Текст книги "Двенадцать ворот Бухары"
Автор книги: Джалол Икрами
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)
Глава 9
Асо был заключен в помещение, которое совсем не походило на тюрьму. Дворик этой тюрьмы примыкал к большому дому в саду Дилькушо. Состояла она из двух больших комнат, одна из них была предоставлена личной охране Махсума, вторая – без окон и с одной только дверью – для арестованных по не очень важным делам. Свет и воздух проникали в комнату лишь через небольшие отверстия, прорезанные в стене почти под самым потолком.
При эмире в этом дворике жили сокольничие. Они занимали первую комнату, во второй, что без окон, держали ловчих птиц.
Асо пробыл в ней трое суток. Он спал в дальнем углу; на сено и солому, служившие ему постелью, чья-то заботливая рука бросила еще потертую кошму, к тому же выдали ему и подушку. Хватало ему и посуды: у входа стояли глиняный кувшин, наполненный водой, и чугунный чайник. В нише над головой находились миска и пиала.
Первую ночь Асо провел в обществе трех ни в чем не повинных крестьян из Вабкента. Воины Асада потребовали у них, неизвестно за что, денег. Денег у дехкан не было, тогда их обвинили в басмачестве и арестовали.
Самый молодой из этой тройки только месяц назад женился. Он был очень влюблен в свою жену и тяжело переживал разлуку. Вспоминая о ней, он горько плакал всю ночь. Доброе сердце Асо обливалось кровью при виде этих слез, он даже позабыл о собственном горе и старался утешить юношу.
У гром пришел Сайд Пахлаван навестить Асо. И что же, не о себе нитрил Асо, а только о несчастном юноше: нельзя ли как-нибудь облегчим» его участь. Очевидно, его просьбы возымели свое действие, так как вечером увели всех трех дехкан. Впрочем, может быть, для того, чтобы перевести в другую тюрьму… Так или иначе, Асо остался один.
Интересно устроен человек! Болен ли он, удручен, брошен в темницу, закован, ясным утром он веселеет, в нем пробуждаются надежды на лучшее, вера в то, что избавится от страданий Но вот день подходит к концу, солнце закатывается, вечереет, темно становится и на душе человека, опять появляются мрачные мысли, надежда исчезает, словно и не было ее совсем недавно, отчаяние охватывает его..
Так было в этот вечер с Асо. Да и было от чего загрустить. Тяжелые темные тучи покрыли все небо, моросило, резкий холодный ветер играл с пожелтевшей листвой, срывая ее с деревьев, кружил долго в воздухе и, наконец, бросал на землю. Мертвые листья уныло шелестели, вой ветра, врывавшегося в отверстие под потолком, похож был на завывания голодных волков. Тьма ночи, как тяжелый селевой поток, давила на сердце. К тому же лампу не зажигали, и тусклый свет пробивался лишь из соседней комнаты. Кроме шороха листьев и воя ветра, не слышно было ни звука, люди словно вымерли.
В этой гнетущей тишине мозг Асо лихорадочно работал, сон бежал от глаз, словно он приказал ему словами поэта:
Пусть ночью нынешней тебя минует сон: Затоплен остров твой, вода со всех сторон'
Три дня уже томился Асо взаперти. Он тосковал по любимой жене, по друзьям, по работе. Что это значит, почему его заперли в этой мрачной комнате?! Навещает его лишь Сайд Пахлаван, славный, искренний человек, но объяснить ничего не может. Кому же он тут нужен, зачем его держат? Бедная Фируза, бьется, бегает по учреждениям, в ЧК пошла искать правды, наверное. Добьется ли чего-нибудь? Во г если бы дядюшка Хайдаркул был на месте.
Впрочем, наверно, он никому не нужен, ведь вызывал его два дня назад сам Асад Махсум, расспрашивал о многом, а главным образом о Кариме. Откуда он родом, давно ли знает его Асо и в каких они отношениях, представляет ли себе Карим, кто в нею стрелял, говорил ли что-нибудь об Асаде Махсуме, каково сейчас состояние его здоровья, что собирается делать?
Разговор Махсум вел в мягких, даже ласковых тонах, и меньше всего это походило на допрос. Было даже подано обильное угощение, к которому, правда, Асо не прикоснулся. Он хотел понять, куда клонит Махсум, какую цель преследовал, арестовав его. Но как ни бился, как ни старался уловить тайный смысл в речах Махсума, ни до чего додуматься не мог.
