Текст книги "Крайне аппетитный шотландец (ЛП)"

Автор книги: Донна Алам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

– Я думала, он тебе нравился, – тихо сказала я.

– Нет, он тебе нравился. Или ты его любила, как угодно, – говорит она, пренебрежительно махнув рукой. – Этого было достаточно, чтобы я держала рот на замке. Я терпела его, молчала и держала свои мысли при себе, потому что я тебя люблю, а он был твоим выбором. Но я ненавидела, каким снисходительным он был по отношению к тебе. Ты словно на цыпочках ходила вокруг него. Я ненавидела, каким по—тихому контролирующим он был. Ненавидела это, Фин.

– Мы много раз ругались по этому поводу, – бормочу я, не в состоянии встретиться с ней взглядом. – Было гораздо проще жить по его принципам. Слушай, – говорю я, мой голос звучит увереннее. – Я не была какой-то запуганной женой.

Это не первая ложь в его защиту, но выражение лица Айви настолько непреклонно, что я делаю в некотором роде признание.

– Знаю, он любил манипулировать. Но во всех успешных браках компромисс – это ключ.

Правда в том, что я считаю, что во всех отношениях один партнер уступает немного больше, чем второй, и так случилось, что мне досталась эта роль.

Я сразу же чувствую себя плохо; разыгрывать безутешную жену, когда я не имею права быть ею. Дело не в том, что я не скорблю, потому что я оплакиваю его, но мое горе не идет ни в какое сравнение с чувством вины, которое гложет меня ежедневно. А теперь я чувствую себя виноватой, потому что никогда не доверяла Айви, чтобы сказать ей, что я начала замечать все это. Виноватой в том, что у меня по-прежнему возникают такие предательские мысли, даже несмотря на то, что он умер.

– И даже теперь ты хочешь цепляться за это? За эту любовь? Даже после всего, что он натворил? – неверие отражается в ее тоне и на лице.

– Ты этого точно не знаешь. – Мое сердцебиение снова ускоряется. Я не хочу говорить об этом – это не значит, что я не думаю об этом каждый день.

– Я говорю не о его самоубийстве.

– Пожалуйста, не говори этого. – Я поднимаюсь с дивана, словно невидимые нити тянут меня вверх. Виновата. Виновата. Виновата. – Никто этого не знает наверняка. – Никто не может знать – это мог быть несчастный случай, и, если никто не знает, может быть, я смогу убедить себя, что это была не моя вина.

– О, детка, – мягко говорит Айви. – Ты должна посмотреть фактам в лицо.

– Я смотрю фактам в лицо – каждый день! Я рассматриваю вероятность, что он вышел на своей яхте в море, основываясь на одежде, оставленной на палубе. Может он решил искупаться, у него свело ногу, и он утонул? Может у него случился сердечный приступ? Или он сделал – сделал это намеренно? Сделал ли он – сделал...

– Я говорю не о том, как он умер. Я говорю о других вещах.

Вещах, которые довели его до самоубийства.

Замолчи. Просто перестань. – Я сжимаю руками виски, моя голова, кажется, сейчас взорвется. – Я не могу говорить об этом прямо сейчас, ладно? Просто не могу. – И я снова умоляю, опуская руки, обхватывая себя за талию и замыкаюсь в себе.

– Если не сейчас, то, когда? Ты не хочешь говорить со мной об этом. Ты отказываешься признать это. Даже когда реальность того бардака, что он оставил смотрит тебе в лицо. Каждый раз, когда ты запираешь себя в этой крошечной спальне, каждый раз, когда не решаешься купить себе кофе, задумываясь над балансом своего банковского счета. Он сделал это с тобой – он оставил тебя в этом состоянии неопределенности. Если бы не твоя подруга Сорайя, было бы еще хуже, ты могла оказаться в тюрьме. Ты ведь знаешь, что это правда.

– Я знаю, но не могу...Пока еще.

– Ты должна взять себя в руки, может посетить психоаналитика. И найти работу. Ты должна вернуться к человеческому роду.

Когда она вздыхает, я вижу напряженность на ее лице, но прямо сейчас я не могу о ней думать. Как обычно, я предпочитаю об этом не думать.

