Текст книги "Двенадцать ворот Бухары"

Автор книги: Джалол Икрами

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Глава 8

Асад Махсум недаром сделал своей резиденцией загородный Дилькушо. Этот прелестный сад, расположенный примерно в шести верстах от Бухары – если выйти из ворот Кавола, – был разбит для эмира Алим-хана.

В саду возвышалось великолепное здание дворца. За пределами сада находилось несколько служебных помещений – дома, сараи, конюшни, где располагались конные и пешие воины. Шестьсот кавалеристов и сто пехотинцев насчитывалось в войске Асада. Оружие состояло из одного большого и двух ручных пулеметов. Кроме того, на каждого воина приходились пятизарядная винтовка, патронташ, сабля. Сам Асад Махсум был вооружен маузером, который носил за поясом, а его неофициальный помощник Наим Перец – наганом и шашкой

Первым заместителем Асада Махсума был плешивый Окилов, пройдоха и хитрец… Ему поручались самые секретные дела, под его началом находились и все разведчики, а так как он был грамотен и знал русский язык, то канцелярия Асада была в его руках. Одевался он просто, не носил военной формы, зимой и летом ходил в каракулевой шапке кавказского образца.

Все хозяйственные и финансовые дела вел второй заместитель Асада, Исмат-джан. Ему подчинялся Сайд Пахлаван, заведовавший хозяйством и арсеналом. Высокий, стройный, красивый, с окладистой бородой, Исмат-джан походил на преданного наукам учащегося медресе. На деле же он был кутила и развратник, организатор пирушек, попоек и прочих удовольствий для своего начальника.

Общее руководство сосредоточено было в руках Махсума; связь с командиром, обучение войск, план работы – все это входило в его обязанности.

В тот день, о котором пойдет сейчас речь, дала себя почувствовать приближавшаяся зима: было пасмурно, холодно и сыро. Несильный, но назойливый ветер срывал с деревьев увядшие листья, и они покрывали желтыми пятнами землю. Грустно выглядел роскошный сад Дилькушо.

Работа шла как обычно. Исмат-джан сидел с писцами в своей канцелярии, плешивый Окилов ушел по каким-то делам. Махсум удалился на женскую половину дома.

В крытом проходе на страже у величественных въездных ворот сидели три человека. Ворота были закрыты, и вооруженные стражники время от времени поглядывали на улицу в небольшое окошечко, проредимте в воротах.

Сидя на суфе, все трое мирно беседовали.

– Холодная зима, видно, предстоит в этом году, – сказал десятник Орзукул, – если уже сейчас так холодно.

– Вот уж наша несчастливая доля, – откликнулся стражник по имени Тухтача.

– Мне говорили, что в Бухаре зима морозная, – вставил слово второй стражник, Сангин.

– Да, и мне говорили, – подтвердил Тухтача. И Сангин и Тухтача в Бухару попали недавно.

Тухтача – узбек. Он рано остался сиротой и не помнил своих родителей. Всю жизнь бродяжничал и в конце концов попал в Бухару. Он оказался в рядах республиканского войска, победно выступившего против мира. Не было у Тухтачи нигде ни близкого человека, ни постоянного пристанища, поэтому он охотно принял предложение Асада Махсума поступить к нему на службу и довести до конца борьбу с эмиратом. Во время своего бродяжничества Тухтача сталкивался с людьми разных национальностей, поэтому владел не только узбекским, но и таджикским, м русским языками. Низкого роста, кругленький, плотный, он был очень подвижным, о нем шла слава озорника и всезнайки.

Тухтача мечтал о женитьбе, это была главная цель его жизни. Но кого бы ему ни сватали, ничего не получилось. Обычно это были вдовы, и он заявлял, что они для него перестарки. «Что же ты думаешь – за тебя, коротышку бездомного, отдадут юную девушку? – посмеивались друзья. – Оставь надежду».

Но Тухтача все еще надеялся.

