Текст книги "Хранители Братства (ЛП)"

Автор книги: Дональд Уэстлейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– Нам нужно все как следует организовать!

Два-три человека были не прочь вернуть хаос, в то же время согласившись с братом Перегрином, но он перекричал их и неумолимо продолжил:

– Итак, брат Клеменс – единственный из нас, кто точно знает, что мы ищем. – Он указал на брата Клеменса и попросил: – Брат, не мог бы ты подойти к другой стороне стола… Ну же, давай.

С хореографом не поспоришь. Брат Клеменс после короткой заминки осознал это, затем протолкнулся через толпу и послушно встал у дальнего конца трапезного стола.

– Отлично. – Внезапно оказалось, что брат Перегрин настолько хорошо управляет ситуацией, что ему не приходится никого уговаривать. Достаточно выкрикивать имена и говорить, что делать. – Теперь брат Оливер, брат Иларий, брат Бенедикт и я будем просматривать эти бумаги. Вполне достаточно четырех человек. Я понимаю, что остальные тоже хотят помочь, но если мы будем заниматься поисками все вместе, то никогда ничего не найдем. Если хотите наблюдать, пожалуйста, встаньте вон там, за дверью. Брат Флавиан? За дверь, пожалуйста.

Поразительно. В мгновение ока брат Перегрин набрал исполнителей и управился с аудиторией. Я заметил, что он назначил сам себя на главную роль, но, поскольку он сделал то же самое для меня, я не собирался жаловаться.

Все безропотно подчинились. Даже брат Флавиан, пусть и после колебаний, решил держать рот на замке и присоединился к наблюдателям. Пока наши запасные игроки столпились в коридоре за дверью, брат Перегрин завершил свою постановку:

– А сейчас, – сказал он, – мы четверо возьмем по стопке рукописей и просмотрим их по одной. Если найдете что-то заслуживающее внимание – несите брату Клеменсу для уточнения. Все ясно?

Я отметил, что он не спрашивал нашего согласия, он спросил – поняли ли мы задачу? Нельзя ответить на вопрос, который вам не задали, поэтому мы кивнули и пробормотали: «Да». Брат Перегрин ловко спрыгнул со стола, и поиски начались.

Мы с братом Иларием обрабатывали кипы бумаг бок-о-бок, и вскоре я заметил, что брат Иларий совершенно утратил направление поисков. В нем проснулся историк, и он решил повосхищаться рукописями.

– Какая красота, – сказал он, рассматривая изображение с лицевой стороны коробки от кукурузных хлопьев «Келлог». – Необычная комбинация каролингских и византийских деталей. – Или по поводу рекламной листовки супермаркета, предлагающей стейки по сорок девять центов за фунт: – Прекрасный образец османского ренессанса.

Это мешало мне сосредоточиться на собственной стопке, но я прикладывал все усилия. И каким же поразительным трудолюбием обладал аббат Урбан со своим пером! Все, что было напечатано на бумаге и попалось на глаза этому человеку, буквально все, копировалось в том или ином стиле иллюминации. Лист за листом просматривал я, не находя того, что нужно, задерживая взгляд на меню, где заглавные буквы изображались в виде животных, из мяса которых состояло блюдо: рыбы, коровы, овцы.

– Ты только взгляни, – сказал брат Иларий. – Посмотри на эти презанятные картины.

Мне они не показались такими уж занятными. Сцены повешения, распятия, казни на электрическом стуле и другие формы насильственной смерти украшали собой поля объявления о розыске.

– Занятные? – переспросил я.

– Презанятные, – поправил меня брат Иларий. – Так называются эти изображения, характерные для готического стиля начала шестнадцатого века.

– О, – ответил я, возвращаясь к моему набору не менее презанятных картинок.

– Этот аббат Урбан, – продолжал брат Иларий, – был не только талантливым художником, но и ученым. Он разбирался в различных стилях и направлениях иллюминации и довольно остроумно сочетал их в своих работах.

– Чудненько, – ответил я, откладывая в сторону список белья для прачечной, выполненный в красно-золотых тонах.

– Это он? – воскликнул брат Перегрин, вскакивая и рассыпая листы с колен.

Он бросился к брату Клеменсу со своей находкой. Мы все застыли в ожидании, не сводя глаз с лица брата Клеменса. Он изучил текст, который, как и на множестве других этих рукописей с трудом поддавался чтению, и покачал головой.

