Текст книги "Хранители Братства (ЛП)"

Автор книги: Дональд Уэстлейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

 Глава 10

 Мое бесполезное путешествие не помогло разрядить атмосферу в монастыре, но сомневаюсь, что сейчас хоть что-то было на это способно. Я вернулся без происшествий, отчитался перед братом Оливером и вновь погрузился в безмолвное болото, по-прежнему затягивающее остальных. Казалось, что ничего нельзя поделать, чтобы вытащить нас из этой ямы, в которой мы оказались.

У братьев Флавиана и Сайласа поначалу родилась мысль о проведении расследования, и на какое-то время они даже увлекли этой идеей брата Клеменса, но когда все уже сказано и сделано – что еще расследовать? В нашей жизни не было секретов; мы знали друг друга так же хорошо, как самих себя. Был ли смысл допрашивать кого-то? «Где ты был в ночь на первое декабря?» Какой бы день вы не выбрали, ответ последует один и тот же: «Здесь, и ты прекрасно это знаешь, потому что видел меня. Ты бы заметил мое отсутствие». Мы не могли составить график передвижений людей, потому что мы не занимались передвижениями. Мы не могли отследить связи подозреваемых, потому что не общались ни с кем, кроме друг друга. Что еще можно было сделать, если виновный не признается?

Ничего.

Но как без этого признания, без окончательного и точного понимания – кто виновен, мы могли продолжать жить вместе? Никак не могли, и точка. Мы могли лишь сидеть, хандрить и надеяться, что вмешательство некой внешней силы изменит ситуацию.

Пока на меня не снизошло озарение.

Как еще назвать озарение, если не озарением? Существует два типа умозаключений, и озарение – второй из них. Первый тип – дедуктивное следствие – процесс нахождения пути к D на основе имеющихся A, B и C, его легко понять и объяснить. Но индуктивное следствие – процесс поиска D, когда у вас есть только 7, B и K – вещь совершенно неописуемая. Когда люди спрашивают писателей или изобретателей: «Откуда вы берете свои идеи?» они на самом деле просят их объяснить индуктивное озарение.

Сэр Артур Конан Дойл, создатель Шерлока Холмса, попытался в какой-то мере дать определение индуктивному следствию, написав в «Знаке четырех»: «Если исключить невозможное, то, что останется, и будет правдой, сколь бы невероятным оно ни казалось». Хотя автор не объяснил, как провести эту тонкую извилистую линию между невозможным и невероятным, определение обладает удобным прочным основанием, и его можно использовать для объяснения моего озарения. К примеру, какая-то часть моего мозга считала примерно так:

1. Невозможно, что кто-то из братьев в монастыре оказался предателем.

2. Невозможно, что Фрэнк Флэттери пришел и сжег наши документы, не будучи уверен в их существовании, важности и местонахождении.

3. Невозможно, что Фрэнк Флэттери получил эти сведения от кого-либо, кроме члена нашего сообщества.

4. Как бы невероятно это ни звучало, Фрэнк Флэттери получил сведения того, кто не догадывался, что сообщает их.

Все это – ретроспектива. Ничего такого не витало в моих мыслях до озарения. А потом меня как громом ударило. Я поднялся с кровати, спустился вниз и встретил брата Оливера, с унылым видом выходящего из своего кабинета.

– Можно мне войти туда? – спросил я, указывая на дверь кабинета.

Аббат слегка удивился.

– Ты хочешь поговорить со мной, брат Бенедикт?

– Нет, просто хочу побыть немного в вашем кабинете, – сказал я.

Один, потому что хоть я и испытывал некую иррациональную уверенность, на рациональном уровне я допускал, что, возможно, несу какую-то дичь.

На лице аббата мелькнуло недоверие – ничего странного в такой ситуации – и снова исчезло. Потому ли, что он понял, что может положиться на меня? Или потому, что вред уже нанесен, и терять больше нечего?

– Конечно, брат, – сказал брат Оливер, улыбкой скрывая колебания, и отступил в сторону, позволяя войти в свой кабинет. – Ты собираешься помолиться?

– Нет, травить тараканов, – ответил я и вошел внутрь.

***

Я нашел «жучок», прикрепленный с обратной стороны картины «Мадонна с Младенцем». Он походил на крупную пуговицу, но не очень. Больше всего он напоминал увеличенные фото глаза мухи, и вызывал у меня такие же жуткие ощущения. Когда люди перестали бить друг друга дубинами и начали использовать вместо этого технологии, они утратили свою человечность. Однажды утром мы проснемся, и осознаем, что мы марсиане.

