Текст книги "Хранители Братства (ЛП)"

Автор книги: Дональд Уэстлейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Я вдруг очутился на грани греха, едва не пожелав смерти другому человеку. Пытаясь отвлечься, я отвернулся от залива. Искоса взглянув сквозь стеклянную столешницу, я снова увидел гладкие колени Эйлин Флэттери и затененные склоны, изгибающиеся выше них. Я поспешно перевел взгляд на остатки холодной ветчины.

Вокруг меня велись оживленные беседы. Брат Оливер рассказывал миссис Флэттери об истории и устройстве нашего монастыря, но она постоянно прерывала его, предлагая гостям хлеб, горчицу или капустный салат. Сыновья обсуждали профессиональный футбол. Я сам болею за «Джетс» и, благодаря брату Мэллори, знаю о профессиональном футболе больше, чем можно ожидать, но сыновья, похоже, не имели желания расширять аудиторию своего дискуссионного клуба, так что я хранил молчание, как и Пэгги, жена Хью. А Эйлин вела тихий, но ожесточенный спор с Альфредом Бройлом.

Я мог бы заметить это и раньше, если бы так старательно не отворачивался от той части стола. Остальные, кроме Пэгги, у которой не было ни собеседника, ни причин отводить глаза, были слишком заняты описанием монастыря, ролью хозяйки и обсуждением футбола. Именно интерес Пэгги к происходящему привлек мое внимание, и, посмотрев на пару в конце стола, я увидел ее в холодной ярости, а его – упрямым и мрачным.

Как сверкали в гневе ее глаза. Густые волосы казались еще пышнее, точеное лицо – изящнее, а пальцы на выразительных руках – длиннее. Что касается него, то он выглядел таким неотесанным, что меня даже не удивили проступающие на его щеках прыщи, словно пузырьки на кипящей помадке. Все называли его Альфред – так что за человеком он мог быть? Будь он посмышленей, звался бы Фредом или, еще лучше – Алом, и даже тогда он был бы недостоин ее. А Альфред – это ни в какие ворота.

Пока я наблюдал за ними – знаю, мне следовало отвернуться, но я не мог – страсти накалялись. Они тихо обменивались язвительными ядовитыми замечаниями, неслышными для остальных, но вдруг до меня отчетливо донеслось его:

– Я ждал, что ты скажешь что-то подобное.

Ее голос тоже стал слышен, но звучал более сдержанно:

– Именно так ты поступил с Флинн, – сказала она.

– И чья это была вина? – Его вопрос прозвучал достаточно громко, чтобы привлечь внимание всех сидящих за столом, за исключением брата Оливера, чью проповедь не способно было прервать ничто на свете. Его повествование, словно закадровый текст для документального фильма, разворачивалось гармонично, в то время как сердитая перепалка Эйлин и Альфреда звучала диссонансом.

– Это твоя вина, Альфред, – сказала она ему. – И будь у тебя мозги, которыми Бог наделил даже комара, ты сам бы это понимал.

– Что ж, в таком случае я больше не собираюсь это терпеть, – заявил он и швырнул скомканную салфетку на тарелку. – Не знаю, зачем ты вообще меня приглашаешь, тебе же никогда не нравится мое присутствие.

– И правда не нравится, – подтвердила Эйлин.

Альфред вскочил из-за стола, и на секунду мне показалось, что он собирается поднять на Эйлин руку, но один из ее братьев зарычал – именно так, низким угрожающим рыком – и намерения Альфреда, какими бы они ни были, пресеклись на корню.

– Полагаю, – со злостью выдавил он, – так ты разговаривала с Кенни, и вот до чего ты в итоге докатилась.

Лицо Эйлин исказилось, словно она получила настоящую пощечину. На протяжении нескольких секунд никто не проронил ни слова, даже брат Оливер к этому времени погрузился в молчание. А затем Альфред Бройл выбежал из комнаты, не победителем, оставившим последнее слово за собой, а с видом человека, шокировавшего и смутившего самого себя.

Фрэнк Флэттери поднялся на ноги, с намерениями, не оставляющими сомнений, но его мать тут же громко и радостно вскричала:

– О, Фрэнк, дорогой, раз уж ты встал – не мог бы ты принести десерт? Там мороженое и пирог, который испекла Эйлин.

Эта простецкая уловка отвлекла Фрэнка. Пока он застыл в нерешительности, не зная, что делать, Эйлин выглянула в окно и с чем-то очень похожим на сарказм в голосе заметила:

– А вот и папа. Как раз вовремя.