– Скидка семь центов на кулинарный жир «Криско», – объявил он.

Сокрушенный тем, что его звездная роль свелась к комическому эпизоду, брат Перегрин молча вернулся на место. И почти сразу же последовало мое собственное унижение.

Я был уверен, что нашел договор, полностью уверен! Но брат Клеменс, едва взглянув на документ, отверг его.

– Свидетельство о рождении кого-то по имени Джозеф, – сказал он.

Мы продолжили, теперь уже более осмотрительно; никто не хотел стать третьим в этом конкурсе неудачников. И тут я наткнулся на что-то, что вовсе не смог прочитать. Буквы были – это я видел – но я не мог разобрать ни слова. Это Л? Лозы обвивали ажурный шрифт, трепетали листья, птицы с длинными шеями устремлялись в небеса, вокруг были щедро рассыпаны звезды и луны, а от попыток охватить цельную картину у меня разболелась голова.

В конце концов, мне пришлось обратиться за помощью. Но не к брату Клеменсу, пока еще нет.

– Брат Иларий, – позвал я, – как ты думаешь, что это?

Он взглянул и расхохотался.

– О, это бесценный шедевр! – заявил он.

– Правда?

– Очень забавно, – сказал мне брат Иларий. – Какая дивная шутка. Разве ты не видишь, что сделал автор?

– Не имею ни малейшего представления.

– Он смешал ирландский стиль, – объяснил брат Иларий, – прямо как в Книге из Дарроу[43]43
  Книга из Дарроу или Евангелие из Дарроу – иллюминированная рукопись 7 века, одно из старейших дошедших до нас Евангелий.


[Закрыть] – обрати внимание вот сюда, на эту букву С.

– Это С?

– Конечно, это С. – Брат Иларий склонился, посмеиваясь, чтобы разглядеть рукопись получше. – Так вот, он смешал ирландский стиль с арт-нуво![44]44
  Арт-нуво – фр. «Новое искусство» – художественное направление в искусстве, появившееся в конце 19-го века.


[Закрыть]

– Неужели?

– Арт-нуво! Разве это не бросается в глаза? Арт-нуво существует меньше ста лет, этот стиль появился гораздо позже эпохи иллюминации. Взгляни на изгиб этого отростка.

– Анахронизм, – предположил я, стараясь понять соль этой шутки.

– Замечательное сопоставление.

– Возможно, – согласился я. – Вопрос в том – является ли это договором аренды?

Брат Иларий нахмурился, отвлекаясь от восхищения юмором аббата Урбана.

– Что?

– Это договор аренды?

– Аренды? – брат Иларий был так изумлен, словно вообще забыл, что мы ищем какой-то договор аренды. – Конечно, нет.

– Эх.

– Смотри! Смотри! Прочитай сам. – его палец скользил по лабиринту на листе бумаги. – «Линди приземлился», – сказал он.

– Линди приземлился?

– Линдберг. Это передовица «Дейли Ньюс»!

Брат Зебулон, с характерным для пожилых людей пренебрежением к правилам, покинул зрительный зал и вышел на сцену. Он встал по другую сторону от брата Илария, склонившись и разглядывая рукопись, лежащую у меня на коленях.

– Да, все верно. Линди вернулся задолго до того, как брат Урбан закончил работу.

– Не сомневаюсь, – заметил я.

Затем брат Зебулон, прищурившись, оглядел кабинет, явно что-то ища.

– А где свитки? – спросил он.

Мы с братом Иларием в полном согласии переспросили:

– Свитки? – В моей голове пронеслось видение рулета.

Брат Зебулон сложил пальцы вместе, затем развел руки в стороны, словно растягивал невидимую ириску.

– Свитки, – повторил он. – Брат Урбан выполнял все длинные тексты на свитках.

– Папирусные свитки? – недоверчиво спросил брат Иларий.

– Скорее, бумажные свитки, – сказал брат Зебулон. – Он склеивал вместе несколько листов бумаги, а затем сворачивал их.

Брат Клеменс, буквально мающийся от безделья за трапезным столом, оживился и обратил на нас внимание.

– Что там у вас?

– Должны быть свитки, – пояснил брат Иларий.

