Текст книги "Двенадцать ворот Бухары"
Автор книги: Джалол Икрами
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)
– Вот хорошо, вот хорошо! – сказал Хайдаркул. – А где же Ойша-джан?
– Вот она, здесь!
Подойди же, поцелуй руку дяде!
Ойша сбежала с террасы и прильнула к Хайдаркулу. Он обнял ее, поцеловал в лоб, потом сказал:
– Ай-ай, какая красивая девушка! И какая она большая, моя Ойша-джан! Ну хорошо, что же теперь вы собираетесь делать? Останетесь у меня в городе или поедете в Гиждуван?
– Нужно съездить в Гиждуван, – сказала Ойша.
– Съездим, проведаем дом, – сказала Раджаб-биби. – Мы еще не знаем, что с нашим Карим-джаном… Он был помолвлен с Ойшой… Осенью я думала справить свадьбу…
– Может быть, это наш Карим-джан? – сказала Фируза Хайдаркулу.
– Все может быть, – сказал Хайдаркул. – Здесь, на службе у товарища Куйбышева, есть один юноша, в начале войны он пришел добровольцем из Гиждувана… Зовут его Карим-джан…
– Если он пришел добровольцем, значит, это наш Карим-джан! – обрадовалась Ойша, но, застыдившись своих слов, спряталась за Раджаб-биби.
– Не смущайся, племянница, – сказал Хайдаркул. – Если наш Карим-джан – твой нареченный, то я от всего сердца тебя поздравляю, это стоящий парень… Будет суждено, так и той устроим, и исполнятся все ваши желания, и вы забудете все ваши печали… Хорошо, так я запишу вас, Ойша-джан. Вы поедете в Гиждуван. Ну, кого мне дальше писать, Фируза?
Фируза обратилась к одной из женщин и спросила:
– Ваше имя Махбуба?
Женщина утвердительно кивнула головой.
– Откуда вы?
– Из Зандани.
– Кто-нибудь у вас там есть?
– Не знаю, – сказала Махбуба. – Не знаю, остался ли кто из родных в Зандани, пока я была живой в могиле… Десять лет уже прошло, десять долгих лет, как я, несчастная, была разлучена с родными, с моим краем, попала в гарем эмира, где, кроме кухни и тяжелой работы, ничего не видела, не слышала… Ругань слышала, всякие унижения терпела…
Хайдаркул молчал, не зная, что сказать.
– Много вы терпели! – произнес он наконец. – При эмире участь всех бедняков была такой, сестра! Но теперь пришло время свободно вздохнуть. Куда вы хотите поехать?
– Не знаю, – сказала несчастная женщина.
Снова воцарилось молчание. Хайдаркул был озадачен. Возможно, что таких женщин найдется немало среди собравшихся здесь. Что же тогда делать? Пойдут ли они в женский клуб? И неужели первый женский клуб будет заполнен невольницами из гарема? Ну что же, если так будет… Разве не заслужили эти женщины спокойную жизнь годами своих мучений?..
– Может быть, вы запишете ее в клуб? – спросила нерешительно Фируза.
– Хорошо, – сказал Хайдаркул, придя теперь уже к твердому решению. – Пойдете в женский клуб?
Женщина не знала, что сказать. Она не понимала, что такое «клуб» и зачем ей туда идти.
– Я не знаю, – сказала Махбуба. – Если бы в Зандани живы были мои родичи, они бы меня искали, спрашивали…
А к кому мне теперь идти?
– В женский клуб! – сказала Фируза. – Пока не найдется кто-нибудь, кто вас знает, вы поживете в женском клубе.
– Я не знаю, что это такое…
– Женский клуб, – сказал Хайдаркул, – это большой дом. Там живут и работают женщины, туда приходят и женщины из города. Там есть все, что им нужно, там их обучают грамоте и ремеслу.
– А, – сказала Махбуба, как будто поняв что-то, – это, значит, богадельня?
