Текст книги "Оскар Уайльд и смерть при свечах"

Автор книги: Джайлз Брандрет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

– И где, интересно, Эйдан? – спросила она. – Он все это задумал, а сам еще не явился!

– Мне показалось, я его видел, когда приехал сюда, – ответил Оскар, – но, видимо, я ошибся.

Мы принялись оглядываться по сторонам, мимо нас проходили толпы людей, со стороны платформ катился сплошной поток пассажиров, то и дело звучали пронзительные свистки. Оскар посмотрел на часы у нас над головами.

– Нам пора садиться в поезд, – сказал он. – В противном случае мы опоздаем. У вас есть билет?

– У меня есть, – сказала Вероника, небрежным жестом доставая из муфты билет. – А у вас?

– И у нас, – ответил Оскар. – Эйдан любезно вручил нам билеты вчера вечером. Мы путешествуем под именами мистер и миссис Артур Конан Дойл…

Вероника рассмеялась.

– Ну, вам будет что предъявить на таможне! – сказала она.

Когда мы последовали на платформу за ней и вереницей носильщиков, я подумал о том, как сильно я влюблен в Веронику. С моими прежними, быстро проходившими увлечениями все было иначе. Эта женщина меня совершенно заворожила. Когда мы нашли наше купе (Оскар дал на чай носильщикам, очаровал и отослал их), мисс Сазерленд устроилась у окна, положив муфту и шляпку рядом с собой на сиденье.

– Вы должны сесть напротив меня, Роберт, чтобы я смотрела в ваши глаза и узнала все тайны вашей души, – заявила она.

– Вы верите в существование души? – спросил Оскар, снимая шляпу, пальто и перчатки и аккуратно укладывая их на стойку над нашими головами. – А я считал, что вы, хирурги, склонны лишь к телесному восприятию мира.

– У нас есть сердце и разум, Оскар. Кто сказал, что у нас нет души? Если бы мне позволили стать хирургом, кто знает, быть может, мне удалось бы обнаружить, где она находится!

– Несомненно, – рассеянно заметил Оскар.

Он стоял возле окна и смотрел на платформу, надеясь увидеть Фрейзера.

– Не смейтесь надо мной, Оскар, – продолжала Вероника. – Наш общий друг Джон Миллес убежден, что душа не только осязаема, но и расположена где-то в мышцах и оболочках глаза. Когда он рисует портрет, то считает свою задачу решенной только после того, как ему удается запечатлеть «душу внутри глаза».

Раздался пронзительный свисток, все вокруг заволокло паром, послышался скрежет и стук колес, и поезд тронулся с места.

– Похоже, Эйдан не придет! – вскричала Вероника.

– А вот и он! – воскликнул Оскар, резко открывая дверь купе.

На платформе с широко раскрытыми глазами, бледный и вспотевший, возник Эйдан Фрейзер, который мчался так, словно от этого зависела его жизнь. В руках он держал чемодан. Фрейзер забросил его в купе, а когда поезд уже начал набирать скорость, отчаянным рывком запрыгнул внутрь и повалился на пол. Он лежал с закрытыми глазами и широко раскрытым ртом у ног своей невесты.

– Не самый привлекательный вид, – со смехом сказала Вероника.

– Зато полон смиренной преданности, – заметил Оскар, захлопывая дверь и усаживаясь в углу, по диагонали от Вероники.

– Если я не ошибаюсь, сэр Эдвин Ландсир изобразил на одном из полотен лабрадора у ног своего хозяина в такой же позе, – воскликнула Вероника, радостно всплеснув руками.

– Конечно, – добавил Оскар, – Ландсир считал подушечки передних лап местом обитания души!

Все еще задыхающийся Фрейзер открыл глаза и с трудом поднялся на ноги.

– Вы можете сколько угодно надо мной смеяться, – прохрипел он, когда я помогал ему поставить чемодан на багажную полку. – Я проспал, во всем виновато мозельское. Пожалуйста, примите мои самые искренние извинения.

