Текст книги "Шифр Шекспира"

Автор книги: Дженнифер Ли Кэррелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

Я повернулась к Бену, но его, казалось, заворожило что-то внизу. Через несколько секунд я разглядела, что именно привлекло его внимание: на дороге в полумиле от нас сверкнул лунный блик.

– Что это?

– Машина, – тихо ответил Бен, напрягшись всем телом.

Блик мелькнул снова, и я вдруг поняла, чего ему не хватало: света фар.

– Быстро внутрь! – скомандовал Бен, открывая правую дверцу.

Уговаривать меня не пришлось.

22

Даже впотьмах Бен гнал быстрее, чем я – при прожекторах. Через какое-то время склон выровнялся, и мы покатили по альпийскому лугу. Всю дорогу от поворота я просидела затылком вперед (хотя Бен не просил об этом), но так ничего и не увидела, кроме призрачных очертаний одиноких валунов и деревьев-постовых.

Дорога снова пошла под уклон. Лес поредел, а потом исчез вовсе. У подножия гор мы свернули на юг и выехали на автостраду. Каждые двадцать минут из тьмы возникала то легковушка, то пикап, с ревом устремляясь прямо на нас и в последний миг проносясь мимо, – поток негустой. Ехать между утесов чистого песчаника было сродни путешествию по дну пересохшего темного моря. Где-то к югу чернел Марианским желобом разлом Большого каньона. Следов машины, что гналась за нами в горах, видно не было.

Где-то севернее Флагстаффа я задремала. Очнулась под тряску: от съезда с ровной дороги на камни и щебень ёкнуло сердце. Бен свернул на фунтовую, и впереди замаячили низкие голые холмы с пятнами креозота и кустами опунции. Долину залил бледно-лимонный свет.

– Почти приехали, – сказал Бен.

Часы пропищали шесть.

– Рановато.

– Ну, не так уж.

Большая трасса осталась где-то далеко. Ни одной машины поблизости видно не было. Как, кстати, и зданий.

– За нами кто-нибудь ехал?

– Не заметил.

Бен затормозил и вышел. Я, дрожа и потягиваясь, вылезла следом. Мы очутились на пустой парковке перед старой оградой, какими фермеры обносят загоны для скота. На воротах висело объявление, сделанное красной краской: «Пожалуйста, дождитесь следующего тура». Бен протянул руку и отпер ворота.

Перед нами открылась широкая, уходящая вперед и направо улица. По обеим сторонам ее стояли пустые домишки, большей частью глинобитные, крытые жестью, хотя некоторые как будто были сложены из старых шпал. Под холмом улица обрывалась, упершись в кучку домиков, за которыми виднелся шпиль церквушки. Видно, кто-то взял на себя труд отгородить ее от порочных веяний главного тракта.

По ту сторону улицы и немного наискосок стояло самое высокое здание района. «Отель "Стратфорд"», – гласили вензеля на красной вывеске. Внутри горел свет. Мы переглянулись и пошли к дверям.

В вестибюле нас встретил узкий стол, дальний конец которого терялся в полумраке. Потолок был затянут миткалем. При нашем появлении наверху что-то зашуршало. Побелка, некогда оживлявшая стены гостиницы, облупилась и местами начала отваливаться вместе со штукатуркой. Повсюду стоял запах пыли и запустения.

– Сам Билли Кид когда-то драил здесь сковородки, – произнес хрипловатый голос с новоанглийским акцентом. – До того как пристрастился убивать.

Я обернулась и увидела невысокую, даже миниатюрную женщину. Ее седые волосы были аккуратно уложены, а сама она – одета в сливочного цвета костюм с бронзовыми пуговицами в форме листочков, под стать подтянутой фигуре. Даже непосвященному достаточно было бы одного взгляда на этот костюм, чтобы понять, что покупался он не в «Маркс и Спенсер». Его определенно подгоняли в каком-нибудь модном парижском, на худой конец нью-йоркском ателье под щебет модельера.

– Хотя, быть может, именно Шекспир научил его тому, что жизнь стоит мало, а смерть – и того меньше. Город, конечно. Не пьесы.

Она протянула ладонь – ладонь пожилой дамы, прожившей всю жизнь в достатке, исчерченную пухлыми синими венами, с безупречным маникюром нежно-розового цвета.