– Я – я пойду, налью себе еще кофе. – Не дав ей возможности заговорить, я спрыгиваю с дивана. – Хочешь чашечку? – Я притворяюсь, что не слышала ее расстроенного вздоха.

Добро пожаловать в мою субботу.

Глава седьмая.

Фин.

Я прихожу в себя, резко вскакивая с постели, кашляя и задыхаясь. Кислород и мое дыхание перестали быть друзьями. Мое сердце колотится где-то в районе горла, оставляя после себя ужасное чувство опустошенности в грудной клетке.

Кошмар наяву.

Пробуждение никогда не было моим любимым состоянием, но в течение нескольких недель после смерти Маркуса, я обнаружила, что не в состоянии бодрствовать и большую часть времени спала. Избегая реальности, думаю. Я просто не могла выбраться из нашей постели, как будто горе и чувство вины придавливали меня к матрасу своими невидимыми руками и держали в плену. Но это был не настоящий сон. Спокойный сон. Он больше походил на потерю сознания, во время которой я вынуждена была наблюдать за нашим последним проведенным вместе утром, события которого прокручивались в моей голове снова и снова.

Он попрощался? Может я упустила какую-то зацепку?

В последнее время я легко засыпаю только с помощью таблеток. Без них я сплю урывками, меня мучают кошмары. Кошмары, которые преследуют меня при свете дня. В течение нескольких минут после того, как открываю глаза, я чувствую себя нормально, словно застряла где-то между сном без сновидений и пока еще нереализованной реальностью дня. Подсознательно, я чувствую, что чего-то не хватает, но на какую-то блаженную секунду я не уверена, чего. Я просто в порядке. Ничего плохого не произошло. Все остается, как прежде. В естественном порядке вещей туман дремоты рассевается, и с ним приходит холодная реальность: у меня больше нет мужа. Дома. Места в этом мире.

Или, временами, я просыпаюсь такой.

В ужасе. Чувствую, что задыхаюсь. Мой нос горит от фантомного жжения соленой воды, а мою кожу покалывает от солнечного ожога. Знаю, это не имеет смысла, это погружение в сопереживание, но тем не менее, я сжимаюсь, кашляя и задыхаясь, отчаянно борясь за свою жизнь.

Мое дыхание неровное, пока я стараюсь заглотнуть побольше воздуха, чтобы накачать им свои легкие. Только когда я начинаю успокаиваться, с жадностью вдыхая кислород, мне удается вытереть слезы. Меня трясет, и я заставляю себя откинуться на подушки, прижав руку к тому месту, где я думаю, находится диафрагма. Я вжимаюсь в матрас, желая, чтобы мое дыхание восстановилось.

Я сухая. Я на земле.

Я не умираю. И никогда не умирала.

Вдох. Выдох. Сосредоточиться на том, как поднимаются и опускаются мои руки, на пении птиц за окном или на линиях на потолке. Сосредоточиться на чем-либо еще.

Подсознательно, я понимаю, что причина в чувстве вины. Я, возможно, не приложила свою руку к его смерти, но чувствую, что виновата. Я перестала ощущать причастность к своему браку задолго до его смерти.

Как только мне удается справиться с ужасом, я могу обуздать свои мысли, мое сердцебиение приходит в норму, хотя, мне кажется, что я лежу здесь уже довольно долго.

Через тонкие стены я слышу, как звонит будильник Айви, и спустя мгновение, как она бродит в своей спальне. В такое утро, как сегодня я благодарна, что у нее крепкий сон, но слышать, как она начинает свой день, вроде как успокаивает. Я рада, что этим утром, в ее единственный выходной, она настолько дисциплинирована, что завела будильник. Это небольшая часть обычной рутины, за которую можно зацепиться, на чем можно сконцентрироваться. Я здесь – как и Айви – и мне нужно больше ценить своих подруг. Даже если их доброта ранит.

Я вытягиваю свои дрожащие руки, в кои то веки не впадая в уныние, что мои пальцы почти касаются стен по обе стороны кровати. Мое дыхание восстанавливается, чувство паники ослабло, хотя меня по-прежнему потряхивает.