Женщины заволновались, зашушукались:
– Из гарема да в богадельню!
– Убежав от дождя, под желоб попали!
– Богадельня или приют для странников – это еще ничего, лишь бы не какой другой «дом»!
Фируза, стоявшая близко к женщинам, услышала эти разговоры и посмотрела на Хайдаркула. Сжав губы, он немного подумал, потом сказал:
– Нет, это не богадельня! Женский клуб – это дом счастья, дом спасения и надежды, дом чистоты и честности. Такого дома до сих пор не было, этот клуб устраивает и будет заботиться о нем Советская власть. Она хочет дать женщинам равноправие, она считает женщин равными мужчинам.
– Я вот тоже работаю в женском клубе! – сказала Фируза. – Слава богу, я ведь не бесприютная.
– Хорошо, коли так, пишите меня, – сказала Махбуба. Хайдаркул записал.
– Кого еще? – спросил он у Фирузы.
– Вас зовут Саломат? – спросила Фируза у другой женщины. Вместо ответа Саломат вдруг расплакалась.
– Что такое, почему вы плачете? – опешила Фируза. – Что с вами?
– Ничего… – отвечала, всхлипывая, Саломат.
– Ой, у нее такое горе! – сказала Раджаб-биби. – Она из Ундари, была помолвлена с одним парнем, но казий забрал ее и подарил эмиру. В гарем привезли ее недавно, эмиру еще не показали. Но когда весь гарем увезли в Шофиркам, в сад Алимбая, в Ундари, ее нареченный даже не пришел ее проведать. Мы узнали потом, что он женился. И, кроме старика дяди, у этой девушки никого нет.
Не плачь, Саломат, дочка, – сказал Хайдаркул, – твой парень не пот слез. Если хочешь, мы тебя отвезем в Ундари к твоему дяде, ты еще свое счастье сказала Саломат. – Я теперь в Ундари ни за что не поеду. Пишию меня тоже туда… ну вот в то место, куда тетю Махбубу…
В женский клуб? – сказала Фируза.
– Да, в женский клуб!
– Хорошо, – сказал Хайдаркул, – запишу тебя в клуб.
В это время во двор смело вошел молодой парень. Ему было лет двадцать, смуглый, кудрявый. В военной форме, на голове военная барашковая шапка, на рукаве красная лента, у пояса револьвер, вся грудь в патронах. Он подошел к столу, за которым сидел Хайдаркул, отдал честь по-военному и сказал:
– Разрешите, товарищ комиссар, доложить вам поручение товарища Куйбышева!
– Карим! Карим-джан! – Это был голос Ойши, прозвеневший на весь двор.
Карим, который, по обычаю, не смотрел в сторону женщин и стоял, глядя только на Хайдаркул а, услышав вдруг знакомый милый голос, страшно растерялся. Неужели это тот самый голос, юл ос Ойши-джан, которая для него дороже всего на свете, дороже даже собственной жизни?! Он был готов голову сложить за нее, но его схватили, связали по рукам и по ногам, бросили в тюрьму… Потом друзья помокли ему бежать из Гиждувана, и тайком, ночью, он пришел в Самарканд и вступил добровольцем в революционную армию. Некоторое время его проверяли, обучали и, убедившись в его искренности и самоотверженности, стали доверять и даже назначили служить при товарище Куйбышеве… Как-то в Кагане, накануне революции, Валериан Владимирович, увидев его возбужденным и радостным, спросил:
– У тебя сегодня хорошее настроение, ты, кажется, очень доволен?
– Да, – сказал Карим, – я так доволен, что меня распирает от радости.
– Чему же ты так радуешься, скажи, я порадуюсь вместе с тобой!
– Я радуюсь, потому что завтра или послезавтра мы нападем на Старую Бухару, разорвем паутину эмира… А я разобью в пух и прах гарем эмира, найду свою Ойшу… А если не найду… – Карим помолчал. – Тогда не знаю что… – сказал он, задумавшись. – Конечно, возможно, и не найду… Кто знает…
Куйбышев улыбнулся, встал, подошел к Кариму, положил ему руку на плечо.