– Я – Атенаида Престон. Можете называть меня по имени. А вы – доктор Катарина Стэнли.

– Если я могу называть вас по имени, то вы можете звать меня просто Кэт.

– Сойдемся на Катарине. – Она повернулась к Бену и смерила его взглядом, с каким знаток породы осматривает выставочного призера. – А вашего друга зовут…

– Бен Перл, – сказала я.

– Добро пожаловать в Шекспир, Бенджамин Перл. Посмотрим, что я смогу припомнить из экскурсионных лекций. – Она прошла внутрь, указывая в дальний угол, где на стене виднелось темное пятно. – Некто по прозвищу Смит Бобовое Брюхо застрелил там хозяйского сына. Повздорили из-за яичницы. Мальчишка получил ее на завтрак, вдобавок к сухарю с солониной, а Бобовому Брюху и того не досталось. Несколько замечаний, отпущенных в адрес хозяйки, – и парень вскинул револьвер, но Бобовое Брюхо его опередил. Мальчишка умер с яичницей в желудке, приправленной свинцом. – Атенаида повернулась к нам, подняв ухоженную бровь, и усмехнулась: – Есть хотите?

– Нет, спасибо, – ответила я. – Нам бы только взглянуть на бумаги Гренуилла, чтобы мы вас не отвлекали.

– Я в курсе ваших достижений, Катарина. Можете считать меня своей поклонницей. Да и Максин отзывалась о вас хорошо, а это немаловажно. Однако мы практически не знакомы, а я не открываю закромов первому встречному.

Я попыталась было возразить, но Атенаида подняла руку.

– Договоримся так, Катарина Стэнли. Я задам вам три вопроса. Сумеете ответить – и я покажу все, что захотите увидеть.

«Кем она себя возомнила? Джинном из бутылки? Феей-крестной? Сфинксом? Господи, а я-то кто – приманка для психов?»

Как бы то ни было, пришлось согласиться.

– Что ж, тогда идемте. – Она вышла за дверь и направилась к шеренге развалюх в дальнем конце улицы.

Бен положил руку мне на плечо.

– Погоди, Кэт. Что, если там западня?

– Ты же сказал, что «хвоста» не было!

– Я сказал, что не заметил его.

– Если это значит «дальше я не пойду», не тяни время. Сам говорил: таков порядок вещей. А мне все-таки нужно увидеть бумаги Гренуилла. – Я отвернулась и поспешила за Атенаидой. Бен громко вздохнул и поплелся следом.

В конце улицы Атенаида обогнула какое-то длинное строение. Дома сменились зарослями мескита с проложенной в них тропинкой. Зелени становилось все больше, пейзаж – интереснее, а пыльная тропка вскоре превратилась в мощенную камнем дорожку. За одним из ее поворотов мы вдруг вышли на строгую террасу, уставленную глиняными кашпо с броскими бугенвиллеями. Два итальянских фонтана оглашали дворик тихим журчанием. Но больше всего меня поразил окружающий вид: край террасы нависал над оврагом – сухим руслом реки, на пологом берегу которой расстилалась на многие мили равнина, слегка бугристый ковер песочных, коричневых и розовых тонов, кое-где тронутый серо-зеленым. Вдали, у северного горизонта тянулась слева направо гряда невысоких холмов – один больше другого, словно какая-то исполинская тварь пыталась пробиться из-под земли в рывке за солнцем.

– Как по-вашему, где мы находимся? – спросила Атенаида, склонив голову. – Нью-Мексико – неправильный ответ.

Я обернулась и посмотрела на дом. С этой стороны он совершенно не походил на виденную нами уличную развалюху. Отсюда он казался барочным дворцом в миниатюре.

– Значит, фасад – фальшивка?

Атенаида рассмеялась:

– Да весь этот город – фальшивка. Уж вам ли не знать? Возник он под именем Ральстон – в честь президента Калифорнийского банка – и позже пришел в упадок из-за аферы с алмазными копями, которая не одного магната пустила по миру. Скандал был на всю страну, на целый свет. В тысяча восемьсот семьдесят девятом полковник Уильям Бойд купил наш городок и переименовал, чтобы точно так же выкачивать деньги из восточной публики и старателей – пусть менее масштабно, зато регулярно. Он хотел, чтобы от названия веяло классом и просвещенностью, поэтому остановился на Шекспире. Однако что-то я отвлеклась… Да, фасад поддельный. Впрочем, остальные здания Стратфорд-авеню вполне настоящие, если под этим понимать их изначальную принадлежность нашему фальшивому городишке.

