Текст книги "Хранители Братства (ЛП)"

Автор книги: Дональд Уэстлейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

На лицах собравшихся вокруг стола засиял свет надежды, но ненадолго. Глядя на меня с грустной улыбкой и покачивая головой, брат Декстер сказал:

– Боюсь, уже слишком поздно, брат Бенедикт. Они уже получили все необходимые опционы. Сделка не будет завершена раньше января, но, если не произойдет ничего непредвиденного, нет никаких шансов, что она сорвется. – Обернувшись к брату Оливеру, он добавил: – Теперь вы понимаете, что я имел в виду, отвечая «не совсем» на ваш вопрос, владеют ли Флэттери землей по-прежнему? В каком-то смысле это еще их земля, но люди из ДИМП получили опцион и завершат покупку в январе.

– Теперь я услышал достаточно, – сказал брат Оливер, – чтобы понять, как мало в этом утешительного. Чем больше я понимаю, тем более удручающей становится ситуация. Возможно, с этого момента вам лучше ничего мне не объяснять.

– Кое-какие солнечные лучи все же проглядывают сквозь тучи, – сказал брат Декстер. – Когда я сказал тому сотруднику ДИМП, Сноупсу, что брат Бенедикт поддерживает связь с Адой Луизой Хакстебл, он заверил…

– Брат Декстер! – воскликнул я. Я был шокирован до глубины души.

Брат Декстер одарил меня кристально-чистым взглядом истинного софиста и сказал:

– Ты же читал ее колонку, не так ли? Писал ей? Если это не связь, то хотел бы я узнать – что тогда связь?

Брат Клеменс нетерпеливо постучал по столу:

– Оставим это разбирательство до прихода отца Банцолини, брат Декстер. Так в чем же этот представитель ДИМП заверил тебя, после того, как ты упомянул мисс Хакстебл?

– Что компания Дворфмана приложит все усилия, чтобы помочь нам найти приемлемое новое помещение, – сказал брат Декстер, – а также они согласны покрыть расходы на переезд.

– Солнечные лучи? – Голос брата Оливера повысился почти до писка. – Ты называешь это солнечными лучами? Как может быть приемлемым новое помещение? Раз помещение новое – это не приемлемо! Оглянись вокруг, просто осмотри хотя бы одну эту комнату – где на лике земли Божьей мы найдем ее подобие?

– Нигде, – поспешно согласился брат Декстер.

– И давайте не забывать о проблеме Странствия, – сказал вдруг брат Иларий. – Процесс переезда, перемещение навсегда не только себя, но всех своих вещей из точки А в точку Б – является глубочайшей формой Странствия.

– Это просто невозможно, – сказал брат Оливер. – Чем больше размышляешь над этим, тем яснее видишь, что мы просто не можем покинуть наш монастырь.

– Но что, если его снесут? – сказал брат Иларий.

– Мы не должны этого допустить, и это все, что нужно знать. – Брат Оливер, по-видимому, взял себя в руки, отошел от края бездны отчаяния и был полон решимости дать отпор. – В чаще твоих «не совсем» я кажется различаю одно древо, – сказал он брату Декстеру. – Земля обещана Дворфману или ДИМП, или как там эти пешки Сатаны себя называют, но до января владелец земли – Дэниел Флэттери.

– Формально, – сказал брат Декстер, – да.

– Этого для меня вполне достаточно, – сказал брат Оливер. – Сегодня вечером я продолжу поиски пропавшего договора аренды, хотя не представляю, какие еще закоулки осталось обыскать, а завтра я отправлюсь в Странствие.

Все мы уставились на аббата.

– В Странствие? – переспросил брат Иларий, – Вы, брат Оливер?

– На Лонг-Айленд, – сказал брат Оливер. – в поместье Флэттери. Дэниел Флэттери постеснялся сказать мне всю правду в телефонном разговоре. Возможно, при встрече лицом к лицу я смогу обратить это стеснение в искренний стыд, и тем самым положу конец этой сделке.

– Если предварительное соглашение уже подписано, – сказал брат Клеменс, – то я не знаю, что тут можно поделать.

– Я мало что знаю о богачах, – сказал брат Оливер, – но одна из немногих вещей, в которых я уверен: они разбогатели, научившись нарушать свои обещания. Если Дэниел Флэттери захочет отменить это соглашение – он его отменит.