Фрейзер стоял перед нами, отряхивая пальто и качая головой, словно удивляясь собственной глупости. По его лицу обильно стекал пот. Он вытер щеки и лоб платком, потом двумя руками убрал с лица угольно-черные волосы и без сил уселся напротив Оскара.

– Я очень сожалею, – хрипло пробормотал он, – ужасно сожалею.

– Оставьте стенания, – с улыбкой сказал Оскар и похлопал Фрейзера по колену, – к тому же для них нет причины. Вы здесь, вы не пострадали. Мы здесь, мы счастливы. В этом мире все в порядке.

И действительно, с Оскаром в тот день все было в порядке. Он пребывал в отличном настроении и веселил нас. От Лондона до Дувра, от Дувра до Кале, от Кале до Парижа, до того самого момента, когда мы добрались до недавно открытого отеля «Чаринг-Кросс», он был в ударе и развлекал нас в течение девяти часов, практически без перерывов. Возможно, наше купе было неудобным, или волнение в Ла-Манше вызывало неприятные ощущения (а так, наверное, и было!), я ничего не заметил. В своем дневнике я тогда написал, что в тот долгий день Оскар предстал перед нами во всем своем блеске. Но больше всего меня поразила легкость, с которой его спектакль (а это был именно спектакль) владел все это время нашим вниманием.

Его секрет – его трюк – состоял, по моим представлениям, в том, как Оскар менял интонации и суть того, что хотел нам рассказать. Вот он обсуждает местонахождение души с Вероникой; немногим позже с обилием научных терминов объясняет подробности операции, проведенной его отцом для спасения зрения короля Швеции. Затем совершенно неожиданно заставляет нас до слез хохотать над историей пьяных эскапад его брата Уилли. Проходит еще несколько минут, и у нас на глазах появляются уже совсем другие слезы (тут и сам Оскар прослезился), когда он поведал нам причудливую и трогательную легенду о русалке, обитавшей в гавани Дувра и полюбившей сына капитана порта, что и привело ее к гибели.

Если не считать упоминания вскользь о Беллотти и о «пользующихся дурной репутацией членах его клуба» («Разве некоторые из них не нарушают закон?» – спросила Вероника. – «Мы пересекаем Ла-Манш, дорогая леди, – ответил Оскар. – Я не могу вам ответить; в Англии, скорее всего, так и есть. Во Франции, согласно Кодексу Наполеона [98]98
  Кодекс гражданского права Франции, разработанный во время правления первого консула Французской республики (затем императора) Наполеона Бонапарта.


[Закрыть], ни о каком преступном поведении речи бы не шло; вот как много значит двадцать одна миля!»), никаких других разговоров об убийстве Билли Вуда мы не вели.

Подстрекаемый Вероникой, Оскар много говорил о Париже, который он и я знали очень хорошо, и о котором Эйдан Фрейзер и она не имели никакого представления. Фрейзеру очень хотелось посетить недавно построенную башню Густава Эйфеля – последнюю парижскую сенсацию.

– Только избавьте нас от башни месье Эйфеля! – вскричал Оскар.

– Но это поразительное сооружение, – запротестовал Фрейзер. – Башня достигает в высоту девятьсот восемьдесят пять футов над землей!

– И все равно, она не может приблизить вас к небесам! – заявил Оскар. – Повернитесь спиной к Эйфелевой башне, и перед вами предстанет весь Париж. Посмотрите на нее, и Париж исчезнет.

– Оскар, вы не можете отрицать, что башня эта удивительное явление, – возразил я.

– А я и не отрицаю, – сказал он, – да и вам не следует. Идите к своей башне. Наслаждайтесь! Я не стану вам мешать. Пока вы будете оценивать ее высоту, я поброжу у подножия Парнаса…

– В каком это смысле? – спросила Вероника, приподняв бровь. – У вас на уме очередная проделка?

