Текст книги "Как поцеловать своего угрюмого босса (ЛП)"

Автор книги: Дженни Проктор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

– Почти час, наверное, – говорит Перри, глянув на меня. – Хочешь посмотреть?

– Учитывая, что ты сообщил мне, сколько полотенцедержателей висит на втором этаже, я подумала, вдруг потом будет тест. Может, если я не посмотрю всё лично, у меня не будет шансов сдать?

Глаза Перри расширяются, и нахмуривается он ещё сильнее.

– Нет-нет, никакого…

Я дотрагиваюсь до его руки.

– Перри, я шучу. Я бы с удовольствием посмотрела ферму, если у нас есть на это время.

Он бросает взгляд на мои пальцы, лежащие у него на руке – чуть ниже подвернутого рукава фланелевой рубашки.

Я тут же отдёргиваю руку и сжимаю её в кулак. Он это тоже почувствовал? Этот лёгкий разряд тока?

Уголок его рта едва подёргивается, словно он вот-вот улыбнётся, но он сжимает губы, будто сдерживается.

– Тогда держись крепче. Будем забираться на холмы.

Глава 9

Лайла

Прошло всего несколько минут, и мы уже объехали все открытые для публики части фермы Стоунбрук. Огромное поле, где проходит фестиваль. Ресторан. Сам фермерский дом. Я изо всех сил стараюсь слушать то, что рассказывает Перри, но, если честно, лучший вид на этой ферме находится прямо рядом со мной, и сосредоточиться на чём-то ещё довольно сложно.

В конце длинной дороги, обсаженной кленами, мы наконец пересекаем границу участка, где я никогда раньше не была. Огромный амбар справа – в нём, как объясняет Перри, живут козы. Слева – загон с курами и второй амбар, поменьше, но выкрашен в те же цвета. Мы медленно проезжаем мимо кур, Перри машет нескольким работникам, занятым неподалёку. Когда мы подъезжаем ко второму зданию, Перри притормаживает и указывает на загон, ведущий внутрь. Из него к забору неторопливо подходит самая большая свинья из всех, что я когда-либо видела, и прижимает свой огромный пятачок к ограде.

– Бабочка, – хмуро говорит Перри. – Мы с ней не ладим.

– Ты не ладишь со свиньёй?

Он бросает на меня взгляд.

– Она не просто свинья. Она умная. Хитрая. Коварная.

Я сжимаю губы, чтобы не рассмеяться.

– Коварная? Свинья?

– Поверь мне. Она злее, чем кажется.

Мы наблюдаем, как один из работников фермы подходит и начинает чесать Бабочку за ушами. Та довольно наваливается на изгородь, словно обожает, когда её балуют.

– Да уж. Прямо угроза общественному порядку, – говорю я.

Перри только хмыкает, а я сдерживаю смех. Мне очень хочется услышать историю, стоящую за его неприязнью к этой свинье, и я уже почти спрашиваю, но тут мы резко поворачиваем на узкую дорожку мимо амбара и начинаем подниматься в холмы к яблоневому саду. И тут я уже забываю обо всём. Чем выше мы поднимаемся, тем шире раскрывается мой рот. Ферма и так была красивой, но здесь, вдали от всей суеты, она просто волшебная. За яблонями с обеих сторон раскинулись горы, уходящие вдаль и растворяющиеся в голубой дымке неба.

На вершине хребта Перри останавливает Gator. Я наклоняюсь вперёд, вдыхая это великолепие – осенние краски сверкают под солнцем. И только потом, когда поворачиваю голову, замечаю, что Перри смотрит вовсе не на горы, не на деревья, а на меня.

Смотрит по-настоящему. Так, что дыхание замирает, а сердце подпрыгивает в груди.

Я сглатываю.

– Здесь невероятно красиво.

Перри кивает, наконец отводя взгляд к горизонту.

– Мне никогда не надоедает.

– Ты всегда знал, что будешь здесь работать? С детства?

Он качает головой.

