Текст книги "Двенадцать ворот Бухары"
Автор книги: Джалол Икрами
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)
Глава 4
И правление эмира Музаффара, в 1285 году хиджры, что соответствует 1868 году нашего летосчисления, хан Коканда Худояр был вынужден, восстания в крае, бежать и искать убежища у бухарского. В то время при дворе Худояра служил молодой военный, по имени Шомурадбек, который за храбрость и военные заслуги получил высокий чин и стал одним из приближенных хана.
Несмотря на свою молодость (в то время ему было 25 лет), Шомурадбек был дальновидным политиком, тактичным и благоразумным человеком. Он не одобрял разгула и праздной жизни Худояра и своими советами старался увести правителя с дурного пути. Но его советы и наставления могли бы скорее воздействовать на гранитную скалу, чем на хана.
В унынии, потеряв всякую надежду, возвращался однажды Шомурадбек домой.
– Нехорошо мы поступаем, женщина! – с грустью говорил он жене. – Есть хлеб во дворце хана все равно что отравой питаться; быть приближенным хана – значит играть со смертью… Как жаль, что я так поздно понял это! Тщеславие молодости, честолюбие сгубили меня!
Жена Шомурадбека, дочь одного из его родственников, была женщиной умной, образованной, поэтессой; она читала сочинения Саади, «Пятерицы» Низами и Навои всегда были у нее под рукой. Она была заботливым другом мужа, его постоянной советчицей.
– Что еще случилось? Отчего вы так сокрушаетесь? – спросила она, видя, что муж взволнован. – Вы стали говорить какими аллегориями. Разве что-нибудь особенное случилось?
– Да, – сказал Шомурадбек, ласково глядя на свою жену. – Да, моя дорогая! В последнее время, не знаю уж отчего – может быть, от неумеренного употребления вина или под чьим-то вредным влиянием, наш хан стал просто негодной тряпкой… Ни той отваги и энергии, которыми он когда-то приворожил меня, ни ума, ни рассудительности, приличествующих правителю… Просто тряпка… Этим его состоянием хорошо пользуются враги, и я боюсь, что не нынче так завтра случится несчастье.
Вспомнив стихи Саади, она сказала:
Умолкни, Саади
Зачем кричать напрасно?!
В стенаниях твоих по вижу прока, друг,
Узнав, что у тебя неважные доснечи,
Не огорчится тот, кто натянул свой лук.
А вам-то что? Зачем вам-то печалиться? Да пусть на его голову посыплются беды! Что вам, дорогой мой?
– Ах, мой знаток Саади, как вы беспечны! – сказал Шомурадбек, лаская жену. – Ведь если на голову хана посыплются беды, так и" нам несдобровать.
– Бог выше хана! – сказала жена. – Если богу будет угодно, ничего с нами не случится. Но, конечно, нужна осторожность. Осторожность и ум спасают человека от беды. Как говорит Низами:
Смирись и развяжи на лбу свой узелок:
Ни мне и ни тебе свободы не дал бог
– Да, – сказал Шомурадбек. – Нужно быть осторожным, особенно в наше время.
– Лучше вам сейчас отдалиться о г хана!
Приняв этот совет жены, Шомурадбек постарался не показываться на глаза придворным и ходил во дворец, только когда его вызывали. Он старался показать, что не сочувствует политике хана… Но было поздно.
Когда началось восстание, Шомурадбек вынужден был тоже бежать в Бухару с женой, детьми и всеми пожитками.
Сначала Бухара, несмотря на все ее мечети и медресе, базары и торговые ряды, которые, конечно, по богатству и блеску во много раз превосходили Коканд, не понравились Шомурадбеку и его жене. Но два сына их, учившиеся в школе, сразу оказались в восторге и от путешествия и от Бухары.