Да пошло оно все. Я так устала не чувствовать себя собой. Устала боятся того, что может принести утро. Устала от окружающих, которые считают, что я могу в любой момент рассыпаться, будто могу взорваться и сломаться. Превратиться в пыль.

Сменив ужас на злость, я хватаю свой телефон с небольшого столика с зеркалом, замаскированного под прикроватную тумбочку. Пролистав письма в электронной почте, я замечаю одно от Сорайи, которая спрашивает, будет ли у меня сегодня время немного с ней поболтать. Я вздыхаю, хотя и не совсем обида заставляет меня сделать это, а скорее маленький и внезапно возникший вопрос "почему". Почему я, а не она? Почему не какая-то незнакомка на улице? Безжалостная мысль вызывает чувство вины, потому что, если бы не мои друзья, неизвестно, где бы я была.

Я как-то читала, что горе должно переживаться этапами, но я, кажется, не могу выбраться из своего состояния страха. Нет, это не совсем правда, потому что я довольно сильно злюсь. Злюсь, что это случилось; что я все потеряла. Именно злость я продолжаю держать в себе. Ярость, которую не могу выразить; я устала жить в постоянном ужасе, сыта этим по горло.

– Хочешь кофе?

Голос Айви раздается за дверью и отвлекает меня от моих мыслей, которыми я не хочу делиться. Я отвечаю хриплым голосом.

– Я сделаю.

Я замечаю, что тон у Айви сонный, но не недружелюбный, и после вчерашнего, это все, о чем я могу просить. Нам удалось избегать друг друга после нашего разговора, в основном потому, что суббота оказалась ее самым загруженным днем. Я рада, что дела идут хорошо, особенно так скоро после открытия. Я также рада, что мы не ужинали вчера вечером вместе. Она сказала, что ей надо разобрать кучу бумаг, и большую часть вечера она провела за своим ноутбуком и со счетами, то ли вправду, то ли, чтобы избегать меня, не могу быть уверенной.

Сейчас я на кухне и наполняю чайник холодной водой, попутно доставая банку растворимого кофе из шкафчика над головой. Мне не хватает моей итальянской встроенной кофе-машины. Мне бы хотелось привезти ее с собой. Это не самая здравая мысль, но из всех атрибутов моей прошлой жизни, хороший кофе – это одна из вещей, по которым я больше всего тоскую. Не то, чтобы тут было место для кофеварки эспрессо; места в кухне едва ли хватает крошечного прямоугольного стола. Обычно мы тут не едим, так как это место стало чем-то вроде рабочего кабинета Айви, а ее ноутбук занимает крошечную обеденную зону, в то время как я ночую в ее офисе, я полагаю. Стопки документов и счетов-фактур стратегически свалены на столе и прижаты различными предметами от пресса для чеснока до банки с компотом из чернослива. Я полагаю, у Айви должна быть какая-то система в этом безумии, хотя для меня все это выглядит хаотично.

После ремонта салона, который действительно был в стиле семидесятых, у нее осталось не так много денег. Квартира над салоном была не в лучшем состоянии. Мы сделали все, что смогли, чтобы привести ее в порядок, для начала убрав почти психоделические ковры, расстеленные по всему этажу. Это было ковровое покрытие с таким безумным рисунком, что, если смотреть на него в течение минуты-двух, начинаешь чувствовать головокружение. Я потираю ногой пол в кухне, размышляя о том, как повезло ее банковскому счету, что под тем отвратительным ковром мы обнаружили довольно приличный деревянный пол. Мы с Нэт побелили доски, покрыв кухонные шкафчики той же краской. В результате получился стиль чуть более потертый, чем шик, но вполне подходящий, особенно в сочетании с отчищенным столом из сосны и самодельными выбеленными стульями.

– Разве у тебя нет пижамных штанов? – в дверях кухни появляется Айви, одетая в голубые фланелевые пижамные штаны и футболку с изображением группы Ramones, ее волосы похожи на воронье гнездо. Ее хмурый взгляд непосредственно направлен на мои ноги, заставляя меня посмотреть вниз на мою ночную сорочку, вернее на ее отсутствие. Футболка, которую я посчитала слишком большой, оказывается на самом деле немного короче.