– Вовсе нет, – небрежно ответил Оскар, – просто пока вы будете осматривать уродливое творение месье Эйфеля, я отправлюсь в Монпарнас и прогуляюсь по кладбищу. Там есть могила, которую я хочу навестить, чтобы отдать дань уважения моему старому другу. В последнее время я много о ней думаю… и должен поделиться новостями. На этот раз слова Меркурия прозвучат нежно, как песнь Аполлона.

Глава 22
Париж весной

В тот вечер Оскар много говорил о Мари Агетан.

Мы добрались до нашего отеля «Чаринг-Кросс», расположенного в доме номер восемь по улице Паскье, в начале восьмого. Отель оказался ужасающе современным и шикарным. Стены были отделаны мрамором, лестницу покрывали алые ковры, с потолка свисали великолепные электрические люстры. Однако на Оскара это не произвело впечатления. Он стоял в фойе, стряхивал капли дождя с плеч и с подозрением принюхивался.

– Отель совсем новый, не так ли, Эйдан?

– Да, он открыт совсем недавно, Оскар.

– Здесь все блестит, словно только что отчеканенная монета. Я всегда опасался слишком блестящих предметов.

– Вы хотите поискать что-нибудь другое? – спросила Вероника. – Вы с Робертом станете нашими гидами.

– Нет, нет, – сказал Оскар. – Мы проделали долгое путешествие, и я уверен, что номера здесь будут удобными. – Он улыбнулся стоявшему неподалеку посыльному. – Не обращайте внимания на мою глупую предвзятость. Я один из тех, кто начинает испытывать симпатию к другому человеку, если видит, что у него потрепанные манжеты. Я знаю, это не слишком рационально. Давайте отыщем наши номера и переоденемся к обеду. Где мы обедаем?

– Я думал, мы пообедаем в отеле, – сказал Фрейзер. – Говорят, тут первоклассный ресторан.

– Ну нет, здесь я намерен провести черту, – заявил Оскар. – У меня есть одно жизненное правило: никогда не обедать в отеле, где я останавливаюсь. Когда я ем в «Савое», то сплю в «Лангэме». Когда ночую в «Савое», обедаю в «Критерионе». Между своим digestif [99]99
  Digestif (фр.) – здесь: прием пищи.


[Закрыть]и сном джентльмен должен посмотреть на звезды. Могу я предложить вам отправиться в «Гранд Кафе»? Soles souffee a la mousse de homard! [100]100
  Soles souffee a la mousse de homard (фр.) – суфле из камбалы под муссом из омара.


[Закрыть]– лучшие в Париже, а Риго и его цыганский оркестр всегда выбирают музыку, соответствующую вашему настроению.

Номера в «Чаринг-Кросс» и в самом деле оказались превосходными. В каждой спальне имелась ванная комната (в те времена большая редкость), и стоило повернуть ручку в форме головы дельфина, как ванна наполнялась светло-коричневой, но обжигающе горячей водой. Кухня в «Гранд Кафе», когда мы до него добрались – почти два часа спустя, ни Оскар, ни мисс Сазерленд не стали спешить, попав в ванну, – оказалась изумительной. Однако Риго и его цыганский оркестр мне понравились гораздо меньше. Когда мы вошли в ресторан, оркестр изображал дикую версию «Фауста» Гуно. Когда нас подвели к столу, они заиграли венгерский похоронный марш. Мы уселись, я спросил у Оскара:

– И какое же у вас сейчас настроение?

Он склонил голову, прислушиваясь к музыке.

– Меланхолическое, я и сам этого не осознавал. Но Риго никогда не ошибается. Он обладает мистическими способностями.

Мы сделали заказ, точнее, позволили Оскару заказать за нас: суп с кресс-салатом и трюфели в муке, затем суфле из морского языка и седло барашка («Давайте не будем спешить и не забудем отдать должное сладким пирогам и блинам»). Когда нам подали первое из вин («Дон Периньон» 1886 года в качестве аперитива – «У меня простые вкусы, я готов удовлетвориться лучшим»), Оскар подхватил настроение, заданное Риго, и заговорил о смерти. И в особенности о смерти детей. Он рассказал об удивительной естественности Билли Вуда и его желании доставлять другим людям радость.

