Текст книги "Оскар Уайльд и смерть при свечах"

Автор книги: Джайлз Брандрет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Глава 23
29 января 1890 года

– Неужели мы должны вернуться в Лондон, Эйдан? Должны?

Вероника Сазерленд пришла с ранней утренней прогулки с румянцем на щеках и огнем в глазах – и в прекраснейшей шляпке с пером. Она нашла нас в кафе отеля и остановилась около нашего столика, но сесть отказалась. Один за другим, Эйдан Фрейзер, Оскар и я встали со своих мест, сжимая в руках салфетки, словно нашалившие школьники с грифельными досками, которых призвала к ответу гувернантка.

– Это возмутительно, – продолжала она, – и нечестно! Мы только что приехали, в понедельник у меня день рождения… мой день рождения! Когда мы в последний раз проводили время вместе, Эйдан? Вы постоянно работаете.

– Весь мир, но только не его семья, наслаждаются плодами трудов гения, – сказал Оскар.

Вероника повернулась к нему.

– О, перестаньте, Оскар, пожалуйста! Ваши нескончаемые остроты бывают ужасно утомительными.

– Но это не мое высказывание, – кротко ответил Оскар, – оно принадлежит Конану Дойлу.

– Источник не имеет значения! Важно другое: мы приехали отдыхать – это выходные и мой день рождения, – а Эйдан вовсе не гений, к тому же его нельзя назвать незаменимым. Неужели делом не может заниматься инспектор Гилмор или другой зануда из Ярда?

– Но это важное дело, – сказал Оскар.

– В самом деле? – она сердито посмотрела ему в глаза. – Убит мальчик-проститутка, сутенер отнял у него жизнь, пьяницу отчима повесят. Неужели это дело действительно имеет такое значение, мистер Уайльд?

Меня шокировали слова, которые употребила Вероника. Однако Оскар сохранял полнейшее хладнокровие.

– Да, – спокойно ответил он, не отводя взгляда.

– Да? – резко переспросила она. – И для кого же?

– Для вашего жениха, мисс Сазерленд, и его будущего. Он обвинил человека в убийстве, но главный свидетель мертв. Как умер Беллотти? Является ли его смерть самоубийством? Или это несчастный случай? Может быть, речь идет о новом убийстве? Этот вопрос нельзя оставить открытым и нельзя передать инспектору Гилмору. Увы, за него несет ответственность Фрейзер! Долг зовет.

Вероника раздраженно вздохнула и огляделась. В обеденном зале отеля народу было совсем немного, а посетители, сидевшие за ближайшими столиками, не обращали на нас внимания. Я хотел предложить мисс Сазерленд остаться с ней в Париже, но у меня не хватило мужества, и момент был упущен.

– Ну что ж, – сказала она (ее щеки заметно побледнели, и в глазах уже не горел прежний огонь), – я поднимусь в свою комнату, чтобы собрать вещи. Пожалуйста, сообщите мне, когда вы будете готовы к отъезду.

– Благодарю вас, – сказал Фрейзер. – Мы достойно отпразднуем ваш день рождения на Лоуэр-Слоун-стрит.

– Разумеется, – промолвила она.

– И сможем вернуться в Париж весной! – с улыбкой добавил Оскар.

Вероника рассмеялась, повернулась и упорхнула.

Через три часа на Северном вокзале мы сели в поезд, отправлявшийся в Кале. Фрейзер и Оскар без труда обменяли билеты; поезда по обе стороны Ла-Манша ходили практически пустыми, а на борту нашего парохода («Замок Дувр», «гордость компании») мы оказались единственными пассажирами в салоне первого класса.

День получился долгим, утомительным и скучным. Наше возвращение в Лондон совсем не походило на пиршество остроумия и предвкушение праздника, сопровождавшие нас по дороге в Париж. Если у Оскара и имелись запасы шуток и афоризмов (собственных или позаимствованных у других), на сей раз он не стал с нами делиться. Большую часть обратного пути он просидел, уткнувшись носом в книгу. Мы все читали или делали вид. Я медленно листал страницы моего vade mecum [103]103
  Vade mecum (лат.) – Нечто, постоянно носимое с собой.


[Закрыть]– томика максим Ларошфуко с комментариями. Вероника изучала статью в научном журнале, посвященную Луи Пастеру и прививкам против сибирской язвы. Эйдан Фрейзер держал в руках «Трое в лодке» Джерома К. Джерома, но, похоже, не слишком вникал в содержание, потому что ни разу не рассмеялся.

