Текст книги "Хранители Братства (ЛП)"

Автор книги: Дональд Уэстлейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

– Мистер Флэттери, я не могу…

– Ты можешь дослушать? Взамен ты получишь копию договора аренды.

Я молчал. Не мог найти слов.

– С пунктом о праве продления, – сказал он, – до первого января.

Я продолжал молчать. Мне по-прежнему нечего было сказать.

– Ну? По рукам?

Леди или монастырь.

– Хм, – произнес я.

– Что?

– Я… я не знаю.

– Чего ты не знаешь? Ты считаешь, что влюблен в нее? Но ты же монах!

– Я знаю, кто я, – сказал я, хотя это была не совсем правда.

– Да сколько, по-твоему, ты продержишься с ней? Или она с тобой?

Я посмотрел на закрытую дверь спальни.

– Я не знаю, – сказал я.

Особенно если ценой сохранения Эйлин станет потеря монастыря. А что монастырь? Если ценой его спасения станет расставание с Эйлин?

– Это хорошая сделка, – сказал Флэттери. – Лучше, чем ты заслуживаешь. Ты согласен?

– Я… э-э… я вам перезвоню, – ответил я и повесил трубку, прервав его возмущенный голос.

– Надо выпить рома, – рассеянно произнес я, направляясь на кухню.

 Глава 14

– И тебе счастливого Рождества, – послышался женский голос.

Я приоткрыл затуманенные ромом глаза. Рядом со мной на кофейном столике сидела Шейла Фони, протягивая мне стакан с пенистой жидкостью кремового цвета.

Я простер свои выглядящие разбухшими правые руки (в глазах двоилось) в сторону стакана.

– Что это?

– Лекарство, – ответила она. – Сможешь сесть и подкрепиться?

– Без понятия.

Вчера, после ссоры с Эйлин и разговора с ее отцом, я основательно налег на ром. А после того, как Эйлин внезапно выскочила из спальни, выбежала из дома, села в «Пинто» и умчалась прочь, я выпил еще рома. Потом вернулись Шейла и Нил – не знаю, где они до этого были – и получили от меня расплывчатые объяснения причин ссоры (без подробностей, хотя они настаивали), после чего взяли меня в некотором роде под опеку. Вечером у Латтералов планировалась предрождественская вечеринка, и Шейла с Нилом уговаривали меня пойти, но я не хотел никуда идти без Эйлин. К тому же, вдруг она вернется, чтобы помириться, пока я буду на вечеринке? Так что я остался дома в обнимку с бутылкой рома и предался бессвязным размышлениям, некоторые из которых оставили след в моем мозгу.

О чем же я раздумывал? Например, о Рождестве в тропиках. Сначала я воспринял это, как типичный уроженец северо-востока Америки: Рождество без снега, в жару и среди пальм кажется каким-то «неправильным», но потом пришло внезапное осознание, что снега в Вифлееме сроду не бывало, пальмы присутствуют на многих картинах, изображающих сцену в яслях,[83]83
  На всякий случай поясню для людей, далеких от христианской религии: Иисус родился в яслях – сиречь: загоне для копытных животных, так как его родители, прибыв в Вифлеем, не нашли другого крова. И туда же, в ясли, явились волхвы, поклониться и вручить подарки младенцу Иисусу. Это самая популярная рождественская сцена, изображаемая на иконах, картинках, открытках, в виде инсталляций разных размеров и тд.


[Закрыть] в общем, первое Рождество в истории определенно проходило в субтропическом климате.

Еще я размышлял о выборе, что мне предстояло сделать: спасти монастырь или сохранить отношения с Эйлин. А также о светской любви в широком смысле и неоднозначной позиции церкви по поводу прелюбодеяния. Секс в браке освящен, внебрачные связи осуждаются, но это оставляет бо́льшую часть сексуальных отношений в мире в Лимбе.[84]84
  Лимб в католической религии – место пребывания душ, не попавших ни в рай, ни в ад или чистилище. То есть, можно сказать: «в неопределенном, подвешенном состоянии».


