Текст книги "Оскар Уайльд и смерть при свечах"

Автор книги: Джайлз Брандрет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

– Он останется у меня, – сказал я. – Миссис Уайльд в любом случае не ждет его сегодня домой. Лучше ее не беспокоить.

– Вы уверены? – спросил юноша, поправляя ворот матроски и глядя в зеркало, чтобы пригладить волосы.

– Да, уверен, – ответил я. – Я за ним присмотрю. Я его друг.

– Его «лучший друг», так говорит Оскар, – добавил Джон Грей.

– Рад слышать.

– Ну, тогда я пошел, – весело сказал юноша, протягивая мне руку. – Я ведь уже говорил, что обедаю у Кеттнера? Надеюсь, мы скоро встретимся. Ведь через день или два с Оскаром все будет в порядке? Я его люблю. Мы все его любим.

Джон Грей приветственно поднял руку, подмигнул мне и ушел.

Глава 13
6 ноября – 2 января 1890 года

Оскар оставался у меня в течение следующих трех дней.

Утром шестого ноября, когда я проснулся с затекшей шеей и болью в спине (цена за ночь, проведенную на обветшалом диване), я обнаружил, что Оскар сидит на постели, подложив подушки под спину, курит турецкую сигарету и в свете свечи читает Бодлера.

–  Bonjour, mon ami, – весело сказал он.

Его лицо, как и прежде, покрывали синяки, но настроение заметно улучшилось. Он заявил, что совсем не помнит, что с ним произошло. Вообще ничего.

– Джон Грей в матроске? У вас галлюцинации, Роберт?

– Оскар, уверяю вас…

– Вы все придумали, Роберт, – небрежно продолжал он, пока я искал спички, чтобы зажечь газ и вскипятить воду для чая. – Посмотрите на себя, у вас дрожат руки! Во всем виноват Конан Дойл.

– Почему? Он-то тут при чем?

– С того самого момента, как Артур рассказал нам, что намерен сделать Шерлока Холмса наркоманом, вы, Роберт Шерард, искали возможность поэкспериментировать на себе. Признайтесь, так оно и есть. Вы употребляете морфий или кокаин?

– Это абсурд, Оскар, – со смехом ответил я. – Если у кого-то не совсем все в порядке с головой, так это у вас. Вчера вечером Джон Грей пришел к вам на помощь, когда на вас напал этот зверь О’Доннел.

– Уж не знаю, что именно произошло со мной вчера вечером, но Эдвард О’Доннел на меня не нападал.

– Если верить Грею, человек, который вас избил, выкрикивал угрозы на французском языке.

– Ах, вот оно что, – ответил Оскар, – похоже на одного из разочарованных поэтов – иногда они склонны к насилию. Стоит написать плохой отзыв об их стихах, как они тут же нападают на тебя на улице и при этом ругаются по-французски, чтобы придать своим действиям налет респектабельности.

– Но если не О’Доннел, то кто? – настаивал я.

– О’Доннел не имеет к случившемуся никакого отношения, Роберт, – ответил Оскар, задувая свечу, так как я отодвинул штору, чтобы впустить в комнату холодный серый свет утра.

– Так вы говорите. Вы все время это повторяете.

– Действительно, – продолжал он, натягивая повыше мое стеганое одеяло, – пока я лежал на вашей невероятно удобной постели, за что приношу вам самую искреннюю благодарность, мой верный друг, я подумал, что «наш преступник мужчина» на самом деле мог быть женщиной – или мужчиной, который вел себя, как женщина. Место преступления находилось в идеальном порядке, когда мы туда пришли, полы натерты мастикой из пчелиного воска, как вы, наверное, помните. А пчелиный воск – это дело рук женщины.

– Вполне возможно, – осмелился предположить я, – что это был мужчина, привыкший заниматься уборкой, например, слуга? Разве вы сами не говорили, что мистер Беллотти находит чистильщиков сапог и мальчишек-посыльных для «О’Доннован и Браун»?

– Ваша правда, – сказал Оскар. – Вы очень к месту это вспомнили, Ватсон. Вы правы. Вне всякого сомнения, Беллотти как-то связан с этим преступлением, но как именно и до какой степени, я понятия не имею. Пока я расставлял свои сети в моргах и покойницких, мои «шпионы» вели слежку за нашим другом Беллотти и зверюгой О’Доннелом. К сожалению, они не обнаружили ничего интересного.