Но разве этому прибору не нужны провода? По-видимому, нет. Он был сам по себе, одинокий маленький аванпост Флэттери среди нас. Но где же приемник, то место, где кто-то вслушивался в каждое слово, произнесенное в этой комнате?

Что ж, возможно, фургон, доставляющий цветы, тоже был припаркован в моем подсознании в момент озарения. Сознательно же, я только сейчас понял, как часто видел его, стоявшим неподалеку от дверей монастыря. Каждый раз, когда я выходил – он стоял там. Иногда я обращал на него внимание, иногда нет. Фрэнк Флэттери обогнул его и исчез, без сомнения – внутри.

Я давно отвык испытывать гнев, и в этом случае он заставил меня наделать глупостей. Не раздумывая, я выбежал из кабинета брата Оливера в крытую галерею, пересек внутренний двор, отворил двери во внешний мир и, не обращая внимания на полуденную толпу пешеходов и скопление машин, направился прямо к цветочному фургону. Когда я дернул и распахнул задние двери фургона, Альфред Бройл изо всех сил ударил меня по носу.

Я отлетел и шлепнулся задом на тротуар. «Ухажер» Эйлин закрыл двери цветочного фургона, и автомобиль без промедления уехал.

***

– Ты совершил очень серьезную ошибку, – сказал брат Клеменс.

– Знаю.

Я чувствовал себя ужасно. Мало того, что я совершил очень серьезную ошибку, так еще и получил по носу, и он все еще болел. У меня появился отек вокруг глаз, я не мог дышать носом и говорил, как оператор междугородней телефонной станции.

– О, не будь так строг к нему, – сказал брат Оливер. – Нынче днем брат Бенедикт проделал чудесную работу! Развеял это облако подозрительности, это чувство уныния…

– Согласен, – ответил брат Клеменс. – Вы совершенно правы. Мы все в глубоком долгу перед братом Бенедиктом за то, что он сделал. Я жалею лишь о том, что он не позвал с собой кого-нибудь из нас, когда пошел к тому цветочному фургону.

Разговор происходил спустя час, в кабинете брата Оливера, очищенном от «жучков». Микрофон запрятали под стопку алтарных покрывал в ризнице. Вместе с братьями Клеменсом, Оливером и Декстером присутствовал старый друг Клеменса, внушительно выглядящий адвокат по имени Ремингтон Гейтс, который носил шляпу и трость, а также часто кривил губы в знак сомнения.

Ход событий был теперь четко установлен. Флэттери, очевидно, запланировали продать этот участок еще несколько лет назад, может, после прошлого заседания Комиссии по достопримечательностям, и ждали лишь окончания срока аренды. Затруднением для них явился пункт, дающий нам право на продление договора. Узнав, что договор аренды не был в свое время зарегистрирован в окружной канцелярии, и что единственные копии хранятся у нас и у них, Флэттери каким-то образом проникли сюда, обыскали наши бумаги – та еще задачка – и украли нашу копию договора. Тогда же, либо позже, они установили «жучок», чтобы быть в курсе наших планов по спасению. Они надеялись, что мы не узнаем о сделке по продаже до первого января следующего года, когда станет слишком поздно. У ДИМП, конечно, могла возникнуть с нами небольшая заминка, но Флэттери были бы вне подозрений. Но мы узнали о сделке, поэтому они сразу же установили за нами постоянное наблюдение, на всякий случай. Естественно, они услышали о том, что мы разыскали копию договора, и слышали, как брат Клеменс рассказывал о своем плане, включающем вторичные документы. Дождавшись, когда брат Клеменс сказал – а они услышали – что у нас есть все необходимые доказательства, они отправили одного из братьев Флэттери сжечь документы.

Но мы не могли этого доказать. Я единственный, кто мог опознать Альфреда Бройла, как человека из цветочного фургона, и только я мог опознать сам фургон. В придачу, никто, кроме меня, не мог опознать Фрэнка Флэттери, как поджигателя. Если б только я позвал кого-нибудь с собой, еще одного свидетеля, способного подтвердить присутствие Альфреда Бройла в фургоне и само существование этого фургона, у нас были бы весомые основания для иска. Вместо этого, у нас был мистер Ремингтон Гейтс, говорящий, скривив губы:

– Откровенно говоря, я не вижу, что мы имеем.