Да, у Махсума трудно что-нибудь узнать.
Разговор был прерван появлением плешивого Окилова, который подал Махсуму какую-то бумагу и что-то шепнул ему на ухо Махсум, чуть ли не извиняясь, сказал Асо, что беседа закончена.
И вот Асо снова взаперти. За весь день к нему наведался трлько Сайд Пахлаван, и то на несколько минут. Ободрил его и сразу ушел. Да еще дважды в день заходит караульный: приносит чай, хлеб, иногда похлебку, кашу… Но сегодня почему-то его держат впроголодь, уже темнеет, а у него и маковой росинки во рту не было.
При эмире в тюрьмах кормить не полагалось, еду приносили родственники, друзья, и эти приношения делились на всех поровну. Но ведь при эмире царило беззаконие, миршаб со своими подручными делали что хотели… А теперь Советская власть, власть трудящихся, угнетенных в прошлом. Почему же его, Асо, бедняка и труженика, боровшегося за эту власть, ни в чем не повинного, арестовали? И кто, Асад Махсум! Ведь он тоже революционер, а не миршаб времен эмира! А может, он только притворяется и нутро у него миршабское? «Может, меня завтра или еще сегодня ночью подвергнут всем семидесяти двум пыткам? И подобно водоносу Ахмед-джану, я погибну в тюрьме Асада!»
В чем был грешен Ахмед-джан? Кому сделал зло? Он спас от грязных развратников несчастную одинокую сиротку Фирузу. Разве это грех? А тогдашний миршаб, злой завистник, схватил старика и замучил до смерти…
Но чем лучше Асад Махсум? Асо арестовали, как видно, из-за Карима, так же невинно пострадавшего… И это вместо того, чтобы найти и наказать истинных злоумышленников! И Асад еще выпытывает, каковы намерения юноши, видно, боится, что Карим может потребовать у него объяснений.
Мысли одна мрачнее другой одолевали Асо. Тысяча вопросов теснилась в его уставшем мозгу, не получая ответа.
Вошел стражник, в одной руке он держал фонарь, в другой глиняное блюдо с пловом.
– Ешь, хозяин послал, сам велел.
Асо сделал несколько шагов ему навстречу; стражник быстро поставил блюдо на пол, и Асо понял, что он освободил руки, боясь, что Асо набросится на него. Остановившись, чтобы успокоить его, Асо мягко спросил:
– Не оставите ли, братец, фонарь, пока я поем?..
– Оставлять фонарь десятский не разрешает… Но так и быть, я постою, посвечу тебе… Ешь!
– Спасибо, братец!
Асо взял блюдо и прошел с ним в свой угол. Есть ему уже не хотелось, он взял две-три горсти и спросил стражника, стоявшего у порога:
– Что, холодно на дворе? Наверное, снег идет?
– Нет, пока только дождик… К утру, пожалуй, пойдет и снег. А так – похолодало. Ты не замерз?
– А если скажу, что замерз, все равно Махсум не даст мне свою шубу.
Стражник усмехнулся.
– Плов-то он тебе послал, может, и шубу даст… Погоди да потерпи!
– Только и остается – терпеть.
– Ты, говорят, работник ЧК, правда ли это? – спросил стражник, понизив голос.
– Правда, я работаю в ЧК, – так же тихо сказал Асо.
– Так разве может там работать враг Советской власти?
– Какой же я враг?.. Если бы враг затесался туда, сама ЧК нашла бы на него управу.
– Почему же тебя арестовали?
– Видно, чем-то не понравился Махсуму. А может, он решил показать свою волю, помериться силами с ЧК… Да, а ты сам друг Советской власти?
– А как же? Это наша родная власть!
– Прекрасно! Я отдать жизнь не пожалел бы за нее… И как же мне обидно – по чьему-то злостному навету сидеть в клетке у своих же!..
– Не унывай, твое дело расследуют и, если ты и впрямь не виноват, отпустят. Но знай, если виноват, не жди пощады от Махсума!
– Если придется, ЧК докажет, что я ни в чем не виноват.
– Ну, ЧК! Наш Махсум очень силен, с ним тягаться трудно! В гневе он страшен, может и застрелить.