– А что вам удалось узнать в моргах? – осведомился я.

– Тоже ничего заслуживающего внимания, – с улыбкой ответил Оскар, – если не считать того, что смерть больше не вызывает у меня ужаса. В последние недели я всматривался в лица дюжин умерших, и мне удалось обнаружить вещи, которые меня утешают, Роберт. Мы исчезаем, когда за нами приходит смерть. Наш дух ищет спасения в неизвестном нам месте. А оболочка, оставленная нами, уже не имеет ни малейшего значения. Мертвое тело вызывает не больше трепета, чем брошенное пальто.

– Сколько еще моргов вам осталось проверить?

– Я закончил, – ответил он, отбрасывая одеяло в сторону. Оскар сел, и томик Бодлера соскользнул на пол. – Я проверил все. Теперь я намерен побывать в моргах больниц. На самом деле, с них следовало начать. – Он со стоном поднялся на ноги. – Конан Дойл рассказал мне, что медицинские школы охотно забирают свежие трупы для своих студентов, чтобы те могли их расчленять, в результате даже возник черный рынок останков недавно умерших людей. Мне нужно одеться и уйти. – Тут он увидел свое отражение в зеркале над умывальником и издал вопль отчаяния: – Матерь Божья, я не могу показаться на улице в таком виде! Уже через несколько часов об этом напишут во всех газетах!

Я улыбнулся.

– Не беспокойтесь, через день или два с вами все будет в порядке.

– Я ужасен, Роберт, – меня изуродовали!

– У вас синяки на лице, но не более того. Отдыхайте, приходите в себя и набирайтесь сил. Завтра или послезавтра вы уже сможете выйти на улицу. Я отправлю телеграмму Констанции. Напишу, что вы на пару дней уехали в Оксфорд. – Оскар с содроганием отвернулся от зеркала и медленно, с моей помощью, опустился в стоящее у огня кресло. Я накрыл ему колени пледом. – Отдыхайте, а я схожу за завтраком.

– Вы это сделаете, Роберт? Вы ангел. Да, обязательно отправьте телеграмму Констанции. А вы не могли бы купить для меня новую рубашку? Вы располагаете временем? Вам ведь известен мой размер. Может быть, даже две рубашки. – Он вытащил из кармана пальто бумажник и протянул мне банкноту в пять фунтов. – Шелковые рубашки, – добавил он. – И какое-нибудь хорошее мыло, если вам попадется на глаза. Я чувствую себя ужасно грязным. Houbigant, если вы сумеете его найти – или Peau d’Espagne, или Sac de Laitue… И, раз уж вы будете в аптеке, купите Koko Marikopas. Он достаточно дорогой, но одно только имя того стоит, и он творит настоящие чудеса. Это тоник для волос – я заметил, что у меня стали очень быстро седеть волосы.

– Не нужно преувеличивать, Оскар, – сказал я, взяв деньги и надевая пальто. – У вас появилась парочка серебряных прядей, и не более того.

– Кого интересует серебро… – пробормотал он, закрывая глаза. – Меня волнует только золото.

Я отсутствовал час. Когда я вернулся, нагруженный продуктами, рубашками и мылом (но без тоника для волос), Оскар исчез. На мгновение я почувствовал раздражение. Оскар отличался исключительной добротой, иногда бывал чрезмерно щедрым, и настолько учтивым, что последующим поколениям этого просто не понять – и все же… если говорить прямо, Оскар был ужасно эгоистичен и всегда поступал так, как ему хотелось в данную минуту.

Пока я размышлял о том, что делать с покупками, в мою дверь громко постучали. Я выглянул в окно, выходящее на Гауэр-стрит, и увидел Оскара, который колотил в дверь тростью. Я сбежал вниз, чтобы его впустить, и мое раздражение мгновенно улетучилось.

– Где вы были? – спросил я.

– Искал жизненно необходимые вещи, – ответил он. – Свежий воздух и сигареты.

Я рассмеялся.

– А если бы вас кто-то заметил? Мне казалось, вас смущает мысль оказаться в разделе новостей.

– Вы правы, Роберт. Это ужасно, когда твое имя треплют в газетах. Но еще хуже, если он вообще там не упоминается. Я решил рискнуть, но приготовился к любым неожиданностям – вот так!