– Сначала – нет. Я даже не думал об этом. Получил MBA (*MBA (Master of Business Administration) – это степень магистра делового администрирования, которую получают после обучения в бизнес-школе по программам управления, финансов, маркетинга и предпринимательства.), занимался консалтингом. – Он проводит рукой по лицу. – Но когда у отца случился инсульт, ему нужен был кто-то, кто вернётся, и я остался.

– И ты считаешь, что это было к лучшему? – спрашиваю я, стараясь не перегнуть палку.

На его лице появляется спокойствие, и он уверенно кивает.

– Я и так собирался вернуться. Инсульт отца просто ускорил процесс. Это моё место, – говорит он просто, и я верю ему. А главное – видно, что он сам в это верит.

– Какая это редкость – знать, где твоё место, – говорю я. – Принадлежать какому-то месту, ощущать это… Я даже представить не могу. – Меня заполняет странная тоска, до кончиков пальцев. У меня, конечно, было детство и был дом, но что-то вот такое? Земля, корни, постоянство… Я никогда такого не знала. И вдруг захотелось. Для себя. Для Джека.

Мы снова трогаемся с места, и я откидываюсь в кресле, плечом невольно касаясь Перри. Я сдерживаю порыв отстраниться – интересно, что он сделает.

Он тоже не отстраняется. Более того, кажется, даже чуть ближе наклоняется.

– А ты? – спрашивает он, пока я стараюсь справиться с этим бешеным сердцебиением. Я вообще разучилась ощущать что-то вот такое. – Где твоё место?

– У меня? – Я пожимаю плечами. – Там, где Джек.

– Родные есть ещё где-то?

– Бабушка и дедушка живут в Хендерсонвилле, в доме престарелых. Они меня вырастили. Маму я не знала, а с отцом мы не особенно близки.

– Так что у Джека правда никого нет, кто мог бы пойти с ним на это мероприятие для отцов и сыновей?

Мне приятно, что Перри просто ведёт разговор дальше. Многие тут же начинают охать и сожалеть о моей полусиротской судьбе. А мне это не нужно. У меня было счастливое детство – благодаря бабушке Джун и дедушке Джеймисону. У меня всегда были любовь и безопасность, а это, скажу прямо, больше, чем есть у многих.

– Я попросила другого дедушку, отца Тревора, приехать и пойти с ним. Надеюсь, получится.

В воздухе повисает немой вопрос. Тот, что всегда возникает, когда люди слышат имя Тревора, но не знают, что с ним случилось. Как он умер?

Я не виню тех, кому хочется знать. Это естественно – человеческое любопытство, чаще всего рождаемое желанием оградить себя и близких от такого же несчастья. Но правда в том, что такие вопросы – не всегда то, что нужно тем, кто пережил потерю.

Иногда мне хочется рассказать, как умер Тревор.

А иногда совсем нет.

Перри не спрашивает. Вместо этого он указывает на узкую тропу, круто поднимающуюся вверх и теряющуюся среди деревьев.

– Там тропинка. Ведёт к лучшему виду на всей территории. Идти минут десять, если не против немного пройтись.

Это не выглядит как уход от темы. Его предложение прогуляться скорее звучит как приглашение: я не настаиваю, но выбор за тобой. Говорить или не говорить. Идти или не идти.

Я хочу идти. И говорить.

Я хочу рассказать ему всё.

И эта мысль пугает меня куда больше, чем бабочки в животе или бешеный пульс.

– Немного пройтись звучит прекрасно.

Он кивает и глушит мотор.

– Ну что ж. Пошли.

Я выбираюсь из Гатора вслед за Перри и бросаю взгляд на часы. С такими темпами мы едва успеем приступить к работе, как уже придётся прощаться. Хотя я не жалуюсь. Ну кто бы стал жаловаться на то, что проводит время в таком прекрасном месте – и с таким прекрасным человеком, как Перри?

Подъём крутой и каменистый, говорить особо не получается – слишком нужно сосредоточиться, чтобы не шлёпнуться лицом вниз. Но молчание – лёгкое и комфортное, и это приятно. Мне кажется, Перри из тех, кто любит тишину и уединение. И я это уважаю. Сейчас – точно уважаю. Я никогда не боялась тишины, но с моей природной общительностью мне пришлось научиться любить одиночество.