[Закрыть] Эйлин, например, никогда не заключала брак по церковному обряду, и в данный момент вообще не состояла в браке, так что наши отношения с моральной точки зрения являлись нейтральными, хотя большинство священников при мысли об этом неодобрительно приподняли бы брови.

Раздумья под влиянием рома обычно охватывают более широкий круг вопросов, но являются менее содержательными, чем в трезвом состоянии. Помимо вышеупомянутых тем, я иногда задумывался над не столь значимыми вещами, и в итоге наконец, доковылял до гостиной и рухнул на диван, не желая ложится в постель, пока не закончу миром ссору с Эйлин.

Она не вернулась домой до того, как я отключился; последние мои мысли были о сравнительной текстуре стекла и лозы. Появилась ли она теперь? Привстав, что тут же вызвало внезапный взрыв головной боли, я произнес:

– Ой! Эйлин дома?

– Еще нет.

Голова болела просто невообразимо!

– Ой! – повторил я, схватившись за виски. – У нас есть аспирин?

Шейла протянула мне свободную от стакана с пеной ладонь, на которой лежали две белые таблетки.

– Ах, – сказал я и опрометчиво кивнул. Затем я сделал еще одну ошибку, прищурившись. Боль вспыхнула с новой силой. – Ты, наверное, уже имела дело с такими симптомами, – предположил я.

– Это регулярная эпидемия. Вот, запей таблетки этим.

Я взял таблетки с радостью, а стакан с пеной – с сомнением.

– Что в нем?

– Пей.

Ну, я и выпил. Где-то под слоем пены скрывалась сладкая жидкость, на вкус – смесь молока, яиц, сахара и… рома? Нет, не может быть.

– Выпей все.

Я прерывисто вздохнул, затем осушил стакан до дна.

– Ха-а-а, – произнес я. – Спасибо.

– Не стоит благодарности. – Шейла забрала у меня стакан и встала. – Все еще хочешь узнать состав?

– Ничуть, – ответил я.

***

– Мне так жаль, – сказала Эйлин.

Я лежал на полоске пляжа перед домом, напитываясь солнечными лучами. Открыв глаза, но прикрывая их ладонями от солнца, я увидел Эйлин, сидящую рядом со мной с встревоженным и виноватым видом.

– Привет, – сказал я.

– Я не смогла с этим справиться, – призналась она, – поэтому затеяла ссору.

– Все в порядке, – ответил я.

Эйлин нерешительно улыбнулась.

– Мы можем начать заново?

– Конечно. С чем именно ты не смогла справиться?

– Со всей этой историей, касающейся тебя и моего отца. – Эйлин отвернулась и посмотрела на волны, пропуская песок меж пальцев. – Я просто не могу с этим смириться, – добавила она.

Я сел. Приближался вечер, я много ел, много отдыхал и полностью оклемался после вчерашней ночи, спасибо. Вот только я не «оклемался» от Эйлин. Протянув руку, чтобы коснуться ее ноги, я спросил:

– С чем ты не можешь смириться? Поделись со мной.

Она взглянула на меня – взволнованная и напряженная – и тут же вновь отвернулась.

– Ты хочешь, чтобы я выбрала между тобой и отцом.

– Нет, не хочу. Правда, не хочу.

– На самом деле – хочешь. – Когда Эйлин снова посмотрела на меня, по покрасневшей коже вокруг ее глаз я понял, что она пролила немало слез. – Ты утверждаешь, что он лжет, а он говорит то же самое о тебе. И мне приходится выбирать: кому из вас двоих верить.

Это было правдой, что я мог ответить? Ничего. Это я и сделал.

– Как я могу решиться на такой выбор? – сказала Эйлин.

– Наверное, не можешь, – согласился я.

