Текст книги "Хранители Братства (ЛП)"

Автор книги: Дональд Уэстлейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

 Глава 9

Вырезки со статьями отца Банцолини оказались, пожалуй, самым сложным испытанием, из тех, что он давал мне. Каким же серьезным писателем он был! Его статьи представляли собой работу медлительного, но обстоятельного автора, искренне стремящегося объяснить каждую мелкую деталь любого вопроса.

К сожалению, он владел лишь одним типом предложений – тем, где за подлежащим идет сказуемое, затем, после запятой, еще одна пара подлежащего и сказуемого, и точка. Он использовал только такие предложения, рассказывая о чем угодно. Сложносочиненное предложение, конечно, вполне расхожая и допустимая вещь, но семь тысяч таких предложений подряд могут слегка утомить. Через некоторое время, единственным вопросом читателя становилось то, какое слово последует после запятой: «и», «но» или «или».

Но мне пришлось прочесть все эти статьи. Отец Банцолини на исповеди передал мне свои труды с такой застенчивой гордостью, что я понял: мне придется не только прочитать, но и полюбить их. Или, по крайней мере, найти в каждой статье что-то достаточно привлекательное в преддверии встречи с их автором.

Потому что я оказался перед настоящей дилеммой. Если я солгу отцу Банцолини, мне придется признаться ему на исповеди, что я солгал. В теории это порождало то, что математики называют заковыристой задачей, но в реальной жизни возникала очень неприятная проблема.

И поэтому я читал. Я узнал гораздо больше, чем хотел, о трудностях, с которыми сталкивались миссионеры в новообразованных независимых африканских государствах, об отношении церкви к так называемой «протестантской этике», о движении за права женщин среди католиков, о феодализме и общественном транспорте, о трудностях при переводе Библии, и других темах, как священных, так и мирских. К тому времени, как я закончил, я чувствовал себя одновременно и просвещенным и невеждой.[60]60
  В английском языке слово profane, которое использовалось в этом и в предыдущем предложениях, может означать как вполне нейтральное «мирской», «светский», так и обидное «невежественный».


[Закрыть]

Что ж, во всяком случае, я на какое-то время отвлекся от своей личной дилеммы, которую можно было довольно точно выразить в стиле отца Банцолини: «Должен ли я остаться в монастыре, или я должен покинуть монастырь?» Размышления над этим вопросом ни к чему меня не привели, так что отвлечься не помешает. Как отметил сам отце Банцолини в своей статье «Подсознание и Святой Дух»: «Мы думаем, что думаем о чем-то другом, но все равно продолжаем думать об изначальной теме».

Итак, я прочел все статьи, начав во вторник вечером и закончив ранним утром среды. Затем я прогулялся по крытой галерее, стараясь состряпать некие лестные и в то ж время правдивые отзывы о каждой статье. Я мог бы назвать их интересными, что было справедливо в отношении некоторых, например: «Великие боксеры-католики», или «Почему животные не обладают душой». Я мог бы сказать обо всех статьях, что они насыщены фактами, и представлял, как с воодушевлением говорю отцу Банцолини: «Я даже не знал, что…», заполнив пропуск чем-то подходящим.

Но в глубине души я чувствовал, что требовалось нечто бо́льшее. Сомневаюсь, что отец Банцолини, ведя свою обычную жизнь, был настолько завален похвалами за свои писательские труды, что пресытился и стал к ним безразличен. На самом деле, у меня возникло сильное подозрение, что он жаждал всестороннего обсуждения и «позитивного отклика», как он выразился в своей статье «Исповедь: улица с двусторонним движением». Нужно больше, чем парочка заранее продуманных двойственных предложений, чтобы утолить этот голод.