– Не грусти, найдешь, непременно найдешь! Если твоя Ойша тебя любит, она тоже будет искать тебя. Вы найдете друг друга. Но только не думай, что этим все кончится. После того как мы разорвем паутину эмирата, как ты говоришь, нужно будет строить жизнь заново. А это нелегко, не обойдется опять без борьбы. Поэтому, друг, подпоясывайся потуже и готовься к большим делам!
– Я готов! – сказал Карим, опять воодушевившись. – Мой покойный отец говорил мне когда-то: «Никогда в жизни не успокаивайся, не будь беспечным. Одно дело окончишь, другое уже на очереди».
– Правильно говорил твой отец. А кто он был?
– Он был рабочим на заводе… Помню, как он привел меня на хлопковый завод, там работали наши земляки; они таскали кипы хлопка и грузили их в вагоны. Мой отец два года работал с ними, потом однажды поскользнулся на доске и упал с грузом вниз, повредил позвоночник. Долго болел, когда стал понемногу вставать, взял меня и ушел в Гиждуван. Там немного поработал и умер. Я остался в доме родных Ойши, и мы выросли с ней вместе…
– Да, – сказал Куйбышев наконец, глядя не на Карима, а куда-то вдаль. – Да. Это жизнь тысяч бедняков и трудящихся, которая привела их к революции, к великой революции. Ты непременно добьешься своего счастья, Карим, ты найдешь свою Ойшу.
И вот слова Куйбышева сбылись. Карим нашел свою Ойшу. Это ее голос…
– Что? Это Ойша? Ойша-джан! – сказал он, шагнув к ней.
Она тоже, забыв все, поспешила к нему. Но, оказавшись лицом к лицу, они вдруг смутились и стояли, держа друг друга за руки.
– Пусть падут твои беды на меня, Карим! – сказала Раджаб-биби. – Как хорошо, что мы видим тебя здоровым и невредимым!
– Здравствуйте, дорогая матушка! – сказал Карим. – А вы как, здоровы?
– Ничего! Спасибо революции, которая опять нас свела друг с другом! Все-таки вот дожили мы до светлого дня!.. Сто тысяч благодарностей богу, что мы нашли нашего брата Хайдаркула, а Карим нас нашел!
Услышав это, Карим удивился.
– Это правда? – спросил он.
– Да, Хайдаркул мой дядя! – радостно говорила Ойша.
– Ну, ладно, – сказал наконец Хайдаркул, обращаясь к Кариму. – Так что ты мне собирался сказать, Карим-джан?
– Простите, товарищ комиссар. Я увидел Ойшу и так растерялся… Товарищ Куйбышев хочет вас видеть. Сегодня в пять часов будет ждать вас.
– Хорошо, я приду непременно, – сказал Хайдаркул. – А у меня тоже к тебе просьба, Карим-джан. Что, если ты попросишь разрешения у товарища Куйбышева и отвезешь Ойшу с матерью в Гиждуван, оставишь их там и вернешься?
– Это мое самое горячее желание, – сказал Карим.
– Сегодня же и поедем! – воскликнула Ойша.
– Коли так, пойдем собирать свои пожитки, – сказала Раджаб-биби.
Обе они хотели через проход войти со двора, но в эту минуту с улицы вошел Асад Махсум с двумя своими людьми и краешком глаза увидел Ойшу, которая на радостях не успела накинуть паранджу. Асаду Махсуму показалось, что за всю свою жизнь он не видел девушки такой совершенной красоты. Эти глаза и брови, этот нежный рот, эта прелестная фигурка поразили его; он забыл, зачем пришел, и кто тут есть, и что здесь делают… Он обернулся к Хайдаркулу и не здороваясь спросил:
– Кто эта пери? Неужели из гарема эмира?