– Слыхал, слыхал об этом… И странно мне, что вы, люди, подчиняетесь ему.
– Э, ты не знаешь нашего Махсума! Он хоть и бывает суровым, даже свирепым, но нам у него хорошо. Он щедрый. Дал одежду, оружие, хорошо кормит. Если кому удается поживиться чем-нибудь от басмача, добычу не отнимает, «твое это» – говорит… Ставит лишь одно условие: слушаться его беспрекословно! А наш командир Наимбай – его приятель, с ним тоже не пропадешь… Знаешь что, парень, брось твердить – ЧК, ЧК, переходи к нам. Махсум тебе даст хорошую одежду, хромовые сапоги, деньги и все, что сам добудешь. Соглашайся, а я скажу о тебе Наиму, он доложит Махсуму, и все в порядке.
– Хорошо, подумаю… У меня семья.
– И семье твоей будет хорошо, станет жить по-царски.
– Так ли это?
– Вот возьмем хоть Наимбая. Каждую неделю ездит домой и полные хурджины везет. Семья довольна.
В это время послышались чьи-то шаги. Стражник приказал Асо поставить блюдо у входа, а самому вернуться в свой угол. Плов был не доеден, но Асо не так уж хотелось есть. Только он успел дойти до места, как вошел Наим Перец.
– Что ты тут делаешь? – резко спросил он стражника.
– Да вот плов ему принес, из мехманханы прислали…
Наим бросил взгляд на блюдо и приказал:
– Поставь и иди!
– Да он поел уж…
– Иди, иди! Фонарь оставь!.. Ну, как себя чувствуешь? Не скучно тебе? – спросил он Асо, когда стражник вышел.
Асо промолчал.
– Я привел к тебе хорошего человека, веселей станет – будет с кем поговорить. Эй, джигиты, ведите сюда, – крикнул он в раскрытую дверь.
В сопровождении двух вооруженных людей вошел молодой человек со связанными за спиной руками. На нем была форма железнодорожника.
– Развяжите ему руки! Пусть дает им здесь волю, сколько захочет! Когда руки были развязаны, молодому человеку указали его место в дальнем углу, рядом с Асо.
– Вот, мулла Асо, хороший тебе собеседник! Будешь его воспитывать, читая наставления.
Наим насмешливо улыбнулся и вышел со своими подручными, захватившими фонарь. Комната погрузилась во тьму. Только вверху через узкие отверстия в стене проникал тусклый мутный свет. Асо едва мог разглядеть товарища по несчастью, он приветливо поздоровался с ним, тот ответил на приветствие и умолк, тяжко вздыхая. Асо первый нарушил молчание:
– Вы из Бухары?
– Нет, я из Кагана, – коротко ответил юноша.
И опять наступила тишина. «Видно, он боится меня, – подумал Асо, – а может быть, переживает какое-то сильное горе и ему не до разговоров». Все же он решил, что надо представиться:
– Я – Асо Хайриддин-заде из Бухары. Работаю в ЧК. Неизвестно за что уже трое суток сижу в тюрьме. Меня даже по-настоящему не допрашивали, никаких обвинений не предъявляют…
– Это все изверг! – воскликнул юноша.
– Вы об Асаде Махсуме говорите?
– Я никакого Махсума не знаю, дел с ним не имею! А этот его человек, Наим Перец, изверг и кровопийца!
– Не зря его назвали Перцем. Он самый близкий человек Махсума, можно сказать, правая рука, что ему прикажут – выполняет…
– Где же справедливость, советский закон? – с горечью воскликнул юноша.
– И справедливость есть, и советский закон, не сомневайтесь! Но, к сожалению, существуют еще и такие люди, как Асад Махсум и его подручные – плешивый Окилов, Наим Перец… Они действуют от имени Советской власти, а на деле наносят ей только вред! Мне один мудрый, видавший виды человек, стойкий революционер, как-то сказал, что революция подобна тайфуну. Как бушующий тайфун, она поднимает на поверхность и хорошее и дурное… Но это только вначале, в самый бурный момент. Потом все войдет в свои берега, найдет свое место, справедливость восторжествует. Асад Махсум и ему подобные исчезнут, как мутная пена.
– Когда это еще будет? А пока погибнут сотни, даже тысячи хороших людей.