Размышляя над этим, я все больше понимал, что мне понадобится профессиональная – или хотя бы полупрофессиональная – помощь. Брат Сайлас регулярно читал книжные обзоры в «Санди Таймс» и, как мне кажется, он все еще сохранил в душе нечто криминальное. Мог ли он помочь? Не столько с определенными фразами, сколько с общим уклончивым подходом. Уклончивость – определенно то, к чему я стремился, но не был уверен, как этого достичь.

Впрочем, если задуматься, брат Сайлас не производил впечатление уклончивого типа. Какими бы ни были его связи с криминальным и литературным миром, его нынешний взгляд на жизнь был скорее прямолинейным. Поговорить с ним наверняка стоило, но я сомневался, что брат Сайлас был тем знатоком, что мне нужен.

А кто еще мог помочь? Расхаживая взад-вперед по крытой галерее, я раздумывал над этим вопросом, поглядывая во двор, где в тот момент находились несколько моих братьев. Например, брат Оливер, сидя на трехногом табурете, старательно писал очередную «Мадонну с Младенцем»; но – нет, ему не хватало той изворотливости мышления, что я искал. Братья Мэллори и Джером подсыпали мульчу вокруг кустов у передней стены, но они еще дальше отстояли от необходимой тонкости подхода. А кто еще там был?

Кто-то вышел из кабинета брата Оливера в крытую галерею на другой стороне двора от меня. Его капюшон был поднят, затрудняя опознание, но по фигуре и движениям я предположил, что это брат Перегрин.

Конечно! Брат Перегрин когда-то управлял летним театром. Кто мог иметь больше опыта в расплывчатых комплиментах и бережном обхождении с трепетными талантами?

– Брат Перегрин! – воскликнул я, помахав ему рукой, и припустил через двор в его сторону.

Он, казалось, не услышал меня, продолжая целеустремленно шагать к выходящей на улицу стене, возле которой возились братья Мэллори и Джером, но теперь уже не по крытой галерее, а пересекая двор по направлению к главным дверям.

– Брат Перегрин! Брат Перегрин! – Я изменил курс, петляя между платанами и птичьими купальнями, чтобы перехватить его, а он все продолжал идти.

Такая сосредоточенность обычно заслуживала уважения, но на этот раз я был поглощен собственными проблемами, поэтому, догнав брата Перегрина, я вытянул руку и схватил его за предплечье. Его голова повернулась в мою сторону, но лицо под капюшоном принадлежало вовсе не брату Перегрину.

Знакомое лицо, но не…

– Фрэнк Флэттери! – От изумления я выкрикнул имя неженатого сына Дэна Флэттери и брата Эйлин вслух.

Брат Эйлин, но не наш.

– Что..? – начал я, растерявшись, и тут одновременно произошли несколько вещей.

Флэттери отпрянул от меня с ругательством, что плохо сочеталось с его облачением. Брат Клеменс выскочил из кабинета аббата с криком: «Пожар!», и Флэттери бросился к дверям.

– Брат Мэллори! – закричал я.

Капюшон упал с головы Фрэнка Флэттери, изобличив в нем чужака и значительно упростив послание, что я должен был донести до остальных. Едва брат Мэллори поднял взгляд от своей мульчи, я указал на бегущего самозванца и завопил:

– Бей его, брат Мэллори!

Он попытался, но годы монастырской жизни все-таки накладывают отпечаток на боевые навыки. Брат Мэллори кинулся между Флэттери и дверьми, сделал ложный выпад левой и нанес удар правой сверху. Фрэнк Флэттери уклонился, коротким хуком левой попал брату Мэллори в солнечное сплетение и уложил на землю быстрым апперкотом правой в челюсть, после чего распахнул двери и выскочил на улицу.

Я побежал за ним. Снаружи кипел огромный, бурлящий, взбудораженный внешний мир – такси, грузовики, пешеходы – и Флэттери нырнул в него, словно пожарный в асбестовом костюме, бегущий сквозь пламя. У обочины стоял фургон, доставляющий цветы; Флэттери завернул за него и исчез из вида. Я преследовал его, но, пока я огибал фургон, Фрэнк Флэттери скрылся. Возможно, сел в проезжающее мимо такси, или зигзагом пересек оживленную улицу. В любом случае, он исчез. Пропал.