Он показал мне богато украшенную венецианскую карнавальную маску, которую прятал за спиной, и поднес ее к лицу. Маску подарила мне Вероника Сазерленд, а она получила ее от Эйдана Фрейзера. Должно быть, Оскар нашел ее на каминной полке.

– Вы ведете себя нелепо, Оскар, – заявил я. – Удивительно, что вас не арестовали, в особенности если бы кто-то обратил внимание на вашу трость. – Я сразу ее узнал. – Это же моя трость со шпагой, которую я отдал Констанции, разве не так?

– Совершенно верно.

– Где вы ее нашли?

– Нашел? Прошлым вечером она была при мне.

– Вы уверены?

– Конечно. Как и в том, что Бог пребывает на небесах, а в мире все идет своим чередом.

Я прекрасно знал, что у Оскара не было с собой трости, когда мы с Джоном Греем привели его в мою комнату вчера вечером. Я решил, что он потерял ее во время встречи с О’Доннелом на площади Сохо. Вероятно, Оскар ушел от меня утром – скрываясь под маской! – чтобы подобрать трость там, где он ее уронил. Я мог бы ему возразить, заставить признать очевидное, но зачем? Он всегда говорил только то, что считал нужным.

Мы вернулись в комнату, Оскар повесил пальто на вешалку за дверью, вернул венецианскую маску на каминную полку и, словно скипетр на алтарь, возложил свою трость на раковину. Потом он встал, прислонившись спиной к камину, оглядел комнату и уточнил время по своему хронометру.

– Ровно двенадцать – у нас будет завтрак или обед?

– Бранч, – объявил я, используя новое слово-гибрид и одновременно с важным видом разворачивая принесенные продукты.

– Бранч [52]52
  Бранч (англ. breakfast+lunch) – поздний второй завтрак (первый и второй завтрак вместе).


[Закрыть],– повторил он. – Ува! Ува! [53]53
  «Ува! Ува! И голова барабардает с плеч» – цитата из стихотворения Льюиса Кэрролла «Бармаглот» (1855, англ. Jabberwocky, рус. перев. Д. Орловской).


[Закрыть]Бекон и колбаса, за ними прозрачный черепаховый суп и ароматные ортоланы [54]54
  Общее название блюд из жаренной на вертеле дичи.


[Закрыть], завернутые в сицилийские виноградные листья… И бутылка вина с берегов Мозеля. Рай воцарился на Гауэр-стрит! Я бы начал облизывать губы, если бы они не были такими распухшими, Роберт. Вы истинный друг и превосходный хозяин.

Когда наш пир завершился, Оскар заснул. Он проспал ведь день и всю ночь. На следующее утро его сине-черные синяки приобрели желтоватый оттенок, а припухлости почти исчезли. Однако он все еще оставался вялым, да и боль не прошла, поэтому он продолжал лежать в моей постели, дремал, курил и читал вслух Бодлера – по-французски, – потом предлагал мне устно переводить его на итальянский! Я недавно получил экземпляр «Бостонцев» [55]55
  Роман Генри Джеймса (1843–1916) – американского писателя и философа.


[Закрыть], подписанный для меня автором, и предложил почитать его Уайльду.

– Мистер Генри Джеймс пишет прозу так, словно исполняет тягостный долг. Вот если бы Артур завершил свой новый рассказ, я бы с удовольствием его почитал.

На третий день Оскар поднялся с постели, изучил себя в зеркале и объявил, что «может предъявить свое лицо миру».

– Я должен вернуться к Констанции и мальчикам, а по дороге заеду в больницу Святого Томаса. – Он собрался уходить. – Вам же следует вспомнить про мисс Сазерленд, Роберт. Невеста другого мужчины нуждается в большем внимании, чем собственная.

– Мы просто друзья, Оскар, – запротестовал я.

Он сделал мне внушение, постучав по моей груди кончиком трости.

– Дружба между мужчиной и женщиной невозможна, Роберт. Страсть, вражда, обожание, любовь – только не дружба.

Я вышел вместе с ним на улицу и постоял рядом, пока не появился пустой кэб. Мы остановили его и пожали друг другу руки – как друзья.