Брат Клеменс раскинул руки, пытаясь охватить всю захламленную бумагами комнату:

– Хочешь сказать, что есть еще?

***

Договор-таки оказался на одном из свитков. Специальная поисковая группа, включающая братьев Илария, Мэллори, Джерома и Зебулона обнаружила свитки среди оконных штор и карнизов, за четырнадцатитомным жизнеописанием Иуды Безвестного. Потребовалось не так уж много времени, чтобы найти среди них документ, украшенный великолепной заглавной А в виде башни, увитой плющом, и следующими за ней изящно прописанными Р, Е, Н, Д и А. Фоном служили детальные миниатюры, изображающие различные хозяйственные постройки.

– Хорошо, – сказал брат Клеменс. – Давайте же развернем его и ознакомимся с содержанием.

Легче сказать, чем сделать. Свиток предпочел оставаться свитком, а не превращаться в лист. Стоило выпустить из рук его конец, как он тут же сворачивался в изначальную форму. Если удерживали конец, то свернуться стремилось начало документа. Не помогало даже удерживание свитка за оба конца, тогда середина текста выгибалась горбом.

В конце концов нам пришлось держать его вчетвером, словно моряка, которому в фильме про пиратов собираются ампутировать ногу. Я держал один из углов ближе к концу, рядом со мной стоял брат Перегрин, а братья Мэллори и Джером оказались ближе к началу.

Когда мы расправили таким образом документ, брат Клеменс смог начать его изучение. Читал он медленно, слово за словом с мучениями продираясь через двухсотлетнюю орфографию, двухсотлетние юридические формулировки и девятисотлетнюю каллиграфию.

Хоть я и устал, но не сдавался, и даже спас положение, когда брат Перегрин поскользнулся, на миг ослабил хватку, и свиток попытался свернуться. Я вцепился в свой угол, и брат Перегрин быстро схватил свой. Но все же брат Клеменс бросил на него раздраженный взгляд и буркнул:

– Держи крепче, приятель.

– Извини.

Брат Клеменс продолжал читать. Остальные сгрудились вокруг, следя за выражением его лица. В комнате не было слышно ни звука.

Затем брат Клеменс произнес:

– Хм.

Все мы вперились в него глазами и привстали на цыпочки. Брат Клеменс, отмечая путь пальцем, не спеша перечитал отрывок текста и, закончив, кивнул.

– Да, – сказал он, подняв голову и оглядывая нас с мрачным удовлетворением. – Я кое-что нашел.

Теперь брат Оливер взял на себя роль задавать вопросы, и остальные инстинктивно уступили ему.

– Что ты нашел, брат? – спросил брат Оливер.

– Позвольте мне прочитать вслух, – сказал брат Клеменс. Вновь склонившись над договором аренды и с некоторым трудом найдя нужное место, он огласил: – Сугубо рентер[45]45
  Редко употребляемый и устаревший синоним слова «арендатор». В оригинале вообще использовалось архаичное слово leffee, которое не нашлось даже в Britannica Dictionary, не говоря уж об обычных словарях, поэтому брат Оливер и не сразу понимает, что к чему.


[Закрыть] есть обладающий опционом на продленье.

Брат Оливер слегка повернул голову набок, словно прислушиваясь тем ухом, что лучше слышит.

– Кто чем обладает?

– Я прочту еще раз, – предложил брат Клеменс и прочитал: – Сугубо рентер есть обладающий опционом на продленье. – Брат Клеменс улыбнулся и, обратив эту улыбку в сторону брата Оливера, добавил: – Вы понимаете, что это значит?

– Нет, – сказал брат Оливер.

– Там говорится, что мы можем продлить договор, – пояснил брат Декстер.

– Там говорится, – уточнил брат Клеменс, – что опцион на продление аренды только у нас. Сугубо.

Покачивая головой, брат Оливер сказал:

– Опять это слово «опцион».

– Выбор, – объяснил брат Клеменс. – На этот раз, брат Оливер, это слово означает выбор. В договоре говорится, что у нас есть выбор: продлять его или нет.

В глазах брата Оливера вспыхнула надежда.

– Правда?