Эмир Музаффар хотел привлечь Шомурадбека к своему двору, использовать его храбрость и знания, но тот отговаривался, извинялся и отказывался от участия в делах. Худояр помог ему, сказав эмиру, чтобы тот из уважения к нему, хану, оставил Шомурадбека в покое. Как бы там ни было, но эмир дал Шомурадбеку какую-то должность и назначил содержание, пригласил его бывать во дворце хоть каждый день. Шомурадбек поселился в одном из эмирских домов, в квартале Арабон. В первые же дни он приказал вырыть там колодец и вывел из него воду на двор, разбил цветники, посадил виноградные лозы, постарался сделать жилище хоть немного похожим на свой кокандский дом. По целым неделям он никуда не выходил, с кетменем в руках работал в цветнике, таскал воду, обрезал лозы, разводил цветы. Когда жена спешила ему на помощь, он говорил, глядя на нее с благодарностью: Только в доме своем – и покой, и отрада. Здесь не учат тебя, что – не надо, что – надо. Для мудрейших свой угол – прекрасней стократ, Чем дворец Кей-Хосрова, чертог Кей-Кубада.
– Так не браните же Бухару, – говорила ему жена. – Если вернетесь в Коканд, опять вам придется сидеть с ханом в Урде, опять начнется «царство Кей-Кубада и Кей-Хосрова».
– Ты права, – говорил Шомурадбек, – поэтому Бухара мне теперь нравится. Тем более что тут много умных и ученых людей и мы свободно объясняемся с ними.
Вот так и вышло, что Шомурадбек остался жить в Бухаре и совсем избавился от кокандского хана. При эмире Абдулахаде его сыновья получили чин мирахура и стали амлякдарами, уехали в Пирмаст, и Шомурадбек с женой остались одни в своем красивом доме, утопавшем в зелени, и квартале Арабон. Жена Шомурадбека, которая не любила сидеть без дола, собрала соседских девочек и стала обучать их, читала с ними книги, а вечерами при свете лампы с круглым фитилем вышивала, рассказывая мужу любовные истории. Шомурадбек сто раз благодарил бога, что у него гпкая разумная жена.
С такой женой, – говорил он, – мне нечего больше желать. Хлеб н. – ип насущный дает нам господь, дети выросли и нашли свою дорогу, а для мгня только ты и твои беседы – вот и все!
Это так, – отвечала жена, – но и совсем избегать людей, отка-илиатьси от общества нехорошо. Говорят, что эмир Абдулахад любитпоэзию и сам пишет стихи… Надо, чтобы вы хоть изредка наведывались но дворец: покажетесь и уйдете – это будет неплохо.
Плохо будет! – решительно отвечал муж, и наступало молчание. Жени продолжала вышивать, потом говорила:
– Был такой поэт – Хиджлат, как-то прочитала в одной антологии такие его стихи:
Полезным быть, Хиджлат, – вот жизни смысл и суть.
Коль ты – не царский зонт, так просто тенью будь!
– Не хочу быть ни царским зонтом, ни тенью от стены. Я люблю тебя, очарован тобой и никого знать не хочу!
Весной 1896 года в семье Шомурадбека появилось еще дитя – дочка, которую назвали Хамрохон.
– У тебя до сих пор не было дочерей, – говорил довольный Шомурад-бек, – ты была одна у нас женщина, а теперь у тебя подруга, красивая, как ты.
– Какой араб хулит свое кислое молоко? – смеялась жена. – Вы хвалите, потому что это ваша дочь!
– Нет, ты только посмотри на нее!
Это будет пери, а не девушка! И в самом деле, Хамрохон стала пери-девушкой. Всякий, кто видел ее еще в десятилетнем возрасте, изумлялся ее красоте. Черные манящие глаза, черные брови, сросшиеся и изогнутые, как тетива лука, – так уже сотни лет рисуют поэты брови своих возлюбленных, – рот, подобный бутону розы, маленькая родинка в уголке губ… Как будто про нее сказал Саади:
Что лица всех других – с твоим лицом в сравненье?..
Нет у других того и вида, и значенья!
Жена Шомурадбека рано начала учить дочь грамоте. Подражая матери, Хамрохон увлекалась стихами и пением, ее приятный голос выделялся среди голосов подруг. Ее начитанность и остроумие порой ставили в тупик даже взрослых. Самым любимым ее занятием была игра «байта-барак»: играющие состязались в знании стихов. Она была любимицей в семье, никто ни в чем не мог ей отказать, никто не говорил ей грубого слова. Отец и мать ласкали, говорили с ней всегда нежно, дрожали над ней.
Когда Хамрохон исполнилось двенадцать лет, Шомурадбек, войдя в комнату дочери, увидел, что она лежит и плачет. Он растерялся, не знал что делать.
– Что с тобой, Хамрохон? Отчего ты плачешь? – заговорил он. Хамрохон заплакала еще сильнее.