– Зачем покупать то, что считаешь фальшивым? – спросил Бен.

– Мои родители были художниками по костюмам в золотой век Голливуда. Они одевали великих кинозвезд, а я смотрела. Бетт Дэвис однажды сказала мне, что все великое пропитано фальшью. – Она раскинула руки. – Обожаю фальшивки!

Я пустила их болтовню мимо ушей и сосредоточилась на доме. Его стены были сложены из гладко отесанных камней, а высокие окна, казалось, обозревали равнину. На крутом скате крыши выдавались три фронтона с фестончатыми краями. С каждого торца высились башни с медными, позеленевшими от патины куполами. Посередине торчал шпиль, показавшийся мне поначалу верхушкой часовни. Он был многоярусным, словно свадебный торт, с причудливым чередованием балюстрад, поясов и лепнины, а увенчивался иглой. У подножия башни виднелся арочный проход, ведущий во внутренний двор, по обе стороны которого стояли статуи Нептуна, потрясающего трезубцем, и Меркурия в крылатых сандалиях.

Я закрыла глаза.

– Знакомое место.

– Допускаю, – сказала Атенаида.

– Ты здесь бывала? – спросил Бен.

– Нет, – ответила за меня Атенаида. – Но ставлю полцарства, что она видела оригинал.

Я открыла глаза.

– Эльсинор.

Она улыбнулась:

– Вернее, замок Кронборг из Хельсингера, что у Эрезунда. – Она округляла и обжимала гласные, как урожденная скандинавка.

– Это в Дании, – объяснила я Бену.

– На родине Гамлета, – добавила Атенаида. Она прошла во двор, а я – следом за ней.

– Вы построили копию Эльсинора в пустыне Нью-Мексико? – От удивления мой голос «дал петуха».

Атенаида задержалась у резных дверей, распахнутых настежь, и хмыкнула:

– Копию? Куда там… Так, символ признательности.

– Но зачем?

– Оригинал датчане не продали бы. – Она поманила внутрь. – После вас.

Бен снова поймал меня за руку, но я выхватила ее и шагнула за порог.

Мы очутились в длинной галерее с мраморным полом в виде шахматной доски. С одной стороны на чисто-белой стене висели необъятные полотна как будто старых мастеров в расцвет творчества; со второй тянулось стеклянное кружево высоких решетчатых окон.

– Прямо вперед и направо, – распорядилась Атенаида. – Стоп.

Я обернулась. Она стояла перед тяжелыми дверями, скрестив на груди руки.

– Один вопрос прошли, осталось еще два. Зачем вам так срочно понадобились личные вещи Джереми Гренуилла из Томбстона? Ради них вы ехали семьсот миль по темноте, да с такой скоростью, которую не простил бы ни один патруль.

Что мне надо было ответить? Потому, что так хотела Роз, а мы продолжаем ее дело? Я откашлялась.

– Я интересуюсь Гамлетами, а он когда-то играл Гамлета на спор.

– Ответ приемлемый, хотя и не совсем искренний. Гамлет – и моя страсть. Это первая из причин, по которой приобреталась коллекция Гренуилла. Конечно, сейчас она интересует нас в другой связи, но для ответа сойдет и Гамлет. – Она широким жестом распахнула двери. – Добро пожаловать в большой зал.

Большой – было не то слово, даже для дворца. В основании его лежал гигантский квадрат, поделенный массивной аркой с зубчатым краем-галуном. Вверху, у самых стропил, по периметру шел ряд арок поменьше, ограждающих галерею.

Сверху лился золотой свет почти медовой густоты. На уровне пола в стенах были пробиты добавочные окна, узкие, как бойницы, из-за чего гобелены с дамами и единорогами в простенках купались в полутьме.

– Это уже не Эльсинор, – сказала я.

– Точно.

По полированному деревянному полу были рассыпаны веточки лаванды и розмарина, которые при каждом шаге испускали аромат.