***

И так же пропал наш договор аренды – иллюминированная рукопись аббата Урбана. Эта высохшая от старости бумага сгорела дотла, вместе со множеством других документов.

– Все наше дело, – с горечью сказал брат Клеменс.

Ход событий установить было нетрудно. Фрэнк Флэттери, переодевшись в рясу, похожую на наши, проник в монастырь через главные двери – мы проявляли заслуживающую осуждения небрежность, часто оставляя их незапертыми. Лазутчик околачивался поблизости от кабинета брата Оливера, пока работающий там брат Клеменс не покинул кабинет по зову природы. Тогда Флэттери вошел, свалил все представляющие ценность документы на трапезный стол, поджег их и вышел. Если бы я не принял его за брата Перегрина, он мог покинуть монастырь безнаказанно.

Впрочем, по сути он все-таки ушел безнаказанно. Всех нас наспех созвали на собрание в провонявший дымом кабинет брата Оливера, где выяснилось, что лишь я могу опознать поджигателя, и брат Клеменс заверил меня, что моих неподтвержденных показаний будет недостаточно для возбуждения уголовного дела.

– Особенно, – добавил он, – учитывая, что ты – сторона гражданского спора с семьей Флэттери.

Брат Флавиан, готовый грызть мебель от разочарования и ярости, воскликнул, обращаясь к брату Мэллори:

– Ты же наверняка должен был разглядеть его! Человека, сбившего тебя с ног!

Брат Мэллори, с опухшей челюстью и смущенным выражением на лице, побагровел и пробормотал:

– Все произошло слишком быстро. Мы оба уклонялись и уворачивались. Я не узнаю его, даже если он сейчас войдет через эту дверь. Могу с уверенностью сказать только одно – он был белым.

– Ну, это очень сужает круг поисков, – заметил брат Флавиан.

Брат Мэллори выглядел так, словно мечтает потренироваться на брате Флавиане перед повторной встречей с Фрэнком Флэттери, но он ничего не ответил.

Основным предметом обсуждения стал понесенный ущерб, представляющийся значительным.

– Ты близко подошел к нашей цели? – спросил брат Оливер брата Клеменса.

– Близко ли? – Тон брата Клеменса сочетал в себе возмущение и отчаяние, находящиеся в очень неустойчивом балансе. – У нас было все, что нужно, – сказал он. – Все было у нас в руках.

– Мы обсуждали это сегодня утром, брат Оливер, – добавил брат Декстер. – Мы с Клеменсом, прямо в этой комнате, среди бумаг.

– Потребовалась почти дюжина разных вторичных документов, – сказал брат Клеменс, – и, надо сказать, кое-какие очень сложные индуктивные[61]61
  Тип логического рассуждения, при котором общие выводы делаются на основе имеющихся наблюдений или доказательств. Подробнее об этом будет в начале 10 главы.


[Закрыть] заключения, но мы собрали воедино образ договора аренды, который, я уверен, приняли бы в любом суде страны.

– Все, что нам оставалось, – добавил брат Декстер, – правильно упорядочить документы и написать заявление.

– Именно этим я занимался, когда все случилось, – сказал брат Клеменс. – Я все переписал, разложил каждый документ на свое место в соответствии с их значением и в том порядке, как они подтверждают друг друга, убедился, что все совершенно безупречно.

– Работа была проделана великолепно, – сказал брат Декстер.

– Оставался всего один день, и я закончил бы, – покачал головой брат Клеменс. – Завтра я собирался обсудить результат с вами, брат Оливер, и с любым, кто захотел бы узнать новости. В пятницу мой друг мог бы встретиться с адвокатами Флэттери.