Здравствуйте, Махсум! – резко сказал Хайдаркул. – В чем дело? Чем могу вам служить?
Серьезный тон и слова Хайдаркула заставили Асада опомниться.
Здравствуйте, здравствуйте! – сказал он торопливо. – Извините, комиссар, красивые девушки вынуждают меня все забывать… Горячее сердце несчастье, говорят. Это верно. Я увидел эту девушку и забыл поздороваться…
– У этой девушки есть хозяин, Махсум…
– Девушки теперь свободные стали, «бесхозные», – засмеялся Махсум.
– Это моя племянница, – строго сказал Хайдаркул. – А Карим-джан – ее жених.
– О, поздравляю, поздравляю! – Махсум повернулся к Кариму – Я не знал, прошу прощения! Когда свадьба?
– Как удастся, – сказал Карим.
– Смогри, без меня не устраивай той, я обижусь, Карим-джан! Так и знай!
– Мы заняты… Некогда… Женщины нас давно ожидают… – сказал Хайдаркул. – Если у вас ко мне дело, пожалуйста!
Асад Махсум подошел к нему совсем близко и тихо сказал: Позвольте мне поговорить с матерью эмира.
– О чем?
Мы придумали военную хитрость: для того чтобы заставить врагов Советской власти сдаться без переговоров, без войны и кровопролития, мы написали от имени матери эмира обращение, и нужно получить ее печать.
– Не лучше ли нам работать без таких хитростей? – сказал Хайдаркул.
– Можно, конечно, – сказал задумчиво Асад. – Но тогда много крови прольется. Сейчас вокруг Бухары появилось множество шаек басмачей. Каждую ночь нападают на кишлаки и грабят. Убивают солдат, забирают их оружие, винтовки… Я ни днем ни ночью не имею от них покоя, не ем, не сплю… С какой из этих маленьких шаек сражаться? Если бы они еще не убегали! Вот потому я и говорю, что это обращение во всяком случае нам не повредит… Может быть, они и сдадутся…
Хайдаркул подумал и дал разрешение.
Асад Махсум вошел в дверь большого дома. Хайдаркул и Фируза продолжали записывать женщин. Карим постоял немного, потом, простившись с Хайдаркулом, ушел, чтобы испросить разрешение отвезти в Гиж-дуван Ойшу и ее мать. Надо было еще найти какую-нибудь арбу для этого.
А Асад Махсум, войдя в переднюю перед большой мехманханой, остановился у двери и попросил, чтобы мать эмира подошла поближе, потом сказал:
– Здравствуйте, ваше высочество, государыня-матушка! Я Асад Махсум, сын байсунского казия… Вам кланяется господин Мирзо Муиддин Маннуров.
– Пусть не кланяется, а подохнет, неблагодарный! – отвечала мать эмира. – Пусть вспомнит, кто сделал его баем и богачом! Благодаря чьему могуществу он стал Мирзо Муиддином? Не Алимхан ли помогал ему и покровительствовал? Как же может человек изменить своему покровителю и государю?!
Асад немного смешался и не знал что сказать. Если эта оставленная всеми старуха, не понимая ничего в революции, приписывает все эти события, сражения, разгром Мирзо Муиддину, о чем тогда с ней говорить?! Мирзо Муиддин тоже странный человек… Зачем было передавать старухе поклоны и приветствия? Он, Асад, взялся за это, чтобы сказать об обращении и получить печать. А что болтает эта старуха?
– Господин Мирзо Муиддин сказал, – перебил он старуху, не обращая внимания на ее слова, – чтобы вы не беспокоились, спокойно жили в этом доме со своими близкими. Если в чем-то у вас будет недостаток, тотчас напишите ему письмецо, и все уладится.
– Хорошо, – сказала из-за двери мать эмира. – А какие известия о его высочестве? Где он?