– Могло быть и хуже. – У меня есть пунктик по поводу нижнего белья и легких ночных сорочек, или, лучше сказать, у меня был пунктик по поводу подобного вида лоскуточков. В настоящее время, что видите, то и получаете. Трусики, Футболки. Слегка волосатые ноги.

– Можешь сделать мне чай? – спрашивает она сквозь зевоту. – И Джун там испекла кексы с изюмом в хлебопечке.

Я поворачиваюсь, чтобы налить воды в чайник, когда мой телефон жужжит на кухонной столешнице.

– Кто это? – спрашивает Айви со своей обычной прямотой.

– Полагаю, что спам, – я кладу чайный пакетик в ее кружку. – Я получила письмо от Сорайи вчера поздно вечером. Она собирается позвонить позже.

Айви издает невнятный звук, наподобие вопрошающего возгласа. Что-то определенно не так.

– Что?

– Что? – повторяет она, только ее тон чуть выше, и выглядит она словно олень, попавший в свет фар.

– Что за сдавленный звук?

– Я просто подумала, что это возможно хорошая идея. – Она решительно кивает головой. – Очень хорошая идея.

– Это всего лишь телефонный звонок, Айви. – Просто телефонный звонок, который в эти дни я все больше ненавижу делать. Я всегда буду ценить то, что сделала для меня Сорайя, но похоже, что мы с ней могли бы жить на разных планетах сейчас. Я обязана им обеим – Айви и ей – если бы не они, я жила бы со своей мамой и ее новым парнем, а может и еще хуже. Томилась бы в иностранной тюрьме, возможно. Но, поддерживание контакта с Райей приводит меня в уныние. Как будто в дни между нашими звонками я могу игнорировать свое прошлое и просто сосредоточится на том, что у меня впереди. И под впереди я имею в виду именно это; ни прошлое, ни будущее, лишь то, что непосредственно передо мной.

Убого, я знаю.

– Знаешь, что еще будет хорошей идеей? Если ты побреешь ноги.

Я смотрю вниз на небритые конечности.

– Зачем? Их никто не видит.

– А если медведь накакает в лесу, это значит, что никто не видит?

Я фыркаю. Айви всегда переворачивает все с ног на голову и задом на перед.

– Ради скромности медвежонка Пуха, надеюсь, что так.

– Ты знаешь. что я имею в виду. – Подойдя ближе, она наклоняется ко мне. – Обычно помогает, когда нажимаешь кнопку, видишь? – говорит она, включая чайник. – Вроде бы ты должна быть умной.

Все еще самодовольно улыбаясь, она разворачивается и уходит.

Я насыпаю чайную ложку растворимого кофе в свою кружку, упираясь бедром о столешницу. Пока я жду, когда закипит чайник, я отвлеченно провожу рукой по одному из стульев, замечая уголок, где белая краска оставила непривлекательный подтек. Ковыряя ногтем этот бугорок, я устраиваю эффект домино: стул качается на неровном полу, задевая стол и выводя ноутбук Айви из спящего режима. Не обращая на это внимание, я продолжаю отчищать стул, когда мой взгляд наталкивается на светящийся экран. Обычно, я не шпионю. На мой взгляд, люди, подслушивающие у замочной скважины, заслуживают получить в глаз, но одно определенное слово привлекает мое внимание, вызывая приступ тошноты, которая почти толкает меня на колени.

Это слово – имя моего скончавшегося мужа.

Зачем Айви писать о нем?

Я отодвигаю со скрежетом стул и сажусь на его твердую деревянную поверхность.

Я действительно не знаю, говорится в письме. Она все еще уязвима и не желает разговаривать об этом. Письмо продолжается, обрываясь на полуслове, после короткого упоминания о курсе восковой депиляции, который я совсем недавно прошла. Это своего рода шутливое суждение о том, чтобы мне попрактиковаться на себе, хотя, подтекст заключается в том, что я прячусь сама от себя.

Я прокручиваю страницу вверх, читая предыдущее письмо, то, на которое отвечает Айви. Оно от Сорайи. Я и понятия не имела, что эта парочка общается с момента моего возвращения, и, на мгновение, мне немного обидно. Но, когда мои глаза пробегаются по содержимому письма, приступ тошноты возвращается, и желчь подступает к горлу.