– Ну, говори же, не мучь меня! Что случилось? Где твоя мать?
– В баню ушла, – с плачем ответила Хамрохон.
– Так ты поэтому плачешь?
– Нет! – Хамрохон повернулась к отцу спиной.
Хамрохон еще несколько раз всхлипнула, потом встала, вытерла слезы и сказала:
– Лейли умерла!
– Кто умер? Какая Лейли? – удивился Шомурадбек.
– Лейли, да! – подтвердила Хамрохон. – Возлюбленная Меджну-на! – Нагнулась и взяла с подушки книгу.
Шомурадбек наконец понял, о чем говорит дочь, и громко расхохотался.
– О, дай бог тебе долгой жизни! – проговорил он отсмеявшись. – Ну разве из-за этого плачут? Это же выдумка, сказка! Кто такие Лейли и Меджнун? Это что за книга? Навои, что ли? А, Низами! Низами хорошо пишет; когда-то и мать твоя плакала над ним. Особенно над стихами:
Низал Меджнун слезинок жемчуга,
Чесала Лейли косы гребешком.
– Ну, – сказала с упреком Хамрохон, – это вы не то читаете…
Вы вот это прочтите, сами заплачете!
И она показала страницу. Шомурадбек прочел то место, где Лейли говорит матери, умирая: Что делать, мать?! Ведь молодая лань Всосала яд с твоим же молоком?!
– Хватит, хватит! – закричала Хамрохон, вырывая книгу из рук отца. – Хотите, чтобы я опять заплакала!
На этот раз и у отца навернулись слезы на глаза. Не от чтения стихов Низами, нет, это были слезы радости. Да, Хамрохон становится похожей на мать. Любовь к поэзии, впечатлительность, тонкость чувств, изящество – все, все, как у матери!
«Сто раз благодарю тебя, боже!» – сказал про себя Шомурадбек, обнял дочь и расцеловал ее в пылающие, залитые слезами щеки.
– Да, – сказал он, вспомнив. – Оставим стихи, поговорим о тое.
– О каком тое?
– О тое по случаю рождения твоего племянника! – сказал весело Шомурадбек. – О тое твоего пирмастского племянника.
– В самом деле будет той? – обрадовалась Хамрохон. – Там певицы, наверное, будут. Они хорошо поют… Я люблю пение.
– Да, если богу будет угодно! Твоя мать сказала, что на будут и танцовщицы Тилле и Каркичи, и даже, кажется, сама Анбари Лшк.
– Анбари Ашк? А кто это?
Анбари Ашк, или просто тетушка Анбар, была певицей и танцовщицей и Арке, одной из самых приближенных к матери эмира и его женам. Это была высокая женщина, стройная, смуглая, с миндалевидными глазами, длиннолицая, худощавая. Ее нельзя было назвать красавицей, но она была привлекательна. Ее лица не портил один из передних зубов, выдававшийся вперед. С первого взгляда вам начинало казаться, что вы ее давно «маете; стоило ей улыбнуться, сказать несколько слов, и вы уже были очарованы ею. У нее был сильный бархатный голос, она хорошо пела, играла на бубне и танцевала и в этом искусстве не имела себе равных.
Прочтя или услышав понравившиеся ей стихи, она быстро заучивала их наизусть и, положив на музыку, пела под аккомпанемент. Была очень, умела поговорить, знала множество пословиц и поговорок.
Всюду, появлялась, вносила оживление. Это была женщина бескорыстная, старавшаяся всем помочь. Но ее взяли в Арк, ко двору, и с ее чистым именем стали связывать много темного и грязнит Анбари Ашк была женой бедняка и жила очень скромно. Но однажды на какой-то той почему-то не явились приглашенные музыканты, гости собрались, но без музыки свадьба была не в свадьбу. Тогда Анбар, которая прислуживала на этом, решила помочь, быстро позвала подруг, дала им в руки бубен, а сама у одной взяла шелковую шаль, у другой красивую повязку на голову и начала петь и танцевать. Она так пела и так танцевала, что все удивлялись и любовались ею, а многие даже были довольны, что музыканты не пришли и Анбар показала свое искусство.