– Ядумаю, что правда, – сказал брат Клеменс. – Когда я узнал, что в 1876 при первом окончании срока аренды не было оформлено никаких новых документов, то подумал, что может быть предусмотрено автоматическое продление, поэтому мне было так важно точно узнать, что говорится в тексте договора. – Похлопав по свитку с договором, который мы вчетвером по-прежнему удерживали в развернутом виде, словно пациента под наркозом на операционном столе, он добавил: – И эта формулировка даже лучше, чем я надеялся. Я предполагал, в лучшем случае там будет сказано, что продление происходит автоматически, если ни одна из сторон не направит другой письменное уведомление о нежелании продлевать договор за определенный срок до даты его истечения. И этого было бы достаточно, поскольку мы никогда не получали такого уведомления. Но все даже лучше. Договор говорит, что арендодатель, владелец земли, не может отказать в продлении аренды, если таково наше желание.

– Тогда мы спасены! – воскликнул брат Оливер, и в общей радостной суматохе, последовавшей за этим, свиток выскользнул и свернулся, захлопнувшись на руке брата Клеменса, как медвежий капкан.

Высвободившись, брат Клеменс крикнул, требуя внимания.

– Нет, это не так, – сказал он затем. – Извините, но это не так.

– Что не так, брат? – переспросил брат Иларий.

– Это еще не наше спасение. – Подняв рукопись, теперь в виде плотно свернутого свитка, брат Клеменс пояснил: – Это не оригинальный договор. В нем не стоят подписи сторон. И это даже не копия в юридическом смысле; она не заверена нотариусом, и у нас нет оригинала, чтобы убедиться в точном совпадении текста. Эта бумажка не будет иметь достаточного веса в суде, чтобы окончательно решить дело в нашу пользу.

Брат Флавиан, вечный спорщик, вскричал:

– Но это доказывает, что мы правы! Разве мы станем лгать?

– Люди, как известно, лгут, – сухо заметил брат Клеменс. – Даже священники подчас наплевательски обращались с правдой.

– Ты хочешь сказать, что мы напрасно прошли через все это? – сказал брат Квилан. – И все, что мы выяснили – мы стали жертвой судебного произвола?

– Не совсем, – сказал брат Клеменс, и брат Оливер шумно вздохнул. Клеменс продолжил: – Хоть у нас и нет оригинального договора, у нас есть эта версия, и она может нам помочь. В судах бывали прецеденты, играющие нам на руку. Когда основной документ недоступен, его содержание может быть восстановлено по вторичным документам, и дело рассматривается так, как если бы основной документ был представлен в суде.

– О, брат Клеменс, – усталым голосом протянул брат Оливер и сел за трапезный стол, качая головой.

– Вот вторичный документ, – сказал брат Клеменс, размахивая свитком с иллюминированным договором. – В вашей запущенной картотеке, брат Оливер, могут найтись и другие вторичные документы, прямо или косвенно ссылающиеся на положения оригинального договора. Письма, налоговые счета, бухгалтерские книги, не знаю, что еще. Теперь, обладая этой копией, я представляю, что искать, могу просмотреть каждый документ, что у нас имеется, и составлю максимально полное представление об оригинальном договоре. Затем я попрошу своего друга, адвоката, вызвавшегося бесплатно помочь нам, связаться с адвокатом Флэттери, представить наше дело и предложить урегулировать его без суда.

– И ты и правда полагаешь, что у нас есть шанс? – сказал брат Оливер.

– Это зависит от того, – ответил брат Клеменс, – какие вторичные документы мне удастся обнаружить.

– И ты начнешь поиски немедленно?

– Как только приведу себя в порядок, – сказал брат Клеменс, – и прерву пост.

– Ах да, – сказал брат Оливер. – Конечно.

Да уж. Мы были настолько поглощены поисками, что все более обыденные вещи были отложены или забыты. Завтрак, например. Мы никогда не едим до утренней мессы, а сегодня мы вообще не ели. Я внезапно осознал, что умираю с голода, и видел те же мысли на окружающих меня выпачканных лицах.

Об этом и говорил брат Клеменс – после того, как мы копошились на затхлом чердаке, покрывались грязью, царапинами и синяками, изгваздались и перепачкались с ног до головы, мы выглядели больше похожими не на монахов, а на обитателей средневекового сумасшедшего дома.

Как и то, что нас окружало. Эта комната, кабинет брата Оливера, представляла собой бурлящий поток глубиной по колено из неопознаваемых бумаг. Пыль, что мы принесли с собой, висела в воздухе и оседала на всех поверхностях в комнате.