Слегка улыбаясь, брат Клеменс заметил:

– Вспоминая, как я работал на Уолл-стрит, должен признать, что доля истины в этом есть.

– Хотите, мы пойдем с вами? – сказал брат Декстер. – Вам не стоит отправляться в Странствие одному.

– Я бы и сам предпочел взять попутчика, – признался брат Оливер, но с сомнением оглядел собравшихся и продолжил: – Но если я приду с бывшим банкиром или бывшим юристом, то мы вполне можем опуститься до уровня деловых переговоров, в то время, как я намерен добиться эффекта старого доброго католического чувства вины.

Он продолжал размышлять вслух:

– С другой стороны, только мы пятеро знаем о том, что происходит, и я пока не хочу тревожить остальных. – Его взгляд остановился на мне. – Ага, – произнес аббат.

 Глава 3

Мир сошел с ума, это правда. За десять лет, проведенных в стенах монастыря, я успел совершенно позабыть, насколько безумен мир снаружи. Даже мои еженедельные прогулки до газетного киоска на Лексингтон-авеню не способны были напомнить мне об этом. Я привык думать о мире, как о ярком, захватывающем, разнообразном и даже интересном месте, но я забыл о его безумии.

Мы с братом Оливером, натянув капюшоны на головы, покинули монастырь в восемь пятнадцать утра в четверг, после мессы, завтрака и утренней молитвы, и направились на юг. Город обрушился на нас всей свой мощью – звуками, красками, движением и неописуемой суматохой.

Огромные обшарпанные грузовики постоянно выруливали из-за углов, всегда слишком быстро, всегда задевая задними колесами бордюр, всегда с ужасающим воем и скрежетом, сопровождающим переключение передач. Стремительные желтые неотличимые друг от друга такси, словно стая обезумевших рыб, непрерывно то сигналили, то визжали тормозами, то перестраивались из ряда в ряд, словно дети, надеющиеся урвать самый большой кусок праздничного пирога.

Пешеходы разного роста, телосложения и пола (включая сомнительные случаи), но с одинаковым выражением хмурой настойчивости на лицах, толклись на тротуарах или бросались наперерез несущимся такси, грозя кулаками любому водителю, имеющему наглость нажать на клаксон.

Что заставляет этих людей так много перемещаться? В чем нужда? Возможно ли, хотя бы умозрительно, что такое огромное число людей вдруг осознали, что находятся не в том месте? Что, если бы однажды утром каждый человек в мире позвонил бы кому-нибудь еще и сказал: «Послушайте, может, вместо того, чтобы вам приходить сюда, а мне идти туда, останемся там, где мы есть?» Разве так не было бы разумнее? Не говоря уж о том, что тише.

Мы с братом Оливером, прижавшись друг к другу, словно дети на котельном заводе, отправились в путь на юг по Парк-авеню. Мы беспрекословно подчинялись указаниям светофоров, попеременно говорящих: «ИДИТЕ» или «СТОЙТЕ», хотя никто другой не обращал на них внимания. Постепенно мы продвигались к нашей цели.

Парк-авеню простиралась на полдюжины кварталов с того места, где мы находились, до самого Центрального вокзала, из спины которого торчала рукоять Пан-Ам-билдинг. Чуть позже нам предстояло сесть на поезд, но не на этом вокзале; железнодорожная ветка Лонг-Айленда оканчивается на Пенсильванском вокзале Манхэттена, до которого было довольно далеко. Восемнадцать кварталов на юг и четыре квартала на запад – чуть больше мили от монастыря, самое большое расстояние, на которое я удалялся за десять лет.

Мы пересекли 51-ю улицу, теснимые спешащими грубиянами, и тут я обратил внимание на впечатляющее здание церкви слева, сказав:

– Что ж, это обнадеживает.

Брат Оливер едва заметно покачал головой, затем склонился ко мне, так, что его капюшон почти касался моего, чтобы я мог расслышать его слова сквозь уличный шум.

– Это церковь святого Варфоломея, – сказал он. – Не наша.

– Да? – удивился я. Выглядела церковь точь-в-точь как одна из наших.

– Англиканская,[12]12
  Пожалуй, главное отличие англиканской церкви от католической – она является децентрализованным объединением церквей под номинальным главенством монарха Великобритании, а католическую возглавляет Папа Римский. Остальные отличия касаются образа жизни священников (англиканские, в отличие от католических, могут жениться), проведения религиозных ритуалов и тд.