– В конце концов, Роберт, вы поймете, что рукопожатие куда надежнее, чем поцелуй, – сказал Оскар и уселся в двухколесный экипаж. – Мы скоро увидимся. Благодарю вас за то, что предоставили мне убежище, друг мой. Так вы говорите, Джон Грей был в матроске? – Он со смехом откинулся на спинку сиденья, покачал головой, и кэб увез его.

Так уж получилось, что я почти не видел Оскара до самого Рождества. Он был занят, завершал работу над «Портретом Дориана Грея», развлекал Джона Грея, успокаивал Констанцию и – как он сам доложил мне с шутливым отчаянием в тех двух случаях, когда мы встречались на короткое время в клубе «Албемарль», – увеличивал долги у Кеттнера и в «Кафе Ройял», приглашая туда неудачливых поэтов («Чем сентиментальнее их сонеты, тем неутолимей бывает их жажда!») и безуспешно разыскивал останки несчастного Билли Вуда.

Я почти не встречался с Оскаром, но проводил много времени с Вероникой Сазерленд в те памятные два месяца – ноябрь и декабрь. Возможно, так поступать не следовало. Мы встречались каждый день, нам даже иногда удавалось урвать час или два в выходные. А в тот вечер, когда она должна была уехать в Шотландию на Рождество и Хогманай [56]56
  Языческий шотландский праздник, канун Нового года.


[Закрыть], мы поцеловались возле памятника Альберту, залитые зимним лунным светом, который просачивался сквозь облака. Потом еще раз, и я произнес роковые слова:

– Я вас люблю.

– Благодарю вас, – прошептала Вероника, сжимая меня в объятиях, – благодарю вас. Как ужасно сидеть дома с нецелованными губами.

Мисс Сазерленд и ее жених, Эйдан Фрейзер, уехали на поезде в Шотландию двадцать третьего декабря. Они отсутствовали десять ночей, и я в полнейшем изнеможении написал Оскару: «Что мне делать?»

Вернувшись, он ответил: «Если учесть, что Кейтлин все еще в Вене, а ваша жена не помышляет о примирении, приезжайте на Тайт-стрит. Констанция присмотрит за вами, а я обещаю, что вам не придется слушать рождественские гимны. Малютка Тим мертв! [57]57
  Персонаж «Рождественской песни» – повести Чарльза Диккенса, вышедшей в 1843 г.


[Закрыть]Аллилуйя!»

Я так и сделал. Рождество на Тайт-стрит было чудесным – и на удивление диккенсовским. Оскар собственноручно украсил зал остролистом, а Констанция при помощи Энни Маршан (суетливой, вечно занятой Энни Маршан, няни детей Оскара) нарядила рождественскую елку – очень красиво – согласно немецкой традиции.

Во всех комнатах в каминах горели специальные брикеты (и уж не знаю, каким образом, но дом наполнял аромат сосновых шишек и сандалового дерева). Всякий раз, когда появлялась Констанция, кроткая Констанция, на ее нежном лице цвела ангельская улыбка, в руках она держала поднос с рождественским угощением: графинчики с шерри и мадерой, чаши с пуншем, тарелки с конфетами и засахаренными фруктами. Это был праздник, на котором, как она говорила, присутствовали «только члены семьи и вы, мальчики»; она и Оскар, Сирил и Вивиан, Энни Маршан и миссис Райян (повариха и прислуга за всё) – и еще Джон Грей и я. Джон Грей гостил в доме и жил в курительной комнате Оскара. Я ночевал у себя на Гауэр-стрит, но к ленчу каждый день возвращался к ним.

Мы с Джоном Греем были единственными гостями, приглашенными на все праздники, от кануна Рождества до Богоявления [58]58
  Церковный праздник в память о явлении Христа язычникам; отмечается западными христианами 6 января, на двенадцатый день после Рождества.


[Закрыть], оба пришли одновременно (в шесть часов вечера двадцать четвертого декабря) и принесли совершенно одинаковые подарки для мальчиков – каждому по футбольному мячу, чем невероятно поразили Оскара.

– Вот до чего дошло: мы празднуем Рождество Христа кожаными пузырями, надутыми воздухом. Еще вчера в нашем доме не было футбольных мячей; а сегодня их четыре! Неужели в «Уайтлис» [59]59
  Торговый центр в Лондоне, был открыт в 1863 г.