***

К небольшому причалу на дальнем конце лужайки причалила сверкающая белизной моторная лодка с закрытой рубкой и зелеными занавесками на маленьких оконцах. Она покачивалась на взбаламученной воде, затем из рубки выбрался мужчина, взял с носа лодки свернутый бухтой трос и тяжко спрыгнул на берег. Мужчина был коренастым и плотным, с крупной лысеющей головой и напористыми движениями. На нем были темные брюки и пиджак в черно-белую клетку. Я наблюдал за ним, пока мужчина привязывал трос к металлической стойке на причале.

Так вот каков Дэниел Флэттери – он выглядел, как человек с суровым характером. Пока я размышлял об этом, в задней части лодки появился другой человек, он перебросил первому еще один трос. Второй мужчина был одет в потрепанный зелёный свитер и мешковатые брюки цвета хаки, но в остальном был копией первого: лет пятидесяти, грузный, сильный, выглядящий задиристым.

После того, как второй швартовый трос был закреплен, появился третий представитель того же типа, одетый в дубленку и темно-зеленые брюки. Все трое явно были друзьями и весело провели время вместе; покинув лодку они через лужайку направились к дому. Траляля, Труляля и… Триляля – кто же из них был Дэниелом Флэттери?

***

Номер два, тот, что зеленом свитере и брюках цвета хаки. Двое других обошли дом снаружи, создавая много шумихи и энергично жестикулируя, в то время как настоящий Дэниел Флэттери вошел через дверь слева от нас. Его приближение сопровождалось хлопаньем дверей – так треск ломающихся деревьев возвещал бы о приходе большущего слона – а затем он появился в столовой, где мы обедали. К этому времени Фрэнк снова сел, забыв и о Бройле, и о десерте, и все члены семьи встретили своего патриарха уважительными, хотя и не слишком сердечными приветствиями.

Не обращая внимания на своих домочадцев, Флэттери уставился сперва на меня, а затем на брата Оливера.

– Ну, вот я и здесь, – сказал он брату Оливеру. – Чем раньше покончим с этим делом – тем лучше.

Мы с братом Оливером поднялись из-за стола, но Флэттери бросил на меня взгляд налитых кровью глаз – полагаю, он немного заложил за воротник во время плаванья на лодке – и произнес:

– Двое на одного? – Он указал на брата Оливера. – Вы аббат. С вами я и буду говорить. Идемте.

Флэттери повернулся и затопал прочь из столовой. Брат Оливер жестом велел мне оставаться, а сам последовал за Флэттери. Я застыл на месте, чувствуя себя неловко и понимая, что члены семьи чувствуют себя еще более неловко. Затем Эйлин Флэттери встала и обратилась ко мне:

– Что ж, я все равно закончила. Пойдемте, брат, я устрою вам экскурсию.

***

– Нет, нет и еще раз нет!

Мы с Эйлин осмотрели дом и прогуливались по боковой лужайке, когда до нас донесся рев Дэниела Флэттери.

– Похоже, брат Оливер не слишком преуспел в убеждении вашего отца, – заметил я.

– Никто не может преуспеть в его убеждении, – ответила Эйлин.

Я попытался найти ответ.

– Видимо, так, – пробормотал я, и разговор затих.

Последние двадцать минут он вообще не клеился. Я оказался в социальной ситуации, настолько противоречащей моему опыту последних десяти лет, что едва мог пошевелиться, не то что непринужденно болтать. Прогулка по чужому дому в обществе красивой женщины – если путешествие на поезде через Куинс я мог сравнить с высадкой на Юпитер, то этот новый опыт выходил далеко за пределы изведанной вселенной.

Но моя застенчивость была не единственной причиной молчания. Эйлин явно расстроилась из-за ссоры с Альфредом Бройлом за обедом, так что крошечные вертикальные морщинки на ее лбу, казалось, никогда не разгладятся.

Во время экскурсии по дому мы заходили в различные комнаты, и Эйлин говорила, где мы. «Это кухня», – в помещении с раковиной, плитой и холодильником. Я говорил, что тут очень мило, снова наступало молчание, и мы двигались дальше. Теперь мы вышли наружу, на лужайку. Эйлин показывала мне деревья, а я говорил, что они очень милые.