Нужно рассказать.

Мы не помогаем ей, скрывая от нее это.

Она наказывает себя и за что?

– Фин, ты же не варишь кофе по-турецки, да? – голос Айви застает меня врасплох, чувство вины резко проступает на моих щеках.

– Н-нет, – кричу я в ответ. – Если только ты хочешь, чтобы я его сварила.

– Боже, нет. Эта фигня, словно жидкая смола. Что ты возишься так долго? Ты корову ходила доить что ли?

– Минутку, – отвечаю я, пробегаясь по строчкам письма, даже когда они расплываются по экрану. Словно на расстоянии я слышу, как закипает и выключается чайник, но не могу пошевелиться.

– Человек может умереть от жажды, дожидаясь – Айви заходит и останавливается как вкопанная в дверном проеме, в долю секунды выражение на ее лице меняется от шока к сочувствию.

– Что это, что ты не хочешь, чтобы я видела? – спрашиваю я отстраненным и дрожащим голосом, и мысли у меня соответствующие. – Что может быть хуже, чем то, что я чувствую сегодня? Вчера? Весь этот год? – я понимаю, что мои слова не являются отражением того, что происходит в моей голове – они не громкие и сердитые, а скорее печальные. – Я имею в виду, я потеряла мужа, дом, большинство своих друзей. Свое место в этом мире и более чем на несколько недель свое желание жить. Что еще осталось, что причинит мне боль?

– Я хотела рассказать тебе, но не сразу. Я полагала, что ты еще не готова, не после вчерашнего разговора. Мы решили подождать хотя бы до твоего дня рождения, но Райя -

– Сказала, что я делала из него святого. Что мне нужно было возложить память о нем на алтарь моего самоуважения. Кто говорит такие вещи? – я издаю полусмешок, потому что знаю ответ. Сорайя Язва. Сорайя Суровая. Сорайя, женщина, которая, рискуя попасть в тюрьму сама, помогла мне покинуть страну после смерти Маркуса.

– Что такого, по ее мнению, я должна увидеть? Но ты считаешь, что не должна?

– Пока. – Айви заходит в кухню и начинает перекладывать чернослив и бумаги на столе. – Я не – не думала, что ты была готова. У нее добрые намерения, но она не знает, что у тебя все еще бывают дни, когда ты просыпаешься от слез.

Мне становится стыдно.

– Ты думала, я не слышала тебя? – немного печально спрашивает она.

Сжав губы, я качаю головой.

– Просто я не знаю, усложнит ли это все или улучшит. – Подавленно говорит она, вытаскивая спрятанную под кипой бумаг папку для документов. – Я надеялась, что нам удастся сохранить это в тайне, пока ты не придешь в себя. Почувствуешь себя сильнее, может. – Ее слова затихают, ее следующая фраза звучит примерно так же. – Райя обнаружила кое-что...недавно.

Она протягивает мне коробку в фирменной почтовой упаковке. Fed-Ex (FedEx Corporation – американская компания, предоставляющая почтовые, курьерские и другие услуги логистики по всему миру. Прим.пер.)

У меня руки дрожат, когда я забираю ее у нее.

– Что это? – я держу коробку, замерев, словно там бомба.

Айви выглядит так, словно ей неловко, хотя не отводит от меня своих глаз. Что говорит мне, эта посылка является бомбой другого вида. У нее такой взгляд, будто она хочет успокоить, но не в "все будет хорошо" значении. Он больше похож на "я тебя прикрою". Взгляд, от которого холодок пробегает по позвоночнику.

– Я точно не знаю. Я лишь знаю, что это значит. – Выражение ее лица беспокоит меня больше, чем коробка в руках. – Я лишь хочу, чтобы ты знала, что я не намеревалась скрывать это от тебя. Я бы с радостью...ну, не с радостью, но Райя собирала кое-какие твои вещи, которые она успела забрать из твоего дома. Она складывала их в коробки, чтобы отправить, и нашла... – Она указывает на коробку в моих руках. – Это.

