Текст книги "Шифр Шекспира"

Автор книги: Дженнифер Ли Кэррелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

– Разыщите его, – донеслось в эту же секунду из угла. Атенаида закончила разговор и подошла к нам. – Рано не радуйся, – сказала она Мэттью. – И передай паникерам у себя в кабинете, что мы его найдем. Пожалуйста, – добавила она, видя, что тот и не думает уходить.

Моррис замешкался.

– Так ты уверена, что помощь не требуется? – спросил он меня.

– Нет, если только полиция не узнает.

Он побледнел.

– Извини, ради Бога. Я думал…

– Ничего, обошлось.

Моррис выудил визитку, нацарапал номер своего мобильника и всучил мне.

– Просто пообещай, что позвонишь, если будет нужно помочь.

Я спрятала карточку в карман.

– За меня не волнуйся.

– Между прочим, – подхватила Атенаида, – я просила о помощи.

Бен предупредительно открыл дверь, и Мэттью ушел.

– Вестон Норд, – сказала я с укоризной, как только щелкнул замок.

Атенаида сделала вид, что не слышит.

– Как Николас? Удачно побеседовали?

«Николас»? Никто еще не называл при мне доктора Сандерсона по имени. Даже Роз. Я вкратце передала Атенаиде, что узнала об Офелии Гренуилл, ее связи с Делией и письме, которого не было в бумагах Бэкона. Брошь я оставила в тайне. В конце концов, это был подарок, и я пока не видела причины им делиться.

– Мы ждем, когда доктор Сандерсон придет с письмом, – сказала я. – А пока можно вернуться к моему вопросу. Вы – оксфордианка, Атенаида.

– Vero nihil verius, – пропела она, разводя руками.

Я знала эти слова. «Нет ничего вернее правды». Однако процитировала Атенаида их не случайно. Так звучал девиз графа Оксфорда, своего рода пароль полусветских почитателей Шекспира – мира маргиналов, не чуждого никаким безумствам.

Атенаида горько усмехнулась:

– Поясню для вас, мистер Перл: оксфордианка – это не комплимент выпускнице Оксфорда… Их называют оксонианами. Да и родом я не оттуда. – Взяв у меня брошюру, она развернула ее и показала портрет человека в белом камзоле с высоким, отороченным черным кружевом, воротником. Его овальное лицо с аристократическим носом обрамляли темные волосы и подстриженная бородка. Он поигрывал золотой статуэткой вепря на черной нагрудной ленте. – Назвав меня «оксфордианкой», она имела в виду тех, кто верит, что пьесы Шекспира были написаны человеком, чей портрет я только что показала, – Эдвардом де Вером, семнадцатым графом Оксфордским. – Она перевела взгляд на меня, и ее глаза сверкнули непокорством. – То есть я для нее еретичка.

27

– Я этого не говорила.

– Но подразумевала, судя по тону. – Атенаида прошла к окнам и остановилась напротив, устремив взгляд куда-то вдаль, словно матовое стекла его не задерживало. – Как скоро мы переходим от похвалы к анафеме, когда дело касается веры!

Я открыла рот для возражений, но Атенаида не дала мне говорить.

– Шекспир, мистер Перл, – не просто искусство. Это религия.

– И наука тоже, – возразила я. – Чьи теории строятся на фактах.

– А вы, значит, просеяли их все? Все до последнего? – Она обернулась к Бену. – Стратфордианцы распоряжаются университетами и институтами, включая этот. А университеты распоряжаются истиной. Они не учат сомневаться, оспаривать доказательства. Насаждают лишь то, что сами приняли за аксиому.

– Нечестно получается.

– Правда?

– Мне надо было давно догадаться, – простонала я. – Должно быть, это увлечение Гамлетом сбило меня с толку. И Эльсинор…

– Кстати, об Эльсиноре, – подхватила Атенаида, довольная собой. – Оксфорд и был истинным Гамлетом – внутри Эльсинора, внутри Шекспира.

Бен только и успевал переводить взгляд с меня на нее.

– Истинным Гамлетом?

– Оксфордианцы считают, что граф Оксфорд писал Гамлета с самого себя, – пояснила я.

– Вы меня разочаровываете! – заквохтала Атенаида. – А кто сказал: «Сюжет «Гамлета» столь во многом перекликается с историей жизни Оксфорда, что это обстоятельство заслуживает пристального изучения»?