Я предпринял несколько неуклюжих попыток завязать разговор на общие темы, но все они, как и последний, насчет брата Оливера и ее отца, длились не дольше обмена парой реплик. Если я получал от Эйлин ответ на свою первую фразу, то не знал, что сказать дальше, как продолжить разговор. Тупик. И снова наступало молчание.

Мы приблизились к задней части дома. Эйлин указала на группу высоких стройных берез.

– Мы посадили их, когда мне было десять, – сказала она. – Это березы.

– И вы и они выросли поразительно красивыми, – выпалил я. И был настолько поражен и обрадован своей смелостью, что даже не смутился из-за того, что моментально покраснел.

Эйлин все равно не заметила бы моих пылающих щек; она едва обратила внимание на комплимент.

– Спасибо, – сказала она с легкой улыбкой и указала на плакучую иву. – Это плакучая ива. Она уже росла здесь, когда мы купили дом.

– Очень мило.

Мы двинулись дальше и в итоге оказались в дальнем конце лужайки, где вода плескалась о стену из серых досок, подпирающую берег.

– Это лодка моего отца.

Я глубоко вздохнул.

– Вам лучше расстаться с Альфредом Бройлом.

Эйлин посмотрела на меня с удивленной усмешкой.

– Что-что?

– Простите. Я не хотел этого говорить, но потом я… – я всплеснул руками и повернулся к заливу. – Это ведь залив, не так ли?

– Чем вам не нравится Альфред? – Периферийное зрение может быть беспощадным; хотя я не смотрел на Эйлин, я все же видел ее снисходительную улыбку. – Может, мне называть его Алом?

– Никто не станет называть его Алом, – сказал я. – Будь он Алом – это был бы другой человек.

Изменилось ли выражение ее лица на удивленное понимание, или периферийное зрение меня обманывало? Нет, все так и было.

– Это вы верно заметили, – сказала она.

– И мне не нравятся его усики.

– Мне тоже.

Я повернулся к Эйлин, она улыбалась. Но теперь эта улыбка была дружелюбной, а не снисходительной.

– Эти усики такие жидкие, – сказал я.

– Они ему идут, – ответила она.

– В этом-то и проблема.

– Ага, так и есть.

– Брат Бе-е-недикт!

Брат Оливер стоял у задней двери дома, махая мне рукой.

– Эх, – произнес я. – Мне нужно идти.

Эйлин коснулась моей руки. Ее ладонь была прохладной, но прикосновение теплым.

– Спасибо, – сказала она, – за то, что проявили участие.

– Трудно было не проявить, – ответил я, улыбнувшись в ответ, – при таких обстоятельствах.

– Брат Бе-е-недикт!

– Вы приняли решение за меня, – сказала Эйлин. – С этого момента Альфред покидает мою жизнь.

– Хорошо, – сказал я. – Было приятно пообщаться с вами, мисс Флэттери.

– Миссис Боун, – поправила она.

– Что? – Я недоуменно взглянул на нее.

Она склонилась поближе ко мне, в ее глазах таилась чертовщинка. С нечестивым ликованием она прошептала:

– Я разведена!

– О.

Я был настолько ошеломлен, что не мог вымолвить ни слова. Должно быть, «Кенни», упомянутый Альфредом Бройлом в своей заключительной реплике, был мужем Эйлин. Кенни – еще одно нелепое имя – я заочно решил, что он мне не нравится. Раз эта милая и красивая девушка из семьи добрых ирландских католиков сочла необходимым развестись с ним – значит, он того в полной мере заслуживал.

– Брат Бенедикт!

– Мне и правда нужно идти. До свидания, эм-м…

– Эйлин, – предложила она.

– Эйлин. До свидания, Эйлин.

– До свидания, брат Бенедикт.

Я ощущал на себе ее веселый взгляд, пока спешил по лужайке к брату Оливеру. Тот, похоже, пребывал в плохом настроении.

– Надеюсь, ты весело провел время, брат, – сказал он. – Не подумываешь отказаться от своих обетов?

– О, брат Оливер, – сказал я, – неужели Флэттери не изменил своего решения?

Лицо брата Оливера почти сразу же смягчилось.

– Ты прав, – сказал он. – Я расстроен из-за Флэттери и не должен был срываться на тебе. Что ж, теперь нам пора идти.

Мы обошли дом, не заходя внутрь.

– Совсем никакой надежды? – спросил я.

– Посмотрим, – ответил аббат без особой уверенности. – Всегда остается Дворфман.

 Глава 4

– Брат Оливер, – спросил я на следующий день, когда мы вновь готовились покинуть монастырь, – можно ли согрешить во сне?