– Его высочество, говорят, находится в Душанбе, а может быть, в Гиссаре… Кончится война, и его высочество где-нибудь остановится… и потом вас отправят к нему… Но сейчас прежде всего нужны мир и спокойствие. В окрестностях Бухары множество сарбазов, львят его высочества, понапрасну проливают кровь, беспокоят людей. Мирзо Муиддин говорит, что от этого нет ничего, кроме вреда и убытков. Мы хорошо знаем, что ее высочество, государыня-матушка, женщина мудрая. Поэтому мы написали от вашего имени обращение, чтобы все эти маленькие группы сдавались мне, и мы создадим сильную и могучую армию и сможем делать что захотим. А если мы будем вот так поодиночке проливать братскую кровь, то придут русские и уничтожат всех. Если такое обращение вы одобряете, то было бы хорошо, чтоб вы поставили под ним вашу благословенную печать.
– А собрав армию, что ты хочешь делать? – спросила мать эмира.
Асад Махсум опять удивился. Он-сказал себе: «Те, кто считает эту старуху наивной и глупой, такие же дураки, как и я… Вот полюбуйтесь, чего хочет строптивая старуха! Открой ей все свои цели и намерения! Нет, мамаша, эту тайну еще никто не знает и не может знать!»
– Стране нельзя быть без войска, – сказал Асад неопределенно. – Если мы будем сильнее, на нас не нападут.
– Ты посадишь опять эмира Алимхана на его трон?
Асад все больше изумлялся. Если он скажет: «Ты говоришь ерунду, эмир больше не увидит Бухару и во сне», – то старуха не поставит печать под обращением, а если он скажет: «Да, я посажу эмира на его трон», – то это будет ложь; это может дойти до ушей больших людей, и получится нехорошо. Поэтому он сказал:
– Там видно будет, как пойдут дела. Но вы подпишите наше воззвание. Ваш авторитет в народе поднимется, народ, которому надоело кровопролитие, услышав ваше имя, будет молиться за вас. Очень хорошо будет.
– Ладно, где твоя бумага?
Асад протянул за дверь воззвание. Мать эмира позвала Оймулло:
– Прочитайте вот это. Ну-ка, что он тут написал!
Оймулло развернула бумагу и прочла воззвание. В нем от имени государыни-матери говорилось, что мятежные, с оружием в руках сражающиеся против Советской власти подданные эмира должны быстро сдаться бухарскому правительству, что бухарское правительство – справедливое и пекущееся о подданных и сама государыня-мать спокойно живет под покровительством этой власти. Бухарское правительство является правоверным.
А еще там что? – спросила недовольно мать эмира. – Что еще написано
Вот только это… потом место для вашей подписи и печати, госпожа! – оказала Оймулло и протянула воззвание матери эмира.
Старуха взяла его дрожащими руками, с минуту смотрела на него и сказала:
– Ты, потерявший дорогу сын байсунского казия, ты ведь ел хлеб-соль в нашем доме! Не стыдно ли тебе и не грех ли просить, чтобы я поставила свою печать под этой лживой бумагой?
Сын байсунского казия увидел, что хитростью и обманом не подойдешь к этой старухе; он никак не предполагал в ней такого ума и проницательности.
Поэтому он сказал серьезно:
– Это не лживая бумага.
Справедливость твоей власти и заботу о подданных еще надо проверить. Оттого, что ты говоришь «халва», во рту сладко не будет.
– В воззвании надо это сказать
– А раз надо, значит, и можно! – пренебрежительно засмеялась мать эмира.
Асад уже готов был признать себя побежденным и уйти ни с чем. Но мать эмира заговорила по-другому и сама вывела его из затруднения.
– Ты мне сказал – и это правда, – что воины газавата разошлись по всему Бухарскому эмирату, каждый со своим маленьким отрядом воюет отдельно и их легко победить. Это нехорошо. Если ты хочешь их соединить, если ты не пожалеешь жизни для восстановления власти эмира, я могу дать тебе в руки такую грамоту, которая имеет силу перстня Сулеймана! Хочешь?