Я уставилась на нее во все глаза. Она процитировала мою диссертацию! Я думала, слова «наслышана о ваших трудах» относились к моей театральной, а не научной работе. Никто не читает чужих диссертаций, даже родные матери.

– Перекликается, Атенаида, а не списана.

– Как бедный конюх, сын перчаточника из Стратфорда, посмел обличить одного из самых знатных людей страны? Откуда он мог знать подробности?

– Все их знали. Точно так же, как сейчас все наслышаны об извращенных пристрастиях Майкла Джексона. Богатые и знаменитые всегда были на виду, а кое-кто этим даже бравировал. Мне только одно непонятно: зачем? Зачем вам – или кому еще – мешать с Оксфордом того, чьим именем подписаны пьесы?

– Затем, что содержимое пьес для меня важнее обложек, – без прикрас ответила Атенаида. – Тот, кто их написал, имел всестороннее и глубокое классическое образование, имел доступ к хорошим книгам. У него были аристократичные взгляды и привычки вроде любви к псовой и соколиной охоте; он знал английскую провинцию с позиций землевладельца. Не доверял женщинам, обожал музыку и презирал стяжательство. Был сведущ в тонкостях английского законодательства и мореходства, знал итальянский и мог изъясняться на французском и латыни. А главное, он жил и дышал поэзией. Насколько можно доказать – только из фактов, не беря в расчет пьесы, – Уильям Шекспир из Стратфорда не обладал ни одной из этих черт. Следовательно, автор – не он. – Она торжествующе уселась в кресло перед окном. – Оксфорд, напротив, удовлетворяет всем перечисленным требованиям.

– Кроме одного, – возразила я. – Он умер на десять лет раньше. Мы охотимся за «Карденио», или вы не помните?

Пьесой, изданной в тысяча шестьсот двенадцатом. Как мог человек, умерший в каком – тысяча шестьсот пятом?

– Шестьсот четвертом.

– Тем более. Так вот: как мог он написать пьесу через восемь лет после собственной смерти? И речь идет не об одном «Карденио»: «Макбет», «Отелло», «Король Лир», «Буря», «Зимняя сказка», «Антоний и Клеопатра» – большая часть его яковианских пьес вылетает в трубу. Не многовато ли жертв ради знатной родословной?

– Подумаешь, даты, – пожала плечами Атенаида. – Настоящие теории перед датами не отступают. Особенно теми, которые родились в академических стенах. Да, «Карденио» впервые сыграли в тысяча шестьсот двенадцатом, но написать его могли значительно раньше. Вот еще вариант: в тысяча шестьсот четвертом Оксфорд заказал или выполнил сам перевод «Дон Кихота». Потом написал половину пьесы и умер. Несколько лет спустя перевод был опубликован, а еще позже друзья графа и сын попросили Джона Флетчера доделать пьесу и поставили ее в театре – выбрав самый удобный момент, чтобы унизить тем самым своих давних врагов, Говардов. – Тон Атенаиды стал вкрадчиво-провокаторским. – Уж вы-то помните, что они враждовали? – Она обратилась к Бену: – Отец семейства, старый граф Нортгемптон, был другом Оксфорда и двоюродным братом, но когда пришел миг спасать свою говардскую шкуру, обвинил Оксфорда в педерастии.

– Хватит, Атенаида! – взорвалась я. – Все это нелепость. Сплошные «если бы» да «кабы». Ваша нить рассуждений петляет, как пьяный заяц, там, где можно пройти по прямой.

Она фыркнула:

– А вам проще верить, что полуобразованный, а может, даже неграмотный провинциальный чурбан, сын перчаточника, писал гениальные пьесы, предвосхищая развитие теологии, права, дворцового этикета, истории, ботаники и охотничьего искусства?

Она встала и принялась ходить по комнате, разглядывая портреты придворных на стенах.