Когда мы вернулись в Англию и наш поезд ехал мимо полей Кента, начало темнеть. Оскар и Фрейзер, словно безмолвно договорившись, отложили книги, наклонились друг к другу и принялись негромко обсуждать детали дела.

– Гилмор сообщил вам, когда именно нашли тело Беллотти? – спросил Оскар.

– Вроде бы вчера утром.

– Пока мы ехали в Париж…

– Да.

– И он свалился под поезд?

– По всей видимости.

– На какой станции?

– В телеграмме ничего не сказано, но речь шла не о железнодорожной станции. Несчастный случай произошел в метро.

– Несчастный случай? – Оскар приподнял бровь.

– Возможно, несчастный случай, Оскар, – сказал Фрейзер, тщательно подбирая слова. – Он ведь был практически слепым, не так ли?

– Из чего следует, что он старался быть осторожным, так мне кажется. Вы не можете исключать убийство. Вы не должны.

– Но зачем кому-то убивать Беллотти?

– Он ведь был вашим свидетелем, Эйдан. Вы сказали, что он сообщил вам, будто бы Эдвард О’Доннел и Дрейтон Сент-Леонард один и тот же человек.

– Совершенно верно.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

– И еще он вам сказал, что Билли Вуд ушел в тот день с вечеринки, чтобы встретиться с ним?

– По словам Беллотти, да. Он собирался дать показания.

– Очень хорошо, – сказал Оскар. – Если Беллотти согласился дать такие показания, что еще он мог сообщить суду? Если он намеревался обвинить О’Доннела в убийстве, чью еще репутацию он мог загубить? В тот момент, когда Жерар Беллотти решился стать полицейским информатором, он подписал себе смертный приговор.

Фрейзер рассмеялся и показал на тоненький томик, лежавший на сиденье рядом с Оскаром.

– Боюсь, вы слишком много читаете нашего друга Конана Дойла, Оскар.

Мой друг взял подаренный ему экземпляр «Знака четырех» и повертел книгу в руках.

– Я впитываю уроки мистера Шерлока Холмса, который являет собой достойный образец логического мышления и наблюдательности.

Фрейзер улыбнулся, откинулся на спинку сиденья и провел длинными тонкими пальцами по волосам.

– Это был несчастный случай, Оскар, или самоубийство. Беллотти понял, что игра закончена, и он не сумеет справиться с последствиями. – Фрейзер повернулся, чтобы посмотреть в окно вагона, но ночь уже вступила в свои права, и он увидел в стекле лишь собственное отражение. – Сегодня утром вы упомянули карлика, – сказал он. – О каком карлике шла речь?

– Беллотти держал при себе карлика, который служил его спутником, посыльным и телохранителем… Я редко видел Беллотти без него. Невероятно уродливое существо!

– Если Беллотти убили, – предположил Фрейзер, снова поворачиваясь к Оскару, – возможно, убийца карлик.

– Я очень в этом сомневаюсь, – возразил Оскар. – Карлик – сын Беллотти.

Фрейзер снова повернулся к окну вагона.

– Я ничего не знал о карлике.

– Вам придется его найти, – сказал Оскар.

– Да, – рассеянно проговорил Фрейзер, – да, вероятно. Многое предстоит сделать…

– И с чего вы начнете? – спросил Оскар. – Допросите членов маленького клуба Беллотти? Они смогут рассказать вам о Дрейтоне Сент-Леонарде, как вы считаете? Конечно, в отличие от Беллотти, они едва ли захотят с вами сотрудничать…

– Я думаю, что начну с миссис Вуд, – сказал Фрейзер, но Оскар пренебрежительно покачал головой. Фрейзер продолжал: – Миссис Вуд… или миссис О’Доннел… или как там еще она себя называет: она была той самой экономкой, Оскар, я уверен.

– Она будет это отрицать.

– Несомненно. Те, чьи руки обагрены кровью, не склонны говорить правду.

– Вы предъявите ей обвинение?

– Нет, если у меня не будет признания. Присяжные не любят выносить приговор матерям, убивающим своих детей. Однако они признают О’Доннела виновным, и его повесят – это станет для нее наказанием.