Я разрываю упаковку и вытаскиваю содержимое, выложив его на стол. Я беру в руки сложенную выписку из банковской карты на имя Маркуса и чек из магазина нижнего белья Agent Provocateur. Ничего шокирующего, кроме цены.

– Это за одежду для сна, – говорю я, взяв чек. – Он – он купил мне это во время его последней командировки. – Крошечные затейливые кусочки серебристого кружева и атласа, больше предназначенные для того, чтобы его снимали в спальне, а не надевали для сна. Как оказалось, они не были использованы ни для того, ни для другого. Я даже этикетки не сняла, я была потрясена, когда нашла в шкафу подарочную коробочку, так как у нас уже какое-то время не было интимных отношений. – Интересно, что с ними случилось? – рассеяно спрашиваю я, представляя мимолетный, но все же нелепый образ Джорджа, садовника в нашем доме в Дубайе – последнее место, где мы жили – надевшего прозрачную сорочку и кружевной пеньюар во время стрижки газона в невыносимую жару.

– Думаю, это все где-то в коробке. Может среди вещей, которые Райе удалось упаковать? – паника отражается на ее лице прежде, чем она опускает голову, ее взгляд теперь прикован к столу.

Я беру другой счет; он из того же магазина, датированный следующим днем. В каждом чеке оплачены одинаковые предметы на одинаковую сумму.

– Должно быть, тут какая-то ошибка. Это поддельная кредитка?

– Мне бы хотелось этого, – почти шепчет Айви, прикасаясь к моей руке, когда я вытаскиваю содержимое конверта поменьше. Пачка фотографий падает на стол, и я ахаю.

Это фотографии личного помощника моего мужа в такой же сорочке и ажурном пеньюаре.

Толстая сука.

Глава восьмая.

Фин.

– Что ж, тогда это здорово, что он умер.

– Ну, я бы так не сказала.

– Но она ведь счастлива, что его здесь нет, так?

– Ну, наверно, но —

Лежа на животе на диване, я слушаю, как Наташа и Айви обсуждают на кухне громким шепотом преимущества моей нынешней ситуации, учитывая утренние откровения.

– Так в чем проблема?

– Иногда сочувствия бывает воз и маленькая тележка, – многозначительно говорит Айви.

– Я не понимаю. Он ей изменял – и не раз, если те выписки по кредитной карте и чувственные почти обнаженные снимки что-то значат – но она все еще грустит?

Чувственные – это правда. Тело его личного помощника выглядело в этих кусочках кружева лучше, чем мои скромные формы когда-либо. Не могу поверить, что была такой глупой.

– Ну, – Айви пытается снова, замолчав, вероятно, чтобы подобрать слова попроще. Более простые выражения? Муж – мертв. Фин – грустно. Может ей стоит взять свой телефон и воспользоваться смайлами. – Конечно же она все еще грустит. Он был ее мужем, и по-прежнему мертв, только сейчас, наравне со скорбью, она начнет испытывать безумную злость. Надеюсь, – добавляет она. Я практически чувствую, как она смотрит на меня сквозь стену. – Рано или поздно.

Личный гребанный помощник, я пытаюсь молча закипеть от ярости. Очень, мать твою, личный. Примите сообщение, мисс Каррерас, вплоть до самого основания моего члена.

Вы пробовали закипать от злости? Заставить себя испытать что-то вроде ярости в ответ? Почему я не матерюсь и не кричу? Разве это не лучший способ справиться со всем этим?

– Если бы ему не хватило здравого смысла умереть после того, как его член побывал во всех тех других щелках, – потому что, да, выясняется, что мой муж был тем еще фотографом—любителем, хотя я чувствую облегчение, что Райя не стала посылать снимки нескольких женщин. – Ему лучше было бы утонуть, если бы был моим мужем, потому что, честно, я убила бы лживого ублюдка!

Столько ярости, а где же моя? Должна ли я чувствовать себя лишенной такого удовольствия?

– Тише, ради всего святого!

– Расслабься. Он изменял ей. И теперь он мертв. Если это не повод для празднования, тогда что?