[Закрыть] – пояснил аббат.

– А, – сказал я. Sanctum simulacrum[13]13
  «Видимость святости» (лат.)


[Закрыть] – вот что это.

На следующем перекрестке мы миновали «Уолдорф-Асторию» – настоящий собор Странствий, но тоже не из наших. На 49-й улице знаки светофоров «ИДИТЕ» и «СТОЙТЕ» не работали, поэтому мы решили перейти на другую сторону Парк-авеню, хоть это и значительно удлиняло наш путь. Теряющиеся вдали полосы движения разделял поросший травой бульвар, такой же неопрятный, как внутренний двор нашей обители, но более узкий.

Перейдя улицу и оглянувшись, я едва смог различить наш монастырь, примостившийся среди окружающих его строений, словно древний звездолет из камня и дерева среди отсталых варваров.

– Идем же, идем, – сказал мне брат Оливер. – Скоро все кончится.

***

Как бы не так. Путь до Пенсильванского вокзала был нескончаемым и ужасающим. Мэдисон и 5-я авеню оказались еще более оживленными и многолюдными, чем Парк-авеню – и при этом более тесными. А западнее 5-й авеню мы будто перенеслись в Вавилон.

Прохожие стали ниже ростом, плотнее и более смуглыми, и они говорили на столь путанных наречиях, словно мы оказались в Багдаде или в палатке проповедника. Испанский, идиш, итальянский, китайский и Бог знает какие еще. Не сомневаюсь, что в толпе звучали урду и курдский, пушту и персидский.

Пенсильванский вокзал представлял собой отдельную разновидность кошмара. Там заканчивает путь Центральная железная дорога Пенсильвании и железнодорожная ветка Лонг-Айленда, и образовавшийся в результате хаос был столь затуманен безумием, что я затруднялся что-либо в нем разглядеть, не говоря уж о том, чтобы описать. Спускаясь по эскалатору, чтобы попасть в главный зал вокзала, я окинул взглядом открывшуюся мне панораму и нашел в ней сходство с массой муравьев, копошившихся на дне бутыли из янтарного стекла.

Потом мы никак не могли найти нужную нам железнодорожную ветку. Вторую-то мы нашли без труда, и она попадалась нам снова и снова: Пенн-Централ здесь, Пенн-Цетрал там, но где же благословенная Лонг-Айлендская железная дорога?

В недрах земных. Мы остановили спешащего вокзального служащего, и тот неохотно указал нам путь; оказалось, нам надо спуститься по лестнице на уровень ниже. Переход напоминал тот, что мы совершили, перейдя с восточной стороны 5-й авеню на западную – мы опустились не только фактически, но и по статусу. Это было несомненно.

– Теперь я понимаю, – сказал я брату Оливеру, – почему преисподнюю всегда изображают ниже поверхности земли.

– Мужайся, брат Бенедикт, – посоветовал мне аббат, направляясь к справочному бюро, где мы получили торопливые объяснения: как купить билеты и сесть на поезд. Поезд в направлении Сейвилла отправлялся через двадцать пять минут.

– Пересадка в Ямайке, – отчеканил сотрудник справочного бюро. – Без пересадки в Вавилоне.[14]14
  Ямайка (произносится «Джамейка») – в данном случае район Куинса, Нью-Йорк. Вавилон – город в округе Саффолк, штат Нью-Йорк.


[Закрыть]

Брат Оливер склонился к нему, откинув капюшон, чтобы лучше слышать.

– Прошу прощения?

– Пересадка в Ямайке, без пересадки в Вавилоне, – повторил сотрудник справочной и перевел взгляд на следующего в очереди.

– Я этому совершенно не удивлен, – сказал брат Оливер, и я с удовольствием заметил, что сотрудник справочного бюро недоуменно покосился нам вслед, когда мы двинулись покупать билеты. Значит, все-таки можно завладеть вниманием одного из этих дервишей.

***

– В 1971 году, – поведал мне брат Оливер, пока наш поезд пробирался сквозь индустриальные трущобы Куинса, – Нельсон Рокфеллер, в ту пору губернатор штата Нью-Йорк, объявил железнодорожную ветку Лонг-Айленда лучшей в мире. Это произошло первого ноября того года.