Аббат ушел глубоко в свои мысли – главным образом, полагаю, из-за вчерашнего неудачного разговора с Дэниелом Флэттери и в ожидании предстоящей встречи сегодня в офисе Дворфмана – и несколько секунд смотрел на меня в полном недоумении, прежде чем переспросить:

– Что? Что?

– Я хотел сказать, – пустился я в объяснения, – допустим, есть некий поступок, являющийся грехом в реальной жизни. И даже если осознанно представлять его – это будет греховным помыслом. Но что, если это происходит во сне? Будет ли это грехом? И если да – то насколько тяжким?

– Брат Бенедикт, – сказал аббат, – я не имею даже смутного представления о чем ты говоришь.

– Ну, смутное-то представление у меня есть, – сказал я. – Это все, что у меня есть – смутное представление.

– Думаю, тебе стоит обсудить этот вопрос, каким бы он ни был, с отцом Банцолини, когда завтра вечером он придет выслушивать исповеди.

– Наверное, вы правы, – сказал я. Я почти услышал тяжкий вздох, что издаст отец Банцолини, услышав мои вопросы. Или это я вздохнул?

– Ты готов, брат Бенедикт?

– Не совсем, – ответил я, – Но насколько возможно.

– Брат Бенедикт, – произнес аббат с отеческим терпением, – думаешь, я не понимаю, что ты чувствуешь? Думаешь, я сам не предпочел бы вернуться к своим картинам, вместо того, чтобы опять отправляться в Странствие?

Нет, я так не думал. По моему скромному мнению, брат Оливер получал тайное удовольствие от всех этих Странствий. Вчера он, похоже, очень быстро приспособился к невзгодам внешнего мира, и путешествие обратно с Лонг-Айленда понравилось ему даже больше, чем путь туда, несмотря на провал нашей миссии, и он с нетерпением ожидал сегодняшней поездки. Вчера я заметил, как он прячет под рясу расписание поездов железнодорожной ветки Лонг-Айленда. Сохранение сувениров – верный признак того, что человек наслаждается Странствием. И, как мне кажется, незаконченная «Мадонна с Младенцем» совершенно не занимала мысли брата Оливера.

Ничего из этого я, конечно, не произнес вслух, как и не стал говорить вчера о расписании поездов. Я ограничился двусмысленным, но отнюдь не бунтарским, пожатием плечами и сказал:

– Что ж, думаю, нам пора идти.

И мы пошли. Сперва во двор, где брат Лео хмуро провожал взглядом пролетающий самолет, словно раздумывая: наш он или не наш, затем через большие дубовые двери – снова в бурлящий водоворот внешнего мира.

Хотя внешне я сохранял спокойствие, в душе моей разгорался протест. То, что брат Оливер втайне наслаждался всеми этими поездками, было достаточно плохо. И то, что мой первый опыт Странствия с момента вступления в Орден принес моему разуму уйму совершенно неудобоваримых впечатлений – тоже было скверно. Но хуже всего – осознание того, что я вообще не должен был подвергаться всем этим испытаниям. Я никогда не входил в число ближайших помощников брата Оливера, в ту небольшую группу приближенных, что по сути управляла всеми здешними делами – эту роль исполняли братья Декстер, Клеменс и Иларий. Единственная причина, по которой я оказался вовлечен во все происходящее, заключалась в том, что я заметил название нашего монастыря в газетной статье. Только поэтому.

Такое могло случиться с кем угодно. Брат Перегрин, бывший декоратор на Бродвее и владелец летнего театра, первым читал раздел «Искусство и досуг». Будь круг его интересов чуть шире, включая не только театральное искусство, он мог бы прочитать колонку об архитектуре, и теперь он бродил бы по миру и раздавал советы, касающиеся личной жизни, красивым женщинам. Брат Иларий, чье увлечение историей привело его к коллекционированию марок и монет – эти темы также освещаются в разделе «Искусство и досуг» – тоже читал этот раздел газеты прежде, чем он дошел до меня, и он мог заметить ту статью. Даже брат Валериан, владелец печально известной оранжевой ручки «Флер», который с большим удовольствием читал критические отзывы о выставках, тоже видел этот раздел раньше меня. Если бы кто-то из них – любой из них – повнимательней отнесся к колонке об архитектуре, мне не пришлось бы сегодня покидать монастырь, я не трясся бы вчера в поезде, и Эйлин Флэттери не вошла бы в мою спокойную и размеренную жизнь.