[Закрыть]не продавали ладана?

Сирил и Вивиан обрадовались нашим подаркам, Констанция поблагодарила нас обоих, поцеловав в щеку и прошептав на ухо слова одобрения. (К Джону Грею она относилась с такой же теплотой, как и ко мне.)

– Не обращайте внимания на Оскара, – заявила она, глядя на мужа с шутливым укором. – Он не играет в игры на свежем воздухе.

– Вовсе нет, моя дорогая, – возразил Уайльд. – Если ты не забыла, я играл в домино в открытых кафе… А вот футбол, должен признать, мне не нравится. Вполне достойная игра для грубых девочек, но едва ли она подходит для утонченных мальчиков, не так ли?

В те рождественские праздники на Тайт-стрит мы много смеялись. А в день Рождества еще и много пели. Уилли Уайльд, старший брат Оскара, присоединился к нам и устроил час рождественских гимнов. Мы собрались вокруг пианино, но вскоре забыли про религиозные песнопения. Все немного выпили и принялись распевать наши любимые песни из репертуара Гилберта и Салливана. [60]60
  Популярные комические оперы с элементами сатиры.


[Закрыть]Уилли навестил нас и в день рождественских подарков. [61]61
  Второй день Рождества, 26 декабря; в этот день принято дарить подарки.


[Закрыть]Мы оставили детей дома на попечении Энни Маршан и отправились в Кемптон-парк на скачки Святого Стефана.

– Святой Стефан является покровителем лошадей, – объявил Оскар, когда мы приехали, – а Уилли – языческое божество, которое почитают все букмекеры. Уилли посещает скачки почти ежедневно и обладает даром выбирать аутсайдеров, что удивительно, ведь он ничего не понимает в лошадях.

В канун Нового года устроили семейный обед с тостами. Оскар настоял на том, чтобы Сирила и Вивиана разбудили и принесли в столовую на руках Энни Маршан и миссис Райян, и его сыновья услышали тосты.

– Они ни слова не поймут, Оскар, – сказала Констанция. – Оставь их в покое.

– Они услышат музыку наших голосов, – возразил Оскар. – А это уже неплохое начало. – Потом он объяснил нам: – Когда Уилли и я были мальчишками, и мы жили в Дублине, сэр Уильям Уайльд, наш отец, разрешал нам в такие вечера сидеть за большим столом в столовой на Меррион-Сквер… Именно там мы научились слушать и смотреть.

Тосты Оскара – иначе и быть не могло! – оказались многочисленными и великолепными. Он пил за будущее и за прошлое; поднимал бокал за литературу и живопись; за новых друзей (и кивал Джону Грею), за истинных друзей (кивал мне), за отсутствующих друзей (упоминал Конана Дойла и Веронику Сазерленд с улыбкой, адресованной мне). Со слезами на глазах он поднял бокал за «тех, кого мы любили и потеряли», и заговорил о своей сестре, Изоле, которая умерла, когда ей было всего десять лет:

 
…ведь обитает
Она под снегом там.
Шепчи нежней: она внимает
Лесным цветам. [62]62
  Уайльд О., Requiescat / Пер. М. Кузмина.


[Закрыть]
 

Оскар попросил нас поднять бокалы в ее память и в память всех, кто «умер слишком юным, тех, кого у нас отобрали в только что прошедшем горьком году», но не назвал имени Билли Вуда.

Однако самым трогательным для меня оказался последний тост Оскара.

– Джентльмены! – провозгласил он. – Я имею в виду и вас, мои сыновья, – с улыбкой добавил он, глядя на мальчиков. – Джентльмены… давайте выпьем за дам! Давайте поблагодарим и воздадим должное женщинам в наших жизнях. Мы благословляем их за силу духа и нежность, и за их жертвы. – Оскар знаком показал своему брату, Джону Грею и мне, чтобы мы встали. – Я вверяю под вашу защиту всех женщин, и в частности – и прежде всего – четырех леди, собравшихся здесь в этот вечер. – Он поочередно поднял бокал в честь каждой, начиная со слуг, обе женщины стояли с глазами, полными слез: – Мисс Маршан… миссис Райян… – Потом он повернулся к своей матери и жене: – Леди Уайльд, столь блистающая мудростью и бесстрашием… и Констанция, моя жена… Констанция: носила ли хоть одна женщина столь подходящее ей имя? [63]63
  Имя Констанция означает «постоянство, верность».