Атенаида остановилась, глядя на стену справа от меня. Я присмотрелась – над огромным камином, куда поместилась бы и секвойя, висела картина, мерцающая в необыкновенном свете золотым и зеленым. Изображала она девушку в парчовом платье, плывущую вверх лицом по реке в окружении цветов, – Офелию перед смертью, какой представил ее себе сэр Джон Эверетт Миллес.

Копия была безупречна до последнего мазка (в отличие от простых репродукций ее писали маслом), включая золоченую раму причудливой формы. Так безупречна, что я на миг решила, будто Атенаиде удалось заполучить оригинал.

– Мне всегда нравилась эта картина.

Я озадаченно шагнула вперед. Мне тоже! Она – я всегда думала о полотне как о самой Офелии – одно из величайших творений прерафаэлитов, но место ей в галерее Тейт. Я знала это наверняка. С тех пор как меня приняли в «Глобус», я часто ходила туда ее навещать – брела по тенистой набережной, забегала в длинный зал цвета сумеречных роз, где она принимала поклонников по соседству с портретами дам в голубых платьях ослепительной красоты. Сама Офелия казалась на удивление бесцветной, почти полупрозрачной, но мир, по которому она плыла, сиял яркой, непокорной зеленью.

Где-то сбоку скрипнула дверь. Я озадаченно обернулась. Других дверей в зале как будто не было. Но вот гобелен качнулся, и из-за него вышла крупная черноволосая женщина с подносом в руках. На подносе стояли серебряный кофейники чашки.

– А-а, Грасиэла, – произнесла Атенаида. – С угощением.

Грасиэла протопала через зал и водрузила поднос на стол. Обернувшись, она вытянула правую руку в мою сторону. Из ее кулака детской игрушкой торчал маленький курносый пистолет.

Я захлопала глазами. Бен тоже достал оружие, но прицелился не в Грасиэлу: его ствол был направлен прямиком в грудь Атенаиды.

– Бросьте пистолет, мистер Перл, – сказала она.

Бен не шевельнулся.

– Тестостерон, – вздохнула Атенаида, – такой скучный гормон. Не то что эстроген – нипочем не угадаешь, чего от него ждать. Боюсь, мой «глок» может выстрелить Катарине в почку.

Бен, кривясь от отвращения, медленно нагнулся и поло жил пистолет на пол.

– Спасибо, – сказала Атенаида.

Грасиэла подобрала наше оружие. Тут-то хозяйка и задала нам последний вопрос:

– Это вы убили Максин Том?

23

На меня волнами накатывала дурнота.

Что мы сделали?

Нет, не может быть. Максин быстро ушла из библиотеки, чтобы почитать сыну книжку перед сном. К тому времени как я отошла от театра, окна уже погасли.

У меня перехватило дух. Ведь убийца все время был там! Я чувствовала его взгляд, слышала, как он вытаскивал нож! Выходит, я привела его к Максин, а сама просто ушла, а он тем временем захватил ее?

– Это вы убили Максин, Катарина?

– Нет. – Мой голос прозвучал глухо.

Я ни словом не предупредила ее. Даже не намекнула об опасности.

– Что произошло?

– «Так длиться не могло, – ответила Атенаида, – и одеянья, тяжело упившись, несчастную от звуков увлекли в трясину смерти…» [25]25
  «Гамлет». Пер. М. Лозинского.


[Закрыть]Какие-то театралы, возвращаясь, нашли ее в архивном пруду. Она была похожа на русалку – волосы колыхались, юбка вздулась колоколом. Ее утопили.

«Превратили в Офелию». Меня начинало трясти.

– Я разбила этот сад из уважения к Миллесу, – произнесла Атенаида, – а не убийцам на потребу.

Высокий берег речушки с картины, поросший камышом и мохом, белые звездочки водных цветов, даже старая ива в углу – все удивительно напоминало архивный пруд. «Максин. Блестящая, непокорная Максин». У меня вырвался долгий судорожный вздох. Я пыталась собраться для ответа.

– Убийца мог приехать туда вслед за мной. Я знала это, но не предупредила ее. Так что она погибла из-за меня. Но я не убивала.

Атенаида развернулась ко мне лицом. Затем она медленно кивнула и опустила пистолет.

– Я так и думала. Но мне нужно было удостовериться. Знаю, ты простишь мои методы.