Все мы молча посмотрели на месиво из мокрого пепла на трапезном столе.

– Разве нельзя проделать все заново? – спросил брат Оливер.

– Нет, – ответил брат Клеменс. – Вторичные документы пропали. Все наши доказательства улетучились вместе с дымом.

– Нельзя ли их восстановить?

Брат Клеменс провел грязной рукой по лбу.

– Вы предлагаете использовать третьестепенные документы для восстановления вторичных, чтобы таким образом воссоздать основной документ? Брат Оливер, я сомневаюсь, что хоть один человеческий разум на этой планете справится с такой задачей, и уж точно не за две недели до срока.

В разговор встрял брат Перегрин:

– Они ведь не приступят к сносу здания через две недели, правда? Тогда только состоится сделка по продаже.

– Как только состоится сделка, – сказал брат Клеменс, – будет слишком поздно. Если мы не остановим сделку – ничто не спасет нас. Это наша единственная надежда.

Брат Эли, редко участвующий в обсуждениях, произнес:

– Они явятся с бульдозерами. Прям с утра, первого января.

Мы уставились на него.

– Почему ты так думаешь? – спросил брат Перегрин.

– Мы – источник проблем, – пояснил брат Эли. – Чем дольше мы здесь – тем больше проблем создаем. Но как только это здание снесут – проблемы исчезнут.

Поколение, пережившее Вьетнам, смотрит на жизнь иначе, чем большинство из нас – более цинично и, как я считаю, более метко.

– Ты имеешь в виду, – сказал брат Оливер, – они избавятся от нас просто ради избавления от нас, независимо от того, когда начнется строительство?

Брат Эли кивнул.

Брат Оливер склонил голову.

– Это не тот мир, о котором радел Иисус.

Повернувшись к брату Клеменсу он спросил:

– Это был наш последний шанс? Теперь нам ничего не остается, кроме как сдаться?

Изнеможенная поза и глухой голос брата Клеменса, казалось, говорили о том, что ответ «да», но он произнес:

– Не обязательно. Вероятно, мы кое-что можем сделать, выиграть немного времени и, может…

– Простите, – сказал я.

Брат Клеменс прервался и взглянул на меня.

– Брат?

– Я не думаю, – осторожно сказал я (а я терпеть не мог говорить таким образом), – что следует выкладывать все подробности наших планов, брат Клеменс.

Он не понял меня.

– Ты имеешь в виду, что это плохая примета? Суеверие, брат Бенедикт?

– Нет, я имею в виду не это, – сказал я. – Я хочу сказать, откуда Фрэнк Флэттери знал, что именно нужно сжечь? Как он узнал, что у нас есть что сжигать?

Теперь я привлек всеобщее внимание.

– О чем, во имя всего святого, ты говоришь, брат Бенедикт? – спросил брат Оливер.

– Вспомните, что сказал брат Сайлас несколько дней назад, – ответил я. – И брат Клеменс об этом тоже говорил. Что наш оригинальный договор аренды украли. И кто же его украл?

– Фрэнк Флэттери, – предположил брат Клеменс. – Очевидно, он проник сюда так же, как сегодня.

– Как он узнал, где искать? И как он узнал сегодня, где искать и что искать?

– Говори прямо, брат Бенедикт, – обратился ко мне брат Иларий. – Скажи в открытую.

– Ему наверняка помогал кто-то из нас, – заявил я.

***

Что за безрадостный выдался вечер. На протяжении всего ужина в трапезной царило молчание. И даже из кухни сегодня не доносился голос брата Лео, по своему обыкновению отчитывающего своих невольников.

Никакой гимнастики этим вечером, никаких боксерских поединков. Ни дискуссий, ни игры в шахматы. Никто даже не возжелал включить телевизор. Мы погрузились в раздумья, каждый сам по себе; большинство удалились в свои комнаты, и так странно было видеть их закрытые двери, ведь обычно мы оставляли их нараспашку.