– «Вер» – это латинский корень, означающий «истинный». Отсюда и всяческие каламбуры – любимая забава средневековой аристократии, – связанные с фамилией графов Оксфордов. Поэтому они взяли себе фразу «Vero nihil verius» в качестве девиза. Так случилось, что это и мой девиз: моя девичья фамилия Девер – искаженное «де Вер». Не иначе за то, что одна из ветвей рода «наследила на стороне». А мое имя… Отец выбрал его не случайно. Оно – попытка приблизиться к началу. Атенаида – вариант прозвища грозной Афины, бряцающей медью, потрясающей копьем [30]30
  Каламбур, связанный с переводом фамилии Шекспир (Shakespeare). В английском языке «shake» означает «трясти», a «spear» – «копье». Ниже обыгрывается также имя Уилл, сокращенное от Уильям – «Will», означающее также «воля, желание».


[Закрыть]. – Последние слова она произнесла с помпой, глядя Бену в глаза. – Оксфорда, первого среди себе подобных, называли баловнем Афины, часто сравнивали с ней. «Глаза его блещут, взгляд сотрясает копья…»

– Здесь ошибка перевода, и вы это знаете, – перебила я. – «Vultus tela vibrat»: «взгляд твой сверкает, глаза мечут дротики».

– Ага, вам знакома цитата! – восторженно отозвалась она. – Хотя перевод все равно неточен. «Мечут стрелы» – возможно. Но не дротики. Вас послушать, представляешь себе вечер в пабе, а не королевский турнир.

– Отлично, стрелы так стрелы. Но не копья.

Атенаида пожала плечами:

– «Телум» – общее название метательного оружия, без уточнений. Однако «вибрат» значит «трясти», отсюда – вибрация. Теперь позвольте обратить внимание: стрелами не трясут, как и дротиками. Потрясают копьем. В частности, Афина – с тех пор, когда мир услышал первые гимны Гомера три тысячи лет назад. В них сероглазая богиня вышла из головы Зевса в полном боевом облачении, потрясая копьем, и воинственный клич ее раскатился по небу, поколебав океан, землю и даже священный Олимп.

– Малютка получилась с характером, – вставил Бен, а я чуть не поперхнулась со смеху.

Атенаида сделала вид, будто не слышала.

– Главное, – продолжала она, – что в латино-английских словарях эпохи Возрождения «вультус» имеет значение «воля» – наряду со «взглядом» и «выражением лица». Что дает нам право перевести «Vultus tela vibrat» как «Уилл Шекспир». – Она победно повела глазами.

– Правда? – спросил Бен.

– Истина, – ответила Атенаида с язвительной полуулыбкой. – Небольшой каламбур в честь того, кто сделал игру слов фамильным девизом.

От завороженного взгляда Бена мне сделалось тошно.

– Одна темная фраза на латыни, которая появилась десятью годами раньше, чем Шекспир поставил первую пьесу, и пятнадцатью – чем его имя напечатали на обложке сценария, доказательством не считается. Совпадение – пожалуй.

– Я не верю в совпадения, – сказала Атенаида, устраиваясь перед портретом королевы. – Хотя, говоря о совпадениях, этот девиз, который вы упорно игнорируете, был оглашен в присутствии королевы, на Одли-Энд. В фамильном особняке Говардов, которые нас так живо интересовали.

В этот миг ее сотовый загудел.

– Только этого не хватало! – бросила она в трубку. – Сейчас буду.

– Что случилось? – спросили мы, когда она убрала телефон.

– Профессор Норд даже не садился в самолет. А сейчас извините меня – пойду закрывать амбразуры. Когда придет Николас, обещаю быть здесь.

Бен не спешил отходить от двери.

– Только в следующий раз без провожатых.

Атенаида сверкнула глазами.

– Я сознаю свою ошибку, мистер Перл. Больше этого не повторится. Катарина, ваши книги я оставила на столе. Поблагодарите позже.

Бен шагнул в сторону, и она выплыла наружу.

– Что тебе известно об этом Норде? – спросил Бен, запирая дверь.

– Он написал книгу о том, что Шекспиром был Оксфорд. Вот практически и все, помимо того, что ты слышал от Мэттью.

– И он – профессор-шекспировед?

– Да.

– Как думаешь, почему он пропал? Простая застенчивость годится в причины?

– Если верить Мэттью, это вполне на него похоже.

– А еще похоже на то, что творится с остальными шекспироведами.

Я рухнула на сиденье.

– Хочешь сказать, его тоже убили?

– Я хочу сказать, что кое-кому стоит над этим подумать. – Он потянулся. – Но не нам. Кэт, пора определяться со следующим пунктом. Хенли-ин-Арден? Родина Офелии?