– Ну, здесь вряд ли можно что-то найти, – сказал брат Квилан. – Я приберусь.

– Я тебе помогу, – сказал брат Валериан.

– Здорово.

Наша сплоченная команда распадалась на отдельные группки. Брат Лео, наш повар, объявил:

– Я на кухню. Кто сегодня дежурит со мной?

Оказалось, что братья Тадеуш и Перегрин.

– Ну, тогда пошли, – проворчал брат Лео.

– Задержитесь на минутку, – сказал брат Клеменс и, когда все повернулись, уделив ему внимание, добавил: – Надеюсь, все понимают значение этого открытия.

– Значение? – переспросил брат Оливер. – Помимо очевидного?

– Все это означает, – сказал брат Клеменс, жестикулируя свитком с договором аренды, – что брат Сайлас, по-видимому, был прав. Оригинальный договор, возможно, украден, чтобы помешать нам доказать свое право. Поэтому, я думаю, никому из вас не следует распространяться о копии, которую мы нашли.

Мы все кивнули с мрачным видом, затем кухонное трио отправилось готовить завтрак, а остальные – умываться и переодеваться.

Брат Оливер ненадолго задержал меня у лестницы.

– Поговорим после завтрака, – сказал он.

– Да, брат, – ответил я.

Смывая с себя чердачную грязь, я задался вопросом: подумал ли брат Клеменс – или кто-нибудь из остальных – об еще одном значении нашего открытия? Если брат Сайлас прав, и договор украден кем-то, работающим на Флэттери или на ДИМП, то кто это мог быть? Кто, если не один из нас?

 Глава 8

Мы с братом Оливером встретились после завтрака и прогулялись по крытой галерее монастырского двора мимо трапезной и кухни. Высокая стена, отделяющая двор от улицы, обозначала пределы нашей прогулки с одной стороны, часовня и кладбище – с другой; символика, показавшаяся мне одновременно банальной и туманной.

Первый круг мы прошли в молчании. Я заметил, что брат Оливер время от времени искоса поглядывает на меня, но он сохранял терпение и не произносил ни слова, пока мы не миновали нашу исходную точку, а затем произнес:

– Да, брат Бенедикт?

– Не знаю, с чего начать, – сказал я.

– Почему бы не начать, как принято, с начала?

– Да, конечно. – Я нахмурился, поморщился, задержал на несколько секунд дыхание и, наконец, выпалил: – Брат Оливер, я эмоционально увлечен той женщиной!

– О чем ты говоришь?

– Об Эйлин Флэттери.

– Я знаю о какой женщине речь, – сказал мне аббат. – Но что ты имеешь в виду под словами «эмоционально увлечен»?

Что я имел в виду? Разве это был не тот же вопрос, что я задавал сам себе? Мы дошли до стены, за которой шумела улица, потом повернули обратно.

– Я имею в виду, – сказал я наконец, – что мой разум в смятении. Она в моих мыслях и когда я бодрствую, и когда сплю. Я уже не совсем понимаю – кто я теперь.

Брат Оливер выслушивал меня молча, устремив мрачный взгляд на пальцы ног в сандалиях, выглядывающие из-под края рясы во время ходьбы. Когда я закончил, он медленно кивнул и сказал:

– Другими словами, она завладела твоим вниманием.

– Да, – согласился я.

Аббат снова кивнул, продолжая разглядывать пальцы своих ног, и мы прошли по крытой галерее весь путь до арки, ведущей к часовне и кладбищу. Затем мы повернули обратно, и он спросил:

– Это сексуальное влечение?

– Должно быть так, – ответил я. – Я хочу прикоснуться к ней, как младенец хочет потрогать золотые часы.

Наверное, я говорил несколько возбужденно. Брат Оливер бросил на меня быстрый удивленный взгляд, но ничего не сказал.

– Вчера вечером, – продолжил я, – я и правда потрогал ее.

Брат Оливер остановился, как вкопанный, глядя на меня.

– Не очень сильно, – уточнил я.

– Полагаю, тебе стоит рассказать мне об этом, – предложил аббат. Он продолжал стоять, так что я тоже остановился.

– Вчера вечером она взяла меня покататься, и мы остановились в Центральном парке. Там два молодых парня попытались нас ограбить. После того, как я прогнал их, она…

– Ты прогнал их?