Поначалу многие из братьев возмутились тем, что я сказал, или, во всяком случае, попытались возмутиться. Но какие могли быть доводы против? Оригинальный договор аренды был украден, сомнений в этом не оставалось. Фрэнк Флэттери пришел, чтобы сжечь копию и подтверждающие документы, а значит заранеезнал об их существовании. Стал бы он рисковать разоблачением, пробравшись за эти стены просто из любопытства? Нет, он явился только потому, что узнал о серьезной угрозе интересам Флэттери.

Могли ли мы подозревать друг друга? А с другой стороны: как мы могли не подозревать? Подозрение одного автоматически означало подозрение всех, поскольку если невозможно убедиться в виновности любого из нас, то столь же невозможно убедиться в его невиновности.

Взять, к примеру, брата Джерома. Невозможно? В бо́льшей или меньшей степени невозможно, чем брат Квилан? А брат Квилан – больше или меньше невозможен, чем брат Зебулон?

Ох, все это было невозможно.

Наше сообщество было сокрушено и раздавлено этой мыслью сильнее, чем это могли бы сделать бульдозеры ДИМП. Мы распались на молчаливые, угрюмые, недоверчивые сгустки материи. Никто не хотел встречаться взглядом с другими; никто не хотел видеть подозрение в чужих лицах, или чтобы такое же выражение заметили на его лице. И все ходили с опущенными головами, словно все были виновны.

А я был виновен больше всех. Знаю, это нелепо, но так оно и было. Хотя не я предал нас Флэттери, именно я принес дурные вести, и я чувствовал себя ответственным за их последствия. Сидя после ужина в своей комнате, вслушиваясь в тягостную тишину вокруг, я искренне жалел, что не оставил свои выводы при себе.

Этой ночью я почти не спал. Если б мне не приходилось думать о дилемме отца Банцолини, если б мне не приходилось думать о дилемме Эйлин Флэттери, если б мне не приходилось думать о своем будущем, и если б мне не приходилось думать о надвигающемся сносе монастыря, то был еще этот проклятый предатель, затесавшийся среди нас, о котором пришлось бы думать.

«Проклятый» в теологическом смысле. О, в очень даже теологическом.

***

– Брат Оливер, – обратился я к аббату на следующее утро.

Он тоже выглядел не выспавшимся, с затуманенными глазами; хорошо понимаю, как он себя чувствовал. Брат Оливер сидел на своем трехногом табурете перед своей последней «Мадонной с Младенцем», но с пустыми руками и полуотвернувшись от картины, размышляя о чем-то. Услышав меня, он прищурился, глядя на меня в растрачиваемом впустую холодном и ясном зимнем свете, вздохнул и сказал:

– Да, брат Бенедикт?

По его тону казалось, что спрашивает: какие ужасные вести я принес ему на этот раз?

– Могу ли я получить ваше разрешение, брат Оливер, отправиться в Странствие? – спросил я.

Это слегка привлекло его внимание.

– В Странствие?

– Я много думал об этом минувшей ночью, – сказал я, и аббат сочувственно вздохнул. – Считаю, я несу ответственность за то, что сейчас чувствуют все остальные. Ведь это я сказал всем, что один из нас…

– О, нет, брат, – прервал меня брат Оливер. Поднявшись с табурета, он положил руку мне на плечо. – Ты не должен винить себя, брат. Ты просто указал нам на то, что было очевидно для всех. Мне самому следовало сообразить, но это так… – Он сделал безвольный жест, завершая предложение.

– Да, я понимаю, – сказал я. – Но все же хочу что-то сделать, чтобы загладить свою вину.

– Здесь нечего заглаживать, брат.

– Я хочу сделать все, что в моих силах, – настаивал я.

Аббат снова вздохнул

– Хорошо. И что же ты собираешься предпринять?