– Да, конечно, – сказал Асо и призадумался.
Невеселые были у него мысли. Хотел утешить товарища, а теперь его самого надо было утешать. Как он верил, что революция, победив, навсегда уничтожит зло старого мира! И что же? Происходят странные, печальные вещи, многое непонятно, вот хотя бы то, что случилось с ним… Он в полном недоумении. Слова юноши о том, что могут погибнуть тысячи преданных революции людей, взволновали его. Вполне возможно, что Асад, пользуясь данной ему властью, станет уничтожать настоящих революционеров. Вот и его, Асо, расстреляет, просто для того, чтобы устрашить Карима и Хайдаркула. Так и придется уйти из этого мира, не насладившись плодами победившей революции!.. Асад Махсум может еще и оклеветать его, назвать предателем, врагом Советской власти!.. Очернит его доброе имя! Неужели Фируза поверит в это? А его будущий ребенок будет стыдиться своего отца?!
Мрачные мысли Асо были прерваны тяжелым вздохом товарища по несчастью. Тут только Асо почувствовал, что весь окоченел от холода. Он сделал несколько движений, чтобы хоть немного согреться, и, переложив поудобнее подушку, сказал:
– Ложись-ка спать! Нам обоим места хватит, а подумать о своей судьбе успеешь, времени впереди много…
Но заснуть им долго не удавалось.
Ночь длилась бесконечно… Их угнетала, давила густая тьма. С нетерпением ждали они рассвета. Наконец он наступил. Можно было уже увидеть поперечные балки на потолке, потом стены: вскоре глаз различил и предметы поменьше – чашку, кувшин, чайник.
Извне доносились голоса, шаги… Начинался пасмурный осенний день.
Асо проснулся с головной болью, зевнул, потянулся и сел. Юноша тоже сидел, обхватив колени и положив на них голову. Неясно было, спит он или нет. Асо решил его не трогать, а сам поднялся и зашагал по комнате, но не прошел он из угла в угол и двух раз, как стражник открыл дверь и позвал арестованных оправляться. Вернувшись, они увидели в комнате Наима, он стоял недалеко от двери и покручивал усы.
– Ну, мулла Аббас, – сказал он, обращаясь к юноше, – как себя чувствуешь? Нравится ли тебе наша мехманхана?
Бело-розовое, сытое лицо Наима выражало полное довольство, глаза победоносно сверкали.
Юноша посмотрел на него с отвращением и, ничего не ответив, хотел пройти на свое место. Но Наим крепко схватил его за плечи и грубо повернул лицом к себе.
– Отвечай, негодный! Где лучше, здесь или в доме красавицы невесты?
– Если ты живешь в ее доме, то здесь лучше в тысячу раз! – Юноша сильным движением сбросил руки Наима с плеч. Наим не ожидал такой смелости, вспыхнул от гнева и даже не нашел сразу что сказать. В ярости он только скрипел зубами.
– Ах так, – сказал он, когда обрел наконец дар слова, – ты еще не знаешь, куда попал. Погоди, станешь мягким, как воск, будешь у меня в ногах валяться!
Но юноша не сдавался:
– Ты меня не запугаешь!
– Замолчи! Ты понимаешь, с кем говоришь? Ты и ахнуть не успеешь, как твоя шкура окажется у кожевника!
– Э, не те времена! Руки у тебя коротки.
– Не те времена?! Наши времена настали! Мы теперь распоряжаемся, что хотим, то и делаем.
Асо возмутился, не сдержался:
– А вы-то кто такие, чтобы распоряжаться?
– Замолчи, сволочь! – разъярился Наим.
– Сам ты сволочь! – распаляясь, крикнул Асо.
– Сын собаки, не задирай меня, не то… – И Наим угрожающе взялся за револьвер.
– А что ты мне сделаешь?
– Да я вас обоих – и немедля – пошлю в преисподнюю!
– Эй, басмач, – чуть не бросился на Наима юноша, – меня ругай, в меня стреляй, если хочешь, но этого человека оставь в покое!
– Что ты изрыгаешь, ублюдок?
Наим поднял кулак, намереваясь стукнуть юношу по голове, но Асо предупредил его, схватил за руку и с силой оттолкнул.
Наим зашатался, ударился о стену.