Она снова отвернулась, лишив меня своего пристального взгляда, и сказала:

– Я не знаю, кто прав, а кто виноват в этой истории с монастырем. Не знаю, следует ли позволить этим монахам остаться, или они должны переехать. Все, что я знаю, – Эйлин повернулась ко мне и схватила меня за руку, – нас это касаться не должно. Если мы хотим что-то выстроить между нами, между Чарли и Эйлин, нам лучше не связываться с этим делом.

– Согласен, – сказал я.

– Это не может быть частью нашей жизни, – добавила она.

– Ты права, – согласился я.

***

Теперь мой разум заполнили мысли о монастыре. Будь я сейчас там, в эту секунду, в это самое мгновение – чем бы я занимался? Что делали бы другие братья, что вообще творилось бы вокруг? На пляже мое внимание привлек звук, с которым брат Эли занимался резьбой по дереву, но оказалось, что это Шейла полирует ногти. По небу пролетел самолет – темная точка далеко в голубой выси – и я как наяву увидел массивную фигуру брата Лео, запрокинувшего голову и направившего нос и подбородок в небеса. «Боинг, – сказал бы он. – Семьсот сорок седьмой. Один из наших».

Наступило Рождество. Это и есть Рождество? Пьянка и жратва в компании уймы язычников-ирландцев, на тропическом острове, который даже несуществовал, когда родился Иисус. «В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле», Евангелие от Луки, глава 2 – вот почему Мария и Иосиф отправились в Вифлеем, где им не нашлось места в гостинице. А Пуэрто-Рико не был частью того мира.

Как, разумеется, и Нью-Йорк, где расположен мой монастырь, но это не имело значения. В Нью-Йорке Рождество – это Рождество, а здесь – какой-то… заменитель.

Я даже не уверен, что дело в религиозном смысле, хотя в монастыре мы, конечно, свято чтили этот праздник. По традиции нам отводили неплохие места на ночной мессе в церкви святого Патрика; эта традиция, насколько я знаю, восходила к основанию церкви в 1879 году. После мессы мы обычно возвращались в монастырь и собирались в часовне для безмолвной медитации до рассвета, затем перекусывали хлебом с чаем и отправлялись спать. В одиннадцать мы вставали, снова пили чай с хлебом и проводили день во дворе – в независимости от погоды – в совместных молитвах и песнопениях. В последние годы порой случалось, что песня «Рудольф, красноносый северный олень»,[85]85
  Американская рождественская песня, написанная в 1949 году, и посвященная, как нетрудно догадаться, одному из оленей в упряжке Санта-Клауса.


[Закрыть] разносящаяся из транзистора кого-то из прохожих, перелетала через стену и вплеталась в нашу «Adeste Fideles»,[86]86
  Adeste Fideles (лат. «Придите, верные») – католический рождественский гимн.


[Закрыть] но пока нам удавалось отбивать все подобные набеги. А потом мы садились ужинать.

Ах, ужин! Для брата Лео – это чистилище, для его помощников на кухне – ад, для всех остальных – рай. Это наша единственная грандиозная трапеза в году, и воспоминания о ней поддерживают нас оставшиеся триста шестьдесят четыре дня. Брат Лео готовит молочного поросенка, ростбиф с йоркширским пудингом, бататы, брюссельскую капусту, брокколи о-гратэн,[87]87
  От au gratin – «запеченный в духовке» (фр.)


[Закрыть] спаржу под голландским соусом, печеный картофель, истекающий маслом в его грубой кожуре. Брат Тадеуш подает на первое одно из своих фирменных блюд из морепродуктов – возможно, устрицы «Рокфеллер», суп-пюре из креветок или форель в белом вине. А на десерт брат Квилан, словно припадочный заика, мечет пирог за пирогом: мясной, вишневый, яблочный, с пеканом, тыквенный, грушевый…

И как же без вина? Наши погреба бережно хранят его уже не первый век, и мы не так уж часто выпиваем, но что может быть более радостным поводом для торжества, чем рождение нашего Господа и Спасителя? И потому вина поднимаются из погребов к нашему столу: немецкое белое – к первому блюду, французское красное – к основному итальянский ликер – к десерту, испанский бренди и португальский портвейн – к кофе, который варит брат Валериан.