Когда мы подходим к небольшой поляне, Перри оборачивается и протягивает мне руку, чтобы помочь перебраться через последний валун на тропе. Как только я устойчиво становлюсь на ноги, он слегка сжимает мои пальцы, прежде чем отпустить. Я настолько сосредоточена на том, чтобы понять, что означал этот жест, что сначала даже не замечаю, какой открывается вид – а он, как ни странно, ещё лучше, чем внизу.

– Серьёзно? – спрашиваю я, глядя на Перри. – Это место и правда существует?

И вот оно. Его улыбка. Настоящая, широкая, искренняя и такая же сногсшибательная, как я себе и представляла. В этой улыбке – гордость. Благодарность. Признательность.

Глаза Перри прищуриваются.

– Почему ты так на меня смотришь?

– Потому что видно, как ты любишь это место, – отвечаю я. – И потому что у тебя потрясающая улыбка. – Я прикусываю губу, надеясь, что не перегнула палку. Хотя, конечно, перегнула. Я всегда говорю больше, чем нужно. Но знаешь что? Это я. А Перри может принять или пройти мимо.

Он стирает ладонью улыбку с лица, но тепло в его взгляде остаётся.

– Мы называли это место «карнизом», когда были детьми. И до сих пор так называем. У меня с ним много счастливых воспоминаний. Беседы с братьями. – Его голова чуть наклоняется. – Первый поцелуй. Первое пиво.

У меня поднимаются брови, и он снова улыбается, поднимая руку.

– Не в одну и ту же ночь.

– Хорошо знать, что в момент первого поцелуя ты был в ясном уме, – смеюсь я. Но, если честно, нам срочно нужно сменить тему. Мысли о том, как Перри целует кого-то, сбивают мне дыхание.

Мы стоим рядом, плечи почти соприкасаются, и, клянусь, несмотря на ясное небо со всех сторон, можно подумать, что прямо над нами грозовая туча – настолько воздух вокруг натянутый, наполненный электричеством. Хочется поддаться этому ощущению… и одновременно сбежать.

Я отвыкла от этого. От чувств. Вообще от любых.

– Тревор был лётчиком-истребителем в ВМС, – вдруг выпаливаю я, глядя на Перри. – Точнее, только готовился стать им.

В его взгляде – только тепло и понимание.

– Это была учебная миссия. Что-то пошло не так с катапультным сиденьем… и он не выжил.

Долгая пауза. А потом.

– Мне очень жаль, Лайла, – тихо говорит Перри.

С годами говорить об этом стало легче. Проще воспринимать случившееся как трагедию в прошлом, которая больше не обязана определять моё настоящее.

А вот справляться с чувством вины, которое приходит всякий раз, когда я думаю не столько о его гибели, сколько о нашем браке, – с этим я всё ещё работаю. Мой психотерапевт говорила, что вина может возвращаться, когда я начну думать о новых отношениях. О возможности снова быть счастливой.

Я всё ещё смотрю на Перри, и в голове всплывают её слова: Ты заслуживаешь счастья, Лайла. Иметь желание быть счастливой – это нормально.

Я глубоко вдыхаю. Я могу. Я могу впустить в себя радость.

Я киваю и дарю Перри лёгкую улыбку.

– Спасибо. Он действительно был хорош в своём деле. А после его смерти ВМС поменяли протоколы, так что хоть что-то полезное из этого вышло.

– Это слабое утешение.

Да. Это и правда не утешает. Ни капли. Но факт – удобнее проговаривать, чем признаться в том, что, если бы Тревор не погиб во время учений в Калифорнии, я бы, скорее всего, подала на развод, как только он вернулся бы домой.

– Да, не утешение, – соглашаюсь я. – Но я рада, что благодаря его гибели кто-то другой, возможно, останется жив. Я учу Джека, что служение его отца Родине продолжилось даже после смерти.

– Всё равно это тяжело. Особенно для такого маленького мальчика, – говорит Перри.

Я прикладываю ладонь к животу, ощущая, как поднимается и опускается грудь от дыхания. Время свернуть с этой темы. Потому что если я сейчас начну говорить о Джеке – я точно заплачу.

Я качаю головой и натягиваю улыбку.