– Тогда я еще более изумлен, – сказал я, – что кто-то вообще отваживается совершать Странствия.

Вагон, в котором мы оказались, напоминал своеобразный двухъярусный загон для рабов. Сперва пассажиры попадали в невероятно узкий и тесный коридор по центру, с обеих сторон огороженный металлическими перегородками с открытыми проемами, ведущими в кабинки. Эти кабинки располагались попеременно: на две неудобные ступеньки выше или ниже уровня коридора. Таким образом, кто-то, сидящий в нижней кабинке, пребывал прямо пятой точкой пассажира из соседней верхней кабинки. Нам досталась нижняя, и мы ютились там, словно мыши в коробке из-под яиц, пока поезд катился сперва через туннель, а затем сквозь жилые кварталы, мрачные, как фантазии Иеронима Босха. Другие пассажиры, чьи колени и лодыжки изредка мелькали в коридоре, казались спокойными и привыкшими к этой суровой обстановке, но я чувствовал себя более потерянным, чем если бы неожиданно проснулся на планете Юпитер.

Поезд замедлил ход.

– Ямайка, – заметил брат Оливер, посмотрев в окно. – Здесь мы пересаживаемся.

– Что?

В свиней?[15]15
  Брату Бенедикту, видимо, вспомнился библейский эпизод, в котором Иисус исцелил бесноватого, пересадив досаждающих человеку демонов в стадо свиней.


[Закрыть] В камни?

Как выяснилось – в другой поезд, стоявший напротив через бетонную платформу. Здесь железнодорожные вагоны оказались более привычными, с парами сидений по обе стороны и без кабинок с металлическими перегородками. Поезд был заполнен примерно наполовину, в основном курильщиками, не обращающими никакого внимания на запрещающие знаки. Он дернулся вперед едва ли не раньше, чем мы успели занять свои места. За окнами проплывали очередные картины ада, но, по крайней мере, мы сидели в помещении, предназначенном для человеческих существ. Предыдущий вагон давил на меня, будто слишком тесная шляпа.

До этого мы с братом Оливером мало разговаривали, будучи угнетены тяжестью нашей поездки, но теперь брат Оливер оживился:

– Пожалуй, я должен рассказать тебе то немногое, что я знаю о Флэттери, прежде чем мы доберемся до них.

Я обратился в слух.

– Лучше всего я был знаком со старым Фрэнсисом Х. Флэттери, – сказал брат Оливер. – Он наведывался к нам раз в год или около того, чтобы получить благословение и выпить виски. Он твердо верил, что все монахи – пьяницы, и хотел поучаствовать в наших кутежах. Ты его не помнишь?

– Тощий старик? Губошлепый?

Брат Оливер выглядел слегка уязвленным.

– Я бы описал его, – сказал он, – несколько милосерднее. Но, полагаю, мы говорим об одном и том же человеке.

– Кажется, я встречал его дважды, – припомнил я. – Вскоре после того, как поселился в монастыре.

– Семья Флэттери занимается строительным бизнесом, – продолжал брат Оливер, – и старик Фрэнсис начал приезжать, когда сыновья вынудили его отойти от дел. Старшего сына зовут Дэниел, именно он унаследовал наш участок после смерти Фрэнсиса – это произошло лет пять или шесть назад.

– Вы знаете Дэниела?

– Мы виделись, – сказал брат Оливер, но без особого восторга. – Два-три раза мне приходилось звонить ему, чтобы он забрал Фрэнсиса. Затем, после смерти отца, он посетил монастырь и просил нас помянуть старика в молитвах. Дэниел довольно набожный человек, хотя и в своей грубовато-ирландской манере.

– А как насчет остальных членов семьи?

– Дэниел – единственный, кто имеет значение, – ответил брат Оливер. Как оказалось, он не мог ошибиться больше.

***

 Водитель такси возле железнодорожной станции Сейвилла заметно охладел, поняв, что мы хотим всего лишь спросить дорогу, а не воспользоваться его услугами.

– Бэйвью-драйв? – переспросил он, покачивая головой и скривив губы, словно мясник, рассматривающий подпорченный кусок мяса. – Это слишком далеко. Пешком вам не дойти.

– О, я уверен, что мы дойдем, – сказал брат Оливер.