– Возможно. Если не сам Хенли, то Британия – наверняка. Правда, окончательно я это узнаю, только когда придет доктор Сандерсон с документами.

– Ехать в Британию – значит опять менять паспорта, внешность. Водить за нос охрану в аэропортах. Дело нелегкое.

– Но мы ведь не откажемся?

– Нахрапом тут ничего не решишь, нужно время.

– Все равно я должна сначала увидеть письмо.

– Может, давай я оставлю тебя здесь, а сам пойду готовиться?

– Ну, не обязательно пасти меня двадцать четыре часа в сутки. Сможешь выбраться и вернуться обратно?

– Без тебя – запросто.

– Тогда иди.

Он встал передо мной.

– Никому не открывай, Кэт. Ни Атенаиде, ни Мэттью, ни доктору Сандерсону.

– Никому, – собезьянничала я.

– Мне можно, – улыбнулся Бен.

– А как я узнаю, что это ты?

– Я постучу: два раза с расстановкой, три подряд. Впрочем, если ты знаешь секретный шекспировский стук, могу воспользоваться им.

– Очень смешно.

– Скоро буду. – И, осторожно приоткрыв дверь, он выскользнул наружу.

Я потянулась за книгами, которые принесла Атенаида. Их оказалось всего две: фолио в мягкой обложке и Чемберс из библиотеки Уайденера. Письма лежали там, где я их оставила, кроме одного, которое она добавила сама: письмо Офелии Джему. Я задумчиво вытащила его.

Что, интересно, Офелия имела сообщить Эмили Фолджер? И куда запропастился Сандерсон? Долго ли сосчитать до семидесяти девяти? Чтобы как-то отвлечься, я стала перечитывать все письма заново.

Пытаясь разобраться в деталях истории с Говардами, я вдруг подскочила на месте от стука в дверь. Обычное «тук-тук», никакой морзянки.

– Кэт Стэнли, – раздался тихий голос, и в груди у меня все перевернулось. Говорил инспектор Синклер.

Я запихнула письма под обложку Чемберса, сгребла книги в охапку и попятилась от двери, судорожно озираясь.

– Откройте. Я знаю, что вы там.

Из каморки в углу выбраться было нельзя – Сандерсон, уходя, запер ее за собой. Оставались окна, у которых не было ни петель, ни ручек. «Придется выбивать стекло», – подумала я.

– Послушайте, мисс Стэнли, – сказал Синклер. – Я знаю, вы не убийца, но ФБР думает иначе. Они вас поймают и ни о чем не спросят, пока не посадят за решетку. А будете со мной сотрудничать, я дам вам возможность найти то, что вы ищете.

– Как? – Я в ужасе поняла, что произнесла это вслух.

– Если вы согласитесь, через полчаса мы уже будем лететь в Британию.

«В Британию». Туда-то мне скорее всего и предстоит отправиться. В Хенли-ин-Арден, близ Стратфорда. Но сначала нужно дождаться доктора Сандерсона с письмом. Куда же он запропастился?

– Я вас выведу, Кэт.

Здесь, в Штатах, у Синклера не было полномочий. Он не мог ни гарантировать помощь, ни исполнить угрозу. Если это вообще не уловка. С другой стороны, с какой стати ему нарушать ради меня закон и правила этики, вмешиваясь в расследование убийства на чужой территории? Ради чего он готов пойти на такое?

– А взамен? – спросила я.

– Взамен я получу того гада, который сжег национальный памятник в мою смену, – кровожадно ответил Синклер. – Я должен его достать. Поможем друг другу.

Я оглянулась на заднюю дверь. Где этот Сандерсон? И где Бен?

– Мне нужно время.

– У вас его нет. ФБР до сих пор ищет вас в Нью-Мексико. Но когда им надоест, они тоже догадаются, что вы каким-то образом попали на самолет миссис Престон.

– Сейчас я никуда не пойду.

Дверь затряслась, и я опять метнулась в глубь комнаты. Положила книги на подоконник, а сама взяла стул и размахнулась, готовясь выбить окно. Не сбегу, так хотя бы попробую.

– Самой вам отсюда не уйти, – продолжил Синклер. – Насколько я понимаю, вы ищете то же, что и убийца. Раз так, поверьте: в полиции было бы безопаснее.

