Текст книги "Оскар Уайльд и смерть при свечах"
Автор книги: Джайлз Брандрет
Жанр:
Исторические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)
Кэб остановился около дома номер двадцать три по Каули-стрит, и мы увидели на крыльце крупную женщину средних лет, скорее, перезрелую фуксию, чем поэтический цветок, которая сидела, устало прислонившись к блестящей черной двери. Ее внешность одновременно и привлекала внимание, и вызывала негодование: иссиня-черные ботинки, коричневая юбка и жакет в ярко-зеленую и кричаще красную полоску. Необычный наряд дополняли сливового цвета шляпка без полей, лихо сидевшая на копне оранжевых кудряшек, сильно нарумяненные щеки и вызывающе красные губы. По моим представлениям, эта дама прекрасно выглядела бы в пантомиме в театре «Друри-Лейн». [11]11
Королевский театр «Друри-Лейн» – старейший из непрерывно действующих театров Великобритании. В XVII – начале XIX в. считался главным драматическим театром британской столицы.
[Закрыть]Рядом с ней стоял огромный дорожный мешок, на коленях лежали стопка каких-то бумажек и связка ключей.
– Эта леди впустила вас вчера в дом? – спросил Конан Дойл у Оскара, когда мы выбрались из кэба.
– Нет, ничего общего, – ответил Оскар, поклонившись невероятной женщине, которая неуклюже поднялась на ноги. – Думаю, мы можем предположить, что сегодня эта славная леди впервые оказалась около дома номер двадцать три.
– Совершенно верно, сэр, – сказала женщина и присела в реверансе, продемонстрировав нам маленькое страусовое перо, украшавшее шляпку.
– Отличная работа, Оскар, – похвалил его Дойл. – Шерлок Холмс мог бы вами гордиться.
– Я думаю, Оскар, что даже доктор Ватсон это бы понял. В одной руке леди держит страницы, вырванные из путеводителя, а в другой связку ключей, с которыми очевидным образом не знакома. Сегодня первое число месяца, первое сентября, или день…
Оскар повернулся к женщине, которая тут же пробормотала: «Святого Жиля» и снова сделала реверанс.
– Сегодня ее первый день на новом месте работы – отсюда шляпка, самая лучшая из всех, что у нее есть. Леди хочет произвести хорошее впечатление. Я прав, миссис О’…
– О’Киф, сэр, – сказала дамочка, присев перед нами в третий раз.
– Вы знакомы с леди? – спросил Конан Дойл.
– Я ничего о ней не знаю, – весело ответил Оскар, – если не считать того, что она вдова, недавно приехала из Дублина, где работала костюмершей в театре и одевала самых знаменитых дам Ирландии, сейчас же решила попытать счастья в столице империи. У нее все получится, вы со мной согласны? Не вызывает сомнения, что миссис О’Киф обладает сильным характером, хотя, конечно же, устала после того, как сегодня утром пришла сюда пешком от самого Ладгейт-Серкус.
Миссис О’Киф и Конан Дойл смотрели на Оскара, широко раскрыв глаза от изумления.
– В это просто невозможно поверить, Оскар, – сказал доктор. – Вы наверняка с ней знакомы, иначе просто не может быть.
Оскар рассмеялся.
– Да ладно вам, Артур, это же элементарно – обычная наблюдательность и дедукция. Я всего лишь следую правилам мастера. Прошу мне поверить, теперь, когда я познакомился с вами, мое сердце отдано Холмсу!
Должен сказать, я тоже был потрясен.
– Как вам это удалось? Расскажите нам, – попросил я.
– Не стоит проливать свет на волшебство, Роберт. Раскрытый трюк иллюзиониста теряет свою привлекательность и становится неинтересным.
– Расскажите, Оскар, – настаивал я.
– Я думаю, вы умеете читать мысли, сэр, – от удивления миссис О’Киф заговорила шепотом.
– Нет, славная леди, к сожалению, – добродушно ответил Оскар. – Знаете, я тоже родом из Дублина, – продолжал он, повернувшись к ней, – и сразу узнал ваш выговор. Еще я заметил маленький крестику вас на шее и сделал вывод, что вы добрая католичка. Следовательно, знаете все дни ваших святых. Кроме того, не вызывает ни малейших сомнений, что вы никогда не оставили бы мужа без присмотра – если только его не забрал у вас Господь. Ваш замечательный наряд, состоящий из столь интересно подобранных противоположностей, подсказал мне, что прежде его детали составляли театральные костюмы и были подарены вам ведущими актрисами, у которых вы работали костюмершей. К тому же яркий грим тоже говорит о вашей принадлежности к артистической среде. Но вы больше привыкли наряжаться вечером, а не днем.