Водитель почти раздраженно указал на свою потрепанную жизнью колымагу.

– Полтора бакса, – сказал он, – и через пять минут вы будете на месте, с комфортом и удобством.

– Значит, дойдем мы за двадцать минут, – кротко сказал брат Оливер. – Не могли бы вы просто указать нам направление?

Водитель окинул взглядом пустую станцию. Наш поезд ушел, других потенциальных клиентов поблизости не было, а холодный ветер свистел над асфальтированной парковкой. Вчерашний дождь насытил воздух влагой, небо все еще затягивали тяжелые облака. Таксист вновь с отвращением покачал головой.

– Ладно, отец, – сказал он и вскинул руку, указывая, как я понял, на юг. – Идите в ту сторону, пока не промокнете до самой задницы. А потом поверните направо.

– Благодарствую, – ответил брат Оливер, восхищая меня достоинством, с которым он это произнес.

Таксист что-то невнятно проворчал и забрался в машину, хлопнув дверью. Мы с братом Оливером продолжили путь пешком.

Погода оставляла желать лучшего, но окружение стало гораздо более приятным, по сравнению с началом нашего Странствия по железнодорожной ветке Лонг-Айленда. Мы преодолели пятьдесят или шестьдесят миль через непрерывное лоскутное одеяло городков Лонг-Айленда, пока, наконец, не начали появляться островки зелени, настоящие лужайки, поля, парки и, наконец, небольшие рощицы деревьев. Тихий городок Сейвилл настолько контрастировал с суетой Манхэттена и промышленной копотью Куинса, что я чувствовал легкое головокружение. Те, кто часто путешествует, привыкают к резким сменам окружения, но на меня столь быстрые перемены – еще даже не наступил полдень – действовали, словно вино, слишком много вина, выпитого залпом.

Наш путь привел нас на аккуратную, хотя и очень оживленную, главную улицу, где вежливый полный полисмен дал нам более подробные и менее пренебрежительные указания. Он тоже настаивал, что дорога слишком долгая для идущих пешком, но он явно ошибался. Взрослый мужчина в добром здравии способен пройти за день около двадцати пяти миль, а полученные руководства говорили о том, что поместье Флэттери находится менее чем в двух милях от железнодорожной станции.

В этом одна из странных особенностей Странствия. Те, кто совершает его регулярно, становятся рабами множества ложных божеств и нелепых догм. И таксист, и полицейский и, несомненно, почти любой житель этого города, к кому мы могли бы обратиться с вопросом, настолько привыкли к идее, что Странствие должно непременно осуществляться за рулем автомобиля, что перестали верить в существование других способов передвижения. Проживал ли этот полисмен в двух милях от места несения службы? Если да, он мог бы каждый день проходить это расстояние по пути на работу вместо того, чтобы проезжать, и тогда не был бы таким тучным.

Это не наш каприз, знаете ли, считать Странствие серьезным делом, не терпящим легкомысленного отношения. Чрезмерное и бездумное увлечение путешествиями, как и другими сомнительными занятиями, приводит к моральным, физическим, умственным и эмоциональным слабостям. Вы только представьте: здоровый взрослый человек полагает, что две мили – слишком большое расстояние для ходьбы! И этот же человек рассмеется над утверждением, скажем, что Земля – плоская.

К югу от делового района нам стали встречаться все более величественные особняки, окруженные лужайками, старыми деревьями и извилистыми подъездными дорожками. Время от времени крупные резвые собаки – далматинцы, ирландские сеттеры и подобные – подбегали изучить нас, а одна немецкая овчарка долго трусила вслед за нами, так что брату Оливеру пришлось остановиться и твердо сказать собаке, чтоб шла домой, ибо мы взять ее под свою ответственность не можем. Овчарка улыбнулась нам и отстала.

Иногда мимо нас проносились автомобили, и однажды мы встретили пешехода – хрупкую старушку, которая разговаривала сама с собой. Она так сильно напомнила мне старого брата Зебулона, что я вдруг ощутил резкий приступ тоски по дому.

– О-хо-хо, – произнес я.

– В чем дело? – поднял бровь брат Оливер.

– Ни в чем, – ответил я.

– Мы уже почти на месте, – заверил он меня, продемонстрировав, как быстро Странствие может вынудить ошибиться даже такого человека, как брат Оливер. Я не хотел быть почти на месте, я хотел быть почти дома.