– Боюсь, именно это желание несчастного Билли стало причиной его смерти, – сказал Оскар, глядя в свой бокал с шампанским. – Слишком многим он хотел сделать приятное.

Затем Оскар поднял бокал и предложил выпить за его память.

Говорил Оскар и о своей младшей сестре Изоле.

– Она ушла от нас, когда ей было десять. Как мы ее любили! – Я знал, как любил сестру Оскар; он носил с собой конверт с ее локоном. – Она все еще стоит перед моим мысленным взором, – продолжал он, – Изола танцевала по дому, словно солнечный зайчик. Она была для меня всем… Должно быть, рай очень радостное место, если там находятся Изола и Билли Вуд.

Когда настроение музыки Риго стало чуть веселее (погребальный марш сменился цыганской aubade– утренней серенадой), Вероника спросила Оскара, какого друга он собирается навестить на кладбище в Монпарнасе.

– Ее звали Мари Агетан, – сказал он, аккуратно пристраивая салфетку поверх жилета. – Роберт также ее знал, хотя и не так хорошо, как я. – Он многозначительно улыбнулся мне, и я с некоторой неловкостью улыбнулся в ответ. Вероника, сидевшая справа от меня, сжала под скатертью мою руку. – Вам нравится суп, Роберт? – осведомился Оскар.

– Я жду, когда он немного остынет, – ответил я, стискивая ладонь Вероники.

– Очень разумное решение, – ответил он, и его улыбка превратилась в легкую усмешку.

Фрейзер, жених Вероники, – удивительное дело! – не обращал ни малейшего внимания на то, что происходило под скатертью, под самым его носом. В тот вечер, как и в течение всего дня, он все свое внимание сосредоточил на Оскаре.

– Мари Агетан, – сказал он. – Мне знакомо это имя.

– Оно пользовалось дурной славой, – заметил Оскар.

– Кажется, ее убил сутенер? Он был испанцем… я начинаю вспоминать эту историю. Поло? Пабло? Что-то в этом роде.

– Верно, – Оскар вытер губы. – Полиция арестовала испанца, которого судили, признали виновным и отправили на гильотину. Естественно, он был совершенно невиновен.

– Перестаньте, Оскар! – запротестовал Фрейзер. – Я помню это дело. Я о нем читал. Как бы там его ни звали, он был плохим человеком.

– Вне всякого сомнения, он был мерзавцем и воплощением зла. Я его знал. Но он не убивал Мари Агетан.

Фрейзер полностью развернулся к Оскару. Он также забыл о супе, но совсем по другим причинам.

– Откуда вы можете знать, что он был невиновен, Оскар? Как вы можете быть уверены?

– Потому что я знал убийцу Мари Агетан, как знаю убийцу Билли Вуда.

Под столом Вероника выпустила мою руку.

– Ах, Оскар, – воскликнула она, умоляюще склоняясь к нему, – давайте не будем сегодня вечером говорить о печальных вещах. Мы в Париже, это мой подарок на день рождения…

– Вы совершенно правы, дорогая леди, – сказал Оскар.

Пока он говорил – возможно, мне так только показалось, но нет; я написал тогда об этом в своем дневнике, – Оскар посмотрел в сторону дирижера оркестра, и в тот миг, когда его глаза встретились с глазами Риго, оркестр впервые за весь вечер заиграл мазурку.

Оскар потянулся через стол, взял руку Вероники и поцеловал ее.

– У вас такая теплая рука, моя дорогая, – пробормотал он.

– Но, Оскар, – продолжал Фрейзер, который постукивал по столу ложкой, чтобы придать весомости своим доводам, – если вам известно истинное имя убийцы Мари Агетан, вам следует сообщить его в полицию.

– Нет, – покачал головой Оскар, – Мари этого бы не хотела.

– Но она мертва! Как вы можете знать, чего бы она хотела?

– Потому что она сказала мне об этом перед смертью, – просто ответил Оскар. – Я хорошо ее знал и любил. Мы понимали друг друга. Она принадлежала к числу тех немногих людей, которые меня понимали. И я ей благодарен.