После этого квартальная распорядительница праздников и всяких приемов в семейных домах стала приглашать ее на другие той, и вот распространился по городу слух о новой музыкантше – певице и танцовщице – Анбархон. Богатые женщины из именитых семей стали звать ее на вечера, и она все больше всем нравилась. Профессия музыкантши была по душе и самой Анбархон.
Вскоре пригласили Анбари Ашк в эмирский гарем, и с самой первой вечеринки она понравилась женщинам эмирского двора. А там постепенно Анбари Ашк сделалась одной из приближенных матери эмира, ее наперсницей, стала реже появляться на обычных городских тоях. Люди стали бояться ее. Говорили, что Анбари Ашк подыскивает девушек для гарема эмира. На самом деле это было не так. Только раз случилось, что она назвала имя дочери одного военачальника, и только.
Когда ее приблизили к гарему эмира (это было в конце правления Аб-дулахада), в доме одного из военачальников эмира устраивался той по поводу совершеннолетия его единственной дочери. А так как имя Анбари Ащк уже стало известно, девушке захотелось, чтобы она обязательно была на празднике. Анбар отказывалась, но девушка упрямо твердила: «Только Анбари Ашк! Пусть будет Анбари Ашк!» Военачальнику пришлось самому съездить к матери эмира. Та приказала Анбари Ашк идти на той к военачальнику.
Когда Анбари Ашк с двумя подругами, игравшими на бубне, собиралась на той, одна из них спросила:
– А почему вы сначала так не хотели пойти на этот той?
– Дай бог, чтобы он обернулся бедой! – сказала Анбар. – Я бы этого военачальника повесила!
– За что? – спросили сразу обе музыкантши.
– Сына моей соседки он насильно в сарбазы взял, оставил мать в горе и в нужде, у нее никого больше не было, она так и умерла в нищете и одиночестве… а дом их перешел в казну… Дай бог, чтобы насильнику самому довелось испытать такое горе! Я не хотела идти на этот той, но что же мне делать, я женщина подневольная!
– Не горюйте, бог его накажет!
– Не огорчайтесь, подружка! Раз уж мы музыкантши, приходится всюду ходить, будь это той правителя или его слуги.
– Ну конечно, – сказала Анбари Ашк, надевая паранджу.
В доме, где устраивался той, их встретили радостно и приветливо. В большой комнате было полно гостей – все жены знатных людей, военных и баев. Анбари Ашк села с домбристками у входа, поздравила хозяев и, отдохнув и поев сладостей, начала петь. Все пришли в восторг от ее пения и танцев. Но когда она, стоя посреди комнаты, читала акростих, а одна из женщин разгадывала его, дочь хозяина, та, для которой устраивался этот праздник, вошла в комнату и, увидев Анбари Ашк, расхохоталась и громко спросила:
– Это и есть та самая Анбари Ашк? А где же ее клык?
Дочь хозяина имела в виду сильно торчавший передний зуб Анбар, соответственно толкуя ее прозвище.
В Бухаре певцам и музыкантам часто давали разные прозвания, и Анбар, узнав о данном ей прозвище, нисколько не обиделась. Но тут дочь хозяина повела себя столь вызывающе, что Анбар перестала читать, прервав на полуслове стих, и гневно посмотрела на дерзкую девушку. Мать хотела увести ее, но она не далась.
– Чем же ты так хвалишься, чем гордишься? Уж не своим ли длинным лицом или клыком своим? Бедный мой отец должен был так тебя упрашивать!..
– Ай, ай, нехорошо, девушка! – говорили женщины – распорядительницы тоя.
– Замолчи, бесстыдница! – сказала ей мать.
– Ой, стыд какой! – ужасалась ее тетка. Но многие смеялись, одобряли дерзкую.
Анбари Ашк взяла себя в руки, подавила гнев, сказав с насмешкой:
– Я со своим длинным лицом и клыком стала музыкантшей и благодарю за эго бога. Но вы, госпожа, с такой красотой и смелостью, с такими манерами, с таким умением говорить, вы достойны самого эмира, достойны его высочества!
– Ой, чтобы мне умереть, не говорите так! – произнесла мать девушки.
Все присутствующие сразу замолчали и перестали смеяться. В полной тишине Анбари Ашк с гордо поднятой головой прошла к двери, взяла свой платок и паранджу и ушла вместе со своими подругами.