– Спасибо, я в курсе. Он сказал мне почти то же самое.

– Вы с ним говорили? – В голосе зазвучало нетерпение.

– Только он со мной.

– Вы узнали его?

– Нет.

Молчание.

А попутчика своего вы хорошо знаете?

– Достаточно, чтобы сказать: он не убийца, если вы на это намекаете.

Нетерпение Синклера усилилось.

– А кто еще мог подставить вас в Юте?

– Тот, кто за нами следил.

– Вы кого-то видели?

В этот миг в углу скрипнула библиотекарская дверь. Я с надеждой и страхом смотрела, как она открывается. Кто там – Сандерсон или ФБР? Мои пальцы на спинке стула побелели от напряжения.

Оказалось – Атенаида. Приложив палец к губам, она поманила меня за собой.

Синклер за главной дверью продолжал расспрашивать:

– Подумайте: кто мог так близко вас выследить? Наверняка кто-то знакомый.

«Ну уж нет, – подумала я. – Не поверю». И прошмыгнула вслед за Атенаидой. Она заперла дверь. Мы очутились в крошечном пустом кабинете – голый стол, отключенный компьютер, Окна с мелкой сеткой, вплавленной в стекло, В противоположной стене – еще одна дверь. Атенаида бросилась туда.

За дверью находился кабинет доктора Сандерсона, щедро увешанный живописью. Три стены занимали портреты людей в старинной одежде. Четвертую украшало окно – высокое, как стеклянная дверь. Выходило оно в узкую оранжерею, заставленную растениями и посадочным материалом. Средняя фрамуга была настежь открыта.

В фойе было слышно, как кто-то барабанит в дверь «кабинета основателей».

– Пора идти, – поторопила Атенаида. Она пролезла в окно и пошла к маленькой дверце в противоположной стене оранжереи. Я – за ней.

Дверца открылась, и мы очутились в коридоре с батареями карточных каталогов вдоль стен. Слева толпились люди, оживленно болтая и звеня бокалами, и на мгновение я совершенно потеряла ориентацию. Только потом, заметив зеленый ковер на полу, поняла, куда попала.

Мы вышли в проход, соединяющий две части читального зала – старую и новую. Вместо того чтобы сбежать из библиотеки, я угодила в самую оживленную (и охраняемую) ее часть. Толпа заставила меня отшатнуться. Тут до меня дошло, что происходит: началась регистрация участников конференции.

– Вперед, – прошептала Атенаида. – Смешайтесь с людьми!

Меня охватило отчаяние.

– А как же доктор Сандерсон? – засопротивлялась я. – И письмо?

– Это он послал меня привести вас, – сказала Атенаида. – Встретитесь через полчаса в двух кварталах к западу. Там будто бы отличный вид на закат. Когда увидите – поймете.

– Отлично. Остается только пройти через строй фэбээровцев.

– Предлагаю парадную дверь, – подмигнула Атенаида. – Раз уж вы подняли такой переполох с черного хода. На лужайке официанты в костюмах эпохи Возрождения разносят шампанское. У главного входа, в фойе, есть витрина с костюмами. Можно позаимствовать оттуда.

– А как же Бен?

– Я передам ему, где вас искать. Теперь ступайте.

Она слегка подтолкнула меня, и я вошла в старый читальный зал. Там было не просто людно – там была давка. Я начала пробиваться сквозь плотную толчею, замечая детали обстановки – тяжелую дубовую мебель, стулья с гобеленовой обивкой, высокий камин резного камня и золотое тиснение на корешках бесчисленных книг. Сверху струился витражный свет, рассыпаясь драгоценными искрами – навстречу затейливым гармониям елизаветинских мадригалов. В общем гомоне слышалась английская речь во множестве ее диалектов, а еще немецкая, японская, французская, русская. Я протиснулась мимо кого-то в мантии друида – должно быть, того самого архимага – и стала пробираться дальше.

В этот миг в другом конце зала прозвучало мое имя.

Атенаида легко взбежала по лестнице над главным входом, свернула налево и помчалась по галерее, опоясывающей весь зал. На балконе она остановилась и позвонила в колокольчик с пронзительным серебристым тоном.

Люди притихли и подняли головы.

– Я рада поприветствовать всех вас… – начала Атенаида.