– Это не поминки, это ее день рождения, – шипит Айви шепотом. Технически, он будет только на следующей неделе, но сегодня вечером мы собирались погулять; поесть и выпить, не то чтобы это была моя идея. На самом деле, когда это было упомянуто, я решила вовсе отказаться от приглашения.

– Именно. Слава яйцам, мы наконец-то к чему-то пришли!

Я действительно не могу больше это выносить. На протяжении нескольких месяцев вплоть до сегодняшнего дня я не знала, что делать, не говоря уже о чувствах. Я практически не существовала, проводя все свои дни в крошечных стенах этого здания. Я старалась занять себя, помочь Айви, где могла, хотя бы для того, чтобы хоть как-то отблагодарить её. Но я не жила. Просто существовала. Меня заклинило подобно поцарапанному компакт-диску. Я почти ни с кем не общалась за пределами своего ограниченного круга и определенно не старалась вмешивать что—либо личное, помимо того, что от меня требовалось, в основном ограничиваясь вопросами питания, личной гигиены и прочее. И во время этого убогого существования я выплакала хренов океан слез. Я съеживалась на этой дерьмовой кровати, будучи слишком напуганной, чтобы выяснять или ожидать, что может принести будущее, обвиняя себя за то, что сделал он. Но, каким-то образом, после резкого пробуждения сегодня утром эти чувства отключились. Как свет, и прямо сейчас я – противоположность тьме. Мне стыдно признаться, что все это вызывает некое тошнотворное чувство, однако я вполне адекватно понимаю, что последнее предательство Маркуса не заставило меня почувствовать своего рода исцеление. Я просто нахожусь в оцепенении. В комфортном оцепенении и на данный момент желаю такой и оставаться.

Не принимая во внимание эти чувства, или их отсутствие, сейчас, я действительно не могу больше слушать Айви. Вчера она всеми силами заставляла меня вернуться в реальный мир, и, если бы пришлось, она потащила бы меня, пинающуюся и кричащую. Но теперь, похоже, все отошло на второй план.

Я снова становлюсь развалиной. Она ожидает, что я согнусь под тяжестью этого дополнительного дерьма. Сломаюсь сильнее.

Но я не собираюсь это делать.

Опустив ноги на пол, я встаю и направляюсь в свою спальню. Я роюсь в ящиках комода, пока не нахожу то, что ищу. А, вот где они!

– Я не собираюсь предлагать… – Айви замолкает, глядя на меня, как на причину для беспокойства. Возможно из-за моего внезапного появления в кухне с остроконечными, заточенными инструментами. – Привет, Фин, – осторожно говорит она. – Что это у тебя там?

Я улыбаюсь ее тону, и из-за того, что она смотрит на меня, как на сумасшедшую, моя улыбка кажется странной. Словно натянутой, поэтому я перестаю улыбаться. Да, я в оцепенении, но мне нужно кое-что сделать, так что я кладу на стол пару больших парикмахерских ножниц.

– Если бы я собиралась прикончить себя, или вас двоих, я не стала бы делать это с помощью ножниц, – говорю я, стягивая эластичную резинку для волос вниз, но не до конца. Мои волосы рассыпаются на уровне плеч, приобретая форму шляпки гриба. Я снова беру в руки ножницы.

– Убийство? – размышляю я. – Возможно, я прибегла бы к отравлению. Или, может быть, к ужасному несчастному случаю. О, я знаю! Я бы перенастроила ваши вибраторы!

– Чтобы у нас был яркий финал? – добавляет довольная Наташа.

– Зачем тебе —

– Знаешь, что? Я чувствую себя замеча-а-а-тельно! – Небольшое преувеличение, но какого черта. – Но я слегка похожа на скучную Степфордскую жену, правда? – Эта парочка не совсем понимает, о чем я. – Так что, я подумала, вы сможете помочь мне. Вы, обе! – Схватив кончик своего хвостика одной рукой, второй я одним движением отрезаю светлые пряди. В комнате царит полная тишина, не считая их резких вздохов.

– Поэтому, вот что произойдет, – я кладу свой отрезанный хвостик на стол. – Ты создашь мне совершенно новый образ, – говорю я, указывая ножницами на Айви. – И ты сделаешь его сказочным. А ты, – требую я от Нэт, снова указывая ножницами. – Принесешь мне большой стакан чего-нибудь алкогольного, потому что к определенному моменту сегодня вечером я собираюсь чертовски напиться.