Идя домой по шумным улицам Бухары, она словно ничего не видела и не слышала. Всадники останавливали своих лошадей, чтобы не задавить ее, кричали ей вслед: «Глухая!», «Слепая!» – бранили ее. Никогда за всю свою жизнь не чувствовала она себя такой униженной, оскорбленной, несчастной.
Что с ней случилось? Почему при всем своем остроумии и находчивости она растерялась перед этой нахальной и дерзкой девчонкой? Почему не нашлось у нее слов уничтожить ее, разнести злой насмешкой? Почему; потому что гнев и обида достигли предела. И вот теперь она думала, как отомстить. Отомстить и этой бесстыдной девчонке, и ее отцу, и леем, кто смеялся над ней. Да, она сделает так, что всю жизнь и девушка и ее семья не забудут ее жала, сами испытают и горечь и боль – всем сердцем!
Она не спала всю ночь.
Через месяц дерзкую девушку взяли в гарем эмира, и в городе, особенно среди байских жен, прошел слух, что Анбари Ашк – сводница, что она подыскивает девушек для гарема эмира. Этот слух, это пятно на своем имени Анбар переносила тяжело, совесть мучила ее, она стала стыдиться людей. Но, с другой стороны, она была даже рада, что ее теперь боялись, что жены чиновников и богачей заискивали перед ней, готовы были выполнить любые ее желания.
С матерью Хамрохон Анбари Ашк познакомилась где-то на тое. Они подружились. Мать Хамрохон давала Анбар стихи классических поэтов, беседовала о науке и литературе, объясняла ей тонкости языка, аллегории и шутки, и это было для Анбар и полезно и приятно. Но ни разу она не была приглашена на семейный праздник и не видела Хамрохон. Когда мать девушки позвала Анбар к себе, соседи и друзья предостерегли ее.
– Напрасно вы это делаете. У вас в доме дочь-подросток, а вы приглашаете Анбари Ашк. Не дай бог, она укажет на нее – и вы лишитесь своей дочери.
– Ничего не будет, – уверенно отвечала мать Хамрохон. – Анбар не такая, а если и такая, то со мной она не поступит так коварно. Она уже давно мечтает выступить у нас на тое.
Шомурадбек тоже был спокоен, думал, что эмир примет во внимание уважение и авторитет, которым он пользовался в Бухаре. Поэтому он не противился приглашению Анбари Ашк на той, наоборот, сам сказал дочери о ней, расхвалил ее.
Старший сын Шомурадбека был амлякдаром в Пирмасте. У него было хорошее положение, всем он был доволен, но только не было у него детей. Жена его ездила по святым местам, вносила большие пожертвования, денно и нощно просила бога даровать ей ребенка. Она знала, что если не родит, то муж возьмет вторую жену и ей будет плохо. Наконец судьба сжалилась над ней, она родила мальчика, которого назвали Умед-джан, что значит «надежда». Отец и мать, дед и бабушка дрожали над ним и решили устроить большой той по случаю «положения его в колыбель». Большой той должен был состояться в Бухаре, в доме Шомурадбека. Об этом родители мальчика просили его, и он дал свое согласие, был очень доволен и начал готовиться к пиру.
Обычно праздник «положения в колыбель» считается женским праздником и не бывает очень пышным. Но тот праздник, о котором мы расскажем, был многолюдным и торжественным.
На мужской половине собрались мужчины, пели певцы.
На дворе кипели огромные котлы, в которых помещалось десять ман риса.
На женской половине разместились в нескольких комнатах женщины из разных слоев общества, везде играли музыкантши и слышалось пение. В самой большой комнате показала свое искусство танцовщица Тилле, потом спела Каркичи, наконец на середину комнаты вышла Анбари Ашк и спела газели.
На этом пиру она старалась показать все свое искусство, исполняла свои песни горячо, от всей души, без всякого напряжения и притворства. Давно уже не видели ее в таком ударе. Все восхищались ею.
Как всегда бывает на больших праздниках, и здесь обносили гостей шашлыком, пловом, стопками сдобных лепешек, по девять штук в каждой, с леденцами и сахаром, подносами со всякими сластями, с вареньем, ни-шалло с розовой водой, засахаренными фисташками, каршинской халвой, халвой разноцветной… После еды, чаепития и танцев в большой комнате на суфе, где сидела мать новорожденного, начался обряд укладывания в колыбель младенца.