– А как вы догадались, что я пришла пешком от Ладгейт-Серкус?
– Господа О’Доннован и Браун, чья контора находится на Ладгейт-Серкус, являются самыми известными в Лондоне поставщиками прислуги с Изумрудного острова. [12]12
Поэтическое название Ирландии.
[Закрыть]Благодаря их стараниям у нас на Тайт-стрит тоже появилось несколько горничных. Я полагаю, что утром вы первым делом забрали у них ключи от этого дома и отправились сюда пешком, но по дороге немного заблудились.
– Поразительно, Оскар, просто нет слов, – пробормотал Конан Дойл и в восторге захлопал в ладоши.
– Но, Оскар, как вы узнали имя леди? – спросил я.
– Я не знал ее имени, – ответил он и широко ухмыльнулся, продемонстрировав нам неровные желтоватые зубы. – Всего лишь сделал предположение. Больше половины фамилий в Ирландии начинается с буквы «О». Мне повезло, и я угадал.
– Вы действительно умеете читать мысли? – повторила свой вопрос ирландка и, охваченная благоговением, едва не преклонила перед нами колени.
– Нет, милая леди, – ответил Оскар и еще больше удивил нас, добавив: – Я музыкант и время от времени пользуюсь гостиной на втором этаже, где репетирую вместе со своими коллегами. Доктор Дойл и мистер Шерард только что вошли в мое трио и приехали, чтобы осмотреть помещение. Сейчас мы работаем над «Дивертисментом ми-мажор» Моцарта. Не могли бы вы оказать нам любезность и открыть для нас дом?
Когда миссис О’Киф принялась искать нужный ключ, Конан Дойл сказал:
– Оскар, вы приводите меня в недоумение. Я вас совсем не понимаю.
Оскар снова рассмеялся, громче, чем раньше, но его смех был каким-то бесцветным.
– Я сам себя привожу в недоумение, – сказал он. – Вот я стою на тротуаре и играю в детские шарады, в то время как мне предстоит показать вам сцену, наполненную ужасом, которому нет равных. Порой я себя совсем не понимаю.
Глава 3
Каули-стрит, 23
Дом номер двадцать три на Каули-стрит был двухэтажным и выходил фасадом на улицу. Его построили из красного кирпича в восьмидесятых годах восемнадцатого века как часть террасы скромного жилого дома, предназначенного для клерков и хористов Вестминстерского аббатства. Снаружи он обладал некоторой значительностью, внутри же оказался пустым, лишенным мебели и какой-либо индивидуальности в планировке; к тому же здесь было невероятно душно. Миссис О’Киф наконец разобралась с ключами и замками и впустила нас в тесную, не больше караульной будки, прихожую. Прямо перед нами начиналась крутая лестница, узкая и не застеленная дорожкой.
– Ну что, поднимемся наверх? – спросил Конан Дойл.
– Если миссис О’Киф позволит, – ответил Оскар.
– О да, конечно, сэр, – ответила славная леди, которая едва удержалась, чтобы не бухнуться перед нами на колени, и показала в сторону лестницы.
– Чувствуйте себя как дома. Вы знаете дорогу, а я поищу газовые светильники.
– Не нужно, света вполне хватает, – сказал Оскар.
Мягкий луч солнца проникал внутрь сквозь полукруглое окно в передней двери и освещал пыль, висевшую в воздухе над ступеньками лестницы.
– Идемте, – позвал Конан Дойл. – Пора заняться делом.
Мы стали подниматься по лестнице и быстро добрались до площадки.
– Это та самая комната? – спросил Дойл.
– Та самая, – ответил Оскар.
– Хорошо, – спокойно проговорил Конан Дойл. – Мы готовы. После вас…
Медленно, очень осторожно Оскар повернул ручку двери и распахнул ее.
Мы несколько минут стояли на пороге, дожидаясь, когда наши глаза привыкнут к полумраку. Шторы из тяжелого бархата бутылочного цвета были задвинуты, но из-под них на пол проникал тонкий луч теплого света. В комнате с голыми половицами и стенами не было никакой мебели, вообще никакого убранства, если не считать штор на окнах. Ни ламп, ни свечей, ничего. Она оказалась совершенно пустой.
– Его отсюда забрали! – вскричал Оскар.