Это смелое и неожиданное предложение озадачило Асада – он не ждал его от невежественной старухи, доживающей свой век. Он подумал минуту и сказал:
– Под нашим воззванием нужно поставить вашу печать… ведь мне для этого и разрешили войти к вам и говорить с вами, иначе не позволили бы. А вот перстень Сулеймана, конечно, другое дело. Скажу вам, государыня-матушка, что вы с вашей проницательностью угадали сокровенную тайну моего сердца, но я верю, что она останется между нами. Сейчас моя единственная цель – собрать борцов за веру, объединить их. Если бог даст мне силы и вы, госпожа, благословите меня, я возьмусь за это дело.
– Ну ладно, я поставлю печать под твоим воззванием, – сказала мать эмира. – Но не показывай его курбаши Джаббару или кому-нибудь из крупных военачальников – они не поверят. Приходи завтра в это же время, я дам тебе совсем другую грамоту, ты будешь доволен. Но ты должен быть верен тому, что обещал, а то бог тебя накажет – погибнешь!
– Очень хорошо! – сказал Асад, думая про себя: «Ты только приложи печать и дай мне обещанную грамоту, остальное я уж сам знаю». Вслух он сказал – Конечно, я буду верен обещанию Но завтра прийти я не смогу, не пустят… ведь меня могут заподозрить.
– Я напишу письмо Мирзо Муиддину, а завтра ты принесешь ответ от него.
– Хорошо, – сказал Асад и стал ждать письма. Мать эмира обратилась к Оймулло Танбур:
– Пиши! «Мирзо Муиддинбай! Мы довольны вашим гостеприимством, под сенью вашего покровительства мы живы и здоровы. Частокол ружей, поставленный вокруг Коплона, укрепляйте, а то как бы мы не убежали… Ну ладно, ваша воля! Если хотите быть милостивым, пришлите мне с подателем сего письма весточку о здоровье эмира Алимхана. Будет неплохо, если добавишь к этому корзинку гранатов.
Завтра буду ждать ответа. Государыня-мать».
Оймулло написала письмо и отдала его матери эмира. Та поставила печать и передала Асаду.
– А воззвание? – спросил Асад.
– Ах да, воззвание… – насмешливо сказала старуха и тоже поставила под ним печать.
Асад взял воззвание, поблагодарил и удалился. Тогда Оймулло Танбур обратилась к старухе.
– Государыня, – сказала она, – разрешите теперь и мне пойти домой. Мой муж, Тахир-ювелир, совсем истомился от тревоги за меня.
– И ты убегаешь?
– Я буду приходить навещать вас.
– Если не придешь, я напишу Мирзо Муиддину, он пошлет солдат, приведут под конвоем.
– Бог даст, в этом не будет нужды.
– Ладно, иди, разрешаю! Но сначала напишем нашу грамоту, приготовь перо и бумагу.
Оймулло поклонилась, вышла и вздохнула с облегчением.
Осенние ночи в окрестностях Бухары бывают иногда холодными. Особенно холодно на открытой равнине у моста Мехтар Косыма. От реки Зеравшан дул резкий ветер, заставляя дрожать легко одетых людей. На четыре-пять верст кругом не было ни деревца, ни кишлака, ни какого-нибудь жилья. Лишь около моста стояло несколько караван-сараев, лавки и два или три глинобитных двора, в которых тоже не было деревьев.
За мостом, слева у дороги, ведущей в Гиждуван, в низине у берега лежали люди, вооруженные винтовками и револьверами, все они дрожали от холода.
– Наим, а Наим! – сказал один из них. – Эта стужа от реки или воздух холодный?
Наим ничего не ответил и взглянул на дорогу. По ту сторону моста едва можно было различить темные тени домов и лавок, но ни на мосту, ни в степи не видно было никого. Ни звука не было слышно, только плеск воды внизу, в реке.
– Наим, а Наим Перец! – опять сказал тот же человек. – Что ты ничем о не говоришь?
– А что говорить?
– Ты тоже дрожишь, как я?