Пока мы закрывали за собой двери монастыря, я не мог не вспомнить Притчи, главу 23, стих 8: «Как птица, покинувшая гнездо свое, так человек, покинувший место свое». Или, как писал Шекспир в «Как вам это понравится»: «Дома мне было лучше».[19]19
  Следом персонаж Шекспира добавляет: «…но путешественники должны быть всем довольны». Перевод Вейнберга.


[Закрыть]

Что ж, хотя бы погода сегодня стояла лучше, чем накануне. Тучи и сырость исчезли, оставив по-королевски синее небо и свежий, пронизанный солнцем воздух – редкое, но возможное явление в середине декабря. Если уж приходится отправляться в Странствие – такая погода подходит как нельзя лучше.

Как и время суток. Вчера мы вышли в утренний час пик, и с самого начала погрузились в поток спешащих мужчин и женщин. Сегодня мы покинули обитель в два часа дня, и напряженность на улицах заметно спала. Людей, автомобилей, такси, автобусов и грузовиков все еще было слишком много, и большинство из них двигались слишком быстро, но отчаянный и устрашающий напор стал слабее. Водитель цветочного фургона, припаркованного возле монастыря, дремал, уткнувшись в положенную на рулевое колесо газету, будто отдыхал возле ручья на природе, а большинство его сограждан, казалось, спешат куда-то больше по привычке, чем по необходимости.

Наше сегодняшнее путешествие протекало исключительно пешком. Мы пересекли Парк-авеню на перекрестке и двинулись на запад по 51-й улице. В квартале между Мэдисон-авеню и 5-й авеню мы миновали церковь святого Патрика – определенно, одну из наших. Хотя по сути, это скорее красивое величественное сооружение, чем действующая церковь, ведь число прихожан не превышает трехсот душ. Видите ли, в центре Манхэттена почти никто не живет; людей вытеснили, чтобы освободить место для офисных зданий.

Миновав 5-ю авеню, мы прошли через Рокфеллер-центр – денежный собор, содержащий в себе множество маленьких часовен Странствий. На 6-й авеню мы свернули налево, мимо здания «Америкэн Метал Климакс» – не уверен, считается ли нарушением шестой заповеди то, что это название показалось мне забавным[20]20
  В католическом богословии шестая заповедь – «не прелюбодействуй», (в православии – «не убий»). Не очень понятно, как брат Бенедикт связывает ее с и правда забавным (climax – это и «высшая точка» и «климакс») названием организации.


[Закрыть] – затем прошли три квартала мимо мюзик-холла «Радио-Сити», Тайм-Лайф-билдинг, РКА-билдинг,[21]21
  RCA – Radio Corporation of America (Американская радио-корпорация).


[Закрыть] Стандарт-Ойл-билдинг и здания компании «ЮС Раббер», пока не достигли Солинекс-билдинг.

– Как много небоскребов, – заметил я. – И все равно им нужны еще.

– Это офисов комплекс,[22]22
  В оригинале: edifice complex – термин, означающий использование государственных строительных проектов для политической и предвыборной пропаганды. В названии обыгрывается другой термин, из области фрейдистской психоаналитики – эдипов комплекс (видимо, это и смутило брата Бенедикта). И в то же время словосочетание edifice complex можно понять, как просто «комплекс зданий».


[Закрыть] – объяснил брат Оливер.

Я сделал вид, что не расслышал его.

***

Солинеск-билдинг представлял собой семь миллионов слепленных вместе прямоугольников из стекла, хрома и материала, похожего на камень, но, вероятно, им не являющегося. Здание стояло не вплотную к тротуару, оставляя место для фонтана-статуи. Абстрактная статуя изображала, кажется, однокрылый самолет с корью, промахнувшийся при посадке на палубу авианосца и ныряющий носом в океан. Во всяком случае, так она выглядела для меня.

Для брата Оливера скульптура, очевидно, выглядела иначе.

– Жена Лота,[23]23
  Жена праведника Лота из Ветхого Завета. Во время бегства из разрушаемых небесным огнем Содома и Гоморры оглянулась, вопреки предупреждению ангела, и превратилась в соляной столп.


[Закрыть] – прокомментировал он, проходя мимо.

В холле здания разные группы лифтов предназначались для подъема на разные этажи.

– Нам нужен пятьдесят седьмой этаж, – сказал брат Оливер. – Один из вон тех лифтов.

– Похоже, это очень высоко, – заметил я, следуя за аббатом.