– Вам тоже может угрожать опасность. По меньшей мере часть пути сюда мы проехали со слежкой.

Тут вклинился Бен:

– Откуда вы узнали об убийстве?

– От полицейского подразделения Седар-Сити. Я была последней, кому Максин звонила.

– Вы сказали им о нашем приезде?

Ее взгляд ненадолго задержался на Бене.

– Их интересы не всегда совпадают с моими. Хотя, подозреваю, в скором времени они нанесут мне визит. Этого тоже не следует упускать из виду. – Она сдержанно кивнула Грасиэле: – Спасибо, ты свободна.

Грасиэла, неодобрительно поджав губы, выложила пистолет Бена на поднос и унесла с собой.

– Ваше оружие будет возвращено, мистер Перл, когда вы соберетесь уходить, – сказала Атенаида и повернулась ко мне: – Бумаги Гренуилла как-то со всем этим связаны. Их искала Розалинда Говард – теперь ее нет. Потом за ними являетесь вы, и Максин умирает. Почему?

Мне нечего было предложить в ответ, кроме правды. Я с силой стиснула томик Чемберса.

– Вам слово «Карденио» о чем-нибудь говорит?

– Потерянная пьеса? – На ее переносице дрогнула жилка.

– Прошу, Атенаида, позвольте мне взглянуть на бумаги Гренуилла.

– Карденио, – повторила она, перекатывая слоги во рту, словно пробуя. Потом вдруг прошла к одной из боковых витрин и набрала код.

От стены отделился биометрический сканер. Атенаида приложила к нему палец. Раздался щелчок, и витрина, дохнув музейным холодком, откинулась на петлях. Атенаида вынула из тайника тонкую голубую папку и отнесла на широкий квадратный стол в центре зала.

– Полагаю, раз уж вы знаете о Гамлете, то прочли все архивные материалы о Гренуилле?

Я кивнула.

– Когда он выехал из Томбстона, то оставил у себя только смену одежды и несколько книг. Никаких бумаг среди них не было.

– Что, совсем?

– По крайней мере известных ему. После отъезда на имя Гренуилла пришло письмо, и хозяйка дома его сохранила. Ее называли Блонд-Мари, иначе – Золотой Доллар. Миссис Хименес она приходится прапрабабкой, хотя та старается не афишировать, каким ремеслом занималась ее прародительница. Блонд-Мари так и не открыла письма. – Атенаида вытащила старый конверт, надписанный поблекшими лиловыми чернилами, с британской печатью и маркой лондонского почтамта. Верх конверта был надорван.

– А говорите, его не открывали.

– Да, до прошлой недели, – ответила Атенаида. – Это сделала наша общая знакомая. – Она вытащила пару архивных перчаток.

Я подняла глаза.

– То есть Роз?

– Если этим мушиным жужжанием вы обозначаете профессора Розалинду Говард, тогда – да. – Атенаида извлекла лист кремовой бумаги и бережно его развернула. – Она обещала Хименесам уйму денег за это письмо, а потом исчезла, сказав, что Гарвард будет рад его приобрести. Хименесы не поверили. Когда три дня спустя я появилась у них с чековой книжкой в руке, они решили, что ждали достаточно.

Она отступила на шаг и поманила меня к столу.

– Прочтите его, будьте добры. Вслух.

Почерк был изящным и воздушным, словно паутина.

– Писала женщина, – сказала я, поднимая глаза.

Бен тоже придвинулся к столу. Атенаида кивнула, и я начала читать:

«20 мая 1881 г.

«Савой», Лондон

Дражайший Джем…»

Я осеклась. «Джем» – старое английское сокращение от «Джереми». Дамы викторианской эпохи могли называть детским прозвищем, да еще в таких теплых выражениях, только мужей, братьев или сыновей.

«Теперь, когда день нашей встречи уже недалек, меня все чаще объемлет волнение, словно изысканная лиана-душитель далекого Конго…»

Метафора была проникнута потаенной, вкрадчивой викторианской чувственностью. Стало быть, Джем не мог быть ни сыном, ни братом. Муж?

« Как ты велел, я отправилась в Лондон – разузнать о возможных сношениях между семействами Говардов и Сомерсетов. Полагаю, ты, подобно мне, сочтешь результаты поисков весьма интригующими. К несчастью, обнаружилось немало подробностей самого постыдного свойства. Я дерзну описать их с мужской откровенностью, только чтобы сообщить факты, и надеюсь, ты воспримешь мои строки именно в таком ключе.