– А он здесь был? – спросил Конан Дойл.
– Даю вам слово, Артур… – запротестовал Оскар, но Конан Дойл поднял руку, чтобы остановить поток возражений.
С того самого мгновения как мы полчаса назад покинули отель, Оскар управлял ситуацией. Он указывал нам дорогу, был энергичным и деятельным, но сейчас впал в растерянность. Энергия иссякла, и он не знал, что делать дальше. Искушенный житель столицы без колебаний передал лидерство молодому провинциальному доктору. Конан Дойл быстро прошел по комнате к окнам и раздвинул шторы, а Оскар, не в силах сдвинуться с места, стоял на пороге, упершись взглядом в половицы.
– Вы чувствуете запах ладана? – спросил Дойл.
– Нет, – ответил я, принюхиваясь. – Разве что… пахнет воском для полов.
– Да, пол недавно натирали, смотрите, как он сияет, – подтвердил Конан Дойл и несколько раз обошел комнату, словно пытался определить ее размеры. – Здесь не видно ни пятен крови, ни воска от свечей.
– Тут лежал персидский ковер, – прошептал Оскар, словно обращаясь к самому себе. – Ноги Билли находились здесь, а голова там… Еще был нож… я помню, что лезвие блестело…
У меня сложилось впечатление, что Конан Дойл не обратил на него ни малейшего внимания. Он сосредоточился на изучении стен и медленно водил пальцами по грязноватым, шершавым обоям в черно-зеленую полоску – в стиле эпохи Регентства [13]13
Стиль эпохи Регентства – английский ампир, распространенный в архитектуре и оформлении интерьеров в середине XVIII – начале XIX в.
[Закрыть], ненадолго останавливался около каждой стены и принимался ее разглядывать. Но я не заметил никаких следов от гвоздей или крючков и ничего, что указало бы на висевшие там прежде картины. Как, впрочем, и на то, что в гостиной раньше стояла мебель. На внутренней поверхности двери имелся маленький медный крючок для верхней одежды, и всё. Комната была пустой и голой, и создавалось впечатление, что она такая уже некоторое время.
– Ну, мы увидели то, ради чего сюда приехали, – объявил наконец Конан Дойл. – Наша задача выполнена. А мне пора на поезд. – Он мягко положил руку на плечо Оскару. – Идемте, друг мой, нам пора.
Оскар, который, казалось, погрузился в оцепенение, не сопротивлялся, когда Конан Дойл повел его вниз по лестнице. Миссис О’Киф топталась возле входной двери, с нетерпением ожидая момента, когда можно будет сделать очередной реверанс и выказать нам свое почтение.
– Вы удовлетворены? – спросила она. – Комната вам подходит? Я нашла кухню и чайник, если джентльмены желают немного подкрепиться.
– Нет, большое спасибо, – ответил Конан Дойл, доставая из кармана монету в шесть пенсов и протягивая ей. – Мы вам очень благодарны, но нам нужно идти.
– Очень благодарны, – рассеянно повторил Оскар, который, казалось, находился в другой вселенной.
Затем, стряхнув оцепенение, он поклонился миссис О’Киф и протянул ей руку. Она взяла ее и поцеловала кольцо, словно Оскар был епископом.
– Да пребудет с вами Господь, сэр, – сказала она. – Я стану за вас молиться.
– Помолитесь святому Иуде Фаддею [14]14
Иуда Фаддей (Иуда Иаковлев или Леввей) – согласно Библии, один из двенадцати апостолов.
[Закрыть], покровителю безнадежных дел.
– Я помолюсь еще и святой Цецилии [15]15
Цецилия Римская – святая римская дева-мученица III в. В католической церкви является покровительницей церковной музыки. Изображается как мученица с мечом и розой, рядом с клавишным инструментом или скрипкой.
[Закрыть], – добавила миссис О’Киф и, перекрестившись, выбежала вслед за нами из дома на улицу. – Она ведь присматривает за музыкантами, верно? И о вас позаботится.
Когда мы сели в кэб и покатили назад по Эбингдон-стрит в сторону Вестминстерского моста, повисло напряженное молчание. Я ничего не говорил, поскольку просто не мог придумать, что сказать. Оскар погрузился в меланхолические размышления, уставившись невидящим взором в окно. В конце концов, мы выехали на площадь перед зданием Парламента, и Конан Дойл проговорил:
– Я не знал, что вы музыкант, Оскар. На каком инструменте вы играете?