«Я принесу счастье своей жене! Не пью, за бабами не бегаю, не играю в карты или кости… Наоборот, каждую заработанную копейку в дом тащу… А жену свою на руках носить буду, от всякой работы освобожу». Так говорил Тухтача, но как убедить какого-нибудь отца, любящего свою дочь, что он будет таким хорошим мужем? «Нет таких!» – заверяли друзья. Тухтача же упорно стоял на своем и продолжал копить вещи и деньги. Он запасся терпением. «Ладно, – говорил он, – дождемся мирного времени, народ вздохнет посвободнее, и я добьюсь своего…»

Судьба Сангина, высокого, красивого парня, складывалась иначе. И у пего была мечта, но пошире мечты Тухтачи. Кулябец родом, он незадолго к) революции подрался в своем кишлаке с местным баем из-за воды; ему пришлось бежать, иначе не уйти от байской мести. Бежал он в Каган, где, скрываясь под чужим именем, устроился работать на хлопковом заводе. Как только вспыхнула революция, он принял в ней активное участие, в рядах революционных войск сражался яростно, самозабвенно. «Пока эмиру не придет конец, я буду воевать», – говорил он. Сангин рассчитывал пройти с войсками в родные места, очистить от врага Восточную Бухару и тогда вернуться в кишлак Дахана близ Куляба, где ждала его любимая девушка. Но война окончилась, воинские отряды переформировали, и Сангин попал в войско Асада Махсума. Тот, узнав о мечте молодого воина, как-то в минуту хорошего настроения сказал: «Потерпи! Прикончим врага, притаившегося под Бухарой, освободим Гиссар, Душанбе, Каратегин и Куляб, и я сам буду распорядителем на твоем свадебном пиру. У бая отниму все земли и отдам тебе». Окрыленный этим обещанием, Сангин страстно мечтал о победе.

Орзукул, командовавший десятком воинов, – уроженец Бухары.

До революции он был водоносом. Как-то при расчете он поругался с одним из своих работодателей, коварным жестоким муллой. Свирепый мулла назвал его джадидом и грозил передать властям. Орзукул стукнул муллу кулаком так сильно, что тот свалился замертво. Нельзя было терять ни минуты, он бежал сначала в Каган, потом перекочевал в Самарканд, где и обосновался. Узнав, что Красная Армия набирает добровольцев, он тут же записался и в ее рядах победителем вошел в Бухару. Дом его оказался разоренным, мать умерла от голода. Каким только унижениям не подвергалась она! Сколько слез пролила!

Горе не сломило Орзукула. Стиснув зубы, он продолжал борьбу. С надеждой отомстить всем муллам и ишанам, всем притаившимся сторонникам эмира поступил он на службу к Асаду Махсуму.

У Орзукула была приятная внешность: среднего роста, смуглый, круглолицый, он носил небольшую бороду, особенно привлекали внимание его огромные, всегда немного грустные глаза.

– Сегодня к чилиму и прикоснуться не довелось, – сказал он, с трудом преодолевая зевоту.

– Э, начальник, – насмешливо откликнулся Тухтача, коверкая таджикские слова, – кто в уразу позволилусебе среди бела дня курить чилим, кто пример подавал?.. Или потому, что вы начальник…

– Брось, – прервал Орзукул. – Твоего начальника одолело желание курить.

– Вы и меня приучили к чилиму, – сказал Сашин, – вот теперь оба и мучаемся.

– И правильно! – воскликнул Тухтача. – Друг и в радости и в горе должен быть соучастником!

– Ты, значит, не друг нам…

– Почему так, почему? – затараторил Тухтача.

– Ты не испытываешь наших страданий, сам признался. Ты нам не товарищ!