– Ну что, куда дальше?

Обычно, когда я вот так резко разворачиваю разговор, достаточно уже про моего умершего мужа, спасибо, на лицах людей появляется знакомое мне до боли выражение. Эти печальные взгляды, руки у груди, пальцы у рта, потупленные глаза. Иногда они значат мне так жаль, а иногда – как хорошо, что это не со мной. И граница между этими двумя эмоциями бывает очень тонкой.

Искреннее сочувствие я всегда принимаю с благодарностью.

Сожаление, жалость или когда кто-то начинает делать мою боль частью своей истории – нет.

К счастью, выражение у Перри простое, искреннее. Только понимание.

– А дальше – работа, – говорит он, и я немного выдыхаю.

Работа – звучит хорошо. Работа – это именно то, что мне сейчас нужно.

– Ты веди, я за тобой, – отвечаю я.

И иду.

Мы обходим весь северный участок, я с планшетом в руках, делаю заметки, пока Перри шаг за шагом расписывает планировку фестиваля: рулетка, флажки, измерения расстояний между зонами. Торговые палатки. Фудкорты. Фудтраки. Будки для продажи билетов на сенную повозку и мини-зоопарк. Нужно учесть тысячу мелочей: потоки людей, доступ к туалетам, длину очередей к еде и как это повлияет на соседние точки.

Перри работает методично, быстро принимает решения и почти не нуждается в моей помощи. Честно говоря, я почти уверена, что я ему здесь особо и не нужна. Он и сам справился бы с этими записями.

– Так, – наконец говорит он после, кажется, вечности, проведённой на ногах, – думаю, на сегодня хватит.

Мой желудок громко урчит, пока я смотрю на схему поля. Уже почти час дня, а мы так и не остановились на обед. Если бы мы всё ещё были в яблоневом саду, я бы давно сорвала яблоко с дерева.

– А ты вообще открыт для предложений? – спрашиваю я.

Глаза Перри расширяются – будто я его этим вопросом всерьёз удивила, – но он быстро берёт себя в руки.

– А что, разве схеме нужны предложения? Кажется, мы всё учли.

– Да, учли. И это, скорее всего, сработает. Но как человек, который ходил на фестиваль с маленьким ребёнком, я бы кое-что пересмотрела.

Он скрещивает руки на груди.

– Что именно? – спрашивает с резкостью в голосе.

Ну вот. Кажется, того спокойного и приветливого Перри, с которым я провела утро, проглотила мрачная версия.

Я подхожу ближе и протягиваю ему планшет, переворачивая лист на обратную сторону, где напечатана карта поля.

– Вот, посмотри на эти четыре точки, – говорю я, указывая. – Для всех, кто приходит на фестиваль с детьми до пяти лет, эти развлечения самые важные. Контактный зоопарк, поездка на телеге, палатка с карамельными яблоками и аквагрим.

– Ладно. Пока не вижу проблемы.

– Перри, ни одно из этих мест не находится рядом друг с другом. Такое ощущение, что ты специально хочешь, чтобы люди побольше походили.

– Но ведь они будут проходить мимо ремесленных лавок и фудкортов. Люди смогут делать покупки по пути от одной зоны к другой.

– Ты точно никогда не был на мероприятии с трёхлетним ребёнком.

Его хмурый взгляд становится ещё глубже, рука тянется к челюсти, но он молчит.

– Я понимаю, что переместить контактный зоопарк невозможно, – продолжаю я, – но палатку с карамельными яблоками и аквагрим можно спокойно сдвинуть ближе вот сюда – к билетным кассам зоопарка и телеги. Родители с маленькими детьми стремятся использовать короткое, волшебное окно, когда ребёнок счастлив. А под «счастлив» я подразумеваю «не уставший и не голодный». Не заставляй их бегать по всему полю. Если они закончат с детскими развлечениями, и все всё ещё будут довольны, тогда – да, пусть ходят, смотрят, покупают. Но поверь, родители с капризными малышами не будут бродить среди палаток в поисках резных разделочных досок или домашнего яблочного масла. Они просто хотят добраться домой, не теряя при этом рассудок.

Перри фыркает.