– Но мы жемного чего имеем, – возразил брат Оливер. – Мы обнаружили микрофон, и несколько человек видели поджигателя, убегающего после того, как он устроил пожар.

– Но никто не может его опознать, кроме брата Бенедикта, – сказал мистер Гейтс. – И он же нашел микрофон. Все концы сходятся к брату Бенедикту. Знаете, что бы я сказал, будучи адвокатом другой стороны?

Брат Клеменс с мрачным видом заметил:

– Я знаю, что бы ты сказал, Рем.

– Да, ты знаешь, Говард, – сказал мистер Гейтс.

Значит, мирское имя брата Клеменса было Говард; как странно. Я прищурился, пытаясь разглядеть в нем Говарда, но не сумел.

– Но позволь мне, – продолжил мистер Гейтс, – пояснить этот вопрос для твоих друзей. – Обратив на меня строгий, как у мамонта, взгляд и поджав губы еще пуще прежнего, он сказал: – Представим, что я сейчас адвокат другой стороны, брат Бенедикт.

– Да, сэр.

– И я утверждаю, что вы довольны жизнью в этом монастыре.

– Конечно.

– Вы не хотите покидать монастырь.

Хотел ли я? Но он имел в виду не мои сомнения, а практическую сторону дела. После краткой заминки, я ответил:

– Конечно нет.

– И вы бы сделали что угодно ради спасения монастыря, не так ли, брат Бенедикт?

– Все, что в моих силах, – ответил я.

– Тогда напрашивается предположение, брат Бенедикт, – сказал адвокат, и его взгляд становился жестче с каждой секундой, – что вы кое-что сделали для спасения монастыря. А именно: подбросили улики, представили сфабрикованное надуманное дело и оклеветали моих клиентов, семью Флэттери, являющихся достойными и уважаемыми членами общества.

– Что? – переспросил я.

Брат Клеменс мрачно покачивал головой, словно всегда знал, что я способен на подобные поступки, в то время как братья Оливер и Декстер выглядели столь же потрясенными, как я себя чувствовал.

– Я утверждаю, – продолжал этот ужасный человек, – что вы подложили микрофон в кабинет, чтобы потом сделать вид, будто нашли его там. Также я утверждаю, что снаружи не был припаркован никакой цветочный фургон, и вы не видели в нем Альфреда Бройла и не получали от него по носу.

– Не получал? Да вы взгляните на мое лицо!

– В суде через три недели? Кроме того, брат Бенедикт, нанесение самому себе увечий – клише в юридической практике.

– Но…

– Далее я утверждаю, брат Бенедикт, – продолжал мистер Гейтс, – что человек, сжегший документы, являлся вашим сообщником, и сделал это по вашей просьбе, потому что вы считали, что эти документы не станут достаточно вескими доказательствами с вашей стороны. И вы умышленно и сознательно солгали, опознав поджигателя, как моего клиента, Фрэнка Флэттери. И, наконец, я утверждаю, брат Бенедикт, что вы не имеете никаких доказательств любых ваших заявлений и не способны опровергнуть мою версию событий.

– Но… – начал я и замолк, хотя никто меня не перебивал. Мне нечего было сказать.

Строгий взгляд мистера Гейтса мигом превратился в добрый и сочувственный.

– Мне очень жаль, брат Бенедикт, – сказал он, – но вы теперь понимаете, как обстоят дела.

– Да, – ответил я.

Мистер Гейтс повернулся к брату Оливеру.

– Я предложил вам посильную помощь, – сказал он, – и сейчас, увидев, на какой уровень подлости способны опуститься эти люди, я стремлюсь помочь вам еще сильнее, чем раньше. Если вы настаиваете, я пойду и представлю наше дело адвокату Флэттери. Но, должен признаться, мне не нравится, когда меня поднимают на смех в кабинете другого юриста.

***

Я принял решение в пятницу, девятнадцатого декабря, в половине одиннадцатого утра. Не в 10:30 по черно-красным часам Роджера Дворфмана, а в пол-одиннадцатого по старинным часам в скриптории, которые вечно отставали или спешили, так что, возможно, была не совсем половина одиннадцатого. Но решение созрело, и я собирался его придерживаться.