– Я снова встречусь с Эйлин Флэттери.

Брат Оливер отпрянул в изумлении.

– Встретишься с ней? Зачем?

– Думаю, когда мы встречались в прошлый раз, она говорила мне правду, – сказал я. – Я не верю, что она такая же двуличная, как ее брат и отец. Возможно, она и правда попробует помочь нам, если поверит, что ее отец неправ.

– Помочь нам? Как она сможет помочь?

– Не знаю, – признался я. – Но, если я приду к ней, если расскажу о том, что сотворил ее брат, то смогу привлечь ее на нашу сторону. По крайней мере я могу попытаться.

Брат Оливер задумался.

– А как насчет… твоих собственных затруднений, брат?

– В этих обстоятельствах, – сказал я, – я уверен, что смогу их преодолеть.

Аббат вновь потрепал меня по плечу.

– Благословляю тебя, брат Бенедикт, – сказал он. – Получай мое разрешение и мою благодарность.

***

К этому времени я уже поднаторел в Странствиях и мог считаться практически опытным путешественником. Хотя я впервые вышел за пределы стен монастыря сам по себе, я уверенно шагал по 51-й улице, почти не испытывая тревоги. Я без происшествий добрался до Пенсильванского вокзала, нашел платформу железнодорожной ветки Лонг-Айленда и почти сразу сел на поезд до Сейвилла.

Первый этап пути в двухуровневом поезде с крошечными купе я проделал в компании Санта-Клауса, который то и дело прикладывался к пинтовой бутылке с чем-то сладко пахнущим, спрятанной в кармане его красного костюма. Седая борода, красный нос и огромный живот выглядели довольно правдоподобно, но вместо глубокого баса, которым обычно восклицают «хо-хо-хо!», он говорил хрипловатым, похожим на треск керамики голосом, словно слишком долго пробыл на улице в сырую погоду. Он хлебнул из бутылки, вытер губы красным рукавом, предложил выпить мне – я покачал головой, поблагодарив его легкой улыбкой – и сказал:

– Тяжеловата работенка.

– Согласен, – ответил я.

Санта-Клаус снова отхлебнул и предложил мне бутылку.

– Передумал?

– Нет, но все равно спасибо, – сказал я.

Попутчик пожал плечами, закрутил крышку бутылки и убрал ее в карман.

– Гребаные мелкие паршивцы, – проворчал он.

– Понимаю вас, – согласился я.

Санта-Клаус кивнул, задумчиво уставившись на свое отражение в стекле. Мы все еще ехали в туннеле, за окнами царила беспросветная тьма. Затем он снова повернулся ко мне и спросил:

– А чем ты промышляешь не в сезон?

– Прошу прощения?

Он взмахнул рукой с пальцами-сосисками.

– Ну, знаешь, после Рождества.

Поняв его заблуждение, я улыбнулся и ответил:

– Я продолжаю быть монахом.

Санта-Клаус заинтересовался.

– Да иди ты?

– Я настоящий монах, – подтвердил я.

До собеседника дошло, и он широко улыбнулся, показав полустертые коричневые зубы в просвете белоснежной бороды.

– Не гонишь? – сказал он. – Настоящий монах?

– Воистину так, – сказал я.

Он рассмеялся, упершись руками в колени. Это был не смех Санта-Клауса, но все же смех.

– Настоящий монах, – повторил он.

Я кивнул, улыбаясь в ответ.

Он наклонился вперед, похлопав меня по колену.

– А вот прикинь, – начал он, – Мож, я настоящий Санта-Клаус.

– Может быть, – согласился я.

Он подергал себя за бороду.

– Это не липа, знаешь ли.

– Я вижу.

– Чертовски верно. – Санта-Клаус откинулся на спинку сиденья, рассматривая меня с довольным видом, и вдруг спросил: – Что ты хош на Рождество?

– Что?