– Нет!
– Почему же я дрожу страха! Другие захихикали.
– Что вы смеетесь? – сказал первый. – А разве вам не страшно? Слил Акрам, заткнись! – сказал угрожающе Наим. – А не то… что сделаешь?
– Пойду к Махсуму, он тебя накажет.
– Твой Махсум лежит себе и нежится в теплом караван-сарае, а мы вот должны караулить дорогу! И меня же хотят наказать!
Даже нельзя между собой поговорить!
– Если хочешь болтать, так давай потише, проклятый, – сказал Наим. – Какой же ты разбойник, если не боишься, что добыча ускользнет?
– Я не разбойник, я охочусь за разбойником!
– Да неужели? – сказал кто-то насмешливо, и все засмеялись.
– Чего смеетесь? Разве не так? Говори, Наим Кого мы караулим на дороге? Разве Махсум не сказал, что какой-то басмач увез девушку с матерью и должен здесь проехать, а мы должны выручить пленниц?
– Правильно, – сказал Наим и улыбнулся, но в темноте никто не увидел этой улыбки.
– Постой, но ведь басмач, конечно, не один же будет? Если их будет много и начнут стрелять, что нам делать?
– Не мужчина тот, кто не сумеет убежать, – сказал кто-то.
– Мы тоже начнем палить? – спросил другой.
– Не беспокойся, – сказал Наим. – Едут только трое.
Долго сидели они и ждали, но никто не появлялся на дороге. Наконец на востоке уже посветлело. Тогда Наим встал, потянулся, расправляя затекшие руки и ноги, и сказал:
– Сидите и разговаривайте, чтоб не заснуть. Я схожу узнаю у Мах-сума.
Наим внимательно осмотрелся, вышел на дорогу и пошел через мост. Стало еще холоднее, ветер свистел на мосту. На темном фоне неба низенькие строения за рекой казались Наиму обломками горы; черные, как сурьма, они преграждали путь.
За мостом, по обе его стороны, были две чайханы с навесами, с суфой и деревянными кроватями, за чайханами слева и справа – лавки галантерейщиков и бакалейщиков, а за ними – крытые въезды и караван-сарай. Посредине, таким образом, получалась широкая улица, по которой должен был проехать всякий, кто направлялся из Бухары в Гиждуван. Наим Перец дошел до конца моста, когда во дворе чайханы закричал петух, и сейчас же чей-то грубый голос спросил:
– Кто там! Ака Наим, это вы?
– Да, Шербай. Не спишь? – сказал, немного пройдя вперед, Наим. Из-за стены показался мужчина с винтовкой в руке.
– Не сплю… В такой холод не уснешь!
Это был плечистый, длинный, нескладный человек в барашковой бухарской шапке, в черной куртке и шароварах, в сапогах. Большая черная борода закрывала все лицо, и оно казалось тоже черным. Из этой черноты сверкали кошачьи глаза.
– Хозяева спят? – спросил Наим.
– Не знаю, час назад приехали из Бухары.
Наим удивился, но не спросил больше ничего, направился к воротам караван-сарая, сказав на ходу:
– Ладно, стой карауль. Если со стороны Бухары покажется арба, дай знак моим людям и скажи мне!
– Хорошо, – сказал Шербай.
Наим отворил незапертые ворота караван-сарая и вошел. Караульщик сидел на мешках, сложенных у стены, обняв ружье, и спал.
Наим тихонько вытащил у него ружье. Караульщик как будто только этого и ждал, свернулся клубком и уснул мертвым сном. Наим с ружьем в руках, не заворачивая за угол дома, тихонько покашлял. Он знал, что под навесом у входа в дом дремлет плешивый Окилов и может со сна выстрелить, не спрашивая, кто идет. Но на кашель Наима никто не отозвался, и, приблизившись с опаской к айвану, Наим никого не увидел: видно, Окилов спал у себя в постели.
– Ака Окил, а ака Окил! – вполголоса позвал Наим.