– Так получилось. А потом я обнял ее, потому что она дрожала.

– Ясно, – сказал брат Оливер.

– Я давно ни к кому так не прикасался, – признался я.

– Ага, – согласился брат Оливер. – И на этом все?

– Да, брат.

– Понятно.

Он зашагал дальше, я пристроился рядом. Мы молча дошли до стены и снова повернули обратно.

– Похоже, она тоже эмоционально увлечена мной, – сказал я. Затем поморщился, оглядел двор, сделал неопределенный жест рукой и добавил: – Во всяком случае, я так думаю. Я не уверен, но мне так кажется.

– Жаль, что ты не подобрал более короткую фразу, чем «эмоционально увлечен», – сказал, качая головой, брат Оливер. – Такое ощущение, словно я разговариваю с некой легкомысленной версией брата Клеменса.

– Я знаю более короткую фразу, брат Оливер, – сказал я, – но боюсь ее использовать.

– О. – Аббат смерил меня задумчивым взглядом, прежде чем снова уставиться на свои ноги. – Что ж, тогда поступай так, как ты считаешь правильным. – Его голос звучал приглушенно, словно он говорил сквозь поднятый воротник водолазки.

– Спасибо, брат Оливер, – поблагодарил я.

Мы продолжили прогулку. Дошли до арки, ведущей на кладбище, повернули обратно.

– Итак, – сказал брат Оливер, – ты полагаешь, она тоже эмоционально увлечена.

– Я не уверен, – ответил я. – Может, она просто запуталась в своих чувствах, как и я.

– Именно об этом она хотела поговорить с тобой тем вечером?

– О, нет, вовсе не об этом. Она хотела поговорить о судьбе монастыря.

– И что же она сказала, брат Бенедикт?

– Сперва она выложила доводы, которыми ее отец оправдывал продажу, – ответил я.

– Его доводы? – Брат Оливер казался скорее заинтригованным, чем удивленным. – Не думал, что ему придется искать доводы, оправдывающие сделку.

– По-видимому, пришлось, брат. Во всяком случае, в семейном кругу.

– Ага. – Брата Оливера, очевидно устроило объяснение.

– Кстати, эти доводы были в основном практичные.

– А?

– Практичные, – повторил я. – Утверждение, что полезность есть главная добродетель, что остальные соображения второстепенны, и что от офисного здания, возведенного на этом месте, будет куда больше прока, чем от нас.

– Варварская система ценностей, – заключил брат Оливер.

– Да, брат.

Аббат погрузился в раздумья, затем спросил:

– А мисс Флэттери пересказывала эти доводы с одобрением?

– Нет. Она хотела, чтобы я их опроверг.

Брат Оливер приподнял бровь:

– Правда? Почему же?

– Она сказала, что хочет помочь нам, – объяснил я, – но не станет этого делать, пока не убедится, что поступает правильно, выступая против воли отца.

– Помочь нам? Каким образом?

– Этого я не знаю, брат. Она не стала вдаваться в подробности, только сказала, что наверняка сможет помочь нам, если захочет. Но сначала я должен был опровергнуть доводы ее отца.

Аббат понимающе кивнул.

– И ты это сделал?

– Нет, брат.

Мы снова дошли до стены, отделяющей монастырь от улицы, и повернули.

– Из-за твоей эмоциональной увлеченности, брат Бенедикт?

– Возможно, – признался я. – А потом на нас напали грабители, – добавил я, словно это нападение прервало мою блестящую полемику в самом разгаре.

– Да, конечно, – сказал брат Оливер. – Но ты предложил ей поговорить с кем-то из нас, живущих здесь?

– Да, брат.

Ответ удивил его.

– В самом деле?

– Я правда не желал ничего из того, что случилось, брат Оливер, – сказал я.

– Я знаю, – ответил он, и в его голосе вновь зазвучала симпатия. – Все это обрушилось на тебя слишком внезапно и слишком сильно. Ты оказался не готов.

– Отец Банцолини назвал это культурным шоком, – сказал я.

– Ты обсуждал это с отцом Банцолини?

– Только некоторые моменты, – ответил я. – На исповеди.

– О как.

– Отец Банцолини считает, что я временно сбрендил.