– Ага, – сказал он. – Так что ты хош на Рождество? – Он расплылся в широкой ухмылке.

Я опять улыбнулся в ответ.

– Хочу сохранить свой монастырь, – сказал я.

Санта-Клаус кивнул, посмеиваясь про себя. Приложив палец к носу, он произнес:

– Пусть так и будет. – И подмигнул мне.

***

Мне сообщили, что Эйлин нет. Сперва я поговорил с ее матерью, и она сказала:

– О, Эйлин уехала на праздники. Вы ведь тот монах, что приходил на прошлой неделе? С тем, другим, старым и потолще.

– Это был брат Оливер, – подтвердил я.

– Он очень расстроил Дэна, – сказала миссис Флэттери. Она не пригласила меня войти и, судя по всему, не собиралась. – Думаю, Дэн будет очень недоволен, увидев вас здесь, – добавила она.

– Сожалею, что мы расстроили его, – сказал я. – Не могли бы вы сказать, когда вернется Эйлин?

– О, не раньше начала следующего года, – ответила она. – Но я обязательно передам ей, что вы заходили. Брат… как вас?

– Бенедикт, – сказал я.

Наш крайний срок – первое января. Через пятнадцать дней. После этого будет слишком поздно.

– Брат Бенедикт, – повторила мать Эйлин. – Я обязательно ей передам. – И она начала закрывать дверь.

– Э-э, миссис Флэттери. Подождите.

– Да? – заметно было, что она не хочет показаться невежливой, но в то же время не желает продолжать разговор.

– Где она сейчас? Куда она уехала? – спросил я, думая, что если Эйлин где-то неподалеку, то я, возможно, смогу ее разыскать.

– На Карибы, – ответила миссис Флэттери. – Она любит ездить туда два-три раза за зиму. Я обязательно передам ей, что вы заходили. – И она все-таки закрыла дверь.

Карибы. С тем же успехом она могла улететь на Луну. Еще одно бесплодное Странствие. Я напрасно потратил время. Помрачнев, я отвернулся от двери.

И увидел небольшой темно-зеленый автомобиль, едущий по подъездной дорожке. За рулем сидела женщина. Неужели миссис Флэттери солгала мне? Я ждал с надеждой, трепещущей в горле, но, когда автомобиль остановился, из него появилась невестка Эйлин. Ее звали, кажется, Пэгги – жена Хью, брата Эйлин. Не того брата, что сжег наши документы, то был неженатый Фрэнк.

Пэгги оказалась довольно приятной в общении девушкой, и она сразу узнала меня.

– Ну надо же – брат Бенедикт, – сказала она с широкой открытой улыбкой. – Что привело вас так далеко от дома?

– Хотел увидеться с Эйлин, – сказал я. – Но, как я понимаю, она уехала.

– В Пуэрто-Рико, на праздники, – подтвердила Пэгги.

Она была так откровенна и дружелюбна со мной, что я не мог представить, что она причастна к заговору против нас или хоть что-то о нем знает.

– Пуэрто-Рико, значит? – У меня возникла смутная идея написать ей письмо, и я спросил: – Вы знаете ее адрес? Я хочу… эээ… отправить ей рождественскую открытку.

– Как мило, – сказала Пэгги. – Да, сейчас дам, минутку…

Она порылась в сумочке, достала огрызок карандаша и конверт с надписью заглавными буквами LILCO[62]62
  Long Island Lighting Company – «Энергетическая компания Лонг-Айленда».


[Закрыть] на месте обратного адреса. Воспользовавшись крышей своего автомобиля вместо письменного стола, Пэгги аккуратно записала на обратной стороне конверта адрес Эйлин на Карибах.

– Вот, пожалуйста, – сказала она.

– Большое спасибо.

– Рада была снова вас увидеть, – сказала она.

– Взаимно, – ответил я, одарив ее улыбкой и поклоном.

Похоже, я становлюсь настоящим дамским угодником.