– Я хотел получше выспаться. А в чем дело? – отозвался Окилов.
– Ни в чем… Я хотел у вас узнать… А кто же спит на вашем месте?
– Подушка! – сказал Окилов. – Если хочешь узнать, в чем дело, то слушай. Те, кого мы ждем, ночью не выехали. Должны утром выехать. Мы ходили звонить по телефону и узнали. Сейчас пойди возьми у бакалейщика хлеба и винограда, отнеси ребятам, пусть поедят. Пока можно не беспокоиться. Теперь они только после восхода солнца появятся. Не беда. План остается тот же, как было сказано.
– Но день наступит, откроются караван-сараи, люди придут.
– Не откроются ни караван-сараи, ни чайханы, – сказал решительно Окилов. – Махсум всех чайханщиков и сарайбонов заставил поклясться. Никто не появится, будь спокоен…
– Ну, если так, то ладно, – сказал Наим. – Тогда я возьму хлеба и винограда и пойду. Хозяин спит?
– Спит. Очень устал. Я тоже лягу, отдохну часок. А ты караульных подбодри!
– Подбодришь их, – сказал Наим насмешливо. – Один сладко спит на мешках с ячменем, я у него винтовку взял.
– Да что ты? Это тот караульный в воротах, да? Вот тебе и на! – Плешивый рассвирепел. – Ну-ка, пойдем проверим.
Они направились к воротам, но за домом на мешках уже никого не было. Наим заметил что-то на земле, поднял и увидел, что это был патронташ с патронами.
– Сбежал! – сказал Наим. – Проснулся, увидел, что ружья нет, испугался, бросил патроны и ушел.
– Это твой человек, тобой найденный и приведенный к нам! – сказал с упреком Окилов. Оба они вышли из ворот караван-сарая. По улице ходил Шербай. Он сказал, что караульный несколько минут назад спустился к реке напиться и совершить утреннее омовение.
– Не будем сейчас подымать шума, – сказал плешивый Окилов, – не надо мешать отдыху Махсума. Потом найдем, далеко он не уйдет, попадется нам в руки. Хорошо, что хоть патроны оставил. Ну ладно, пошли сюда Хамдамчу из этого караван-сарая, хватит ему спать, пусть придет караулим…
Хороню, – сказал Наим. По, идя в лавку за хлебом, он подумал, что многие люди из отряда Махсума только и ждут, чтобы сбежать. Не дай бог, если будет сражение с басмачами или еще с кем, – сам Наим первый сбежит, а за ним другие… Нехорошо, конечно, но что поделаешь, человек вскормлен сырым молоком: он слаб и смертен.
Рано утром, еще до восхода солнца арба отправилась в путь. На передке правил лошадью арбакеш, высокий, худощавый мужчина с большой бородой. Рядом с ним сидел Карим в поношенной ковровой тюбетейке, одетый поверх военной формы в стеганый полосатый хала. В таком костюме Карим казался Ойше еще красивее, и она упивалась своим счастьем. Она сидела позади Карима, накинув паранджу, а лицо закрыв белым кисейным покрывалом. Напротив нее устроилась Раджаб-биби в старенькой парандже с опущенным чашмбандом. В задней части арбы сложены были узлы, мешки и хурджины.
– Если бы мы выехали ночью, – сказала Ойша, – мы теперь были бы уже дома.
– Хорошо, что твой дядя нас не пустил. В такое время ехать ночью по степи – безумие!
– Нет, на дорогах спокойно, – сказал Карим. – Особенно на дороге в Гиждуван, туда постоянно ездят солдаты Асада Махсума. Но днем, конечно, ехать лучше… Как хорошо за городом! Воздух так чист и прохладен… пыли нет. От арыков свежесть… Каков-то сейчас наш канал Пирмаст? Давно уже я его не видел… Доедем, сейчас же искупаюсь!
– Если богу будет угодно, – промолвила Раджаб-биби.