Атмосфера в монастыре вновь сменилась. От унылого застоя и взаимного недоверия мы внезапно перешли к радости воссоединения, длившейся до тех пор, пока мы не выкроили время обдумать наше нынешнее положение. Доверие и братство, может, и вернулись в нашу жизнь, но над монастырем по-прежнему нависал смертный приговор, и угроза была серьезней, чем когда-либо прежде.

Я получил ответ на свое письмо от Ады Луизы Хакстебл из «Таймс». Она заверяла нас в своей поддержке, настоятельно советовала нанять хорошего адвоката и связаться с Комиссией по достопримечательностям, совершенно обоснованно подчеркнув, что она лично ничего не может поделать. К этому времени мы уже поняли, что Комиссия по достопримечательностям нам не поможет, закон нам не поможет, договор аренды нам не поможет, и ни Флэттери, ни ДИМП не собираются нам помогать.

Брат Клеменс продолжал упорно копаться в третьестепенных документах, брат Флавиан рассылал гневные письма своему конгрессмену, в ООН и другим мировым политикам, брат Мэллори вел бой с тенью в калефактории в надежде на реванш с Фрэнком Флэттери, брат Оливер изучал Библию на случай повторной встречи с Роджером Дворфманом, брат Декстер обзванивал родственников и друзей родственников в поисках кого-нибудь, кто мог бы приструнить два вовлеченных в дело банка, а брат Иларий читал четырнадцатитомный роман аббата Уэсли о жизни святого Иуды Безвестного, на случай, если там окажется что-нибудь полезное для нас. Но все эти занятия проходили без воодушевления.

Все нас охватило чувство поражения, и те, кто боролся с ним, уже не пытались спасти монастырь, а просто сопротивлялись собственному унынию.

Другие и вовсе отказались от борьбы. Брат Лео готовил столь роскошные и разнообразные трапезы, словно каждая из них могла стать последней. Брат Сайлас засел в библиотеке, в окружении своих книг. Брат Эли вырезал фигурки, как на картах Таро: висельников, обреченные рушащиеся башни. А брат Квилан слег с простудой, возможно, смертельной.

У нас оставалось двенадцать дней. Но помощь не придет ни от родственников брата Декстера, ни из романа аббата Уэсли, ни благодаря старым счетам за отопление, найденным братом Клеменсом. Помощь могла прийти лишь из одного источника. От меня.

***

– Брат Оливер, – сказал я, – мне необходимы двести долларов и разрешение отправиться в Странствие.

Я застал аббата сидящим за трапезным столом в его кабинете. Он поднял на меня изумленный взгляд, все еще погруженный в чтение Второзакония: «Тогда невестка его пусть пойдет к нему в глазах старейшин, и снимет сапог его с ноги его, и плюнет в лице его, и скажет: ‘’так поступают с человеком, который не созидает дома брату своему’’; и нарекут ему имя в Израиле: дом разутого».[63]63
  Второзаконие, 25:9.


[Закрыть] Брат Оливер уставился на меня сквозь века, явно расслышав мою просьбу с пятого на десятое.

– Да? Странствие? Что? Двести долларов?

– На проезд и прочие дорожные расходы, – пояснил я.

Брат Оливер закрыл книгу, не замечая, что его ладонь осталась меж страниц. Затем открыл ее, убрал руку, снова закрыл.

– Ты покидаешь нас, брат Бенедикт? – Теперь его голос был полон огорчения, но не удивления.

Так ли это? Это не тот вопрос, который больше всего волновал меня сейчас, и я не был готов ответить.

– Не знаю, – сказал я. – Но думаю, что могу помочь спасти монастырь.

– Снова Эйлин Флэттери, – произнес аббат.

– Да, брат.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что собираешься в Странствие на Пуэрто-Рико?

– Да, брат.

Брат Оливер отстранился от меня, изучая, словно я мог быть заразным.

– «Да, брат»? Что ты хочешь сказать этим «да», брат?

– Я отправлюсь в Странствие на Пуэрто-Рико, брат Оливер, чтобы поговорить с Эйлин Флэттери лицом к лицу и убедить ее помочь нам.

Брат Оливер задумался. Он посмотрел мимо меня во внутренний двор за окном, и когда снова перевел взгляд на меня, его лицо было глубоко встревоженным.

– Ты уверен, что хочешь это сделать, брат Бенедикт?

– Да, брат.