Посреди комнаты поставили новую расписную колыбель с серебряными ручками. Колыбель была покрыта бархатными и шелковыми накидками, одеяльцами. С одной стороны колыбели села магь, с другой распорядительница пира. Роженице принесли сдобную лепешку. Она откусила кусочек, провела рукой над колыбелью и отдала лепешку повитухе. У повитухи ее вырвала распорядительница пира, а у нее девочка, стоявшая там наготове; она побежала во двор, за ней погнались ребятишки. Наконец соседский мальчик, оказавшийся победителем – он сумел донести лепешку до ворот, – прибежал, запыхавшись, обратно; ему на голову сыпали конфеты, куски сахара, в руки совали серебряные монеты. Потом в колыбель – в изголовье и в ноги – положили по клочку ваты, подожгли их, и повитуха, прочитав молитву, «удалила злых духов и нечистую силу». К перекладине колыбели подвесили всяческие амулеты, бусинки – «от сглазу», дольки чеснока и семена нигеллы, раскололи на перекладине грецкий орех, принесли голову барана, сваренного к празднику, и разрезали ее… После всего этого ребенка взяла на руки одна из старух и, укладывая его в колыбель нарочно неправильно, – ногами к изголовью, спросила:
– Так положим?
– Нет! – дружно сказали все.
Наконец, положив ребенка как следует, она спросила:
– Ну, а вот так положим.
– Да, да, да! – сказали все и стали поздравлять мать.
Но старуха и тут снова вынула ребенка, прочла молитву, «изгнала злых духов», торжественно известила о том, что владелец колыбели вступает в нее; наконец уложила ребенка, укрыла его одеяльцем и накинула покрывало на колыбель. Тут на голову роженице и на колыбель посыпались конфеты, фисташки, изюм, орехи, много серебряных монет, и присутствующие, загадывая желания, хватали сласти и монеты.
Потом мать усадили в угол, поставили рядом с ней колыбель, и снова началось пение. Только на этот раз песни были посвящены ребенку и его матери.
Анбари Ашк в первый раз была в доме Шомурадбека. Увидев Хамро-хон, она поразилась ее красоте.
Кто это? – спросила она у жены Шомурадбека. – Где вы нашли угу пери из райского сада? Ведь людей таких не бывает!
Тьфу, тьфу! Плюньте через левое плечо! – отвечала мать девочки. Не сглазьте мою единственную дочь!
У меня нет такой силы, чтобы ее сглазить, – сказала Анбар. – Вот она может кого угодно сглазить, эта пери! Дай бог ей счастливой доли!
Хамрохон, слышавшая эти похвалы, смутилась, закрыла лицо платком и хотела убежать.
По смущайся, – сказала ей мать. – Тетушка Анбар шутит. Ты ведь ммела учиться танцам, так вот эта тетушка может тебя обучить всему.
От всего сердца, с удовольствием! – сказала Анбар. – Хоть завтра начнем Я так тебя обучу, что весь мир падет перед тобой – лишь поднимешь ручку!
Хорошо, приходите завтра, – сказала Хамрохон и ушла к своим подружкам.
– Да сохранит ее бог от дурного глаза! – сказала, глядя ей вслед, Анбар.
– Дай бог! – проговорила мать. – Никого я не боюсь, а Гульшан опасаюсь.
– Почему? Разве она видела Хамрохон?
Видела, – печально подтвердила мать. – Враш ее подослали. Она однажды зашла под каким-то предлогом, я ее приняла, спросила, хоть не прямо, а обиняком, что ей нужно, она не ответила. Но теперь, когда встречает меня в Арке, так низко кланяется.
– Не обращайте внимания, – сказала Анбар, я увижу ее и поговорю с ней.
Но было поздно.
Гульшан-сводница уже беседовала с наследником эмира Алимханом.
– Глаза всех девушек обращены к вам, все ждут, когда вы придете, – говорила Гульшан. – Днем и ночью они просят у бога здоровья вам, мечтают взглянуть на красоту вашу, стать вашей жертвой.
Алимхан лежал на диване, перелистывая русскую книжку с картинками.
– Ты мастерица говорить, – сказал он, не отрывая глаз от книги. – А зачем мне столько здоровья?
– Душа моя…
– Твоя душа мне не нужна! – прервал Алимхан Гульшан, привстав с дивана. – Мне другая душа нужна, такая душа, какую хотелось бы назвать душенькой, чьей жертвой стило бы стать! Мне надоела эта игра в куклы!