– Я не музыкант и ни на чем не играю, – вяло проговорил Оскар. – В нашей семье музыкой занимается мой брат, Уилли. Он играет на пианино…
– И сочиняет музыку, – добавил я в надежде поддержать разговор. – Уилли Уайльд пишет остроумнейшие пародии и стилизации.
– Да, – подтвердил Оскар, продолжавший смотреть в окно. – Карикатура – это дань, которую посредственность платит гениям.
Конан Дойл рассмеялся, и Оскар резко повернулся к нему.
– Вы правы, Артур. Это были злые слова. Когда речь заходит о моем старшем брате, я часто бываю несправедлив. Я знаю, что не должен так себя вести, что это не по-христиански. Просто я не до конца уверен, что концовки прелюдий Шопена, «улучшенные» Уилли, выполнили свою задачу.
Конан Дойл улыбнулся.
– Когда-то я учился играть на трубе, – признался он, видимо, твердо решив не позволять Оскару снова погрузиться в задумчивость.
– Правда? – спросил Оскар и вдруг захлопал в ладоши. – Честное слово? – Мысль о том, что сельский доктор с грустными глазами и усами, как у моржа, дует в трубу, мгновенно подняла ему настроение. – Расскажите еще. Когда вы учились? И зачем?
– Давным-давно, в школе.
– В Стонихерсте? – вскричал Оскар. – Выходит, английская система государственного образования не такая и плохая!
– Нет, Оскар, не в Стонихерсте, – смеясь, заявил Дойл. – Когда мне исполнилось семнадцать, до того, как я начал учиться на врача, я провел год в иезуитском колледже в Австрии.
Оскар с трудом сдерживал восторг.
– Иезуиты, играющие на трубе! – воскликнул он. – Благословенные небеса! – На мгновение он снова стал прежним Оскаром Уайльдом и, наклонившись к Дойлу, прикоснулся к его колену. – Артур, мне кажется, я уже достаточно хорошо вас знаю, чтобы признаться, что, когда я учился в Оксфорде, я провел один вечер с труппой тирольских йодлеров. [16]16
Исполнители тирольских песен.
[Закрыть]– Он понизил голос и добавил заговорщическим тоном: – И то, что я тогда пережил, изменило меня навсегда.
Мы с Дойлом громко расхохотались, а Оскар откинулся на спинку сиденья, положив крупную голову на кожаную обивку. Мы смотрели на него и улыбались. Но он снова отвернулся к окну, и мы заметили, как по его щекам скатились две слезинки.
– Что с вами, Оскар? – спросил Дойл, который еще не привык к частым сменам настроения Уайльда и потому забеспокоился.
– Я подумал про Билли Вуда, – тихо ответил Оскар. – Я любил этого мальчика.
В кэбе повисло неловкое молчание.
– Значит, он был вам не совсем чужим? – проговорил Дойл, прищурился и приподнял одну бровь.
– Да, – сказал Оскар и повернулся к доктору. – Я вас обманул и приношу свои извинения. Билли Вуд не был мне чужим.
– Вы его любили?
– Я его любил, – ответил Оскар. – Да, любил… как брата.
– Как брата? – повторил Дойл.
– Как младшего брата… ведь у меня мог быть младший брат, – сказал Оскар. – Он был моим другом, лучшим из всех. И мы с ним прекрасно ладили. Когда-то у меня была младшая сестра. Мы с ней замечательно дружили. Но ее я тоже потерял. Она умерла в десять лет.
– Мне очень жаль, – проговорил Дойл. – Я не знал.
– С тех пор прошло много времени, – Оскар, достав платок, без смущения принялся вытирать глаза. – Больше двадцати лет. – Он улыбнулся. – «Добро ведь гибнет первым…» Изоле было десять. Билли – едва исполнилось шестнадцать. «Добро ведь гибнет первым, и чьи сердца, как пыль от зноя, сухи – сгорят, как свечи». – Он выглянул в окно на реку, мы как раз находились на середине Вестминстерского моста. – Узнаете строчки, Роберт?
К своему стыду, я их не знал.
– Шекспир? – спросил я.
– Нет, не Шекспир, – укоризненно сказал Оскар. – Это ваш прадед, Роберт. – Он повернулся к Конан Дойлу и объяснил: – Роберт – правнук одного из немногих поэтов, достойных тех лавров, которыми их увенчали, Уильяма Вордсворта. – Артур с благоговением вздохнул, что было неизбежной реакцией на подобные слова. – Роберт очень сдержанно себя ведет в том, что касается его великого предка, потому что он сам поэт, – продолжал Оскар. – Но, если вспомнить, что мы находимся на Вестминстерском мосту, да еще какое сегодня утро – «будто в ризы все крутом одело в Красоту» [17]17
Из стихотворения У. Вордсворта «Сонет, написанный на Вестминстерском мосту».