– Чувствуешь ли ты себя достаточно… эмоционально защищенным? Уверен ли ты, что справишься?

– Нет, брат.

Аббат склонил голову набок, внимательно глядя мне в лицо.

– Нет?

– Брат Оливер, – сказал я, – если честно, я не хочу никуда отправляться. Не хочу снова связываться с Эйлин Флэттери, не хочу морочить сам себе голову, не хочу отказываться от привычного уклада жизни, но у меня нет выбора. Если есть возможность спасти монастырь, то мы должны ей воспользоваться. И сейчас никто не может помочь нам, совершенно никто, кроме Эйлин Флэттери.

– Которая, возможно, не захочет помогать, брат Бенедикт.

– Я знаю. Но она все равно остается нашей последней надеждой. – Я сел напротив брата Оливера, положив локти на стол. – Я думал написать ей письмо, но сомневаюсь, что это сработает. Потому что я догадываюсь, из-за чего она уехала. То, что произошло той ночью, потрясло ее так же сильно, как и меня. Она не хочет даже в мыслях возвращаться к этому и, если получит от меня письмо, то может выбросить его, даже не распечатав. И даже если прочтет, то не ответит; не захочет вновь влезать в это дело.

Брат Оливер кивнул.

– Да, согласен. Если она сбежала, то вряд ли желает вспоминать о произошедшем.

– Но если я сам отправлюсь к ней, – продолжил я, – если встречусь с ней лицом к лицу, если мы разберемся с нашей эмоциональной увлеченностью и преодолеем ее, тогда, возможно, она захочет помочь.

– А если она не захочет тебя видеть? – спросил брат Оливер. – Что, если она откажется говорить с тобой и вообще иметь что-либо общее?

– Тогда все будет напрасно, – ответил я.

Мы с аббатом посмотрели друг на друга и, вероятно, на моем лице было написано такое же беспокойство, как у него. Мне нечего было сказать, а он еще не решил, что сказать, поэтому мы просидели молча две-три минуты, погруженные в свои мысли. Брат Оливер, наверное, раздумывал о моей просьбе, а я о том, что буду делать, если он придет к выводу, что по той или иной причине мне не следует никуда ехать. Я знал ответ на этот вопрос; знал его еще до того, как пришел сюда. Я все равно уйду.

Мне придется. Монастырь и мой душевный покой были слишком важны для меня. Понятия не имею, как доберусь до Пуэрто-Рико без денег. Мало того, что это чересчур далеко для пешей прогулки, Пуэрто-Рико – остров, окруженный водой. Но я как-нибудь справлюсь.

– Хорошо, – произнес брат Оливер.

– Что?

Аббат выглядел опечаленным.

– Я согласен, – сказал он, – но без всякой охоты.

С моих плеч и спины словно внезапно свалился тяжкий гнет, хотя я даже не осознавал, что несу его. Не в силах сдержать улыбку, я сказал:

– Спасибо, брат Оливер.

– Я скажу тебе о причине моего решения, – сказал он.

– Да?

– Если бы я ответил «нет», ты бы все равно поехал.

– Да, брат, – смутившись, ответил я.

– Поэтому, чтобы ты не нарушал свой обет послушания, брат Бенедикт, я даю тебе разрешение.

Мы улыбнулись друг другу.

– Еще раз спасибо, брат Оливер, – сказал я.

***

Не все обитатели монастыря понимали, почему я отправляюсь в это Странствие, но каждый желал чем-то помочь. Очевидно, сама концепция Странствия имела глубокое значение; даже в нашем сообществе людей, отказавшихся от путешествий, за исключением крайних случаев, моя предстоящая поездка вызывала волнение, блеск глаз и туманный, но несомненный призрак всеобщей зависти. Отец Банцолини завтра вечером услышит не одно и не два признания в этом грехе.

Однако, вскоре зависть превратилась в ту или иную форму вовлеченности. Брат Лео отправился искать туристическое агентство, чтобы купить мне билет, брат Валериан поднялся на чердак подобрать мне более-менее приличную дорожную кладь, а брат Квилан, несмотря на простуду, восстал с постели и предложил помочь упаковать вещи. Брат Мэллори, в былые времена выступавший на ринге в Сан-Хуане, и брат Сайлас, в какой-то момент своей криминальной карьеры полгода скрывавшийся в Маягуэсе,[64]64
  Сан-Хуан и Маягуэс – города в Пуэрто-Рико.