– У тебя бывает кровотечение из носа? – спросил он, нахмурившись.

– Понятия не имею.

В кабине лифта звучала безвкусная музыка, стены были отделаны под дерево; мы делили кабину с еще несколькими пассажирами. Три болтающие и жующие жвачку девушки вышли на пятьдесят первом, сгорбленный старик, держащий коричневый конверт размером едва ли не с него самого, вышел на пятьдесят четвертом, два элегантно одетых японских джентльмена – на пятьдесят шестом. Доехав до пятьдесят седьмого, мы с братом Оливером ступили на бледно-зеленый ковер, покрывающий пол просторного помещения с приемной и зоной ожидания, где стояли красные диванчики из кожзаменителя. Огромные красные буквы на стене над стойкой регистрации складывались в слово ДИМП.

Брат Оливер назвал наши имена сдержанной секретарше, говорящей с английским акцентом. Она пощелкала кнопками навороченной телефонной панели, затем сказала:

– Присаживайтесь. Помощник мистера Сноупса вскоре к вам подойдет.

Красные диванчики были в датском стиле, примитивные по конструкции и неудобные для сидения. На белых пластиковых столиках между ними лежали журналы «Форбс», «Бизнес уик», несколько журналов о недвижимости и некое издание под названием «Путешествия и отдых», оказавшееся журналом для пользователей кредитных карт «Америкэн Экспресс», об отдыхе и удовольствиях, что можно получить в таких местах, как Бангкок. Брат Оливер взял этот журнал – я промолчал – а я остановил выбор на «Бизнес уик», журнале, который никогда раньше не видел. Вскоре я заметил, как часто в нем используется слово «агрессивный» при описании желаемых и одобряемых действий. Другой деятельностью, которую в журнале считали предпочтительной, было «затягивание поясов». Полистав журнал, я пришел к выводу, что весь американский бизнес разделен на два лагеря: агрессивных и затягивающих пояса, причем «Бизнес уик», не способный выбрать лучшее из худшего, беспрекословно превозносил и тех и других.

– Брат Оливер? – Голос звучал с таким же английским акцентом, что у секретарши, но был мягче и принадлежал более дружелюбной на вид девушке.

По ее зову мы отложили журналы, встали последовали за ней по длинному коридору со стенами кремового цвета, увешанными черно-белыми постерами с фотографиями небоскребов, пока не попали в большой кабинет, где доминировали два панорамных окна во всю стену. За ними были видны пятьдесят седьмые этажи соседних зданий. В кабинете также стоял деревянный стол в форме фасолины, размером с бассейн, что устраивают на заднем дворе, а также заросли растений в горшках, высотой от одного до четырех футов, два больших макета зданий на отдельных столах и стройный загорелый мужчина с ястребиным лицом, который обошел край стола и направился к нам с непринужденной улыбкой и протянутой рукой.

– Брат Оливер! И брат Бенедикт!

Брат Оливер пожал руку за нас обоих. В делении американского бизнеса хозяин кабинета явно не относился к «затягивающим пояса». Агрессия так и перла из него сияющим маслянистым потоком.

– Я Элрой Сноупс, – сообщил он, все еще сжимая руку брата Оливера. – Мы с вами уже общались по телефону. Присаживайтесь, братья.

Он отпустил руку брата Оливера, чтобы сделать широкий жест в сторону пары кресел с деревянными подлокотниками, черными кожаными сидениями и спинками.

– Кофе? Кока-колу? Чего-нибудь еще?

Мы отказались.

– А я бы выпил кофе, – настаивал Сноупс.

Мы все еще стояли, а он нависал над нами, улыбаясь, ожидая ответа, подавляя своей харизмой, словно фокусник на детском празднике.

– Тогда и я буду кофе, – сказал брат Оливер. – С молоком, без сахара.

Я понял причину его решения. Нам важно было установить подобие дружеских отношений с этим человеком, а на протяжении всей многовековой истории самым простым способом для этого было преломить вместе хлеб. Или, в данном случае, преломить кофе. Поэтому я сказал:

– Мне тоже кофе. Черный, пожалуйста.

Сноупс направил свою харизму, как прожектор, на девушку, что проводила нас в кабинет.

– Мисс Флинтер?

– Да, сэр, – ответила она. – Сию минуту.

И она вышла, прикрыв за собой дверь.