Поначалу я предположила, что Сомерсет – графство, однако это привело меня лишь на плато Отчаяния, голое, как ледяные пустыни Арктики. Подсказка библиотекаря отослала меня к «Дебретту» и спискам пэров.

Итак, я узнала, что во времена короля Якова существовал граф Сомерсет, а его фамилия была Карр, – одно это совпадение разожгло мое любопытство».

– Карр, – пробормотала Атенаида. – Карденио. – Она посмотрела на меня круглыми глазами. – И в самом деле, прелюбопытно.

Я продолжила чтение. От многочисленных подчеркиваний текст выглядел неуместно фривольным.

«Более того – что бы ты думал? Графиня оказалась урожденной Говард! Бедняжку звали Франсес; она доводилась сестрой последнему, но не менее важному в этой цепи человеку – Теофилу, лорду Говарду де Вальдену, которому посвящен первый англоязычный перевод «Дон Кихота».

– Кихота, – эхом отозвался Бен. – Это правда?

Я кивнула, забегая вперед и подытоживая прочтенное. История Франсес Говард и графа Сомерсета оказалась действительно гадкой, и та, что писала «Джему», в целом с выводами не ошиблась.

Франсес Говард была светловолосой красавицей, взлелеянной одним из чванливейших и тщеславнейших семейств в истории Англии. Когда Роберт Карр начал за ней ухаживать, она уже прожила шесть лет в браке с графом Эссексом. Карр тоже был красив и светловолос, но, как обедневший шотландский помещик, ничего собой не представлял, пока не привлек внимание короля, упав с лошади и сломав ногу. Король тут же влюбился и стал осыпать Карра титулами и богатствами, пестуя его, как дама пестует любимую болонку.

– Так что случилось, когда король узнал о его увлечении графиней? – спросил Бен.

– К женщинам он не ревновал, – ответила я. – На самом деле король Яков даже поощрял женитьбу своих фаворитов. Поэтому когда он узнал, что Карр неравнодушен к Франсес, то решил во что бы то ни стало угодить любимцу. Угода обошлась в аннуляцию первого брака Франсес – на этом настояли она и ее семья. Король подмазал следственную комиссию; не обошлось и без шантажа. Как только брак был официально расторгнут, Яков возвысил Карра из простых виконтов в графа Сомерсета, чтобы Франсес не потеряла в статусе. Свадьбу сыграли с размахом, достойным монархов, а на следующее утро, – добавила я (о чем автор письма умолчала), – король, по слухам, присоединился к новобрачным в постели.

– Другие могли бы у него поучиться, – заметил Бен. – Только подумай, насколько было бы проще, если б Генрих Восьмой выдал Анну Болейн замуж и устраивал бы групповушку, когда вздумается.

– Генриху был нужен наследник, – урезонила Атенаида, – в отличие от Якова.

– Королю повезло, что Франсес не видела в нем соперника, – сказала я. – Как и Эссексу. Карр, к тому времени граф Сомерсет, завел еще одного любовника, который хотел или пытался «перетянуть одеяло на себя». Франсес добилась того, чтобы его заточили в Тауэр, и якобы из сострадания послала ему корзинку кренделей с корицей…

– «Королева Червей напекла кренделей», – поддразнил Бен.

– …подмешав в них яд. Бедняга в мучениях скончался. Франсес созналась в убийстве перед палатой лордов, а Сомерсет заявил, что невиновен, но ему не поверили. Обоих приговорили к смерти, однако король заменил казнь пожизненным заключением. По тем временам скандал вышел необычайный.

– Добрая старая Англия, – произнес Бен. – И об этих-то людях Гренуилл просил навести справки? Они тоже имеют какое-то отношение к Шекспиру?

– Мне об этом неизвестно. Зато они имеют отношение к «Дон Кихоту», а значит, и к истории Карденио. Поэтому…

– Дочитайте письмо, – сказала Атенаида.

–  «В нашем случае – думаю, ты со мной согласишься, – наиболее многообещающе выглядит треугольник Франсес – Карр – Эссекс».

Атенаида тронула меня за руку:

– А «Карденио» тоже построен на треугольнике?