[Закрыть] стали для меня бездонным кладезем полезных советов и сведений. В Пуэрто-Рико в основном говорят на испанском, и оказалось, что братья Тадеуш и Иларий владеют испанским, или, по крайней мере, они так утверждали. Они составили для меня краткий разговорник, а затем принялись спорить друг с другом о нюансах в значении и произношении слов.

Брат Лео вернулся из своего короткого похода раскрасневшийся и взъерошенный, но торжествующий. Оказывается, сезон рождественских и новогодних праздников очень популярен у путешественников – не могу понять почему – и все места на все рейсы из Нью-Йорка в Пуэрто-Рико забронированы на несколько недель вперед. Какое-то нашествие любителей Странствий! Но брат Лео воспользовался сочетанием своей принадлежности к религиозному сообществу, бульдожьей настойчивости и дурного от природы характера, чтобы выбить для меня чей-то билет, от которого отказались в последний момент. Таким образом, мне предстояло занять место в самолете «Америкэн Эрлайнс», вылетающем этой ночью, в пятницу. Почти в полночь; по часам Роджера Дворфмана самолет вылетал в 23:55.

– Мне пришлось взять обратный билет с открытой датой, – сказал брат Лео, вручая мне билет, что обошелся нашему братству почти в двести долларов. – Пока будешь в Пуэрто-Рико, ты сам решишь, когда возвращаться.

– Спасибо, брат Лео, – сказал я.

– Это семьсот седьмой, – добавил он. – Я пытался достать билет на семьсот сорок седьмой,[65]65
  707 и 747 – модели авиалайнеров компании «Боинг».


[Закрыть] но не получилось.

– Уверен, я не замечу разницу. И еще раз спасибо.

Брат Эли взялся за решение моего другого транспортного вопроса – как добраться до международного аэропорта Кеннеди, где я сяду на самолет. Своим тихим мягким голосом, словно партизан, продумывающий налет, он поведал мне план действий:

– Есть вход в метро на пересечении Лексингтон-авеню и 53-й улицы.

– Верно, – согласился я. – Я видел его.

– Спускаешься туда. Идешь на платформу, помеченную «Центр города».

– «Центр города», – кивнул я.

– Садишься в поезд Е, – продолжал брат Эли. – Не на F.

– Поезд Е, – повторил я.

– Едешь до Западной 4-й улицы.

– Западная 4-я.

– Там пересядешь на поезд А, на той же платформе.

– На той же платформе.

– Поезд А, та же платформа.

– Поезд А, та же платформа, – кивнул я.

– Убедись, что поезд следует до Леффертс-авеню.

Я нахмурился.

– Мне что, спросить его?

– Там есть таблички, – сказал брат Эли. – Маленькие таблички по бокам каждого вагона.

– О, тогда хорошо.

– Тебе нужен поезд, идущий до Леффертс-авеню.

– Леффертс-авеню. Это то же самое, что поезд Е?

– Ты перед этим сойдешь с поезда Е. Это поезд А.

– А, понял, – сказал я. – Сойду с поезда Е, сяду на поезд А, на той же платформе.

– Все верно.

– Леффертс-авеню, – напомнил я, на чем мы остановились.

– Точно, – сказал брат Эли. – Теперь ты едешь на этом поезде до конечной остановки.

– До какой?

Брат Эли странно взглянул на меня.

– Леффертс-авеню, – сказал он.

– О! Ну конечно, это же поезд, идущий до Леффертс-авеню.

– Да, – сказал брат Эли. – Поезд А.

– Есть такая песня Билли Стрейхорна, – сказал я. – Бла-бла-бла, о, садись на поезд А, он в Гарлем привезет тебя.[66]66
  Брат Бенедикт плохо помнит слова песни. На самом деле они звучат так: «You must take the "A" train to go to Sugar Hill way up in Harlem».


[Закрыть] Я еду в Гарлем?

– Нет, брат Бенедикт, – сказал брат Эли. – В Гарлеме нет аэропорта. Ты едешь в другую сторону.

– Понятно. До конечной остановки. Как-ее-там-авеню.

– Леффертс-авеню.

– Я знал, что название начинается на «Л», – сказал я. – Леффертс-авеню, теперь я запомню.

– Прекрасно, – сказал брат Эли. – Когда выйдешь на конечной, то окажешься на пересечении Леффертс и Либерти. Тебе нужно повернуть направо.

