сонета. Сэр Генри прочел их вслух:
Почерк был тот же, что и в письме к Сладостному лебедю. Внизу страницы виднелась немного небрежно сделанная приписка: «Людей переживают их грехи, заслуги часто мы хороним с ними».
– «Юлий Цезарь», – сказал Бен.
– Нет, Офелия, – мотнула я головой.
На меня недоуменно воззрились.
– Офелия Гренуилл. Она тоже цитировала эту реплику, когда писана миссис Фолджер.
Профессор Чайлд будто бы предостерегал ее от молчания. И она сдержала слово – перефразировав слова из «Юлия Цезаря». Как у нее было? «Пишу вам… чтобы заслуги нас пережили, а грехи остались погребены».
Я вздрогнула. Один раз она, подобно лукавым Макбетовым ведьмам, дала совет, который надо было понимать буквально – смотреть, куда указывает Шекспир. Может, и погребение упоминалось не для красного словца?
Так что Офелия похоронила с собой?
Меня вдруг бросило в холод.
Не она и не с собой.
Мисс Бэкон была права. Права и еще раз права. В совокупности выходило две правды. Если разбираться подробно, Делия Бэкон утверждала следующее: все пьесы Шекспира написал сэр Фрэнсис Бэкон, в то время – глава тайного общества. А еще она верила, что истину о личности автора можно установить, вскрыв могилу Шекспира.
Я удивилась и перевела взгляд на отрывок сонета из книги Дерби. «Пусть похоронят плоть мою и с ней позор наш – имя, коим был я зван». Делия Бэкон не просто поверила в это, а попыталась доказать.
– Попыталась? – фыркнул сэр Генри. – Что значит – попыталась?
Монсеньор Армстронг, не прерывая разговора, оглянулся на нас из-за дверей.
Я понизила голос:
– Она добилась разрешения вскрыть надгробную плиту в стратфордской церкви Святой Троицы. Осталась одна бдеть у алтаря и уже собиралась сломать надгробие, но не нашла в себе сил это сделать. В надгробной надписи, как вы помните, содержится проклятие. Оно-то ее и удержало. По крайней мере так она писала своему другу Натаниэлю Готорну. Правда, в то время Делия наполовину лишилась рассудка. А если она действительно открывала могилу и что-то увидела? Сохранилось ли это где-нибудь?
Скорее всего тайна ушла вместе с ней, а то, что выразилось в лепете, стонах и бреду, поглотили стены дома для умалишенных, где жила девочка по имени Офелия. Дочь психиатра.
Что еще упоминалось в ее письмах? Я порылась в памяти. То, что они с Джемом согрешили против Бога и человека, но все улики вернулись на свои места. «Чтобы заслуги нас пережили, а грехи остались погребены».
Мы обалдело уставились друг на друга. У каждого в глазах мелькала одна мысль – о могиле Шекспира, и никто не осмеливался высказать ее вслух.
Копир запищал, разогревшись. Я прижала том фолио к стеклу и сняла копию обложки. Потом проделала то же с рисунком химеры.
– Скорее, – окликнул Бен из дверей.
Только я выключила аппарат и повернулась уйти, как в комнату вернулся ректор. Вид у него был мрачный.
– Звонил архиепископ. Не стоило мне показывать вам фолио. Похоже, кто-то сжигает их. И убивает свидетелей.
– Мы никому не скажем, – пообещал сэр Генри. – Было весьма поучительно. Более того, это честь для нас. Огромное вам спасибо.
Монсеньор Армстронг смутился.
Я облегченно вздохнула. Хорошо хоть не надо его предупреждать, раз это сделали за меня. С фолио в руках священник проводил нас к выходу.
– Да пошлет Господь мир душам вашим и благополучие в дороге, – напутствовал он.
Мы снова очутились под палящим испанским солнцем и подозвали такси. Я в последний раз оглянулась на ректора в черной сутане с красным поясом, держащего книгу как щит.
По дороге в аэропорт никто не проронил ни слова. Я вытащила из кармана листки-копии и развернула, чтобы рассмотреть еще раз. «Пусть похоронят плоть мою и с ней позор наш – имя, коим был я зван».
Все молчали. Расспросов, куда и почему мы едем, не было – каждый из нас уже это знал. Только едва ли наш путь будет мирен и благополучен.