– И все же, – тихо сказала Вероника, сложив руки под подбородком, – она была, как стыдливо говорит Роберт, «дочерью радости»… Или «ночной бабочкой», не так ли?

– Проституткой, – сказал Фрейзер.

– Куртизанкой, – поправил я инспектора.

Оскар оставался совершенно спокойным.

– Совершенно верно, но столь простые слова не передают сущности этой женщины. Я любил Мари вопреки ее профессии и окружению – она была уникальна. Личность человека есть таинственная субстанция и нельзя его оценивать только по делам. Он может соблюдать законы, но оставаться совершенно бесполезным. А может нарушать закон и одновременно обладать чистой душой. Он может быть плохим, не совершая плохих поступков. Может грешить против общества, приближаясь через свой грех к совершенству…

Официант унес суп, и нам предложили трюфели.

– Кстати, о совершенстве… – Оскар удовлетворенно созерцал содержимое своей тарелки.

Музыка смолкла; оркестр отдыхал между номерами. Оскар оглядел всех членов нашей маленькой компании. Все улыбались.

– Надеюсь, «Гранд Кафе» пришелся вам по душе, – продолжал он. – В некоторых парижских ресторанах наблюдается некоторая бесцеремонность в обслуживании. Однако здесь стараются доставить своим клиентам удовольствие. – Оскар через весь зал улыбнулся сомелье и бургундскому, которое одобрил, и в этот момент у двери в кухню столкнулись два официанта, раздался громкий стук, словно ударили цимбалы, два подноса перевернулись, и во все стороны полетела посуда и серебряные приборы. На мгновение воцарилась тишина, но тут же за полудюжиной столов раздался смех и дружные аплодисменты.

– Видите, что я хотел сказать? Они делают это специально, чтобы доставить удовольствие британским гостям. Они знают, что такое английский юмор – кувшин с водой, стоящий наверху приоткрытой двери.

Мы рассмеялись и принялись за трюфели, залпом осушив бокалы с бургундским. Под столом Вероника положила руку мне на бедро.

– Это великолепно, Оскар, – сказала она, улыбаясь ему. – Благодарю вас.

– Не нужно меня благодарить, – возразил он, – лучше скажите спасибо вашему жениху. Париж весной – его идея. Благодарите Фрейзера. Благодарите Францию. Англия обладает удивительной способностью превращать вино в воду. Здесь же все иначе.

– Вне всякого сомнения, – сказал Фрейзер, показав ряд белоснежных зубов и поднимая свой бокал. – Как далеко мы ушли от офицерской столовой в Скотланд-Ярде.

Оскар улыбнулся и вслед за Эйданом Фрейзером оглядел зал. Наконец его глаза встретились с глазами Риго. Маэстро играл на скрипке con brio [101]101
  Con brio (итал.) – с живостью.


[Закрыть], внимательно наблюдая за нашим столиком. Теперь нас удостоили быстрой польки, которую сменили лирические цыганские песни.

– Слушайте музыку, которая из печальной превращается в восторженную, – сказал Оскар, – Риго заглядывает в наши души, вы со мной согласны?

Позднее, в тот же вечер, когда мы с Оскаром лежали рядом в своих кроватях («Вы можете занять кровать поближе к ванной комнате, Роберт; эта привилегия должна была достаться миссис Дойл»), и в полной темноте, озаряемой лишь огоньком сигареты Оскара, тихонько, как школьники, обменивающиеся историями после отбоя, вспоминали удовольствия прошедшего вечера, я спросил у Оскара, могу ли я доверить ему тайну.

– Конечно, – успокаивающе прошептал он в ответ. – Мы в Париже. В Лондоне люди оберегают свои тайны, но в Париже становятся откровенными. Таковы правила.

– Я влюблен в мисс Сазерленд.

– И?.. – спросил он, повернув ко мне голову.

– И? – повторил я. – И ничего. В этом и состоит моя тайна.