– Ты, похоже, много знаешь о капризных детях. Но не уверен, что это даёт тебе право вмешиваться в столь серьёзный процесс.

Я отступаю на шаг.

– Ты намекаешь, что мой ребёнок капризный? Потому что ты с ним общался и знаешь, какой он обаятельный. Да, он ребёнок, что означает – у меня действительно больше опыта общения с маленькими детьми, чем у тебя. И моё мнение имеет вес, хочешь ты того или нет.

У Перри строгое выражение, будто он не может поверить, что я так свободно с ним разговариваю.

Я прикусываю губу. Он начал с оборонительной реакции. И моё предложение ведь действительно разумное. Да, возможно, я могла бы подать его мягче. Но это не делает его неправильным.

Вот уж кто из нас сейчас ведёт себя как капризный малыш…

Не знаю, кто из нас хуже – я или Перри.

– Прости, – быстро говорю я, отступая. – Я с самого утра ничего не ела. Наверное, у меня приступ голода и раздражения одновременно.

Я бросаю на него выразительный взгляд, потому что, ну давайте честно, не только я тут такая. Прямо в лоб я этого не скажу, но если приподнятая бровь поможет ему догадаться самому – я не против.

Его выражение тут же меняется.

– Ты не ела?

Я снова смотрю на часы.

– А когда бы я успела? Я взяла с собой обед, но он остался в сумке. В твоём офисе.

Он вздыхает, проводит рукой по волосам, взъерошивая их. И, честно говоря, выглядит при этом просто невыносимо мило.

– Ну конечно ты не поела. Прости. Я... – он качает головой. – Пойдём. На сегодня хватит. Я отвезу тебя за вещами, и можешь ехать.

У меня сжимается в животе.

– Но у меня ещё час до отъезда, – возражаю я, не в восторге от того, как меня сейчас просто отправляют домой.

А он уже направляется к Gator.

– Ты больше чем заслужила пораньше уйти, Лайла. Не беспокойся.

Во время короткой поездки назад к дому Перри ведёт себя вежливо, но отстранённо. Он ждёт в коридоре у своего кабинета, пока я забираю сумку. Я уже думаю, что он меня отпустит, не сказав больше ни слова. Но на пороге задней двери он вдруг останавливается, на лице – тень сомнения.

– Может, попробуем снова завтра? – говорит он. – Обещаю, я дам тебе поесть. И сделаем все перерывы, какие понадобятся. – Он прочищает горло. – Я ценю, что ты сегодня приехала. Это было... – он замолкает, будто не может подобрать слово. – Полезно, – наконец выдыхает.

Я не чувствовала себя особенно полезной. И день явно закончился не так гладко, как начался. Но я всё равно киваю.

– Я приеду завтра.

– Хорошо. Отлично. Увидимся.

Я направляюсь к машине, и только убедившись, что Перри достаточно далеко и точно не услышит, ворчу себе под нос&

– Интересно, запутает ли он меня завтра так же.

Сажусь за руль с тяжёлым вздохом&

– Это было хорошее предложение, – говорю в пустоту. – Он не обязан был реагировать так агрессивно.

Потому что реагировал. Тон – осуждающий. Вся поза – как будто я покусилась на нечто святое, предложив, что можно сделать хоть что-то лучше, чем придумал он, великий гений.

Я включаю задний ход и выезжаю с парковки.

– И ещё – как он меня просто отпустил, – говорю я, пока машина медленно спускается по извилистой дороге. Не то чтобы я сильно возражаю против лишнего часа тишины перед возвращением Джека, но вот это ощущение... быть отстранённой... Мне оно не нравится.

Горячий Хоторн? Да ну. Пожалуй, с сегодняшнего дня он у меня – Мрачный Хоторн.

Хотя... были моменты, когда Перри был совсем не мрачным. Например, когда мы поднимались к той площадке. Неужели я всё придумала? Всё это напряжение в воздухе? То, как он вроде бы чуть ближе ко мне наклонился, чтобы наши плечи соприкоснулись?

Я давно уже отвыкла от всего этого – вполне возможно, что я и правда всё себе вообразила. Но а вдруг – нет? А вдруг между нами действительно пробежала искра? Могу ли я позволить себе надеяться на нечто большее, чем просто рабочие отношения... больше, чем дружбу?