– Направо.

– Да, направо. Идешь по Леффертс на юг.

– На юг.

Брат Эли прикрыл глаза и кивнул.

– Да, – сказал он. – Идешь, пока не доберешься до бульвара Рокавей.

– Бульвар Рокавей.

– Поворачиваешь налево, на бульвар Рокавей.

– Налево, на бульвар Рокавей, – кивнул я.

– Теперь идешь до 130-й улицы.

– 130-я улица.

– Это одиннадцать коротких кварталов.

– Одиннадцать коротких кварталов.

Брат Эли пристально посмотрел на меня.

– Не обязательно все повторять, – сказал он.

– О, – сказал я. – Понимаю. Тебя раздражает, что я повторяю?

– Немного, – признался брат Эли.

– Ладно, – сказал я. – Так просто легче запомнить, вот и все. Я буду повторять только основные пункты.

– Основные пункты, – сказал брат Эли.

– Да.

Он кивнул.

– Хорошо. Ты на пересечении 130-й улицы и бульвара Рокавей.

– Да, я там, – сказал я, избегая повторять его слова.

– Поворачиваешь направо.

– Хорошо.

– Проходишь по мосту над Белт-Паркуэй.

– Ладно, – сказал я.

Брат Эли снова бросил на меня быстрый взгляд, словно заподозрив, что я тайком повторил за ним, но ничего не сказал.

– Сразу после моста, – продолжил он, – будет 150-я авеню. Повернешь налево.

– Минутку, – сказал я. – Это пересечение 130-й улицы и 150-й авеню?

– Да.

– Мне нравится, – сказал я. – Какой это район?

– Куинс. Саут-Озон-Парк.

– Саут-Озо… извини.

– Все в порядке, – сказал брат Эли. – Итак, ты повернул на 150-ю авеню. Осталось пройти совсем немного, и ты в аэропорту.

– Наконец-то, – вздохнул я.

– Еще нет, – сказал брат Эли. – Тебе нужно будет по дороге к аэропорту свернуть направо, к терминалам.

– Это далеко?

– Примерно столько же, сколько ты уже прошел.

– Да это, похоже, большой аэропорт!

Брат Эли с грустным видом кивнул.

– Это очень большой аэропорт. – Внимательно глядя на меня он уточнил: – Ты все понял?

– Без проблем, – сказал я.

Брат Эли несколько секунд поразмыслил, затем сказал:

– Я лучше запишу.

– Отличная идея, – согласился я.

***

Брат Валериан отыскал на чердаке небольшую холщовую сумку, ранее принадлежащую брату Мэллори, а брат Квилан помог собрать вещи. Вручая мне сумку, он сказал:

– Я положил аспирин, вдруг у тебя голова разболится.

– Спасибо.

– И кусок мыла в алюминиевой фольге.

– Хорошо, что ты об этом подумал.

– Никогда не знаешь, куда тебя может занести, – сказал он. – Да, я положил все прочие туалетные принадлежности: зубную щетку и пасту, бритву.

– Отлично. Спасибо.

– И побольше салфеток «Клинекс».

– Здорово.

– Должен сказать, мне не понравились твои носки, так что я положил две пары своих.

– Не стоило.

– Ну, ты будешь представлять всех нас, поэтому нужно выглядеть достойно. Пока тебя не будет, я заштопаю те, другие носки.

– Я бы сам заштопал, брат Квилан. Просто столько всего навалилось, все время откладывал…

– Да-да, – сказал он, – я все понимаю. Я просто заштопаю их, и к твоему возвращению будет готово.

– Что ж… Спасибо.

– Не стоит благодарности. – Брат Квилан протянул мне собранную сумку и шмыгнул носом, наверное, из-за простуды. – Не вздумай попасть в какую-нибудь… авиакатастрофу, или что-то в этом роде.

– Я постараюсь.

***

Я отправился в путь после ужина, примерно в девять. Последнее, что я сделал перед уходом – собрал вырезки статей отца Банцолини и вручил их брату Перегрину, попросив вернуть их, когда придет отец Банцолини. Он пообещал так и сделать.

– Скажи ему, что статьи показались мне очень интересными, – сказал я, – и насыщенными фактами.

– Я передам, – сказал брат Перегрин.

Ободренный его обещанием, я похлопал его по плечу.

– Ты всегда найдешь, что сказать.