Я нехотя встретилась с ней глазами.

– Да.

– В таком случае разве не очевидно, что «Карденио», вероятно, бросал тень на Карра, графа Сомерсета, и его отношения с графиней и Эссексом?

– Нет! – Вышло грубее, чем хотелось. Я набрала воздуха в грудь и стала объясняться: – Если Карр ходил у короля в любимчиках и кто-то рискнул бы состряпать на него пасквиль в виде пьесы, имя Карденио он выбрал бы в последнюю очередь. Намек был бы очевиден, а это опасно.

– Думаете, Шекспир сторонился опасностей?

– Любой здравомыслящий человек побоялся бы злить короля, учитывая нравы эпохи, – возразила я. – Однако основной недочет этой версии в том, что не все треугольники одинаковы. В пьесе Карденио – первая, настоящая любовь героини, а его противник – подлец и предатель. История, наоборот, сделала первого мужа Франсес Говард «собакой на сене»: любить ее он не мог из-за импотенции, отпускать не хотел. Карр оказался тем самым спасителем, который избавил ее от брачных уз, больше похожих на кандалы.

– Эссекс был импотентом? – переспросил Бен.

– Кто его знает? Впрочем, граф, глава рода Говардов – не то дядя, не то двоюродный дед Франсес (вечно в них путаюсь) – называл Эссекса «господин мерин».

Атенаида прищурилась.

– Вы явились с расчетом выяснить что-нибудь о «Карденио» и получили готовую теорию. Зачем так поспешно ее отвергать?

– Не о «Карденио».

Атенаида перевела взгляд с меня на Бена и обратно.

– Не поняла.

Я чувствовала, как от Бена прямо-таки веет неодобрением, но сейчас поддержка Атенаиды была нужнее.

– Мы приехали не за информацией. – При этих словах у нее между бровей пролегла морщинка. – Мы приехали за самой пьесой. Гренуилл утверждал, что нашел экземпляр рукописи.

После нескольких секунд оторопи Атенаида подалась вперед, опершись ладонями о столешницу:

– И вы думаете, что сможете отыскать его?

Ее алчность была почти осязаемой.

– Роз думала, что сможет.

– Как?

– Не знаю. Но история Говардов ей в этом едва ли помогла бы. Я почти уверена, что она не имеет отношения к делу – недаром Гренуилл стал разбираться в ней уже после того, как нашел пьесу.

Атенаида задумалась, склонив голову, а затем отошла от стола.

– Дочитайте письмо.

–  «Я отчасти горжусь, что мне удалось размотать первый клубок связей. По крайней мере это немного притупляет досаду от того, что со вторым я не справилась совершенно – так и не сумела выяснить, могли ли существовать узы родства между Графом и Бардом. Мне бы очень хотелось услышать, что заставило тебя это предположить».

«Аналогично», – подумала я.

– Значит, Гренуилл считал, что они были родственниками? – спросил Бен. – Шекспир и отравители Говарды?

– Это не все, – ответила я, пробегая глазами остаток письма. – Он, видимо, предполагал еще и участие некоего священника. Католического.

– Опасное дело, верно? – спросил Бен.

Я кивнула:

– За их укрывательство можно было лишиться головы, земель, всего, чем ты владел, даже наследства детей. А тех, кого подозревали в сговоре с иезуитами, вешали, потрошили, четвертовали как государственных изменников – считалось, что они злоумышляют против королевы. И все-таки здесь, в письме, сказано, что священник скорее имел место, нежели Говарды.

Бен заглянул мне через плечо:

– А откуда мы знаем, что этот Гренуилл не съехал с катушек?

– Ему удалось убедить профессора Чайлда. Вот послушай: «Наверное, профессор Чайлд поможет тебе во всем разобраться. Должна признать, его решимость посетить тебя меня удивила, хотя и порадовала. Верно, он не пошел бы на такие издержки, не будучи уверен, что твоя находка подлинна».

Итак, профессор – отнюдь не энтузиаст-путешественник – собрался лично отправиться в Томбстон. Из Массачусетса. Учитывая, в каком году это происходило, речь шла не о загородной прогулке.