Дослушивать я не стала – бросилась к стеклянным дверям в глубине главного зала и протиснулась наружу. Там оказался еще один зал, обставленный наподобие «кабинета основателей», только в пять-шесть раз больше, да и потолок у него был высокий, сводчатый. Эта часть библиотеки была открыта для публики. Обыкновенно здесь устраивались выставки, а сегодня стояли столы для торжественного обеда. Петляя между ними, я бросилась к сувенирной лавке и очутилась у выхода на улицу. В дальнем углу, как и говорила Атенаида, находилась витрина с манекенами в костюмах шекспировской эпохи – не настоящие экспонаты шестнадцатого века, а шедевры голливудских костюмеров. «Из коллекции Атенаиды Девер Престон», – значилось на табличке. Центральная фигура изображала Лоренса Оливье в образе Гамлета. Одно движение руки – и черный плащ датского принца слетел с манекеновых плеч, другое – и он окутал мои плечи. Я высунулась за дверь. Слева, вдалеке по главному фойе, было видно, что в «кабинете основателей» кишит какой-то народ.

Прижав к себе книги, я свернула направо, протиснулась через матовые стеклянные двери и вышла на лужайку, где люди шестнадцатого века разносили на серебряных подносах шампанское людям двадцать первого. Завернувшись плотнее в плащ, я пошла сквозь толпу. По тротуару шла группка людей. Я пристроилась в хвост и со всех ног поспешила вверх по Кэпитол-стрит.

28

Днем было жарко и душно. На закате жара все еще донимала, зато подул свежий ветерок. Несмотря на это, под плащом я ухитрилась вымокнуть до нитки. Пригнув голову, вслушиваясь, не идет ли кто следом, я оставила по левую руку библиотеку конгресса, по правую – здание Верховного суда. Убедившись, что сзади никого нет, я сняла капюшон и огляделась. Передо мной расстилались лужайки, мраморные дорожки и заграждения, а над всем этим парил белый купол Капитолия.

«Два квартала к западу, – сказал доктор Сандерсон Атенаиде. – С чудным видом на закат». Я стремительно проникалась к нему благодарностью, обходя Капитолий с юга и устремляясь по бетонной дорожке под сень вязов и кленов. Здесь было прохладнее, или же я заставляла себя так думать, прислушиваясь к бумажному шелесту ветра в листве.

Как и было обещано, если встать спиной к капитолийскому фасаду и смотреть на закат, открывался один из лучших столичных видов. Обелиск Вашингтона белой стрелой вырастал поперек белой же полосы горизонта, а солнце висело над ним как огромный пылающий апельсин, отражаясь в бассейне. С эстрады по ту сторону водной полосы несся бравурный мотивчик Сузы. Мне, в общем, нравилось каждый день погружаться в сумбур Нью-Йорка и Лондона, где настоящее раз за разом, без всякого стеснения сталкивалось и мешалось с прошлым, а не замирало перед ним в благоговении; но мраморные колонны Молла в тиши летних сумерек были не менее прекрасны.

Доктор Сандерсон тоже любил этот парк и променад, восхищался его чистотой, строгостью линий. А сколько здесь было экспонатов, доступных глазу и притом бережно сохраненных, почти взлелеянных! Молл, если подумать, сущий рай для библиотекаря.

Я обвела взглядом широкую лестницу и мраморный тротуар перед Капитолием. Для первого после Дня независимости выходного здесь было на удивление безлюдно, если не считать влюбленных парочек, гуляющих или куда-то спешащих. Впрочем, чему удивляться: время экскурсий прошло – персонал закончил смену, а ночная жизнь начиналась позже, да и жара еще не утихла. Те немногие, кто был в парке, толпились у эстрады по другую сторону бассейна.

Доктора Сандерсона нигде не было видно. Хотя до встречи еще оставалось минут десять. Я стала подниматься по лестнице между рядами пальм в кадках, глядя на белый купол, венчающий верхушку холма. На первом пролете я устроила себе передышку и еще раз повернулась к панораме мраморно-зеленого города. Слева внизу, за перилами, темнела магнолиевая рощица на склоне холма. Кое-где все еще редели поздние цветы, похожие на отражения луны в темном глянце листвы. На полпути вниз мой взгляд привлекло какое-то шевеление в зарослях папоротника.