Наш поезд уже катил по юго-восточным предместьям Лондона. Днем унылые улицы и покосившиеся дома представляли собой едва ли не самые отвратительные трущобы столицы. Ночью мерцающие свечи в оконных проемах и газовые фонари в переулках превращали нищету в волшебную сказку, ряды дешевых многоквартирных домов становились домиками Ганса и Гретель. Оскар проследил за моим взглядом и понял, о чем я подумал.

– Иногда иллюзия может быть утешением, – сказал он.

Вероника проснулась. У нее были усталые глаза; кожа побледнела (пудра осыпалась); волосы выбились из прически и окутали плечи. Я никогда не видел ее более естественной, или более уязвимой. Она мягко улыбнулась мне и не отводила глаз, задерживая мой взгляд. У меня захватило дух – настолько она была прелестной.

Поезд сбавил скорость, мы подъезжали к конечной станции. Вероника поправила волосы, потянулась и повернулась к Оскару.

– Я должна принести вам свои извинения, мистер Уайльд.

Оскар встал и поклонился ей, после чего поднял руки, чтобы снять с багажной полки одну из сумок.

– Вы ничего мне не должны, дорогая леди.

– Нет, я должна принести извинения, – повторила она. – Сегодня утром я вела себя несдержанно и недостойно. Я не знаю, что на меня нашло. Надеюсь, вы простите меня и докажете это, навестив завтра вечером, чтобы выпить за мой день рождения.

– Сочту за честь, – кивнул Оскар. – А Роберт тоже приглашен?

– Он знает, что приглашен! – Вероника наклонилась ко мне, взяла мою руку и поцеловала.

– Хорошо, – сказал Фрейзер, хлопнул себя по коленям и быстро встал. Поезд со скрежетом остановился. – Значит, договорились. Увидимся завтра в шесть часов вечера на Лоуэр-Слоун-стрит. А сейчас?

Мы все уже были на ногах и собирали свои вещи.

– Я вернусь к своей тетушке на Бедфорд-Сквер, – сказала Вероника. – Конечно, она меня не ждет и не любит сюрпризов, но ничего страшного не произойдет. Она с сомнением отнеслась к моему путешествию в Париж без компаньонки, преждевременное возвращение должно ее успокоить.

– Я не имею удовольствия быть знакомым со старшей миссис Сазерленд, – сказал Оскар, надевая свое бутылочно-зеленое пальто с каракулевым воротником. – Полагаю, завтра вечером она к нам присоединится?

– Думаю, нет, – ответила Вероника. – Тетушка не выходит из дома после наступления темноты. Она принадлежит к другому поколению.

– Ах, вот оно что, – сказал Оскар, открывая дверь вагона и протягивая чемодан стоящему на платформе носильщику. – Однако из каждого правила есть исключения. Моя мать никогда не выходит из дома днем. Она испытывает отвращение к грубому дневному свету.

Нас всех озарял бледно-желтый свет газовых фонарей вокзала Виктория. Словно гид из конторы мистера Кука, ведущий экспедицию по боковым улочкам Флоренции, Оскар зашагал вперед, высоко подняв трость (за нами следовали четыре носильщика), к стоянке кэбов во внутреннем дворе перед вокзалом. Впереди стоял двухколесный экипаж.

– Вы не согласитесь доставить молодую леди на Бедфорд-Сквер? – спросил Оскар, протягивая кэбмену два шиллинга. Тот внимательно изучил монеты и что-то проворчал.

– Речь лондонских кэбменов кратка, но выразительна, – заметил Оскар.

Вероника села в экипаж и посмотрела на нас. Мне хотелось бы сказать, что она одарила меня на прощание самой теплой из своих улыбок, но это было бы неправдой. Она оглядела всех нас, никого не выделяя.

– Доброй ночи, джентльмены, – сказала она и помахала нам рукой. – A demain.

– Ваша невеста поразительная женщина, – сказал Оскар, положив руку на плечо Фрейзера, пока мы стояли и махали вслед удаляющемуся кэбу. – В ее душе горит огонь. Ослепительно-яркий огонь.

– Я так хотел сделать ей приятное, – пробормотал Фрейзер.

– Это непростая задача. Она обладает энергией и умом, у нее мужской характер, однако она родилась женщиной, и ей досталась скромная роль. Трудно быть счастливой при таких обстоятельствах.

Носильщики укладывали наши вещи в следующий кэб.

– Куда теперь? – воскликнул Оскар. – Выпьете со мной? Легкий ужин? Гренки с сыром и бокал шампанского?