[Закрыть]– надеюсь, он меня простит…
Прежде чем Конан Дойл начал задавать вопросы, которые, как я уже знал из жизненного опыта, непременно возникали при упоминании имени Вордсворта, я переменил тему.
– У вас есть дети, Артур? – спросил я.
Конан Дойл был хорошим человеком – умным и тонко чувствующим – и сразу понял, что я не горю желанием обсуждать историю семьи Вордсворт-Шерард.
– Да, дочь Мэри, – с готовностью ответил он. – Ей на этой неделе исполнилось девять месяцев. Она пухленькая и невероятно жизнерадостная, с голубыми глазами и кривыми ножками. Я ее очень люблю.
– Дети это наша радость, – сказал Оскар. – Моим сыновьям три и четыре, и их ждет прекрасное будущее. Но я ужасно за них беспокоюсь.
– Я вас понимаю, – мягко проговорил Артур. – У меня тоже была младшая сестра, которая умерла.
– Я не знал, – огорчился Оскар.
– Откуда вы могли знать? – попытался успокоить его Дойл.
– Мне даже не пришло в голову спросить. Это было эгоистично с моей стороны. Прошу вас, простите меня, друг мой. Вы ведь позволите мне называть вас другом, несмотря на то, что мы так мало знакомы?
– Для меня честь быть вашим другом, Оскар, – ответил Конан Дойл, и по тому, как он это сказал, я почувствовал, что доктор растроган.
Когда я узнал Артура лучше, я заметил, что всякий раз, когда он говорил о чем-то личном или о вещах, которые его глубоко трогали, эдинбургский акцент, в обычных ситуациях почти незаметный, становился очень сильным.
– В определенном смысле любовь – это прекрасно, – сказал Оскар, – но для меня дружба значит гораздо больше. В мире нет более благородного и неповторимого чувства, чем истинная дружба. Мы станем с вами настоящими друзьями, Артур?
– Надеюсь, – ответил Дойл и, как будто для того, чтобы закрепить дружественный пакт, повернулся к Оскару и энергично пожал ему руку.
Если Оскар и поморщился – что меня не удивило бы, поскольку у Дойла были очень сильные руки, – то он сделал это незаметно. Они радостно улыбнулись друг другу, повернулись ко мне, и мы дружно рассмеялись. Напряжение исчезло.
– «…и гоню тень горестную прочь; чтоб мне помочь, гремит веселым эхом водопад…» – начал я, но прервался и смущенно попытался объяснить, что это значит. – Мой прадед…
– Я знаю, – сказал Конан Дойл. – Мы учили эту поэму в школе.
– В Австрии? – вскричал Оскар.
– Нет, Оскар! В Стонихерсте. Это мое любимое английское стихотворение, в нем одни из самых красивых строк в нашем языке:
– Если бы мне довелось прожить еще одну жизнь, – сказал Оскар, – я бы хотел быть цветком – у них нет души, зато какие они красивые.
– И каким цветком вы бы хотели быть, Оскар? – спросил я.
– О, Роберт, за мои грехи я бы родился красной геранью!
Когда мы снова рассмеялись, Дойл выглянул в окно и увидел вдалеке ступеньки вокзала Ватерлоо.
– Оскар, могу я вас кое о чем спросить? – вдруг став серьезным, проговорил он.
– Спрашивайте, о чем пожелаете.
– И про дом номер двадцать три по Каули-стрит?
– Про все, что пожелаете. – Оскар уже снова успокоился.
– Кому принадлежит дом?
– Тот, что на Каули-стрит? Понятия не имею, – небрежно ответил Оскар.
– Но вы снимали там комнаты?
Конан Дойл начал задавать вопросы мягко, так доброжелательный семейный доктор расспрашивает пациента о симптомах болезни, однако постепенно его спокойный, отеческий тон стал менее добродушным и больше похожим на перекрестный допрос в зале суда.
– Да, время от времени я снимал там комнаты, но не слишком часто, – ответил Оскар.
– Однако вам неизвестно, кто является владельцем дома?
– Ни в малейшей степени. Мне предложили комнаты в нем О’Доннован и Браун, чья контора находится на Ладгейт-Серкус.