Ой, умереть мне за вас! – сказала Гульшан – Не одна, а несколько девушек юных у вас есть, каждая из них жемчужина, драгоценность! Да и любая из служанок вашей матушки-государыни готова к услугам… Какая же это игра в куклы?
– Да, игра в куклы! – решительно повторил Алимхан. – Сердцу моему нужна пери, я хочу увлечься, полюбить, понимаешь? Нет, куда тебе, ты не поймешь!
Если мне самой и не суждена была любовь, сказала лукавая Гульшан, – я все же знаю, что это такое Но разве найдется такая пери, которая могла бы пленить ваше сердце, была бы единственной на свете по красоте и уму и уцелела от взгляда его высочества, вашего отца? Конечно, есть такие, но…
– Неужели его высочество так осведомлен о всех? Он сейчас в Кермине, разве он знает, кто у тебя на примете?
– Конечно, он все знает! – сказала Гульшан. Во дворце так много глаз и ушей, которые зорко за всем следят…
– А мы эти глаза и уши засыплем пылью! Не бойся ничего, говори!
– Мне страшно! – нарочно упрямилась Гульшан У меня ведь одна голова…
– Ты получишь в десять раз больше, чем весит твоя голова! Это говорит тебе Мир Сайд Алимхан!
Так он заговорил с ней теперь как властитель, как будущий эмир, Гульшан вскочила и низко поклонилась ему.
– Дочь Шомурадбека, ферганского туксабы! – сказала торжественно Гульшан. – Во всей стране нет ей подобной. Ей всего тринадцать или четырнадцать лет, стан ее как кипарис, талия тоненькая, бедра круглые, глаза как у испуганной газели, одним взглядом сердце разорвет на куски, волосы у нее каштановые – и это очень красиво при белой коже. По-моему, даже пери не может быть так очаровательна, а об ее уме, образованности и талантах и говорить нечего! Если не верите, спросите тетушку Анбар, она вам не солжет.
– Тетушка Анбар – свой человек, – сказал наследник. – А больше ты никому не говорила об этой красавице?
– Нет еще!
Только вам сообщила… Только вы и тетушка Анбар знаете…
Алимхан встал с дивана, открыл стоявший в нише красивый серебряный сундучок, вынул перстень с алмазом и протянул Гульшан.
– Вот – за хорошую весть! – сказал он. – А если она окажется такой, как ты говоришь, получишь еще больше.
Гульшан подбежала, взяла перстень и приложила к своим глазам.
– Да буду я жертвой за вас, мой господин!
– Иди и позови ко мне тетушку Анбар!
Тетушка Анбар была удивлена этим неожиданным приглашением. Хотя и Алимхан и мать его относились к ней благожелательно и она часто ублажала их своими беседами, однако наследника опасалась. Она знала, что он не очень умен, неосторожен и характер у него телячий. «Уж не наболтала ли ему чего-нибудь Гульшан?» – подумала она и с такими мыслями вошла в личные покои наследника.
– Да пошлет бог удачу моему принцу! – поклонилась она. – В какой счастливый час ваше высочество вспомнили обо мне?
Алимхан, слушая Анбар, усмехнулся.
– Ты святая, тетя Анбар! – ответил он, оторвавшись от книги. – И тебя помню всегда – ив хороший час и в плохой. Иди-ка, посмотри на красавицу!
Анбар, почтительно приложив руки к груди, подошла и увидела изображение обнаженной женщины, которая своими густыми и длинными волосами пыталась закрыть тело.
Видишь? У кого такое лицо, такие губы и глаза? А про тело что ты скажешь?
Не верится даже! – сказала Анбар полушутя-полусерьезно. – Тикую увидишь – от веры отречешься! Да защитит нас бог от этого. Но она действительно красавица!
Говорят, ты знаешь еще лучше этой! И по красоте и по уму ей, нитрит, подобных нет!
О, я многих красавиц знаю. В моих сказках и преданиях есть такие три, что эта ваша голышка недостойна им подать воды умыться… к сказке, а в жизни у нас! – сказал Алимхан, бросив книгу, а дочь Шомурадбека?
Почему ты о ней не говоришь?