Фрейзер продолжал смотреть вслед Веронике, хотя кэб уже скрылся из вида, и с некоторым усилием стряхнул с себя оцепенение.

– Я на Боу-стрит… Хочу еще раз допросить О’Доннела, – сказал он.

– Что? – вскричал Оскар. – Сейчас? В девять часов вечера! В субботу!

– Это время ничуть не хуже любого другого, – ответил Фрейзер.

– Немного странное время для допроса, вы не находите? – сказал Оскар, с некоторым недоумением глядя на инспектора.

Фрейзер рассмеялся.

– Перестаньте, Оскар, разве не вы настаивали на моем возвращении в Лондон «немедленно»? Я мог бы предоставить разбираться во всем Арчи Гилмору, но вы сказали: «Долг зовет». Вы хотели, чтобы я вновь начал расследование.

– Конечно, вы совершенно правы, – сказал Оскар, немного помолчал, потом взял Фрейзера за плечи двумя руками и посмотрел в бледное лицо инспектора полиции. – Могу я попросить вас об одолжении, Эйдан? Вы разрешите мне вас сопровождать?

На лице Фрейзера отразились сомнения.

– На Боу-стрит?

– Да.

– Но это несколько необычно, не так ли?

– Нет, речь не идет о моем участии в допросе, – продолжал Оскар, – это ваше дело, Эйдан, тут я все понимаю, я хочу лишь посмотреть и послушать. Вы верите в виновность О’Доннела, однако из сказанного Беллотти следует, что существуют косвенные улики… Я уверен, что О’Доннел не убивал Билли Вуда, но мне ни разу не довелось увидеть этого человека трезвым. Быть может, я не сумел его понять. В камере напиться ему вряд ли удастся…

– Не обязательно, – возразил Фрейзер. – Все зависит от того, какой сержант сейчас на дежурстве. Если у О’Доннела есть деньги, он сможет заполучить выпивку даже в камере.

– Пожалуйста, Эйдан, – взмолился Оскар.

Молодой детектив пожал плечами и вздохнул.

– Это выходит за рамки обычных процедур, но ладно… Поедем вместе. – Он распахнул перед нами дверцу кэба. – Поехали, ведь с самого начала это ваше дело, Оскар. Будет только справедливо, если вы увидите окончание расследования.

– Вы считаете, что мы близки к развязке? – спросил я, когда наш кэб свернул на Виктория-стрит.

– Я думаю, что О’Доннел признается, – сказал Фрейзер.

Через четверть часа мы остановились на Боу-стрит. Когда мы выбрались из брогама [104]104
  Двух– или четырехместная карета, запряженная одной лошадью.


[Закрыть], Фрейзер вошел в полицейский участок первым, а Оскар задержался, чтобы уговорить кэбмена подождать нас с нашим багажом.

– Боюсь, мы можем задержаться на час, – сказал Оскар. – Если вы поставите кэб на противоположной стороне улицы, возле служебного входа в оперный театр, то сможете послушать последний акт «Лоэнгрина».

Кэбмен флегматично кивнул.

– Как скажете, сэр.

– Да, так и скажу, – ответил Оскар. – Вагнер – это музыка как раз для вас!

На лице кэбмена не отразилось понимания, но он снова кивнул и бросил в карман монету, которую вложил ему в ладонь Оскар.

– Музыка Вагнера самая лучшая, – настаивал на своем мой друг. – Она такая громкая, что можно все время разговаривать, и никто не услышит ни слова.

– Очень остроумно, Оскар, – прозвучал незнакомый мне низкий голос.

С противоположной стороны улицы к нам направлялся невысокий лысый мужчина в вечернем костюме, куривший большую сигару. Я его видел впервые, но он явно был знаком с Оскаром – моего друга знали все! – и Оскар, как только разглядел незнакомца, воскликнул:

– Гас! Гас! Как я рад вас видеть!

Невысокий мужчина оказался Огастесом Харрисом, импресарио Королевских театров «Друри-Лейн» и «Ковент-Гарден».

– Сегодня не дают оперу, Оскар. Там идет пантомима, как раз то, что вам нравится! «Синяя Борода» – сюжет в вашем вкусе! Проданы все две тысячи сто билетов! Если ходите составить мне компанию в ложе…

– Нет, огромное спасибо, Гас. Мой друг и я заняты.

Сэр Огастес Харрис посмотрел на синий фонарь, горящий над полицейским участком, и вопросительно приподнял бровь.