Перед глазами вдруг встаёт лицо Джека, когда он просил меня найти ему «папу по лестнице», и у меня сжимается в животе.

Вместо того чтобы поехать домой, я поворачиваю к дому бабушки Джун и дедушки Джеймисона. Я стараюсь заезжать к ним хотя бы пару раз в неделю – просто поздороваться, убедиться, что им ничего не нужно. Их дом в закрытом жилом комплексе хорошо оборудован, персонал справляется, но мне всё равно важно быть в курсе. Да и вообще, рядом с ними мне легче вернуться в себя. А после такого дня мне явно нужно немного «заземления».

Бабушка открывает дверь и мягко обнимает меня.

– Без Джека сегодня?

– Он ещё в школе, – отвечаю. – Я сегодня рано закончила. Захотела заехать, просто сказать привет.

Она бросает взгляд в сторону гостиной, и на лице мелькает что-то неуловимое.

– Ты сделаешь день дедушке.

– Как он?

Её выражение лица меняется, и у меня сжимается в животе от тревоги.

– Он в порядке, – наконец говорит бабушка Джун. – В общем, всё по-прежнему. Просто ворчит из-за того, что больше не может делать сам. Вчера, например, двадцать минут бурчал, пока садовники стригли газон. Придирался к каждой мелочи. А делали они отличную работу – он просто раздражался, что это не он косит траву.

– Пойду поздороваюсь, – говорю я. – Может, смогу его немного развеселить.

Бабушка улыбается и похлопывает меня по руке&

– У тебя это всегда получается. Но…

Я замираю, дожидаясь окончания фразы.

– Но что? – наконец подсказываю я.

– Лучше не упоминай завтрак для отцов и сыновей. Я Джеймисону ничего не сказала. Он бы захотел пойти… но ему уже тяжело ходить. Он сам себе в этом не признаётся, но сил у него нет. А если он узнает, что ты переживаешь, он обязательно настаивать будет.

Я понимающе киваю.

– Я не скажу.

Бабушка внимательно на меня смотрит.

– Лайла, ты не думала позвонить своему отцу?

Я едва сдерживаю смешок.

– Что? Нет. Ни за что.

Она плотно сжимает губы.

– Он ведь в Саванне. Это не так уж далеко.

– Дело не в расстоянии. Он не виделся с Джеком с похорон Тревора. Джек не будет чувствовать себя с ним комфортно. Да и я тоже.

Мне больно видеть, как по лицу бабушки Джун пробегает тень. Мой отец – её единственный сын. Самый младший из троих детей, «поздний» ребёнок, появившийся через пятнадцать лет после её младшей дочери. Её дочери, мои тёти, живут в Эшвилле, каждая воспитывает двух дочерей, все они старше меня, все замужем, с идеальными, на первый взгляд, жизнями.

Отец теперь тоже женат. Счастливо. На женщине, которая всего на несколько лет старше меня и у которой трое детей, все чуть старше Джека. Мы с ней даже одновременно учились в школе – она была старшеклассницей, когда я была в девятом классе. Но всё равно… это странно.

Бабушка считает, что это пошло ему на пользу. Что он, наконец, повзрослел и стал хорошим отцом. Он и моя мама, которой не было в моей жизни с самого первого дня рождения, были слишком молоды, когда я появилась на свет. Слишком легкомысленны, чтобы по-настоящему остепениться. Но теперь он другой. Он изменился.

Что ж, я рада за него. Моё детство было счастливым – благодаря бабушке Джун и дедушке Джеймисону. Папа изредка появлялся, но для меня он был больше как дядя, приезжающий в гости, чем настоящий отец. Эту роль полностью взял на себя дедушка – и справился с ней на отлично.

Но то, что я рада за своего биологического отца, не означает, что я чувствую хоть малейшую обязанность выстраивать с ним отношения. У меня один и тот же номер с тринадцати лет. Он знает, как меня найти, если захочет.

Очевидно, он также прекрасно умеет не находить меня – судя по тому, как он предпочитает себя вести.