Бэйвью-драйв весьма метко получила свое название.[16]16
  Букв. «Дорога с видом на залив».


[Закрыть] Пока мы шагали по ней, слева открывался вид на Грейт-Сайт-Бей, отделяющий Лонг-Айленд от Файр-Айленда. Дома здесь представляли собой настоящие поместья, несомненно очень дорогие, а у тех, что располагались со стороны залива, на дальнем конце заднего двора имелись причалы. Отполированные временем до блеска доски обшивки и обветренная черепица крыш подчеркивали ощущение провинциальной зажиточности.

Владения Флэттери окружал забор из заостренных железных прутьев, но ворота, ведущие на подъездную дорожку, были открыты, и мы направились по гравийной дороге к дому. Никакая собака не выскочила поприветствовать нас, что было неожиданно, но звонок, нажатый братом Оливером, почти сразу вызвал появление невысокой женщины плотного сложения, в оранжевых брюках и синем шерстяном свитере. Открыв дверь, она взглянула на нас и произнесла:

– О, минуточку.

И, прежде чем брат Оливер успел вымолвить хоть слово, дверь снова закрылась. Мы с братом Оливером озадаченно переглянулись.

– Наверное, она пошла позвать Дэниела, – предположил я.

– Это весьма странно, – сказал брат Оливер.

Дверь распахнулась. На пороге вновь возникла та же женщина. На этот раз в одной руке у нее была большая черная сумка из кожи, а в другой – пятидолларовая купюра. Протянув деньги брату Оливеру, женщина сказала:

– Вот, отец. Да пребудет с вами благодать. – И снова закрыла дверь.

Брат Оливер уставился на закрывшуюся у него перед носом дверь. Затем перевел взгляд на купюру в своей руке. Наконец, посмотрел на меня, и румянец начал расползаться от его шеи к щекам, но я затруднялся точно сказать: от смущения или негодования. Покачав головой, он снова решительно надавил на кнопку звонка.

Женщина, открывшая дверь, явно теряла терпение.

– Ну, что еще? – спросила она.

– Для начала, мадам, – сказал брат Оливер, – не могли бы вы забрать ваши деньги? Наш Орден не занимается сбором милостыни уже по меньшей мере сто лет, и я сомневаюсь, что и раньше мы обивали пороги, выпрашивая подаяние.

Женщина насупилась, когда брат Оливер вложил смятую пятерку ей в ладонь.

– Тогда, что же…?

– Мы прибыли, – произнес брат Оливер со слегка обледеневшим достоинством, – чтобы встретиться с Дэниелом Флэттери. Если это возможно.

– С Дэном? – Казалось, мысль, что кто-то пожелает встретиться с обитателем этого дома, совершенно выбила женщину из колеи. – Я миссис Флэттери, – сказала она. – Чем могу вам помочь?

– Я брат Оливер, аббат Ордена Криспинитов, а это брат Бенедикт. Мы бы хотели поговорить с вашим мужем о нашем монастыре.

– Дэн и монастырь? – миссис Флэттери издала недоверчивый смешок. – Выбросьте это из головы. Дэн в монастыре? Не знаю, кто вам дал его имя и адрес, но вас обвели вокруг пальца. Дэн! – И она вновь рассмеялась грубым «пивным» смехом, довольно непривлекательным на мой взгляд.

– Дэниел Флэттери, – слегка дрожащим голосом объяснил брат Оливер, – владеет нашим монастырем. Мы здесь, чтобы обсудить его продажу.

– Что? Ах, это то самое место! В Нью-Йорке!

– Воистину так.

– Ну надо же, а я не вспоминала про то место годами! Входите же, входите.

Наконец-то мы переступили порог дома Флэттери. Нас встретил почти пустой просторный холл, откуда уходила вверх широкая лестница с белыми ступенями, а более узкий коридор с деревянным полом вел к застекленной двери с белыми занавесями.

По обе стороны от входа на стенах висели аляповатые картины с плачущими клоунами, под одной из них стоял прекрасный антикварный письменный стол, а под другой – безвкусная композиция из медной вешалки для шляп, деревянного стула и подставки для зонтов в виде слоновьей ноги. Дальше арочные проемы справа и слева открывались в темные и заставленные мебелью помещения, одно из которых, похоже, являлось гостиной, а другое – библиотекой.