– Я сохраню вашу тайну, – усмехнулся он. – Спокойной ночи, Оскар. Доброго вам вечера, сэр, – кивнув мне, Огастес Харрис направился к противоположному тротуару, важно помахивая сигарой. На ходу он добавил: – Ирвинг рассказал мне, что вы пришли к нему на помощь. Браво. Он благодарен вам. Постарайтесь навестить меня в ближайшие дни, Оскар. Давайте что-нибудь сделаем вместе, только не вашу «Саломею»! [105]105
  «Саломея» – одноактная трагедия Оскара Уайльда.


[Закрыть]

– Гас хороший человек, – сказал Оскар, – цивилизованный обыватель. Он способен многое продвинуть.

Мы поднялись по каменным ступеням полицейского участка, где в тускло освещенном вестибюле нас уже поджидал молодой констебль.

– Инспектор Фрейзер ушел с сержантом Риттером, сэр. Они сейчас вернутся с ключами.

– Здесь очень тихо, – отметил Оскар. – И мрачно. Похоже на пустую сельскую церковь.

– Позднее здесь будет оживленно, сэр, – усмехнулся молодой полисмен. – К полуночи, когда закроются пивные и бары, тут станет шумно, как в старом городе в новогоднюю ночь.

Оскар с восхищением посмотрел на молодого констебля. Я видел, что он собирается произнести изысканный комплимент, но в этот момент мы услышали у себя за спиной позвякивание ключей и обернулись. В углу темного вестибюля, там, где, как мне показалось, была лишь глухая стена, я разглядел узкую дверь из тяжелого металла, выкрашенную в черный цвет, всю в болтах. На уровне головы в двери имелась щель, не больше чем в почтовом ящике, и в ней появились ярко освещенные безупречные зубы Эйдана Фрейзера.

– Так вы идете? – позвал он.

– Конечно, – ответил Оскар и с некоторым огорчением улыбнулся констеблю. – Надеюсь, мы еще встретимся.

Когда мы подошли к металлической двери, она бесшумно открылась внутрь, за ней мы увидели узкий коридор с низким потолком, где и обнаружили Фрейзера, глаза его возбужденно блестели. В руке он держал керосиновую лампу.

– Осторожно, – предупредил он. – Здесь темно и сыро. Я поскользнулся и едва не упал.

Рядом с ним шел сержант Риттер, мужчина средних лет, не слишком высокий, коренастый, со слезящимися глазами, носом пьяницы и унылым взглядом. Он тяжело дышал и предпочитал помалкивать.

Оскар заботливо спросил:

– Вас донимает астма, сержант? Мы пережили суровую зиму.

Сержант недоуменно посмотрел на своего спутника, словно Оскар был существом с планеты Марс, и ничего не ответил. (Обаяние Оскара действовало не на всех.)

– Следуйте за мной, – сказал Фрейзер, поднимая лампу повыше, и мы гуськом двинулись за ним, а затем нам пришлось спуститься на один пролет металлической лестницы.

Там и в самом деле было темно и сыро, я даже почувствовал приступ клаустрофобии. Мрачное, отвратительное место.

– О’Доннел в камере номер один, – сказал Фрейзер. – Сегодня у нас больше нет арестантов. Увы, он все еще пьян. Риттер посчитал, что в таком виде он безопаснее. Сержант не знал, что мы придем.

Мы собрались возле двери в камеру, вокруг лампы Фрейзера.

– Здесь тихо, как в могиле, – сказал Оскар. – Даже мышь не пробежит.

– В камере могут быть крысы, Оскар, – предупредил Фрейзер с холодной улыбкой. – Держитесь поближе к двери, О’Доннел склонен к насилию. Пусть сначала зайдет Риттер. Мы посмотрим, в состоянии ли О’Доннел отвечать на вопросы. Если нет, вернемся утром.

Фрейзер отпер дверь и протянул сержанту керосиновую лампу, которая была единственным источником света, и я подумал, что, если ее маленькое мерцающее пламя погаснет, мы окажемся в полнейшей темноте. Мы молча стояли у двери, на верхней из трех ступенек, ведущих к камере. Риттер, тяжело дыша, вошел в камеру, лампу он держал прямо перед собой.

– О’Доннел! – рявкнул он. – К тебе посетители! Вставай. О’Доннел! О’Доннел!

Однако ответа не последовало.