– Нет, нет, нет, я товарищ! Я забочусь о своем начальнике… Не будь я Тухтача…

– Что мне с твоих забот! Терпение лопается ждать вечернего намаза. Тухтача хитро усмехнулся:

– Напрасно мучаетесь!.. Поговаривают, что во время рамазана и главный раис, и главный муфтий, и аглам употребляют насвай… он отбивает охоту курить. А вы…

– Нас – другое дело, – перебил Сангин, – бросишь незаметно под язык – и все в порядке, а с чилимом – возня, и то нужно, и другое… Вода забулькает – Асад Махсум проснется… упадет нам на голову…

– Не чилим курить, папирос… вода не надо…

– А где их достать? – раздраженно сказал Орзукул. – Такое предлагаешь, чего и у аттора не найдешь.

– У аттора нет, а в моем кармане, пожалуйста, есть… Вот, папиросы «Шик», из Фитирбурга прямо…

Впечатление было потрясающее. Орзукул и Сангин быстро огляделись и, убедившись, что никто не подглядывает, схватили по папиросе, глаза их сверкали от жадности. Тухтача чиркнул спичкой, все трое закурили.

Затянувшись всласть, Орзукул спросил:

– Откуда это у тебя?

– В голове волка кости всегда найдутся!.. – загадочно ответил Тухтача. А получил он их давно, в подарок от русского солдата.

Наступило молчание, каждый думал о своем.

– Удивительно устроен человек! Как бы ни был голоден, а чуть насытится – доволен. Папиросы, конечно, не заменяют чилим, но хоть отбивают тоску по нем. Спасибо, друг! Но кончайте курить поскорее, а не то Махсум увидит… Он и расстрелять за это способен!..

– Расстрелять? – изумился Сангин. – За курение?

– Ну да! В месяц рамазана нарушить пост… – сказал, посмеиваясь, Тухтача.

– Разве сам Махсум такой праведник? Да и кто об этом думает после революции?

Орзукул снова с опаской оглянулся и тихо сказал:

– Недаром его зовут Махсум. Он соблюдает закон: вина не пьет, в азартные игры не играет, по пять раз в день молится… В бога верит. Правда…

Тут Орзукул осекся и замолчал.

– Я эту «правду» знаю, – все так же насмешливо сказал Тухтача. – Вместо вина он пьет кровь… Пять раз намаз совершит, а потом пять раз прелюбодействует, чужих жен совращает!.. Верно я говорю?

– За такие слова, если Махсум узнает, он тебя повесит. Остерегись, он сейчас особенно лютует, – все так же тихо сказал Орзукул.

– Пусть лютует! Если станет меня допрашивать, скажу, что так творил наш десятник.

– Ну и ну! – воскликнул Орзукул. – Недаром говорится: «С кем поведешься, от того и наберешься… От луны посветлеешь, а от котла почернеешь». Чего хорошего ждать от тебя, негодник!

– Ваша правда! – сказал Сангин. – Но тебе не удастся оговорить Орзукула, я засвидетельствую, что это твои слова, и добавлю, что ты нам дал папиросы.

– Я говорил правду, вы это знаете. Согласились бы со мной и помалкивали… А то пугать стали: повесят, мол…

Услышав чьи-то шаги во дворе, все замолчали. Вскоре появился Сайд Пахлаван.

Здравствуйте, львята, – приветливо сказал он. – Какие новости?

Никаких новостей, – ответил Орзукул. – Может, вы нам их принесли?

В–  доме все спокойно. Наш «молодой» пребывает на женской половине. Окилов ушел. Исмат-джан у себя…

– «Молодой» на женской половине? Я слышал, что у его новой жены ость муж, – сказал Сангин.

– Правильно узбеки говорят: лошадь принадлежит тому, кто на ней ездит… Есть ли муж, нет ли – не важно!

Тут вскочил Тухтача.

– А ведь обещали, что при Советской власти насилия не будет… Сайд Пахлаван опасливо оглянулся.

– Эх, братец, нехорошо так! Ты ведь не только себе, но и всем нам повредить можешь. К чему зря болтать! Это не наше дело. Исполняй свои служебные обязанности, и все!