Оскар тихонько рассмеялся. Постепенно его смех стал громче и вскоре превратился в гомерический хохот.

– Роберт, Роберт, Роберт! – восклицал он между приступами смеха и кашля. Ему даже пришлось сесть на кровати. – Это никакая не тайна! Весь мир знает, что вы влюблены в мисс Сазерленд! Сегодня вы не оценили большую часть лучшей в Париже еды из-за того, что сжимали ее руку под скатертью, в то время когда нужно было работать ножом и вилкой! Ваша любовь к мисс Сазерленд совсем не тайна!

Я чувствовал себя очень глупо и отчаянно краснел от смущения.

– Неужели это так заметно?

– Если бы вы наняли воздушный шар у месье Монгольфье и стали сбрасывать листовки о вашей помолвке на Париж, это не стало бы более очевидным.

– Вы полагаете, она выйдет за меня?

– Роберт, какой абсурд! Вы еще даже не разведены, а она помолвлена с Фрейзером. Давайте посмотрим правде в глаза – ваш брак невозможен.

– Но она бы вышла за меня, будь я свободен? И если бы она была свободна?

– О! – воскликнул Оскар, снова опускаясь на подушки. – Это уже совсем другой вопрос, Роберт. Теперь мы пытаемся заглянуть в тайну мисс Сазерленд, а не в вашу.

– Каковы ее истинные чувства по отношению к Фрейзеру?

– Хороший вопрос.

– И как Фрейзер относится к ней? Почему разрешает ей вести себя так свободно, почему все позволяет?

– Очень хороший вопрос.

Мы оба замолчали. Оскар перестал шутить и бросил горящую сигарету в стакан с водой, стоявший на тумбочке рядом с кроватью. Послышалось тихое шипение, и в комнате стало совсем темно.

– Так вы думаете, что она меня не любит? – прошептал я.

– Я уверен, что она испытывает к вам нежные чувства, – мягко сказал Оскар.

– Но любит ли? Она позволяет мне любить ее. Сегодня вечером она сама вложила свою руку в мою ладонь.

– Да, – все так же мягко ответил Оскар, – она поддалась искушению.

– Но почему, если она меня не любит?

– Роберт, как сказал поэт в «Сфинксе без загадки»: «Женщины созданы для того, чтобы их любить, а не для того, чтобы их понимать».

– И какой поэт это сказал?

– Оскар Уайльд, – ответил он, – один из наших любимых авторов. Я думаю, нам следует оставить за ним последнее слово, как вы считаете? Спокойной ночи, Роберт.

– Спокойной ночи.

Оскар спал крепко, я – нет. Прошло всего несколько минут после того, как мы замолчали, и я услышал жуткий храп моего дуга, напоминавший нескончаемые предсмертные стоны. Я накрыл голову подушкой и, чтобы отвлечься, попытался предаться чувственным фантазиям. У меня ничего не получилось. Я надеялся увидеть, как Вероника приближает свои нежные губы к моим, но вместо них появлялись огромные лица, жестокие и страшные, которые, точно непрошеные гости, возникали из темноты, как ночные фонари во время дождя. Я хотел смотреть на улыбающееся лицо Вероники на моей подушке; а на меня пялились слепые глаза Беллотти, перед лицом всплывали злобная усмешка О’Доннела и открытый рот Фрейзера, полный белоснежных зубов.

Наконец, через несколько долгих часов я погрузился в лихорадочную дремоту. Мне запомнился только один сон. В нем не было Вероники, Кейтлин или Марты – и даже Констанции, которая, как ни странно, часто возникала в моих снах. Мне приснился Конан Дойл, рассматривающий отсеченную голову Билли Вуда в свете газового фонаря на Тайт-стрит.

Оскар проснулся рано и, пока я спал, принял ванну, побрился и оделся. Меня разбудил его любимый аромат («Кентерберийской лесной фиалки»), я открыл глаза и увидел его крупное удлиненное лицо, склонившееся надо мной.