Брат Оливер сел, а Сноупс удалился к дальнему краю своего стола. Брат Оливер быстрым жестом дал мне понять, чтобы я тоже садился рядом с ним, пока Сноупс устраивался за своим столом, словно концертный пианист за своим роялем «Болдуин». Он утвердил локти на столе, подпер руками подбородок, просиял нам улыбкой и произнес:

– Я рад, что вы обратились к нам, брат Оливер. Мы собирались связаться с вами в начале следующего года, но в такой ситуации никогда не бывает слишком много времени, чтобы уладить все вопросы.

– Согласен, – кивнул брат Оливер.

– Насколько мне известно, – сказал Сноупс, – в вашем монастыре проживает шестнадцать человек.

– Верно.

– Включая присутствующего здесь брата Бенедикта. – Он направил свет своей харизмы на меня, прежде чем вновь вернуться к брату Оливеру. – Плюс, конечно, у вас есть особые требования, часовни и все такое. Словом, нужда в особом пространстве.

– Истинно так.

– С другой стороны, некоторые из обычных условий можно не принимать в расчет.

Брат Оливер чуть склонился вперед.

– Прошу прощения?

– Например, у вас нет проблемы совместного проживания, – сказал Сноупс. – И нет детей.

– Это правда, – сказал брат Оливер, судя по голосу озадаченный так же, как и я. В чем цель этого бесконечного перечисления очевидного?

Сноупс, не давая никаких подсказок, продолжил:

– Дети, поверьте мне, порождают целый спектр собственных жилищных потребностей. Так что в данном случае наша задача несколько упрощена. Далее – парковка. У вас есть транспортные средства?

– Нет, – сказал брат Оливер. – Мы редко путешествуем.

– Еще одной проблемой меньше. – Луч дружеского одобрения Сноупса расширился так, что охватил брата Оливера, меня и добрую треть возвышающихся вокруг растений. – Задача, стоящая перед нами, на первый взгляд кажется сложной, – сказал он, – но лишь потому, что это новая проблема, отличающаяся от других, незаурядная. Но как только мы рассмотрим ее внимательней, определим сферы наших интересов и терминологию, мы увидим, что все не так уж сложно.

То, как этот человек обращался с английским языком, его непоколебимая вера, что любой вопрос можно решить, если волевым усилием использовать для этого достаточное количество глаголов, заставило меня поморщиться. «Собирались», «уладить», «рассмотрим», «увидим» – сплошные глаголы,[24]24
  В оригинале труднопереводимая ситуация, в которой Сноупс использует в качестве глаголов слова, которые пишутся и произносятся так же, будучи существительными. Например: contact – «связь» или «связаться», complex – «сложность» или «усложнять».


[Закрыть] и кто знает, что еще он нам скажет, прежде чем мы благополучно покинем его кабинет и вернемся в монастырь.

Другая проблема, помимо формы его речи, заключалась в содержании. О чем, собственно, он говорил? Что за задача, которая была не столь сложной, как казалось на первый взгляд? Брат Оливер решил прояснить именно этот вопрос.

– О какой задаче идет речь, мистер Сноупс?

– О переезде, конечно.

Брат Оливер напрягся.

– Переезд?

– Конечно, время терпит, – мягко сказал Сноупс. – Судя по всему, до стадии сноса вашего здания дело дойдет не раньше сентября следующего года, а может и к весне, почти через два года.

«Стадия сноса» – теперь Сноупс начал восстанавливать языковой дисбаланс, употребляя вместо глагола «снести»… что? Два существительных, где одно дополняет другое? Или это единое понятие?

Но брата Оливера больше волновала суть, чем правила английского языка. Он заявил:

– Но мы не желаем, чтобы вы сносили наш монастырь. Мы не хотим переезжать.

Лицо Сноупса воссияло интенсивнее еще на сорок ватт, явив искреннее сочувствие и понимание.

– О, я знаю, что вы чувствуете, брат Оливер. – Вспышка. – И вы, брат Бенедикт. – Конец вспышки. – Вы жили там долгие годы. Вы привязались к этому месту.

– Совершенно верно, – сказал брат Оливер.

– Но у нас почти целый год в запасе, – сообщил Сноупс, радостно сверкая глазами. – Мы подыщем идеальное место для переезда задолго до того, как наступит крайний срок.

– Э-э-м, – произнес я.

Сноупс поднял сверкающую бровь:

– Да, брат Бенедикт?

– Ничего, – сказал я. – Это, наверное, у меня в желудке.

– У мисс Флинтер найдется «Алка-Зельтцер», – предложил Сноупс.