– Да, да, – подхватил Орзукул, – больно он свой язык распускает. Я ему твержу, твержу – напрасно!

– Ну хорошо, больше не буду. Не стану спрашивать, а если спросят, почему молчу, скажу, что голова мне дороже.

– Вот это дело! – обрадовался Сайд Пахлаван. – Слова должны быть к месту. Что, из наших басмачей появлялся кто-нибудь?

Орзукул понял тайный смысл вопроса.

– Нет, – сказал он, усмехнувшись.

– А чего им приходить? – проворчал Тухтача. – Наедятся на даровщину плова, хлеба и дрыхнут…

– А правда, – вмешался Сангин, – что будет с этими басмачами?

– Вообще их должны отпустить по домам, пусть занимаются своими делами. Но наш начальник задержит их… Видно, есть у него причина.

– Наверное, хочет присоединить к нам! – вызывающе воскликнул Тухтача. – Опять получат оружие в руки!..

Все укоризненно посмотрели на него, а Сайд Пахлаван даже головой покачал.

– Снова за свое принялся, болтун! Можно подумать, что Махсум тебе это сказал. Вот нахал, прости господи!

– Человек с умом и сам может догадаться, – спокойно сказал Тухтача.

– Да, похоже на то, – поддержал его Орзукул, – может, так и будет… Но нам-то что?

– Конечно, – согласился Сайд Пахлаван, – но болтать не нужно, особенно на службе… Так если кто из них придет, ведите ко мне.

Только Сайд Пахлаван вышел во двор, как с улицы донеслось цоканье копыт, подъехал фаэтон; Сангин и Тухтача с ружьями в руках встали по обе стороны ворот. Орзукул вышел узнать, кто приехал. В вылезавшем из фаэтона человеке он узнал Низамиддина, которого видел несколько раз. Он подал страже знак, ворота широко распахнулись.

– Здравствуйте, – сказал Низамиддин оказавшемуся уже у ворот Сайду Пахлавану. – Махсум дома?

– Дома. Прошу вас!

Они вошли в большую, роскошно убранную мехманхану: весь пол был устлан коврами, у стен мягкие диваны, у столов из чинары – обитые бархатом стулья. Это была приемная Асада Махсума. Их встретил Исмат-джан.

– Пожалуйте, пожалуйте… Давно ждем, а вас все нет и нет, – сказал он, почтительно склонившись.

– Много работы, – коротко отрезал Низамиддин. – Ну, а где же Махсум?

– Сейчас, одну минуту… – засуетился Исмат-джан, приглашая гостя садиться. – Пойдите, – обратился он к Сайду Пахлавану, – скажите, гость приехал.

Когда Сайд Пахлаван ушел, Исмат-джан, расспрашивая гостя о здоровье и делах, предложил ему папиросы. Низамиддин непроизвольно взял одну и, закурив, спросил:

– А вы что, бросили курить?

– Курю, но сейчас ураза…

– Ах, да! – воскликнул Низамиддин, вынул папиросу изо рта и отложил в сторону. – Нельзя! Махсум человек верующий.

– Вам можно, вы гость!

– Ну, что слышно, как дела?

– Ничего, – начал было Исмат-джан, когда боковая дверь раскрылась и появился веселый Асад Махсум.

Одетый в куртку и брюки-галифе из серого сукна, в сапогах, с барашковой шапкой на голове, в накинутом поверх костюма легком халате из каршинской алачи, он выглядел молодцевато.

Бурно и радостно приветствуя Низамиддина, он пригласил его к столу и приказал подать чай. Низамиддин отказался от угощения, сказав, что не пришло еще время разговляться.

– В таком случае позовите Наима, – обратился Асад к Исмат-джану, – пусть постережет в передней, чтобы никто сюда не входил.

– Наим ушел с Окиловым. Сайд Пахлаван здесь.