Миссис Флэттери сделала приглашающий жест в сторону библиотеки.

– Проходите, присаживайтесь. Извините, я не знала, кто вы, и Дэн не предупреждал о вашем приходе.

– Он не рассказывал вам о сделке? – спросил брат Оливер.

– Сделке?

– О продаже монастыря.

– О, Дэн никогда не обсуждает со мной дела.

Проведя нас в библиотеку, женщина указала на одинаковые кресла, обитые бежевым кожзаменителем.

– Садитесь, прошу вас.

Мы сели. Брат Оливер сказал:

– Я надеюсь убедить вашего мужа не продавать монастырь.

Мне показалось разумным пробудить ее любопытство, а затем и сочувствие, но я быстро понял, что это не сработает.

– О, я уверена, Дэн принял правильное решение, – спокойно сказала миссис Флэттери. – У него превосходная деловая хватка.

Брат Оливер был далек от мысли выбрасывать белый флаг.

– Подчас, – глубокомысленно сказал он, – деловая хватка может заставить нас выпустить из виду куда более важные вещи.

– Что ж, надеюсь, вы не позволите Дэну свернуть с пути истинного, – сказала миссис Флэттери, улыбнувшись нам обоим. – Я сейчас сообщу ему по радио, что вы здесь.

– По радио? – переспросил брат Оливер, отвлекаясь от своей обреченной кампании.

– Он сейчас с друзьями на лодке. Полагаю, он просто забыл, что вы приедете.

Она говорила так, словно снисходительность к своенравию и своеволию мужа были главным и величайшим удовольствием в ее жизни.

– Вообще-то, – сказал брат Оливер, тщательно выбирая слова, – ваш муж не знал о нашем визите.

Миссис Флэттери выглядела удивленной.

– Разве вы не позвонили?

– Нет, я говорил с ним по телефону. Но позже почувствовал, что должен сказать больше, а телефон – не лучший способ для этого. Поэтому я рискнул приехать.

Миссис Флэттери нахмурилась и задумалась; я заметил, что она даже прикусила щеку изнутри. Затем она подняла брови, покачала головой и с сомнением сказала:

– Ну, даже не знаю… Если вы считаете, что это верный способ уломать Дэна…

«Уламывать» Дэниела Флэттери было, очевидно, призванием этой женщины. Теперь она рассуждала, как профессионал, и скептически относилась к нашему методу. В любом случае, нам ничего не оставалось, кроме как довести дело до конца, и брат Оливер сказал:

– Я лишь надеюсь, что при личной встрече мы с вашим мужем сможем лучше понять друг друга.

– Может, вы и правы, – сказала миссис Флэттери без особой уверенности. – Я свяжусь с ним по радио, – добавила она и вышла.

– Брат Оливер, – сказал я, когда мы остались одни, – кажется, я теряю веру в этот поход.

– Никогда не теряй веру, брат Бенедикт, – ответил он мне. – Мы можем проигрывать битвы, но, если не будем терять веру, никогда не проиграем войну.

Это были красивые слова, но я сомневался, что они обладают силой сами по себе, поэтому вместо ответа провел следующие несколько минут, рассматривая корешки книг Флэттери. Стеллажи на противоположной от входа стене, которые оказывались перед глазами, стоило войти в комнату, были заполнены «правильными» книгами, очевидно купленными оптом: собрания сочинений Диккенса, Твена, сборники древнегреческих драматургов, еще одно собрание Диккенса, подборка книг Джеймса Брэнча Кейбелла,[17]17
  Американский писатель, один из родоначальников жанра фэнтези.


[Закрыть] коллекция писем Джорджа Вашингтона, опять Диккенс и так далее.

Стена справа представляла собой настоящий музей современного бульварного чтива. Сплошь издания книжного клуба, но без суперобложек, по-видимому в надежде, что так книги будут выглядеть старше и солиднее.

Левая же стена являлась надежным бастионом целеустремленного делового человека: книги по бухгалтерскому учету, налогообложению, недвижимости, инфляции и девальвации. Труды по политике, экономике, социологии. И биография Джона Уэйна.[18]18
  Голливудский актер, получивший особую известность благодаря ролям в вестернах и военных фильмах.