– Они выступают в роли агентов?
– Совершенно верно. Если снять дом целиком, это стоит четыре фунта в месяц, кажется, так, гинея за неделю и четыре шиллинга per diem, [19]19
Per diem (.пат.) – в день.
[Закрыть]с полным обслуживанием. Вы подумываете о том, чтобы открыть практику в Лондоне, доктор?
Конан Дойл не отреагировал на шутку Оскара.
– С полным обслуживанием? – нахмурившись, переспросил он.
– Да, – сказал Оскар. – В доме, как правило, всегда есть добрая душа, вроде миссис О’Киф, которая следит за удобствами постояльцев.
– Я не понимаю, Оскар. У вас большой дом с кучей комнат на Тайт-стрит. Зачем вам еще один в Вестминстере, особенно за четыре шиллинга в день?
– Помещения на Каули-стрит можно снимать на половину дня, Артур. О’Доннован и Браун изо всех сил стараются идти навстречу своим клиентам. Если я не ошибаюсь, один доктор за полкроны арендует дом утром по понедельникам. Я его ни разу не видел, но мне говорили, что, как правило, его посещают молодые женщины. И, насколько я понимаю, репутация у него не так чтоб очень блестящая.
– Оскар, вы не ответили на мой вопрос, – не унимался Конан Дойл.
– Тут нет никаких тайн, Артур, – проговорил Оскар без обиды. – Время от времени, когда у меня появляются ученики, которым я даю уроки, или мне нужно место, чтобы писать мои произведения, на пару дней я снимаю комнату на Каули-стрит. Все очень просто. На Тайт-стрит у меня жена, дети и слуги – а еще докучливые знакомые и наглые торговцы, которые приходят в любое удобное для них время, вне зависимости от того, приглашали их или нет. Только в полном одиночестве, когда никто и ничто не мешает, можно спокойно работать. Я знаю, что докторам необходимо, чтобы в их приемных толпился народ; поэты же нуждаются в тишине. Поэзия, как учил нас предок Роберта, есть чувство, осознанное в безмятежном спокойствии. На Тайт-стрит безмятежное спокойствие невозможно.
Кэб остановился около вокзала, но Конан Дойл еще не покончил со своими вопросами.
– Комнаты на Каули-стрит обычно снимают писатели? – спросил он.
– Писатели и музыканты. И еще художники. На самом деле все, кто угодно. Однажды я встретил там священника, викария. Он писал серию проповедей на тему семи смертных грехов и скорби, если не ошибаюсь. Иногда в доме снимают комнаты члены Парламента. Они приходят туда поиграть в карты с художниками и их натурщиками.
– Вы познакомились с Билли Вудом на Каули-стрит?
– Да, – просто ответил Оскар.
– Он работал натурщиком у кого-то из художников?
– Да, – удивленно подтвердил Оскар. – Как вы догадались?
– Вы говорили, что он был красивым юношей.
– Билли обладал привлекательностью юности. А я искренний поклонник красоты. Каким был Вордсворт. Да и наш друг Роберт от нас ничем не отличается. Я не сомневаюсь, что вы, доктор, тоже ее цените. Поэзия – это спонтанный поток сильных чувств. Страстное почитание красоты есть всего лишь обостренное желание жить. Я знал Билли Вуда и любил его. Он обладал молодостью и красотой – и чудесным характером. Рядом с ним я радовался, что появился на этот свет.
– Вы говорили нам, что он был уличным мальчишкой.
– Совершенно верно, – подтвердил Оскар и посмотрел Дойлу в глаза. – Уличным мальчишкой, практически необразованным. Он едва умел читать и мог написать свое имя, но не более того. Однако Билли обладал врожденным умом, любознательностью и поразительной памятью. А также способностью концентрироваться, какой я до сих пор не встречал у подобных молодых людей. Он страстно хотел учиться, и я с радостью давал ему уроки.
– Вы его учили? – уточнил Конан Дойл.
– Я рассказывал ему о поэзии, водил в театры и всячески развивал его талант. Природа наделила Билли поразительным актерским даром. Попади он на сцену, он сумел бы многого добиться.
– И вы говорите, что вчера видели вашего юного друга Билли Вуда в гостиной на втором этаже дома по Каули-стрит, обнаженным и залитым кровью, с перерезанным от уха до уха горлом.
– Да, Артур. Но вы мне не верите.
– Оскар, я вам верю, – проговорил Конан Дойл. – Каждому вашему слову.