Я наскоро проглядела последние строки, но ничего важного не нашла – одну незначительную болтовню. Заканчивал ось письмо цитатой из Шекспира, подчеркнутой двойной линией:

«Все пути приводят к встрече – это знает стар и млад [26]26
  Использован отрывок из пьесы «Двенадцатая ночь или, Что угодно». Пер. М. Лозинского


[Закрыть].

Пиши; твои письма для меня – ценнейший из кладов, который я буду беречь до конца дней.

Офелия Фэйрер Гренуилл».

«Офелия», – подумала я с болью в сердце.

– Что-то нынче Офелии плодятся, как кролики, – заметил Бен.

– Только не эта, – сказала Атенаида. – Бедняжка. Так и не дождалась своего любимого.

– Мужа, – поправил Бен. – Она подписалась его фамилией.

– Главное, она хранила его письма, – сказала я. – А это кое-что значит. След к Джереми Гренуиллу ведет через Офелию.

– Значит, ее нужно найти, – сказала Атенаида.

– И письма, – добавила я.

– Думаешь, они еще целы? – спросил Бен.

– Наверняка так думала Роз.

Он пощупал конверт.

– Британия… и марки тут ни при чем, – сказал он. – Она – в грамматике, в самом тоне, с каким это написано. Каждая буква ею дышит.

– Да, но отправили его из «Савоя», – размышляла я вслух, – а значит, Офелия была провинциалкой. Деньги у нее были, а знакомые – нет, иначе она остановилась бы у кого-нибудь погостить. – Я покачала головой. Пока негусто.

– Там постскриптум на обороте, – сказала Атенаида.

Я перевернула письмо. Офелия наскоро добавила две строчки – видно, уже после того, как заклеила конверт перед отправкой:

«Я только что получила разрешение от семейства Бэконов из Коннектикута. Они позволят мне посмотреть бумаги мисс Бэкон, когда я буду там проездом! Напиши мне, что именно я должна буду искать».

Атенаида смотрела на своего Миллеса над камином и загадочно улыбалась.

– Полагаю, мы обе поняли, о какой мисс Бэкон идет речь.

Бен озадаченно переводил взгляд с нее на меня.

– Что это за мисс Бэкон?

– Делия Бэкон, – ответила я, роняя лицо в ладони. – Ученая-шекспировед девятнадцатого века, которую довела до безумия одна навязчивая идея.

– Какая идея?

Вместо меня ответила Атенаида. Она оторвала взгляд от картины и задержала на мне.

– Что Уильям Шекспир из Стратфорда не был автором пьес, подписанных его именем.

Все надолго умолкли.

– Это просто смешно, – хмыкнул Бен, но, увидев, что никто его не поддержал, спросил: – Разве нет?

– Нет, не смешно, – тихо ответила я. – Делия Бэкон была очень талантлива. В эпоху, когда незамужние женщины определенных слоев общества могли рассчитывать только на должность гувернантки, она выбилась в ученые. Зарабатывала выездными лекциями по истории и литературе в Нью-Йорке и Новой Англии, при полном аншлаге. При этом главной ее страстью был Шекспир, и ради него, ради изучения его пьес она не пожалела даже своей выстраданной карьеры.

Я не могла спокойно сидеть, рассказывая о ней, поэтому встала и пошла в обход комнаты, проводя рукой по гобеленам и оставляя их колыхаться за спиной.

– Делии якобы удалось выявить скрытую философию, связующую все шекспировские труды. Пытаясь ее ухватить, она все больше приходила к мысли, что человек из Стратфорда не мог создать что-либо столь совершенное. Она отправилась в Англию, где прожила десять лет в тесной сырой квартирке – писала книгу, которая доказала бы ее теорию.

Я остановилась, глядя, как по вышитым цветам пробегает рябь, а гончие и скакуны, лани и единороги несутся по затканному полю.

– Когда ее труд наконец вышел, она не услышала аплодисментов. Сначала было молчание, потом посыпались насмешки.

За арочным окном занялось нью-мексиканское утро, пролившись мне под ноги пятном яркого солнца.

– Напряжение сказалось на ее рассудке. Делию отправили в лечебницу, а через два года она скончалась – уже в сумасшедшем доме, лишенная права читать или слушать своего любимого Шекспира. Брат, который ее навещал, запретил произносить при ней это имя.

– Верно, совсем не смешно, – сказал Бен. – Беру свои слова назад. Тут трагедия.