Камера была не более четырех футов в ширину и восьми в длину. В дальнем конце, напротив двери, в стене под самым потолком имелась дыра размером с кирпич, через которую ночью в камеру поступал воздух, а днем она играла роль жалкого окошка. Дыру пересекал металлический прут. С прута свисал кожаный ремень, на котором болталось тело Эдварда О’Доннела. Его голова свесилась набок. Широко раскрытые глаза смотрели в пустоту. Рот также был открыт. Когда Риттер поднес лампу к жуткому лицу О’Доннела, мы увидели, что его подбородок, борода и рубашка перепачканы свежей рвотой.

– Он мертв, – сказал Риттер, сжав пальцами запястье О’Доннела.

– Мне бы следовало знать… – прошептал Оскар. – Это моя вина. Его смерть на моей совести.

Глава 24
29-30 января 1890 года

Мне показалось, что всего через несколько мгновений, хотя на самом деле прошло пять или шесть минут, мы с Оскаром уже ехали в кэбе по Стрэнду. Мое сердце все еще отчаянно колотилось, но Оскар, если не считать нескольких капель пота на лбу, выглядел спокойным. Он всегда сохранял присутствие духа в критических ситуациях. И пот свидетельствовал лишь о физических усилиях, но не о тревоге. Оскар Уайльд с удивительным хладнокровием переносил освистывание враждебно настроенной аудитории, насмешки и глумление невежественной толпы и даже арест и заключение. И чем более суровое испытание выпадало на его долю, тем невозмутимее он выглядел.

Оскар извлек из кармана пальто «Знак четырех» Конана Дойла и принялся листать страницы.

– Холмс прав, Роберт. Его афоризм действует. После того, как вы исключаете невозможное, то, что остается – каким бы невероятным оно ни казалось– и есть истина.

– А вам известна истина в данном случае? – спросил я.

Я пребывал в полном недоумении. Жуткий образ болтающегося на ремне трупа О’Доннела мешал мне думать о чем-то еще.

– Полагаю, да, – успокаивающе сказал Оскар, поглаживая книгу Дойла и улыбаясь мне своей полуулыбкой – верный знак того, что ему пришла в голову особенно удачная мысль. – Да, мне так кажется, Роберт, но прежде нужно кое-что проверить. Это я проделаю завтра… И тогда мы закончим. Дело будет закрыто. – Он сунул книгу в карман пальто.

«Дело закрыто». Эти слова повторял Эйдан Фрейзер, когда несколько минул назад выводил нас из камеры номер один полицейского участка на Боу-стрит. В тот момент, когда мы обнаружили труп О’Доннела и Оскар воскликнул: «Это моя вина! Его смерть на моей совести!», инспектор повернулся к нему и зашипел:

– Не будьте идиотом, Уайльд. Он покончил с собой. Совершив самоубийство, О’Доннел признал свою вину. Дело закрыто.

Ошеломленный увиденным, я глупо пробормотал:

– Мы должны сообщить в полицию!

– Мы и есть полиция! – прорычал Фрейзер. – Возьмите себя в руки, Роберт! Убийца мертв, все кончено. Дело закрыто.

Сержант продолжал держать лампу возле лица мертвеца. Оскар неотрывно смотрел в выпученные, невидящие глаза О’Доннела. Казалось, это зрелище его завораживает.

– Да и не время сейчас скорбеть, [106]106
  Мильтон Дж., «Самсон-борец» / Пер. Ю. Корнеева.


[Закрыть]– пробормотал он одну из своих любимых строк.

– Приношу мои извинения, Шерард, – сказал Фрейзер, постепенно успокаиваясь. – Я потрясен не меньше вашего. Ужасное событие, но этого следовало ожидать.

– Да, следовало ожидать, – прошептал Оскар.

– Простите меня, Оскар, – продолжал Фрейзер. – Я не стану упоминать о вашем присутствии, когда буду писать рапорт. В любом случае это ни на что не повлияет… Сейчас же вам лучше уйти. Мне не следовало вас сюда приводить. Я допустил ошибку. Однако вы настаивали – что ж, вы увидели то, что увидели. А теперь уходите. Уходите немедленно, и предоставьте нам выполнить наш долг.

Сержант Риттер застыл в неподвижности, продолжая высоко держать лампу и освещать мертвое тело.

– Проводите джентльменов до кэба, Риттер, – приказал Фрейзер. – И возьмите мой чемодан. Сегодня я вернусь домой очень поздно.