Застывший на месте с открытым ртом стражник мгновенно очнулся и взялся за ружье. Но тут появился Асад Махсум. За ним шел Сайд Пахлаван. Мановением руки Асад приказал сторожу поставить ружье на место, а сам насмешливо сказал Наиму, еле державшемуся на ногах:
– Что это с вами, Наим-палван, вы словно прилипли к стене?
– Я расправлюсь с этими негодяями, – хрипло крикнул Наим, снова берясь за револьвер.
Лицо Махсума стало страшным, он яростно крикнул:
– Безмозглый болван, осел, скотина! Вон!
Рука уже лежала на маузере, Наим, увидев это, поторопился уйти.
– Не сердись, Асо! – мягко, чуть ли не просительно заговорил Махсум. – Этот дурак будет наказан.
Бросив взгляд на второго узника, Махсум спросил стражника:
– Ели они утром?
– Нет, сейчас чай принесу.
– Распорядись там, чтобы дали рисовую кашу, хлеб, накорми их!
– Сейчас.
Услышав распоряжения Махсума, Сайд Пахлаван улыбнулся. Асо заметил эту улыбку и понял, что появление Махсума, благожелательное отношение к арестованным – дело его рук.
– Если у меня сегодня еще найдется время, мы продолжим наш разговор, – сказал Махсум, уходя.
– Я причинил вам столько неприятностей, простите, – сказал юноша Лео, когда они остались одни.
– Пустяки! Вот и Махсум называет Наима ослом, он и ведет себя как осел… При чем вы тут? А вас, оказывается, зовут Аббасом?
– Да, я Аббас Козим-заде, из кишлака Зираабад.
– А работаете где?
– В Кагане, в депо. Наверное, там еще не знают о моем аресте… Л может, моя мать уже побежала к ним за помощью.
– А отца у вас нет?
– Нет, только мать…
Разговор оборвался, наступила тишина. Вскоре пришел стражник с блюдом рисовой молочной каши и хлебными лепешками, завернутыми и скатерть. Он поставил все это у порога и сказал:
– Возьмите, поешьте и возблагодарите Асада Махсума, хорошенько помолитесь за него!
Асо и Аббас промолчали, а как только стражник вышел и запер их на ключ, они расстелили скатерть и с аппетитом принялись за еду. За Ленда Махсума они не молились, зато от всей души помолились за Сайда пахлавана.
– Теперь я поведаю вам историю моего ареста, – сказал, насытившись, Аббас.
В трех верстах на запад от Кагана был расположен большой, густонаселенный кишлак Зираабад. Неподалеку находилась железнодорожная станция, называвшаяся до революции Амирабад и впоследствии переименованная в Пролетарабад. Обслуживали эту станцию в большинстве своем жители Зираабада; часть из них работала в депо Кагана. Заниматься земледелием было здесь невыгодно, так как почвы вокруг сухие, солончаковые и давали плохой урожай. Вот и становились здешние жители железнодорожниками, соприкасались на этой работе с русскими, сами начинали говорить по-русски, принимали участие в революции…
Аббас Козим-заде был сыном железнодорожника, который решил и его определить на работу в депо. Он привел сына туда, отдал в ученики. Аббасу работа понравилась, он увлекся ею.
Незадолго до революции отец внезапно заболел и умер. Аббас тяжело переживал смерть отца. Он впал в апатию, перестал ходить на работу, плакал. Каждый день на рассвете уходил на кладбище и сидел, приго-рюнясь, у могилы отца. Как ни увещевала его мать, как ни уговаривали друзья взять себя в руки, ничего не помогало. Тогда мать обратилась за помощью к товарищу мужа, душевному русскому человеку. Мастер пошел на кладбище, постоял несколько минут молча подле плачущего Аббаса.
– Почему бросил работу? – спросил он. Аббас молчал.
– Я с тобой говорю, почему не работаешь? Отец твой богачом был, что ли? Наследство оставил? На какие средства ты с матерью жить будешь?
– У нас только горе да беда… больше ничего нет.
– Значит, пусть мать умирает с голоду, так, что ли?
Аббас словно очнулся. Только сейчас дошла до его сознания горькая истина. Он молча встал. Мастер взял его за руку и повел домой.
– Завтра выйдет на работу, – сказал он матери Аббаса. – Вот вам пока немного денег, собрали товарищи Козима.