[Закрыть]

Я изучал содержимое стеллажей вдоль четвертой стены – религиозная литература, ремонт автомобилей, садоводство и физическая культура – когда вернулась миссис Флэттери, выглядящая взбудораженной, но непоколебимой.

– Так, вы остаетесь на обед, – сказала она немного более настойчиво, чем было необходимо, и я предположил, что общение с мужем протекало отнюдь не безмятежно. Скорее всего, он был недоволен, что жена впустила нас в дом, а она, наверное, заявила, что ему придется вернуться и самому разгребать свои грязные дела. По крайней мере, такова была маленькая драма, которую я нарисовал в воображении, основываясь на ее облике и тоне.

Брат Оливер вежливо поклонился и после искренней благодарности сказал, что мы с радостью отобедаем с Флэттери. Хозяйка дома быстро кивнула:

– Итак, решено. Дэн вернется примерно через час, вам хватит времени приготовиться. Идемте, я уверена, вы хотите умыться с дороги.

***

Ее звали Эйлин. Дочь Дэниела Флэттери – стройная темноволосая красотка с холодным взглядом. На вид ей было не больше тридцати лет и она, несомненно, будет хорошеть, пока не перевалит за сорок.

Нас познакомили за обедом. На нем также присутствовали ее братья, два долговязых парня, зовущихся Фрэнк и Хью, а также жена Хью – Пэгги. И еще был молодой щеголь с бегающими глазами, безвольным подбородком и дурацкими усиками по имени Альфред Бройл, которого представили, как «ухажера Эйлин». Я не удивился, заметив, как губы девушки брезгливо скривились при этих словах; конечно, он не был ее ухажером.

Эти пятеро, плюс миссис Флэттери, брат Оливер и я, составили компанию за обедом на застекленной веранде с выложенным плиткой полом. Я ожидал увидеть слуг, но на стол накрыли миссис Флэттери и Эйлин, а неженатый Фрэнк позже приносил дополнительные или забытые блюда.

Миссис Флэттери попросила брата Оливера прочесть молитву, и он согласился. Мне понравилось, как густые темные волосы Эйлин упали на ее скулы, когда она склонила голову во время молитвы:

– Всемогущий Боже, благослови сию трапезу, приготовленную как для семьи и друзей, так и для странников издалека. Благослови хозяина дома, ставшего для нас приютом, и сохрани его в целости на лоне океанских вод Твоих. Благослови, молю Тебя, всех, проживающих в этом доме, и оберегай их всегда, чтобы не остались они без защиты и покрова в холоде внешнего мира. Защити всех детей Твоих и дай им пищу и кров, в коих они нуждаются. Благодарим Тебя за пиршество, что нам предстоит.

На мой взгляд, молитва звучала несколько тяжеловесно, но брат Оливер, очевидно, решил пробиваться через безразличие миссис Флэттери, каких бы трудов это ни стоило. Что касается обеда, названного пиршеством, то это не являлось таким уж преувеличением. Нам подали холодный ростбиф, ветчину и курятину, картофельный салат, салат из макарон и капустный салат, белый хлеб и ржаной хлеб, кофе, чай, молоко и пиво. Мы сидели за длинным столом со стеклянной столешницей и блестящими хромированными ножками – разве юбка Эйлин не слишком коротка для этого времени года? – и первые минут пять провели в радостном замешательстве, передавая тарелки и судки с приправами туда-сюда. Сыновья, миссис Флэттери и брат Оливер соорудили себе громадные, грозящие развалиться сэндвичи, в то время как остальные воздержались от хлеба – ну, я все-таки пожевал кусочек ржаного – и орудовали в основном ножом и вилкой.

В монастыре я иногда пил вино и пиво, но сегодня, пребывая вдали от дома и в окружении новых впечатлений – в частности, впервые за десять лет оказавшись за обеденным столом с женщинами – я решил ограничиться чаем. Брат Оливер, однако, с явным удовольствием раз за разом осушал свой бокал с пивом.

Из окна, возле которого я сидел, открывался вид на коротко подстриженную лужайку с несколькими высокими старыми деревьями и серые воды залива вдалеке. Вздыбленная ветром вода выглядела холодной, и я поймал себя на мысли: что, если, несмотря на недавно высказанную братом Оливером мольбу, с Дэниелом Флэттери произойдет несчастье, пока он в море? Легче ли нам будет иметь дело с его женой и сыновьями?