Риттер вышел из камеры. Когда он приблизился к нам, продолжая высоко держать лампу, тело О’Доннела погрузилось в темноту, и белый свет упал на лицо Фрейзера.

– И поспешите, Риттер. Я останусь здесь и буду охранять тело. На обратном пути прихватите нож. А теперь уходите! Сейчас же!

Мы с Оскаром молчали.

– Спокойной ночи, джентльмены, – проговорил Фрейзер, когда мы повернулись, собираясь уйти. – Завтра я жду вас в шесть, как мы и договаривались. Доброй ночи. Сожалею, что вам пришлось стать свидетелями этого кошмарного происшествия, но теперь все кончено. Дело закрыто.

Сержант Риттер, все так же молча и задыхаясь на каждом шагу, шел с нами по темному грязному коридору похожего на склеп полицейского участка, пока мы не вышли на оживленную лондонскую улицу. Мы оставили Эйдана Фрейзера в темноте, наедине с трупом Эдварда О’Доннела.

– Пожалуй, завтра я схожу в церковь, – заявил Оскар, выглядывая из окошка кэба, когда мы проезжали мимо театра и отеля «Савой».

На тротуаре было полно шумных зрителей, здесь собрались довольные «сливки общества» в вечерних костюмах, очевидно, недавно закончились «Гондольеры». [107]107
  Комическая опера Гилберта и Салливана.


[Закрыть]

– Чтобы помолиться за души недавно умерших? – спросил я.

– Да, – ответил он, – и чтобы поставить свечку святой Батильде и святому Эйдану Фернскому. Понедельник его день, вы ведь помните.

– Я помню.

– Дни святых… и искушение, Роберт. Вот в чем все дело.

– Вы уже говорили это мне, Оскар. Но я никак не могу понять, что вы имеете в виду.

– Вы поймете, Роберт, обязательно поймете. – Он благожелательно улыбнулся. – Святой Эйдан – еще один из ирландских святых. В часовне собора Святого Патрика в Дублине стоит усыпальница с его мощами. Завтра я нанесу визит его душе в собор Святого Патрика на площади Сохо. Церковь новая, но очень хорошая.

– Это католическая церковь, Оскар. Вы обратились к Риму за спасением? – спросил я, меня позабавил оборот, который принял наш разговор.

– Нет, пока нет, – рассмеялся он. – В отличие от Джона Грея. Он посещает собор Святого Патрика, получает наставления и очень хвалит священника. Еще он утверждает, что там царит удивительная, духовная атмосфера. По его мнению, это достигается благодаря ладану, которым они пользуются, якобы лучшему ладану в Лондоне, а юный кадильщик делает свою работу с невероятным рвением. – Оскар сжал кулаки, поставив один над другим, словно держал цепь кадильницы, для полного сходства возвел глаза к небесам и принялся с шутливым усердием разгонять воображаемый фимиам прямо из кэба.

Я расхохотался, но тут же вспомнил о жуткой фигуре Эдварда О’Доннела, висящей в камере полицейского участка всего в полумиле от нас, и восхитился способности Оскара легким мановением руки переходить от трагедии к комедии.

Наш кэб добрался до Хеймаркета. Уэст-Энд был заполнен субботними гуляками, и кэб двигался медленно. Оскар приказал кэбмену доставить нас на Албемарль-стрит и предложил мне выпить по стаканчику, но уже в следующее мгновение изменил свои намерения.

– Простите меня, Роберт, – сказал он. – Я внезапно почувствовал усталость и вспомнил, что уже поздно. Вам необходимо сделать записи в дневнике, а я должен отправить письмо Сюзанне Вуд. Возможно, я успею послать его с вечерней почтой. – Мой друг крикнул кэбмену: – На Гауэр-стрит, через площадь Сохо! Мы сначала отвезем нашего друга, потом поедем в Челси, на Тайт-стрит, если вы не против.

Его упоминание площади Сохо вызвало у меня определенные воспоминания, однако Оскар сразу догадался, о чем я думаю. (Быть может, миссис О’Киф была права, и он действительно умел читать мысли.)

– Человек, который напал на меня в тот вечер на площади Сохо… когда Джон Грей пришел ко мне на помощь, вы помните?

– Я не забуду матроску Джона Грея, тот вечер и те дни, что за ним последовали, – ответил я.

– Вы ведь не сомневались, что на меня напал Эдвард О’Доннел, так?

– Да, хотя вы это всячески отрицали, – ответил я.