При воспоминании о покойном муже женщина разрыдалась, растрогало ее также внимание друзей.
С этого дня Аббас аккуратно ходил на работу и вскоре получил звание мастера-кузнеца. Он стал примером для всех. Товарищи любили его за скромность, он не чванился, не кичился своим умением, оставался таким, как раньше. Это не каждому дано, особенно в молодости, когда всем свойственно порисоваться, щегольнуть успехами. В юности это даже естественно. Скромность, серьезное отношение к делу – признак возмужания. Да, Аббас возмужал.
Во времена эмира запрещено было пить вино, теперь запрещение это отпало. В магазинах появились спиртные напитки. В Кагане и Бухаре бакалейные и винные лавки работали даже ночью.
Известно, что великие поэты Востока воспевали вино как источник вдохновения. Но это же вино служило причиной многих несчастий. Пьянство – первый шаг к воровству и разврату. Пьянство ввергает человека в бездну безумия и одиночества, от него отворачиваются друзья и родные, он теряет семью. Великие классики, воспевшие вино, призывали к умеренности, но разве молодые знают меру? Для этого нужен жизненный опыт. Но Аббас оказался благоразумным юношей. Все заработанные деньги он тратил на самое необходимое, удавалось даже часть денег сэкономить, припрятать на непредвиденные расходы.
Аббас был из тех, кто принимал активное участие в революции: двадцатилетний сильный юноша, он вместе с другими бойцами с оружием в руках атаковал бухарский Арк. Битва длилась неделю. Победителем вернулся он в свой кишлак и на прежнюю работу в депо. Авторитет его возрос, партийный комитет железнодорожной станции Каган отметил его заслуги, молодежь единодушно избрала его секретарем комсомольской ячейки. Он никогда до тех пор не занимался организационной работой, но ему помогли старшие товарищи, опытные партийцы, и он очень скоро освоился с практической комсомольской работой. А вот открывать собрания, ораторствовать, делать доклады не научился.
Аббас был трудолюбив. В свободные часы, вооружась кетменем, он усердно работал на своем участке, выращивал овощи и фрукты. Ему с матерью жилось хорошо. Для полноты счастья не хватало только молодой жены в доме. Мать беспрестанно говорила об этом. «Лишь тогда я умру спокойно, когда увижу, что сын мой счастлив». Но среди девушек их кишлака ни одна ему не нравилась. «Та, что станет моей женой, должна быть хорошей помощницей моей матери… Подождем, потерпим, и к нам придет счастье».
В глубине души он мечтал об этом. И вот, незадолго до ареста, он влюбился в красивую девушку из кишлака Кули Хавок. Там жила тетя Аббаса, которую они с матерью время от времени навещали.
По соседству с тетиным двором находился двор Наима; дворы даже сообщались между собой небольшой калиткой.
Однажды вечером, находясь с матерью в гостях у тети, Аббас вышел во двор, чтобы не мешать их разговору. Вечер был чудесный. Солнце только что зашло, и небо еще было светлым, а с востока выплывала полная луна. Звезды едва мерцали, побежденные ее сиянием. Воздух был напоен ароматами плодов и сена, окропленного свежей росой. Стрекотали ночные цикады. Из дома доносились голоса мирно беседующих женщин.
Аббас присел на край деревянной суфы, чтобы насладиться очаровательным осенним вечером. В Зираабаде стоит запах мазута, паровозного дыма, в уши врываются гудки паровозов. Впрочем, как ни хорош тихий, ничем не омраченный осенний вечер, нужны и мастерские, и поезда, и заводы… Вот какие мысли бродили в голове Аббаса, когда он, случайно посмотрев на крышу соседнего дома, увидел там девушку, то и дело поглядывающую на него. На ее лице играла лукавая улыбка. «Но сон ли этот вечер и прекрасная девушка?» – подумал юноша. Он то закрывал, то открывал глаза и наконец убедился, что все происходит или ну. Какое чудо красоты эта девушка! Нет, сама пери в деревенском платье слетела на крышу, чтобы похитить его сердце и унести в свое за волшебную гору Каф. Обыкновенная девушка не может быть красавицей. О счастье, она подзывает его к себе, подавая знак тонким пальчиком… Как бумажка, притянутая янтарем, потянулся Аббас к соседнему двору. И тут раздался чудесный голосок:
– Братец Аббас, вы меня не узнаете?