– Нет-нет, спасибо.

Брат Оливер бросил на меня быстрый взгляд, призывающий к молчанию, и вернулся к разговору со Сноупсом.

– Мистер Сноупс, боюсь, вы не понимаете…

– Думаю, понимаю, – прервал его Сноупс. Он сделал паузу, лучась сочувствием, затем продолжил: – Я вполне понимаю ваши особые потребности и, поверьте, мы не ставим вас перед выбором: переезжать в какие-нибудь трущобы или выметаться на улицу.

– Это не выбор…

– К примеру, – Сноупс прерывал собеседника скорее улыбкой и жестами, чем словами, – мы уже присмотрели для вас подходящую площадь в уютном местечке под названием Нью-Палтц.

– Нью-Палтц?

– Это на севере штата, – пояснил Сноупс. – Вверх по Гудзону. Бывший общественный колледж с двухгодичным обучением. Его закрыли, но строения сохранились в хорошем состоянии. Чудный маленький кампус.

– Но…

– Здания кирпичные, можно даже сказать в стиле Лиги плюща,[25]25
  Ассоциация восьми американских частных (и престижных) университетов, расположенных на северо-востоке США.


[Закрыть] но более современные, если вы понимаете, о чем я.

– К сожалению, понимаю, но…

– Вокруг высадили множество деревьев, – продолжал Сноупс, – через несколько лет они будут великолепны. Прекрасны. Когда станут немного повыше, знаете ли.

– Мистер Сноупс, мы…

– Кстати о растительности. – Склонившись над столом и притушив яркость харизмы до интимного уровня, Сноупс спросил: – Вы там, в монастыре, не имеете никаких дел с наркотой? Помощь наркозависимым или что-то вроде?

– Нет, конечно. Мы созерца…

– Что ж, это отлично. – Сноупс откинулся на спинку кресла, но яркость все еще оставалась сниженной. – А то могли бы возникнуть проблемы с местными жителями. Думаю, что могли бы. Вероятно, они примирятся с религиозным сообществом по соседству, но наркотики или что-то подобное – это уже чересчур.

– Мистер Сноупс, – твердо сказал брат Оливер, – мы не собираемся переезжать в Нью-Палтц.

Сноупс удивился.

– Буду с вами честен, брат Оливер, – сказал он. – Мы не сможем подыскать для вас ничего на Парк-авеню.

– Мы уже живем на Парк-авеню.

– Да, но не ожидаете же вы…

– И, – брат Оливер прервал его, не прибегая к преимуществам харизмы, – мы хотим остаться на Парк-авеню.

Мистер Сноупс поморщился, задействовав множество лицевых мышц.

– Но, я не понимаю…

– В нашем нынешнем здании, – сообщил ему брат Оливер. – В нашем монастыре. Мы не собираемся переезжать.

Мистер Сноупс растерялся. Он уставился на брата Оливера, обдумывая сложившуюся ситуацию. Отключив сияние своей харизмы, он стал похож на бандита из прерий или подручного адвоката мафии. Теперь он выглядел совершенно непреклонным, еще более серьезным противником, чем Дэниел Флэттери. Я взглянул на брата Оливера, осознавая, что его маска решительности держится на соплях и спичках, но все же держится.

Мистер Сноупс тихо, почти нежно, произнес:

– Брат Оливер, мне кажется, вы не понимаете, что здесь происходит.

– О, нет, понимаю.

– И все же, позвольте мне объяснить, на всякий случай. Вот что происходит: компания «Дворфман Инвестмент Менеджмент Партнерс» купила землю, на которой находятся некие строения. Эти строения будут снесены, и на их месте построят новое здание. Вы вместе с другими монахами являетесь всего лишь арендаторами одного из этих строений, и вам придется переехать. Вот что происходит, брат Оливер, и это происходит в городе последние лет тридцать – вам достаточно выглянуть в окно, чтобы в этом убедиться. Когда процесс запущен – он идет до конца. Обычно все делается спокойно, все остаются довольны и не возникает никаких проблем. Но иногда бывает так, что арендаторы отказываются выезжать. Останавливает ли это процесс? Нет, брат Оливер. Происходит следующее: полиция Нью-Йорка и федеральные маршалы входят в помещение, выкидывают прочь арендатора и его имущество, затем сносят строение по графику, возводят новое здание по графику, а арендатор три часа валяет дурака на тротуаре вместе со своим барахлом. Вот что происходит, брат Оливер.