Я спустилась на одну ступеньку, потом еще на одну… Глубоко внизу, словно в темной яме, кто-то лежал ничком в густой траве.

– Эй!

Глухо. Я побежала по лестнице, обогнула край балюстрады и стала карабкаться по заросшему склону в сторону рощи. Там уже разлилась ночь, и мне пришлось остановиться, чтобы дать глазам приспособиться к темноте. Впереди, на земле, лежал человек. Я сделала еще шаг. Человек с седеющими волосами и красной «бабочкой».

Отшвырнув плащ, я бросилась к нему. Доктор Сандерсон лежал там, раскинув руки. Грудь была в глубоких колотых ранах, а поперек горла, над самым галстуком, зиял разрез, словно большой вялый рот. Меня окружили жужжание и приторный, с металлическим оттенком, запах крови. Над телом уже вились мухи. Меня скрутило в приступе тошноты, но тут я заметила какой-то клочок в руке мертвеца и нагнулась посмотреть. В следующую секунду мне набросили на голову капюшон и швырнули на землю. Книги попадали из рук, от удара под ребра я не могла даже хрипеть. Миг – и незнакомец подмял меня под себя, затолкал кляп в рот, вывернул руки за спину и быстро скрутил запястья. Потом его ладонь скользнула вниз, между бедер. Вложив все силы в толчок, я перекатилась на спину, отпихнув мерзавца ногами, и попыталась встать, подобрав колени, но он успел развернуться и опрокинул меня навзничь. Я так сильно ударилась головой, что в глазах засверкало и поплыло.

В голове крутилась мысль: «Нельзя сдаваться. Только не сейчас». Свет угасал, но я все же была в сознании – лежала без движения, прислушивалась. Неизвестный как будто навис надо мной сбоку. Зачем? Сквозь капюшон не было видно ни зги и, что еще хуже, не слышно ни звука, кроме слабого дыхания. Мне вспомнилось, что ножи можно вытаскивать и бесшумно.

Почувствовав, что убийца собрался меня оседлать, я с силой выбросила колено. Он охнул от боли и повалится на бок. Надеясь, что засадила ему в пах, я откатилась в сторону – видимо, под куст, так как надо мной зашуршали листья. Стало слышно, как нападавший поднялся на ноги и сделал несколько неровных шагов. А потом наступила тишина. Я лежала, боясь пошевелиться, едва дыша. Тишина все не кончалась. Вскоре послышались шаги – ближе, ближе…

– Кэт! – закричал кто-то. Голос Бена!

Ко мне бежали люди – одни издалека, другие – ближе.

– Кэт! – снова позвал Бен.

Я изо всей мочи закричала сквозь кляп. Шорох в листве – и вот уже меня ощупывают, стягивают капюшон, вынимают изо рта тряпку. Рядом стоял Бен, развязывая мне руки и поддерживая, пока я давилась и кашляла, пытаясь отдышаться.

– Как там у вас, все целы? – раздался сверху чей-то властный бас. На лестнице, склонившись, как я недавно над балюстрадой, стояла темная фигура.

Бен утащил меня в тень.

Луч света скользнул по земле, по телу доктора Сандерсона и быстро отдернулся прочь. В это мгновение мне в глаза бросился светлый блик на траве. Письмо до сих пор было там – в руке у убитого.

– Боже мой! – раздалось сверху. По ступенькам забухали тяжелые шаги.

Таща Бена за собой, я метнулась к телу, стараясь не смотреть на жуткий разрез поперек горла. Рука библиотекаря остыла и уже начала коченеть. Я освободила письмо из ее пальцев. К нему был прикреплен какой-то плотный сверток.

Я кинулась собирать книги. Бен нагнулся помочь. Все бумаги, которые я затолкала в том Чемберса, лежали на месте – записки Роз, послания Гренуилла и Офелии.

– Тихо, вполголоса Бен сказал:

– Есть шанс оправдаться перед полицией. Нужно только подождать.

– Сначала я должна прочесть письмо.

– Другого случая может так скоро не представиться.

– Письмо!