Что она говорит? Ведь он не волшебник, он простой смертный, как он может ее узнать?
– Вы пери! – пробормотал он.
Девушка весело рассмеялась и покачала головой.
– О нет, я Нозгуль! Вы забыли меня, неудивительно – три года назад бабушка увезла меня в Гиждуван, а когда война кончилась, мы вернулись. Я вас видела несколько раз, а вы в мою сторону и не смотрели… Такой гордый…
– Что вы? Просто я был ослеплен вашей красотой. А вы и впрямь местная?..
– Мой отец Наимбай, ака Аббас.
– Счастливец! Иметь такую дочь… Пусть во всем ему будет удача!
Нозгуль мягко улыбнулась, а юноша продолжал:
– Раз вы меня знаете, то не зашли бы сюда на минутку?
– Нет, милый братец, нельзя мне… Каждую минуту может неожиданно явиться отец, он так часто по ночам приходит… Если увидит – убьет.
– Ну, теперь я часто буду сюда приходить днем, может, тогда вы сможете зайти.
– Да, непременно приходите! Я…
Нозгуль не договорила, ее позвала мать. Спускаясь с крыши, она снова ласково улыбнулась Аббасу и опять сказала:
– До свидания, милый брат, будьте здоровы!
– Желаю вам того же!
В ту ночь они оба не могли уснуть, мечтая друг о друге. Аббас с этого дня стал частым гостем в доме тети и наконец признался матери, что влюблен в дочь Наимбая Нозгульхон.
– Слава богу, – радостно сказала мать, – дожила я до этого дня!
Тут же было принято решение высватать Нозгульхон, поскорее устроить свадьбу и привести в дом молодую красавицу. Тетя Аббаса одобрила это решение и, приготовив поднос с угощением, вместе с его матерью отправилась в дом Наима. Их там радушно приняла мать девушки. Она не раз видела Аббаса, он ей очень нравился, сказала лишь, что надо сообщить мужу, получить его разрешение. Его сейчас нет, он на службе у Асада Махсума, но иногда приезжает домой, нужно потерпеть.
Пришлось Аббасу примириться с этим, он понимал, что такое серьезное дело не может решиться без ведома главы семьи. Выхода нет, утешало лишь то, что мать Нозгуль дала согласие, на нее возлагал он все свои надежды и с нетерпением ждал появления Наима.
И вот Наим приехал. Он привез в свой кишлак награбленное добро. Жена рассказала ему о сватовстве Аббаса, присовокупив:
– Юноша хороший, добрый, живет с матерью в Зираабаде… А тетка его – наша соседка. Хорошие люди… Лучших не найдем. Дочь наша подросла, пора устраивать свадебный пир…
– Ну и хорошо! Если он тебе нравится, я не возражаю…
Жену его эти слова обрадовали, довольная улыбка скользнула по ее губам, а Наим продолжал:
– Но для начала я должен его испытать.
– Что там испытывать? – удивилась женщина. – Все ясно.
Он племянник Зейнаб-биби, все о нем известно… Работает в мастерской на станции Каган, хорошо зарабатывает, его все уважают…
– Что бы там ни было, я должен его испытать, – оборвал ее Наим и ушел.
На следующий день Аббас пришел к своей тетке. Ему тут же сообщили об условии, поставленном будущим тестем. Подтвердила это и Нозгуль, встретившаяся с Аббасом в запущенной части сада за их домом.
– Как же будут испытывать меня? – в крайнем изумлении спросил юноша.
– Не знаю… – Нозгуль печально опустила голову. – У моего отца тяжелый характер… Раз что сказал – непременно сделает. Бедная мама! Уж как она его отговаривала, а он стоял на своем – испытаю, мол, и все!
– Хорошо, пусть испытывает, а ты не горюй, милая!.. Я не боюсь никаких испытаний. Только бы поскорее!.. А там пусть дает согласие – и будет наша свадьба.