Когда я опускаю ножницы, я не уверена, какую реакцию ожидаю увидеть, но точно не такую.

– Вы похожи на парочку гуппи. Давайте, чик-чик! – парочка подпрыгивает, когда я хлопаю в ладоши. – Я думала, мы собираемся в загул сегодня вечером?

***

Айви проделала потрясающую работу, даже если она выглядела немного напуганной, она подстригла и уложила мои волосы. Я не могу вспомнить, когда последний раз носила короткую стрижку, и мне нравится, что мои изысканные высветленные пряди исчезли. Я верчу головой из стороны в сторону, наслаждаясь скольжением волос по челюсти и провожу руками по ним, восхищаясь длиной прямой стрижки и совершенно влюбляюсь в свою челку в стиле Бетти Пейдж. Стрижка забавная, но все же взрослая. Сексуальная и довольно таки прикольная. Такая стрижка требует определенный стиль в одежде, поэтому, хотя мы собираемся в один из деревенских пабов, я прихорашиваюсь – я даже брею ноги, и кое-что еще – вытаскиваю черную, очень обтягивающую юбку из шелкового трикотажа, которая выглядит так, словно ее покрасили с помощью краскораспылителя, в паре с одной из шелковых блузок. Я купила ее в прошлом году в Париже; мне нравится объемный бант на горловине и прозрачные рукава. К тому же, по словам Айви, зеленый цвет добавляет такой же оттенок моим глазам. Красивое нижнее белье, которое я вытащила со дна крошечного выдвижного ящичка, плотные нейлоновые, черные колготки и туфли на высоких каблуках.

– Утонченная, кокетливая и моложе тридцати.

– Это для твоего профиля на Снетч.ком? – Наташа ставит передо мной стопку с какой-то темной со сладким запахом жидкостью, поднося к своим губам такую же.

– Мой что?

Резко выдохнув, она залпом выпивает спиртное, от чего ее передергивает.

– Ну, знаешь, сайт знакомств.

– Я не знаю с чего начать. Особенно после своего замужества.

– Прозрела? – спрашивает она.

Я киваю.

– Любой, кто хочет жениться, должен понимать, что делает, – продолжает она. – Иначе рискует попасть в психушку.

Я резко поворачиваю голову в ее сторону, а потом вспоминаю; мама Наташи умерла молодой, а ее отец не проявлял к ней особого интереса. Вот так она и стала жить с Джун. – Как говорила моя мама, каждый может ошибиться. Вот когда человек повторяет одну и ту же ошибку, стоит начинать беспокоиться о его вменяемости.

Это, возможно, также объясняет ее отношение к мужчинам.

– Что заставляет тебя думать, что я снова хочу отношений с кем-нибудь? – когда-либо.

Мой взгляд возвращается к моему отражению, когда я наношу темную подводку для глаз на веки.

– Ничего не изменилось сегодня, – я не уверена, кого из нас я пытаюсь убедить.

– Так, сядь. Дай мне сделать это, – говорит она, почти опрокидывая меня на кровать.

Пару минут спустя она протягивает мне компактную пудреницу из моей косметички.

– Вот.

Зеркало такое маленькое, что мне приходится проверить каждый глаз по очереди, но она нарисовала мне идеальные изогнутые стрелки.

– Выглядят великолепно, Нэт, – и это на самом деле так, все, что мне сейчас необходимо, это яркая помада, чтобы закончить мой образ в стиле ретро. – Мои способности в использовании подводки довольно плачевны.

– Твои способности в нанесении макияжа в целом, ты имеешь в виду. Тебе нужно начать прилагать чуть больше усилий. В течение нескольких недель твое лицо не видело ничего кроме нескольких мазков увлажняющего крема. Я бы прочитала тебе лекцию о солнцезащитных средствах, только ты никогда не покидаешь пределов этой квартиры.

– Солнце в Шотландии светит, сколько, раза два в год? Я скорее похожа на анемичного вампира.

– Заткнись. Ты все равно выглядишь загорелой по сравнению со всеми нами.