[Закрыть]

Второго января мы вновь пили в честь Констанции. Это был ее тридцать второй день рождения, и самый непринужденный вечер Рождества и Нового года у Уайльда. Уилли и леди Уайльд отсутствовали, но на празднике присутствовали другие гости: Эйдан Фрейзер и Вероника Сазерленд, которые в этот день вернулись из Шотландии, а также Артур Конан Дойл и его молодая жена Туи, приехавшие из Саутси.

За обедом меня посадили между мисс Сазерленд и миссис Дойл, надеюсь, я вел себя разумно. Это было совсем не просто: я находился в полнейшей растерянности. Стоило мне увидеть Веронику, как моя страсть разгорелась с новой силой, однако она вела себя, хотя и с прежней игривостью и очарованием, но так, что не давала мне никаких надежд на продолжение отношений. А беседовать с Туи оказалось довольно сложно из-за ее ужасной стеснительности. Я узнал, что ее настоящее имя Луиза, девичья фамилия Хоукинс, и что ей нравится быть матерью, хотя это и нелегко – вот, пожалуй, и все.

Если мне и удалось вести себя достойно, то лишь потому, что других вариантов просто не было. В течение всего обеда никому из нас не довелось перекинуться даже парой слов со своими соседями; мы слушали Оскара. Он был в ударе и поведал нам целую серию фантастических историй, заявляя при этом, что все это чистая правда. Каждой он дал название: «Как важно удивляться», «Как важно иметь характер», «Как важно сохранять присутствие духа» – и сказал, что намерен опубликовать эти рассказы, в качестве «назидательных трактатов». Насколько я помню, он надеялся, что епископ Лондонский напишет к его сборнику предисловие!

Последний рассказ оказался самым запоминающимся.

– Я забыл название пьесы, которую тогда показывали, – сказал Оскар, – но вы вспомните сюжет: красивый герой спасает добродетельную героиню от ужасной участи… Вспомнили? Несомненно. Ну, так вот, в ту самую ночь, во время потрясающей сцены, в которой прекрасная цветочница с Пикадилли-Серкус – наша героиня – с презрением отвергает гнусные предложения распущенного маркиза, главного злодея пьесы, за кулисами поднимается огромный столб дыма и огня. Зрители вскакивают со своих мест и в панике бросаются к выходу. Внезапно на сцене появляется благородный юноша, истинный возлюбленный цветочницы. Его голос звучит спокойно и ясно: «Пожар под контролем. Главная опасность – паника. Садитесь на свои места и сохраняйте спокойствие». Он произвел на аудиторию такое сильное впечатление, что зрители вернулись в зал. Молодой актер спрыгнул со сцены и выбежал из театра. Все остальные погибли в огне пожара.

Когда наш смех и аплодисменты стихли, мы услышали громкий стук во входную дверь. Минуту спустя в столовую вошла миссис Райян с посылкой – массивной коробкой, завернутой в коричневую бумагу и перевязанную бечевкой.

– Для миссис Уайльд, – сказала она. – Подарок на день рождения, так я поняла.

– Как интересно! – воскликнула Констанция.

– Возможно, это шляпка? – предположил Конан Дойл.

– Нет, праздничный торт, – возразил Джон Грей.

– Надеюсь, что не еще один футбольный мяч! – заявил Оскар.

– Вы не принесете мне нож, миссис Райян? – попросила Констанция, взяла пакет и поставила его на стол перед собой. – Он довольно тяжелый, – заметила она.

– О да, еще один футбольный мяч! – простонал Оскар.

Мисс Райян протянула Констанции маленький нож для фруктов. Констанция разрезала бечевку и сорвала оберточную бумагу. Под ней оказалась прочная на вид картонная коробка. Констанция наклонилась вперед с блестящими от предвкушения глазами и двумя руками, эффектным движением подняла крышку.

Когда она увидела ужасный предмет, лежавший внутри, кровь мгновенно отлила от ее лица, и она пронзительно закричала – ее вопль показался нам нескончаемым. Констанция закрыла глаза, с неожиданной силой отшвырнула от себя коробку, которая перевернулась, и из нее выкатилась отсеченная от тела голова Билли Вуда.