– Я не виню тебя за желание держаться на расстоянии, – тихо говорит бабушка Джун. – Просто мне больно видеть, как ты всё тащишь на себе одна.

Я сжимаю её руку.

– Я не одна. У меня есть вы.

– Ты знаешь, что этого мало. По крайней мере, в долгосрочной перспективе. – Она подтягивает меня поближе и кладёт морщинистую ладонь мне на щёку. – Ты сильная, Лайла. Всегда была. И ты более чем достаточна для этого мальчика. Ты одна – уже достаточно.

Я чувствую, что будет «но», и жду, хотя уже точно знаю, куда она клонит.

– Но ты можешь начать встречаться, милая, – говорит она. – Прошло три года. Ты об этом вообще думала?

Перед глазами всплывает улыбка Перри, и у меня сжимается живот.

– Может быть?.. Честно, пока всё ещё кажется невозможным.

Бабушка поднимает бровь, пристально меня изучая.

– Почему мне кажется, что ты что-то недоговариваешь?

Я морщу нос. Эта женщина знает меня слишком хорошо.

– Ладно. Возможно, я немного начинаю думать, что пора попробовать. Не знаю. Кажется, вся эта история с завтраком заставила меня осознать, как сильно я хочу, чтобы у Джека был кто-то вроде отца.

Глаза бабушки загораются.

– О, милая. Конечно ты этого хочешь. Знаешь, у моей соседки по площадке есть две внучки в старших классах. Она недавно говорила, что они отлично зарабатывают на подработке няньками. Хочешь, возьму у неё номер?

Няньки? Логично, если речь пойдёт о настоящих свиданиях, но... ох. По мне прокатывается волна страха. Перри может казаться интересной возможностью, но – ужины, кино, неловкие разговоры, мысли о том, не пахнет ли у меня изо рта луком с бургера, поцелуют меня в конце вечера или нет… Я к этому вообще готова?

Хотя, подождите… а взрослые вообще так сейчас встречаются? Возможно, у меня проблема посерьёзнее, чем просто дыхание после обеда. Люди до сих пор думают о поцелуе в конце свидания? Или теперь это подразумевается по умолчанию? А что насчёт… большего? Первое свидание? Третье? Тут вообще есть какие-то правила?

В школе все говорили о «базах», но я и тогда толком не знала, что это значит. Помню, как подруга села за стол в столовой и гордо заявила, что они с парнем дошли до «второй базы». Я всерьёз подумала, что они были на бейсбольном матче и как-то пробрались на поле. Только через пару недель я поняла, что она имела в виду.

Что касается меня… в моей жизни был только один мужчина, который получил больше. И я вышла за него замуж в девятнадцать. Так что, мягко говоря, опыт у меня ограниченный.

Я дарю бабушке Джун натянутую, но вполне приличную улыбку.

– Да, может быть. Я подумаю.

Она приподнимает бровь – ясно давая понять, что не верит ни единому слову.

– Любому мужчине повезло бы иметь тебя в своей жизни, Лайла. Даже… может быть, вот тому новому начальнику.

Я закатываю глаза.

– Я же только один раз рассказала тебе, как спасала его с обочины. А ты уже превратила это в завязку фильма с Hallmark. Только не начинай снова.

– Что начать? – с невинным выражением спрашивает бабушка. – В жизни и не такое случается.

Да, всякое случается. Но мне совсем не нужно, чтобы бабушка Джун раздувала угольки той слабой надежды, которая у меня ещё теплится насчёт моего вечно угрюмого начальника. Если я позволю ей или Марли – или кому-то ещё – подбадривать меня, я, возможно, сорвусь. Независимо от того, заинтересован ли Перри вообще хоть чуть-чуть. А это уже прямая дорога к тому, чтобы опозориться и потерять работу.

– Он мой начальник, бабушка. Я ни на что больше не надеюсь.

– Ну-ну, – фыркает она. – Врёшь, конечно, но настаивать не буду.

Я бросаю на бабушку Джун игривый взгляд и прохожу в гостиную, где наклоняюсь, чтобы поцеловать дедушку в щёку.

– Привет, дедушка. Ну что нового? Какие у тебя на этой неделе успехи в Spelling Bee?