Во первых, потому, что дочь Шомурадбека еще мала – ей только двенадцать лет… Во-вторых, сам Шомурадбек – почетный гость вашего отца эмира… Как же можно?
– Эти разговоры мне неинтересны! – сказал Алимхан, махнув рукой. – Ты мне скажи, эта девочка действительно хороша или нет? Я хочу влюбиться в такую красавицу, которая была бы достойна поклонения!
– И в гареме и в подвластной вам стране можно найти все, – что вы пожелаете…
– Ты, тетушка Анбар, знаешь, что мы к тебе благоволим… – сказал Алимхан, рассердившись. – Но всему есть предел! Я тебя спрашиваю о дочери Шомурадбека, а ты мне говоришь невесть что!
Анбар поняла, что выхода нет: Гульшан открыла тайну… Если сейчас и отвести этого теленка, большой бык все равно забодает семью Шомурадбека. Лучше уж из двух зол выбрать меньшее.
– Прости меня, мой господин! Каюсь, я не хотела вам говорить раньше времени, – сказала Анбар. – Дочь Шомурадбека в самом деле выше всяких похвал. Я сама ее высмотрела, но ждала, чтобы она подросла немного, тогда бы и доложила моему принцу; она стоит того, чтобы взять ее в жены и провести с ней всю жизнь!
– Ты высмотрела?! Ха-ха-ха! – засмеялся Алимхан. – Если бы я сам не узнал, если бы сам не спросил, что тогда?..
– Так бы и было! – решительно сказала Анбар, хорошо зная характер наследника. – Если вы мне хоть немного доверяете, то клянусь богом, все, что я сказала, истинная правда!
– Ну ладно, не сердись, – сказал Алимхан. – Мы сделаем так, что и шашлык не сгорит, и вертел будет цел! Понимаешь? Но если ты или Гульшан проговоритесь, то уж не жалуйтесь – я вас уничтожу со всем вашим домом!
– Клянусь! – сказала, низко поклонившись, Анбар. – Но если вы хоть немного верите вашей недостойной служанке, то знайте, что эта семья заслуживает всяческого уважения и почета и роза из их цветника будет настоящим украшением царского тюрбана…
– Ладно, ладно! – сказал Алимхан, встал и вышел из комнаты. Вскоре после этого разговора в Бухаре произошли такие события, что трон эмирский зашатался и не только наследник, но и сам эмир.
Абдулахад был вынужден на время отложить некоторые свои намерения.
В Бухаре было спровоцировано столкновение шиитов с суннитами. Нити от этого события тянулись далеко и привели к вызову в Бухару царских войск из Самарканда и к назначению нового кушбеги. А через год эмир Абдулахад умер, вместо него на трон взошел Алимхан; это было одобрено и утверждено императором России. И новый эмир, успокоившись, приступил к осуществлению «правосудия и справедливости». Российские правители хорошо знали характер «Алима-теленка» и были уверены, что он будет исполнять то, что ему скажут, никакая другая мысль даже не придет ему в голову.
Первое, что выполнил Алимхан, взойдя на трон, – послал сватов к Шомурадбеку, отцу Хамрохон, и, получив согласие родителя, официально сочетался с ней браком, устроив пышную свадьбу с множеством всяких развлечений. Эмиру не понравилось имя Хамрохон, и ей дали прозвище Оим Шо – «сударыня-царица», отвели для нее отдельное помещение во дворце, дали целый штат слуг, окружили царским великолепием. Алим в самом деле страстно влюбился в прелестную Хамрохон. Он совсем позабыл дорогу в свой гарем и даже к матери не заходил; шел прямо к Оим Шо и только с ней чувствовал себя счастливым.
Но Оим Шо вовсе не была счастлива: ни почет, ни богатство эмира не радовали ее.
Сначала она целые дни плакала и сокрушалась. Ее поэтическая натура не мирилась с жизнью, которая ее теперь окружала. С малых лет она привыкла к нежности родителей, воспитывалась на тонких стихах Низами, Саади, Хафиза, и весь быт гарема, все порядки и правила дворцовой жизни казались ей грубыми. Ее сердце жаждало нежной любви, красивых слов, она постоянно мечтала и ждала чего-то. Она считала себя Ширин и искала Фархада, воображала себя Лейли и ждала Меджнуна. С детства строила воздушные замки, а теперь все они были разрушены, все было сметено, ей приходилось покоряться воле эмира.