– Ну, пусть он покараулит. А вы возвращайтесь сюда… Кому я обязан тем, что вы осчастливили меня своим приходом? – спросил Асад у Низамиддина.

– У меня просто не было иного выхода. Если бы я сам не явился, меня забрали бы ваши люди и привезли сюда.

– Намек?!

Что ж, продолжайте в том же духе. Вы руководитель, большой человек… Вы все можете.

– Мы припадаем к вашим ногам!

– Ничего не понимаю, – уже раздраженно сказал Асад. – Какова цель вашего прихода? Объясните.

Вошел Исмат-джан, наступила минутная пауза. Ее прервал Низамиддин:

– Почему вы арестовали работника ЧК Асо Хайриддин-заде?

– И чего этот босяк всем так дорог? Не понимаю!

– О нет! Он мне совсем не дорог, мне дороги вы! Я болею душой за наше здоровье, ваше достоинство, вашу честь!.. И разве стоит их терять ради какого-то Асо?! А люди толкуют об этом аресте не в вашу пользу.

– Асо мне был нужен, но теперь это отпало. Дело решается само собой…

– Какое дело?

– Оно к вам не относится.

Низамиддин, забывшись, опять взял папиросу, закурил, но после пер-ной же затяжки заметил недовольную гримасу на лице Махсума и вспомнил про уразу.

– Простите, – спохватился он и положил папиросу в пепельницу. – Проклятая память! Как говорится, бог угостил меня, бог и простит. Вы сказали, дело Асо ко мне не относится. Что же, оно ваше личное?..

– Да, личное!

– Не совсем так, вокруг него поднят шум… Добро, если бы, как говорится, покойник заслужил, чтобы его оплакивали… А тут – ни на грош пользы, а болтовни на сто рублей!

Асад Махсум рассвирепел, сбросил с головы шапку и, вонзив взгляд в Низамиддина, гневно сказал:

– Что я вам, десятский? Я что – ничего не значу?!

– Лишний вопрос.

– А раз так, то знайте: все это из-за Карима! Карим стоял на моем пути. Теперь он мне не опасен. Мое личное, семейное дело устроилось, и Асо мне больше не понадобится!

– Это другое дело! Теперь освободите Асо и объясните его арест чьей-то ошибкой, случайностью… И еще вот что: многие недовольны вашими действиями.

– Какими?

– Вы должны были убрать кое-кого из нежелательных нам лиц, подготовиться к бою, а вы занялись личными делами… Как говорится: мать думает о ребенке, а он об играх.

– Понятно, – начал было Махсум, но умолк при виде входящего с угощением Сайда Пахлавана. – Пока не нужно, сказал он ему, – унесите в ту мехманхану, там будем разговляться.

Сайд Пахлаван удалился.

– Понятно, – вернулся Махсум к прерванному разговору, – ваши поговорки уместны, я не обижаюсь.

– Я еще не кончил… В награду за приезд к вам я должен высказать все. Махсум, вы очень талантливы, с вашими способностями вы могли бы стать во главе большого войска, вы отважны, решительны, но вы не знаете и не хотите знать, что такое политика!

Махсум молчал, стиснув зубы. Он хотел, чтобы Низамиддин высказался до конца. Вот хвастун, хитрец, он еще не знает, кто такой Махсум! Ну погоди, ты у меня затанцуешь, когда я тебе объясню!

Зная нрав Махсума, Исмат-джан дрожал от страха, боялся за Низамиддина, который олицетворял для него новую власть. Низамиддин тесно связан с Асадом Махсумом, как же он до сих пор не изучил нрав этого человека?! Как он решился попрекать его?! Известно же, что Асад не поддерживает Файзуллу, совсем наоборот…

Низамиддин между тем продолжал свое:

– Да, да, вы пренебрегаете политикой, а это может привести к потере бдительности… Нужно отдавать себе отчет во всех своих деяниях. Как говорится, хоть человек и не умрет до времени, лучше не совать голову в пасть дракона.