Уже несколько месяцев мы играем в онлайн-игру Spelling Bee от New York Times, сравнивая очки и ведя счёт, кто чаще добирается до максимального уровня.

Он глухо бурчит в ответ, хватает меня за руку и тянет к себе на диван. Я устраиваюсь у него на плече, поджимая под себя ноги – всё как в детстве. Это не тот дом, где я росла, но диван – тот самый. И в этом моменте столько уюта и спокойствия. Только стоящий рядом ходунок напоминает, что всё уже не совсем так, как раньше.

– Я дошёл до уровня «гений» каждый день на этой неделе, – говорит дедушка хрипловато.

– Каждый день? Серьёзно?

Он усмехается.

– Значит, у тебя не очень, да?

– Только один раз добралась до «гения». Какая была панграмма (*Панграмма – короткий текст, использующий все или почти все буквы алфавита, по возможности не повторяя их.) вчера?

– Наивный, – отвечает он и бросает мне лукавую улыбку.

– Наивный? Серьёзно? Как я могла не догадаться?

– Ты слишком умная, чтобы быть наивной, – подмигивает он. – Это слово просто не приходит тебе в голову.

Хм. Может, сейчас я уже и не наивная, но когда встретила Тревора – была более чем. Наивная настолько, что решила: стоит поставить мечты на паузу и выйти за него. Наивная настолько, что не увидела очевидных предупреждений. Но с дедушкой Джеймисоном это сейчас обсуждать не стоит.

– Хочешь бейсбол посмотреть? – спрашивает он, потянувшись за пультом.

– Уф. Ни капельки, – отвечаю я.

Хотя, если честно, даже бейсбол лучше, чем снова прокручивать в голове прошлые ошибки. Мне просто нужно помнить, что Тревор подарил мне Джека. И он стоит всего, через что я прошла.

Дедушка усмехается.

– Хочешь остаться со мной и играть в Spelling Bee, пока я смотрю бейсбол?

– Вот это уже звучит лучше, – говорю я и вытаскиваю телефон из заднего кармана. Этот разговор мы вели уже сотни раз. Когда-нибудь я действительно соглашусь с ним посмотреть бейсбол. Но потом мне придётся это смотреть, так что… забудем.

Я открываю телефон. но вместо игры замечаю новое сообщение. С незнакомого номера. Хотя… не совсем незнакомого. Я уже видела его раньше. Это номер Перри.

Он пишет напрямую на мой номер, а не через приложение ассистента. И это – почему-то – кажется важным.

Пальцы начинают дрожать, пока я открываю сообщение. Что абсолютно. Глупо. Это же просто СМС! Наверняка про что-то скучное и рабочее.

Хотя нет. Это не одно сообщение. Их несколько.

Перри: Прости, что не дал тебе перерыв на обед.

Перри: Это было неправильно. Я постараюсь уважать твоё время в будущем.

Перри: Ещё раз спасибо за помощь.

Я выключаю телефон и роняю его себе на колени, стараясь не чувствовать разочарование.

Мне не стоит быть разочарованной. Его сообщения – нормальные. Даже приятные. Вполне профессиональные. И он извинился, а это я должна ценить.

Но... их тон такой… не то чтобы холодный, но… равнодушный? Без эмоций?

Безличный.

Я ругаю себя за это раздражение. Это моя проблема. Это я нафантазировала, как Перри смеётся с Джеком, как в тот день, когда они меняли колесо. Это я смотрела на него на ферме, в его фланели, джинсах, с идеальной бородой, и представляла, будто всё это что-то значит.

И, может, хорошо, что его сообщения ощущаются как ведро ледяной воды.

Явно мне это было нужно.

Теперь, по крайней мере, можно не думать о всех этих дурацких вопросах насчёт свиданий.

Наверное, это даже должно приносить облегчение.

Да, это ведь должно быть облегчением.

Я научилась справляться сама. И у меня это получается. Я держусь. А отношения – это только риск разрушить всё выстроенное, особенно если речь идёт о романе с начальником. С моим начальником.

Так почему же, зная всё это – такое логичное и правильное – мне всё равно так… больно?