– Что-что? – Брат Оливер посмотрел на меня в крайнем изумлении.

– Ну, он выразился не совсем так, – поправился я. – Он просто сказал, что в данный момент я не несу ответственности за свои действия.

Брат Оливер покачал головой.

– Не совсем уверен, что священник-психоаналитик – жизнеспособный гибрид.

– Может, я и правда не сбрендил, – признал я, – но определенно в замешательстве. Не имею никакого представления, что мне делать дальше.

– Делать? В каком смысле?

Я развел руками:

– В смысле моего будущего.

Аббат остановился, нахмурившись.

– Ты всерьез рассматриваешь возможность отношений с этой женщиной? И я сейчас имею в виду не эмоциональное увлечение, а именно отношения.

– Я не знаю, – ответил я. – Я хочу остаться здесь, хочу, чтобы все было, как прежде, но просто не знаю, что делать. Мне нужен ваш совет, брат Оливер.

– Мой совет? О том, что делать со своей жизнью?

– Да, пожалуйста.

Мы в очередной раз подошли к арке. Брат Оливер остановился, но не поворачивал обратно. Вместо этого, он простоял минуту-другую, рассматривая надгробия над могилами давно ушедших в мир иной жителей монастыря. На нашем кладбище было около тридцати захоронений, все девятнадцатого века. В наши дни мы хороним умерших братьев на католическом кладбище в Куинсе, недалеко от железнодорожной ветки Лонг-Айленда. Связи между Странствиями печальны, но неизбежны.

Брат Оливер вздохнул. Повернувшись ко мне, он сказал:

– Я не могу сказать тебе, что делать, брат Бенедикт.

– Не можете?

– Никто не может. Лишь твой собственный разум должен подсказать тебе.

– Мой разум ничего не может мне подсказать, – сказал я. – Не в том состоянии, в каком мы с ним находимся.

– Но как кто-то другой может решить: утратил ты свое призвание или нет? Эта женщина испытывает твою преданность Богу и той жизни, что ты вел до сих пор. Ответ должен прийти изнутри.

– Во мне нет ничего, кроме мешанины из мыслей, – сказал я.

– Брат Бенедикт, – произнес аббат, – ты не связан обетами, как священник. Это дает тебе больше свободы, но накладывает и больше ответственности. Ты должен сам принимать решения.

– Я давал обет послушания, – напомнил я.

– Но это единственный твой обет, – ответил брат Оливер. – Ты не давал обетов целомудрия[46]46
  Ранее упоминалось, что брат Бенедикт соблюдает целибат (в общем-то неотъемлемый атрибут монашества). Но целибат и обет целомудрия хотя и очень похожие, но не совсем идентичные понятия. Целибат – воздержание, отказ от половой жизни. Обет целомудрия накладывает более серьезные ограничения на поведение и образ жизни человека.


[Закрыть] или бедности. Ты поклялся лишь оставаться послушным законам Божьим и нашего Ордена, а также аббату.

– То есть вам, – сказал я.

– И мое повеление тебе, – произнес аббат, – заключается в том, чтобы изучить свой разум и сердце, и поступить так, как лучше для тебя. Если это подразумевает временно или навсегда покинуть Орден – ты должен это сделать. Решение за тобой.

На этом тема была исчерпана.

– Да, брат, – сказал я.

***

 В монастырской жизни есть своя рутина, циклическое движение, и точки этих циклов связаны в основном с религией и работой. Наши религиозные обряды – месса, молитвы, время медитации – повторяются изо дня в день, но наши хозяйственные обязанности приходят, как правило, в более спокойном темпе. Хотя некоторые задачи постоянно выполняются одними и теми же пребывающими в монастыре людьми, особенно если они обладают соответствующими способностями. Например, брат Лео – наш повар, брат Джером – разнорабочий, мастер на все руки, брат Декстер занимается нашей документацией. Но большинство дел по хозяйству распределяется между всеми нами.

Я был свободен от работы на протяжении почти двух недель, а тут вдруг настала моя очередь выполнять обязанности дважды за три дня. Во время воскресной вечерней трапезы, спустя несколько часов после разговора с братом Оливером, я дежурил по кухне вместе с братьями Лео и Эли, а во вторник мне предстояло работать в канцелярии.