Бен кивнул и взял меня за локоть, уводя в самую темноту, в то время как копы сбежали к подножию лестницы и стали шарить под деревьями. Мы, срезав путь по склону холма, вынырнули из магнолиевой рощи на тропинку, огибающую южный фасад Капитолия, и припустили бегом по дорожке в сторону Индепенденс-авеню, прячась в полумраке тени парковых старожилов – вязов, ясеней и дубов… Позади затрещала рация. Полицейские вызывали подмогу.

Неподалеку завыла сирена.

Бен бросился через улицу к Рэйберн-Хаусу, подозвал такси, и вот мы уже съезжали с Капитолийского холма и углублялись в прилегающий район. Миновав несколько кварталов, мы вышли из машины. Взяв меня под руку, Бен быстро зашагал по улице. Я попыталась понять, куда мы идем, но перед глазами все время всплывало лицо доктора Сандерсона с дырой в горле, похожей на разинутый в немом крике рот. В конце концов меня нещадно скрутило и вытошнило в чей-то палисадник.

Когда я откашлялась, Бен накинул мне на плечи свою куртку и слегка обнял.

– Жуткая смерть, – сказал он.

– Убийство! – вырвалось у меня. – Его превратили в Цезаря на ступенях сената.

– Да.

Он не стал извиняться, утешать меня и вообще больше не заговаривал о случившемся, за что я была ему очень признательна. Еще я была рада руке у себя на плече. В полутьме сумерек ощущение его тепла внушало надежду. Я заморгала, гоня жгучие слезы. Долгое время мы шли в тишине.

– А может, – я проглотила ком в горле, – может, его сделали Бассианом.

– Кем?

– Возлюбленным Лавинии. Ему перерезали горло и бросили в яму, до того как… как над ней надругаться.

Бен стиснул мое плечо.

– Он что, тебя?..

– Нет!

Хотя то место, где побывала чужая рука, до сих пор саднило.

– Куда мы идем?

– Есть у меня один план, Кэт, и если ты точно не хочешь сдаться полиции, я намерен следовать ему.

Я кивнула, и мы, прошагав еще один квартал, свернули направо. Оставив позади последние десять футов, Бен задержался перед воротами углового дома – темно-синего, в стиле королевы Анны, с башенками и фронтонами, колоннами и качелями под навесом крыльца, увитого розами. Он провел меня за руку по садовой дорожке к парадной двери. Та стояла распахнутой. Мы вошли внутрь, и Бен ее запер – звонко щелкнул замок.

В доме было темно: горела одна только китайская лампа-ваза в прихожей, но Бен, не зажигая света, потащил меня по восточным коврам, по крутой лестнице и через гостиную вывел на кухню.

– Как я понимаю, ты знаком с хозяевами?

– Они в отъезде.

Бен положил Мои книги на стол и включил свет.

– Сядь, – сказал он, и я села. – Мне нужно отойти.

Впервые с тех пор, как Бен выволок меня из кустов, наш контакт прервался, и из образовавшейся пустоты навалился такой ужас, что нельзя было вздохнуть. Я попыталась отгородиться от него: стала наблюдать за Беном.

Он, пошарив по ящикам, вытащил чистое полотенце и начал вымачивать его под краном.

Мне удалось понемногу сладить с паникой.

– А люди всегда вот так бросают свое жилье, когда оно тебе нужно?

Бен повернулся с улыбкой на губах.

– Смотря какие у нас отношения. Обычно нет. За последний час, к примеру, мне пришлось нажать на все мыслимые рычаги, чтобы это устроить.

Согнувшись над кухонным столом, я разжала кулак. Листок выскользнул из ладони, а завернутая в него вещица выпала и со стуком улеглась на столе – черная брошь с изящным цветочным мотивом. Оригинал той, которую я приколола к блузке. Интересно, там ли она еще? Я ощупала ворот.

Брошь была на месте.

Мое внимание переметнулось к бумаге, запятнанной уже побуревшей кровью. Это было письмо, датированное 1932 годом, хотя изящный почерк принадлежал более старой эпохе. Как и подпись – Офелии Гренуилл.

Одна фраза, подчеркнутая двойной линией, выделялась из общего текста.

«Мисс Бэкон была права, – писала Офелия. – Права и еще раз права».

Пол ушел у меня из-под ног. Правота Дел и и Бэкон означала, что Уильям Шекспир не писал своих пьес.

– Боже правый, – произнес кто-то. Только через миг до меня дошло, что голос – мой.