– И были убеждены, что на Албемарль-стрит за нами следовал он же?

– В этом я уверен.

– Однако О’Доннел тут ни при чем.

– Ладно, предположим… тогда кто это был?

– Я расскажу вам завтра, Роберт. Мне кажется, на сегодня нам обоим достаточно волнений.

В тот субботний вечер мы расстались довольно рано, еще не было одиннадцати часов. Утро следующего дня уже закончилось – после полудня прошел почти час, когда я получил новую весточку от Оскара. Я небритым лежал в постели в своей комнате и читал, когда прозвенел дверной звонок. Пришел посыльный с телеграфа, который принес телеграмму от моего друга:

«СРОЧНО. ВСТРЕЧАЕМСЯ НА УГЛУ КАУЛИ-СТРИТ ЧЕТВЕРТЬ ЧЕТВЕРТОГО ПОПОЛУДНИ НЕ РАНЬШЕ. ОСКАР».

Я добрался до Вестминстера к трем часам. Было воскресенье, тридцатое января 1890 года, и воздух дышал весной. Лондонский туман исчез; небо стало матово-голубым, нежные белые облачка согрели бы даже сердце моего прадеда. Я зашел в сад, соседствующий с Палатой лордов (тщетно пытаясь найти сонм бледно-желтых нарциссов!), и прогуливался, пока не услышал, как Биг-Бен пробил четверть четвертого. Тогда я перешел дорогу и зашагал по Грейт-Колледж-стрит. Моя походка была удивительно легкой, я наслаждался теплыми солнечными лучами; меня возбуждала предстоящая встреча с Оскаром – телеграмма многое обещала; я чувствовал, что мне всего двадцать восемь лет, и радовался, что я жив. (Придя домой на Гауэр-стрит накануне вечером, я обнаружил письмо от Кейтлин. Она вернулась в Лондон и сильно надеялась на встречу со мной, – «Так сильно, – писала она, – так сильно!» Она подчеркнула последние два слова.)

Я нашел Оскара на перекрестке Грейт-Колледж-стрит и Каули-стрит, он стоял возле двухколесного кэба и разговаривал с кэбменом. Оскар был в своем бутылочно-зеленом пальто с каракулевым воротником, в руке держал новую черную трость из ротанга. Он тепло меня приветствовал, и я отметил про себя, что он прекрасно выглядит, и у него блестят глаза.

– Я знаю, что одет не по сезону, Роберт, но, в отличие от вас, я вышел из дома на рассвете. Любезный кэбмен весь день играл роль моего Санчо Пансы. – Оскар вытащил из кармана монету и вручил кэбмену. Затем он вынул два куска сахара и протянул на ладони лошади. – Когда Англия станет республикой, Роберт, а я императором, эта лошадь – мой верный Росинант – будет одним из первых сенаторов. В ней есть то, чем не обладают наши нынешние законодатели: умение трудиться, сдержанность и понимание собственных возможностей!

– Вы сегодня в ударе, – заметил я.

– Я побывал на утренней мессе, – сказал он. – Я обновлен.

– Вы получили отклик на ваши молитвы?

– Молитва должна оставаться без ответа, иначе она перестает быть молитвой и становится перепиской, Роберт!

– Но священник соответствовал вашим ожиданиям?

– Несомненно, у него превосходный профиль, но не забывайте, Роберт, исповедь, а не священник, дает нам отпущение грехов. – Он повернулся к кэбмену: – Сколько сейчас времени?

Часы размером с блюдце были прикреплены бечевкой к сиденью кэбмена. Он посмотрел на них.

– Сейчас? Двадцать две минуты четвертого, сэр.

– Благодарю вас, кэбмен. Осталось три минуты.

– И куда мы отправимся? – спросил я.

– А вы сами не догадываетесь?

– На Каули-стрит в дом номер двадцать три, полагаю.

– Верно, – сказал Оскар, внезапно становясь серьезным. – Да, мы снова посетим место преступления.

– Зачем?

– Чтобы убедиться в истинности моих умозаключений, как я и обещал.

От его игривой манеры не осталось и следа.

– А сейчас сколько времени, кэбмен?

– Ровно двадцать пять минут четвертого, сэр.

– Идемте, Роберт. Увидим то, что нам предстоит увидеть. Вы будете свидетелем. – Он обратился к кэбмену: – Нас не будет минут десять, самое большее, пятнадцать. Благодарю вас за терпение. Когда придет республика, вы получите награду!