Нозгуль смущенно потупилась, отвела глаза, покраснела…
Аббасу вдруг припомнились слова одного друга: «Всегда рядом с нежной красавицей появляется уродливый злой дух». Он прав, хорошо бы, если бы Нозгуль была дочерью другого человека, не такого свирепого… Но нет – у розы есть шипы, у меда – пчелы… Чтобы достичь желанной цели, нужно пройти над пропастью…
«Почему сладкому всегда сопутствует горькое? Почему на пути к соединению двух любящих сердец так много препятствий? Какое испытание уготовано мне?» – думал Аббас про себя, а свою любимую он старался утешить, как только мог. Пришла пора расстаться. Они стояли лицом к лицу, не отрывая глаз друг от друга, крепко держась за руки, и тяжко вздыхали. Он не дерзнул поцеловать даже кончики ее пальцев. По Нозгуль казалось, что она самая храбрая девушка на свете. Кто бы еще решился оставаться так долго без паранджи наедине со своим мюбимым?! Она даже бранила себя за это, но, расставшись с Аббасом, трько думала о том, как быстро пролетело свидание. Вспоминая о любимом, она целовала свои руки, сохранившие тепло его ладоней, и плакала, плакала… Она бы сама не могла объяснить, почему плачет… Чтобы скрыть слезы, она с головой укрылась одеялом. Чуткая сердцем мам» все видела, все понимала, глубоко сочувствовала любимой дочери. По утешить ее не могла.
Наим Перец приехал домой через неделю и сказал, чтобы позвали Аббпсн. Тот не заставил себя долго ждать, попросил, чтобы его отпустили ни день с работы, принарядился и вместе с матерью явился в кишлак Кули Химок
Как хорошо, что вы поспешили! – радостно воскликнула тетя. – Наимбай ждет не дождется…
Пришел человек и пригласил Аббаса к Наиму в дом. Теряясь и дшадках, смущаясь, последовал юноша за посланцем. Его привели в мехманхану, в которой накануне революции провел ночь Асад Махсум и рассказал Наиму, что готовится переворот.
Убогая когда-то комната теперь была великолепно убрана. Пол покрыт красными кизылаякскими коврами, в нишах – кашгарская фарфоровая посуда; стены были увешаны разного рода оружием.
В глубине комнаты, на разостланных в несколько рядов одеялах, сидел Наим с двумя дружками и пил вино. Он приветливо встретил Аббаса, поблагодарил за приход и отечески обнял его. Аббаса такая встреча сразу успокоила. Наим между тем налил в пиалу вина и протянул молодому гостю.
– Я не привык к этому, – отказался Аббас, не выпивший в жизни и капли спиртного.
– Это ты хорошо делаешь, – одобрил Наим. – Сам я хоть и пью, но пьющих не люблю. Да, да, ты хорошо делаешь! Раз не привык, не пей! Надо уметь пить, а это не каждому дано. Многие пьют и себя же позорят. А вот я… Ну, да что там говорить, раз уж я налил тебе, давай выпей, хотя бы одну пиалу!..
Аббас был совсем сбит с толку, а дружки Наима стали его уговаривать: «Возьмите же, выпейте». Тут Аббас и подумал, что нужно пойти на это ради Нозгуль – понравиться ее отцу, принять из его рук угощение. И он выпил.
– Молодец! – воскликнул Наим, улыбнувшись, отчего его страшное лицо стало еще страшней. – Скоро, если уж так суждено и ангелы скажут «аминь», ты станешь моим зятем. Будешь мне за сына… А потому, что бы я ни велел сделать, соглашайся. Вреда от этого не будет. Согласен?
– Согласен!
Наим дал знак своим дружкам, и они под разными предлогами вышли. Наим и Аббас остались вдвоем.
– Я очень рад, что ты посватался к Нозгуль, – сказал Наим, выпив еще одну пиалу. – Я хорошо знаю твою тетю, да и сам ты наш земляк, из нашей округи. Толковый джигит, деловой. Я согласен, чтобы ты был моим зятем. Согласен! Но есть одно условие.
– Я готов, если только сумею, – скромно сказал Аббас.
– Дело легкое, пустячное, сможешь!
Наим встал, заглянул в переднюю, во двор, словно опасался, что кто-нибудь может услышать. Убедившись, что никого нет, он сел на свое место и спросил:
– Ты из кишлака Зираабад?
– Да.
– Есть там у вас человек по имени Гани-охотник. Ты его знаешь?
– Знаю… сейчас он начальник милиции в Пролетарабаде.