– Вставайте, мой друг! – воскликнул он. – Вы проспали рассвет. Еще немного, и вы останетесь без завтрака.

– У вас сегодня утром отличное настроение, – пробормотал я, натягивая одеяло на нос и глаза.

Оскар раздвинул занавески, распахнул ставни, и яркий белый свет заполнил комнату.

– Сегодня канун дня святой Батильды, – заявил он. – Мы должны отдать ей должное.

– Господи, кто такая святая Батильда?

– На небесах она одна из любимиц Всемогущего. Английская девушка, которая стала французской королевой тысячу лет назад. Ребенком ее украли пираты и продали в рабство. Когда она повзрослела, на нее обратил внимание король Хлодвиг Второй.

– А он кто такой?

– Роберт Шерард западных франков! – воскликнул Оскар, одним быстрым движением стаскивая с меня одеяло. – Король Хлодвиг не мог устоять перед стройными лодыжками. Святая Батильда – покровительница всех стройных лодыжек. Вы должны встать и поставить свечу в ее храме. Она умерла в Париже – так поступали все лучшие люди.

Я повернулся на бок и спустил ноги на холодный, как лед, пол.

– Еще слишком рано для таких шуток, Оскар, – пробормотал я. – Где мои тапочки?

– А вы обращались к святому Антонию и святой Анне?

– Вы и ваши расчудесные святые… – проворчал я.

Оскар стоял у окна и поправлял галстук, глядя в зеркало на дверце большого орехового шкафа. Он посмотрел на мое отражение.

– Тут все дело в днях святых. Роберт, – с улыбкой сказал он.

– О чем вы? – недоуменно спросил я. (Выпитое в «Гранд Кафе» вино начало сказываться.)

– О нашем деле, – ответил Оскар, поворачиваясь ко мне. – Оно связано с днями святых… и искушением. – Он распахнул шкаф, выбрал для меня рубашку, достал пальто и брюки и бросил всё мне на кровать, к изножью. – Вчерашний вечер оказался исключительно удачным с точки зрения расследования убийства Билли Вуда, – задумчиво продолжал Оскар. – Вещи, о которых я имел лишь смутное представление, вдруг стали для меня вполне понятными. Одевайтесь, друг мой. Le tout Paris nous attend! [102]102
  Le tout Paris nous attend! (фр.) – Нас ждет весь Париж!


[Закрыть]

Немногим позже девяти мы нашли Эйдана Фрейзера в зале с множеством зеркал, где подавали завтрак. Он сидел один за столиком, накрытым на четверых.

– Вероника уже позавтракала, – сказал он. – Она пошла прогуляться, но, полагаю, скоро вернется.

– Вы выглядите встревоженным, друг мой, – заметил Оскар, когда мы сели.

– Так и есть. Я получил телеграмму из Лондона.

– Из Скотланд-Ярда?

– Да, от Гилмора, – Фрейзер показал нам конверт.

– Плохие новости?

– Хуже не бывает Мы потеряли главного свидетеля.

– Беллотти? – спросил Оскар.

– Да, Беллотти, – кивнул Фрейзер. – Беллотти мертв.

– Мертв! – воскликнул Оскар. – Вы сказали, что Беллотти мертв?

– Да.

– Я не верю, – заявил Оскар, приложил руку ко рту и закрыл глаза. – Как такое возможно? – пробормотал он. Оскар казался совершенно ошеломленным. Наконец, он открыл глаза. – Так он мертв? – повторил Оскар. – Вы хотите сказать, его убили?

– Нет, не убили, – ответил инспектор, вытаскивая телеграмму из конверта. – Несчастный случай… складывается именно такое впечатление… или самоубийство. Он попал под поезд.

– А Гилмор упоминал карлика?

– Карлика? – недоуменно повторил Фрейзер и посмотрел на телеграмму. – Нет, здесь речь не идет о карлике.

– Ну, вот вам и Париж весной, – с горьким смехом произнес Оскар, к которому вернулось спокойствие, и налил себе чашку горячего шоколада. – Мы должны немедленно возвращаться в Лондон.