Работа на кухне была проста, но неприятна; приходилось выполнять резкие команды брата Лео: взбить тесто, вскипятить воды и так далее, а после трапезы мыть посуду. Такие задачи оставляли достаточно времени для размышлений, а у меня в последнее время появилось немало вопросов, что требовалось обмозговать. Мытье шпината для салата, безусловно, должно способствовать беспристрастному рассуждению.

Во внешнем мире принято питаться три раза в день, мы же довольствуемся двумя. Мы никогда не завтракаем, пока не проведем не меньше трех часов на ногах, и тогда этот первый прием пищи становится достаточно сытным, чтобы продержаться до второй, вечерней трапезы. Это здоровый режим, гарантирующий нам хороший аппетит каждый раз, когда мы входим в трапезную.

Брат Лео постоянно занимается готовкой не потому, что остальные не хотят выполнять эту работу, а потому что он не желает есть ничего из того, что могли бы приготовить мы. Он ясно дал это понять в нескольких незабываемых беседах вскоре после вступления в Орден (незабываемыми они были для живущих в монастыре в то время, и они почти дословно пересказывали ремарки добряка брата Лео новым членам Ордена, таким, как я). Тем не менее, наш повар всегда был не прочь взять кого-нибудь себе в помощники и угнетать их. Например, Тадеуша и Перегрина – во время завтрака, меня и Эли – во время ужина.

Я сразу же попал в немилость к брату Лео из-за того, что, как он ворчливо выразился, «витаю в облаках». И, ей-богу, он был прав. Я даже не погружался в думы о своих проблемах, отнюдь. На самом деле, я просто отрешенно стоял, наблюдая, как брат Эли чистит морковь. Он занимался этим так, словно резал по дереву, маленькие морковные завитки разлетались вокруг него в точности, как стружки, и я начал внушать себе, что этот пучок моркови скоро превратится в двенадцать апостолов; двенадцать маленьких оранжевых апостолов, съедобных и хрустящих.

– Брат Бенедикт! Ты витаешь в облаках!

– Ах! – ахнул я и вернулся к шпинату для салата.

Апостолы в итоге так и не появились, как и решение моей проблемы. Еду приготовили, ее съели, посуду помыли, но в моей голове по-прежнему царила сумятица. Каждый раз, стоило мне подумать об Эйлин Флэттери Боун, мой мозг начинал дрожать, а перед глазами вставал туман, как на экране телевизора, когда в небе над ним пролетает самолет. И каждый раз, когда я пытался представить свою будущую жизнь за стенами этого монастыря, мой разум превращался в снежный ком, который затем таял. Чересчур для медитации, и чересчур для воскресенья.

***

В понедельник я был свободен от занятий; это означало, что я могу ходить кругами по двору и безуспешно думать. Еще я мог зайти в часовню и попросить Бога о помощи, а затем осознать, что я даже не понимаю в какой помощи нуждаюсь. В силе, чтобы остаться? Или в силе, чтобы уйти?

Для остальных членов нашей общины, понедельник стал днем, когда мы узнали, что нам нечего рассчитывать на помощь Комиссии по достопримечательностям. Брат Иларий провел бо́льшую часть дня на телефоне и сообщил нам результат переговоров за ужином. Даже брат Лео и его сегодняшние помощники – Клеменс и Квилан – вышли из кухни с мыльными руками, чтобы послушать. Брат Иларий начал с того, что рассказал нам: мы не можем надеяться на присвоение монастырю статуса достопримечательности, поскольку Комиссия семь лет назад уже отклонила нашу заявку.

Многие из братьев наперебой воскликнули: «Этого не может быть!»

– Мы бы об этом знали, – заявил брат Оливер. – Почему мы ничего не знали?

– Мы не владельцы, – сказал брат Иларий. – Флэттери были в курсе и присутствовали на слушаниях, чтобы опротестовать присвоение статуса. По идее, они должны были сообщить нам, но спустя семь лет вряд ли мы сможем что-то доказать с помощью этого аргумента.

Брат Клеменс, вытирая мыльные кисти и предплечья о чьи-то салфетки, спросил:

– По какой причине нам отказали?

Брат Флавиан, по его мнению, уже знал ответ:

– Похоже, у Флэттери есть друзья в верхах, да?

– Не в этом дело, – ответил брат Иларий.

– Тогда в чем же?

– У нас скучный фасад.

Все посмотрели на него.