Асад Махсум собрался было что-то сказать, но сдержался, а в голове вихрем проносились мысли. «Э, Низамиддин-эфенди, вы сосчитали пельмени еще не сваренными… Хм, политика! Вы бы у меня поучились, как заниматься политикой! Вы думали, что, поручив мне Чрезвычайную комиссию по борьбе с басмачеством, сядете, как на ишака, на мою шею, заставите рыскать, как борзую собаку, а сами пожнете плоды моего труда. Не выйдет! Сейчас я только председатель этой комиссии, исполнитель приказов, подчиненный в известной мере вам. Но завтра я возьму власть в свои руки, буду диктовать всем свою волю!»

Вот о чем думал в это время Асад, а вслух спокойно сказал:

– Ну хорошо, но в чем моя вина? Что я такого сделал?

– Вы слишком о себе возомнили. Знаете, как говорится: если ты себя считаешь сильным, то врагов своих считай львами. Нельзя успокаиваться на достигнутом, нужно помнить о коварстве врага.

Асад уже потерял терпение, он вскочил и резко сказал:

– Бросьте говорить глупости! Вы меня совершенно не знаете, не понимаете истинных моих целей и стремлений! Вот этот ваш покорный слуга, ваш якобы подчиненный, который стоит сейчас перед вами… Еще неизвестно, кем он станет завтра! Может, полновластным владыкой!

– При Советской власти такое невозможно!

– Возможно! Все склонятся передо мной. Я не собираюсь стать эмиром или хакимом… Эти титулы устарели. Не намерен стать и председателем Совета назиров. Но сам эмир эмиров удивится силе моей власти. Конечно, чтобы достичь ее, нужно уловить момент Запугать народ – вот первый шаг к достижению; тот, кто наводит страх, – тому и власть в руки… А я, хвала аллаху, умею запугивать.

Низамиддин не ожидал ничего подобного, сидел с разинутым от удивления ртом.

– Да, – промямлил он наконец, – запугивать вы умеете. Но кто вам даст это сделать? У вас нет почвы… Асад был в состоянии крайнего возбуждения; его лицо пылало, сердце гулко билось, он даже забыл, кто перед ним сидит, и продолжал говорить с такой же запальчивостью:

– Странный вы человек. Что я, спрашивать у кого-нибудь стану? А почву я создам себе сам, своим оружием. Чтоб запугать народ, с меня хватит и нынешнего моего положения. Младенцы будут умолкать в колыбели, услышав мое имя. Все будут трепетать. Слава устрашителя поможет сделать все, что я задумал. Дело большевиков потому и непрочно, что они не запугивают. Я это хорошо понял. А вы меня попрекаете недопониманием врага.

Низамиддин был потрясен. До сих пор он считал себя проницательным, всеведущим… Оказывается, он не понимал Асада. Никогда он не слышал откровенных речей – ни от кого из джадидов, на путь которых в свое время вступил. Нет, джадиды, даже лучшие из них, трусоваты, нерешительны, половинчаты. Они стремятся к власти, но бороться за нее не умеют. Они хотят, чтобы дехканам хорошо жилось, но чтобы что не задевало ни их собственности, ни их должностей. Да и вообще: пусть неимущие и простые рабочие стоят у их порога в смиренной позе, г почтительно сложенными на груди руками. Чтобы и овцы были целы, и полки сыты… Да, для захвата власти нужны решительные действия, сила, дпже жестокость. Хитрый Асад все это знает, оказывается, а он, Низамиддин, лишь сегодня понял…

– Вот вы какой ловкач, – заговорил он наконец, – а я и не подозрении Верно говорят – не думай, что в лесу никого нет, там может оказаться тигр, я человек, но подхожу только тем, кто и мне подходит. Могу быть и острым мечом, и тигром…

– Как для кого… Если вы поможете мне, буду другом… Как вы говорите, одной рукой в ладоши не хлопнешь…

– В моей дружбе можете не сомневаться. Тому порукой мои поступки и слова.

– Верно! Я на вас не в обиде. Я лишь вам объясняю, что народ должен иметь вождя. Если вы меня не поддержите, то появится кто-нибудь другой и возьмет в свои руки поводья. Неизвестно, каково вам тогда придется… Вы хотите что-то сказать?

– Да. Вчера, когда я пришел к Ходжаеву, там были Куйбышев и Хайдаркул…

– Хайдаркул?!

– Вот-вот, три туза сошлись… Их-то и остерегайтесь. Когда рука сжимается в кулак, она может крепко ударить. Куйбышев очень разгневан из-за ареста Асо, ну и… из-за этой, как ее… Ойши. Я опасаюсь, что эти незначительные события могут послужить в конце концов раскрытию наших тайных дел.

– Я же сказал, что освобожу Асо. Что касается Ойши, то я с ее согласия и даже по просьбе матери вступил с ней в брак. В наше время нет места насилию… Как говорится, сердце Зейнаб принадлежит только Зейнаб.

– Карим жалуется, говорит, что…

– Здесь Ойша, и здесь ее мать. Пусть пришлют кого-нибудь, чтобы спросить их обеих, как обстояло дело. Если женщины скажут, что я принудил Ойшу к браку, а она любит Карима, пожалуйста, они свободны. И я готов понести любое наказание…

Низамиддину оставалось только удивляться: зная все обстоятельства дела, он никак не мог поверить, что Ойша по собственной воле вышла за Махсума. Низамиддин даже не скрыл своего удивления:

– Изумительно! Вы просто волшебник!

– Что пользы от волшебства?! Нужно понимание. Искренней, пылкой любовью можно приручить даже диких зверей. А ваш покорный слуга уж не такой сухарь, как кажется.

Асад Махсум постепенно вырастал в глазах Низамиддина. «Могучий человек, – думал он, – что я рядом с ним!»

– Я вижу – вы очень сильный человек, – угодливо сказал он, – вам нет равных. Потому-то и боюсь за вас. Неприятности могут обрушиться с неожиданной стороны, погубить ваше дело. Я от души желаю вам удачи, а потому должен предупредить: Файзулла Ходжаев и Куйбышев точат на вас зубы, по их приказу создана контрольная комиссия… В ближайшие дни начнется расследование вашей деятельности.

Асад сидел с каменным лицом.

– Кто в составе комиссии? – резко спросил он. Низамиддин назвал и, помолчав немного, сказал:

– Их интересует также, при каких обстоятельствах сдался курбаши Джаббар со своими людьми.

– Вижу, что курбаши придется укротить… Низамиддин не понял:

– Что, что, Джаббар не согласен на ваши условия?

– Не совсем так… – Асад раздраженно пожал плечами. – Но этот упрямый и невежественный человек может все дело испортить, по невежеству выболтает нашу тайну…

– Ну, в таком случае надо немедленно от него избавиться, уничтожить!

– Конечно! – подхватил молчавший до того Исмат-джан. – Меньше сора, меньше грязи – воздух чище.

– Хорошо, – сказал Асад, обращаясь к Низамиддину, – вы скажите в ЧК, что я все сделаю, как надо, но расстрелять должны они, это их обязанность!

– Да, да!

Тут из передней раздался легкий предупреждающий кашель, и в дверях появился Сайд Пахлаван.

– Пришел уполномоченный от джигитов курбаши, спрашивает вас, – обратился он к Махсуму.

– Я сейчас приду, – сказал тот, надевая шапку, – может, и вы хотите с ним поговорить?

– Э, нет! – решительно сказал Низамиддин. – Сами договоритесь и возвращайтесь сюда!

Асад Махсум загадочно, многозначительно улыбнулся и вышел из комнаты.