Мы, конечно, не обмениваемся подарками. У каждого из нас в отдельности почти ничего нет, мы ничего не можем подарить и ничего не можем принять в дар. Кроме того, толстый красный бог – не наш Бог, а мы празднуем Рождество нашего.

Немного странно рассуждать о нашем сообществе в религиозном ключе. Да, мы религиозное братство, но мы не зацикливаемся на этом. Как и все, мы живем в мире, где правит закон земного тяготения, и каждый день мы принимаем одно или несколько решений, основываясь на этом законе, но часто ли мы говорим или думаем о гравитации? Это просто данность, базовый постулат нашей жизни, и было бы нелепо и самонадеянно пускаться в глубокомысленные размышления на эту тему.

Не думаю, что Бог требует от меня быть монахом-криспинитом, хотя верю, что Он требует от всех нас исполнять обещания. И я просто верю, что Бог существует, что этот мир – Его творение, и что Он уготовил место в Своем мире для каждого из нас, если только мы пожелаем его отыскать. Последние десять лет мне казалось, что место, уготованное мне Богом в Его мире, находится на Парк-авеню, между 51-й и 52-й улицами. Там я был счастлив, и раз в год радовался возможности отметить рождение Того, Кто создал все сущее, почтить этот день ритуалом, молитвой и постом, встретить его песнопениями и отпраздновать общей трапезой.

Но только не в этом году. В этом году я застрял на влажном острове во владениях Толстяка с Северного полюса, в том огромном внешнем мире, где я не понимаю значение Рождества.

Обед в арендованном доме на побережье состоял из кусочков курятины с гарниром из риса с тушеными помидорами, жареных бананов и довольно приятного калифорнийского белого вина в большом стеклянном кувшине. Мы с Эйлин обедали вдвоем; Нил и Шейла тактично отправились погулять, чтобы не мешать нам мириться и целоваться. Обед прошел тепло, но, когда после кофе Эйлин вручила мне три перевязанных ленточками коробки, я не сразу понял, что это значит.

– Твои рождественские подарки, балда, – пришлось объяснить Эйлин. И я был вынужден признаться, что не купил, не сделал и даже не придумал никакого подарка для нее.

– Ты мой рождественский подарок, – сказала она, неоригинально, но пылко, и еще раз поцеловала меня.

Итак, мне предстояло распаковать коробки. Я начал с самой маленькой, и обнаружил там будильник – дорожный будильник, складывающийся вроде ракушки в коричневый футляр из кожзаменителя. В открытом виде это были механические часы с аккуратным квадратным циферблатом, а когда я завел и проверил их – раздался прерывистый, но, без сомнения, действенный звон.

– Как мило, – сказал я. – Спасибо.

– Тебе и правда нравится?

– Да, правда, честно. – Я постарался вложить в голос и выражение лица как можно больше энтузиазма.

– Ты чуть не поставил меня в тупик, – сказала Эйлин. – Трудно выбрать подарок для человека, у которого ничего нет.

Я приступил к распаковке второй коробки, и следующим подарком оказалась электробритва с невообразимым числом настроек.

– Ого, – сказал я, снова изображая восторг. – Больше не порежусь при бритье.

– Ей можно пользоваться и без розетки, – объяснила Эйлин, переплетая свои пальцы с моими, чтобы показать устройство электробритвы. – Ты можешь включать ее в сеть, как любую другую электробритву, а можешь взять с собой в дорогу, она будет работать несколько дней без подзарядки.

– Здорово, – сказал я и распаковал самую большую коробку. В ней лежала бежевая виниловая туристическая сумка.

– Ага, – сказал я. – Будет куда сложить все остальное.

– Тебе правда понравились подарки? – спросила Эйлин.

– Мне все понравилось, – ответил я, а затем сказал ей правду: – И я безумно люблю тебя.

***

Теперь я жил от мгновения к мгновению, словно слепец, спускающийся с кручи. Каждое утро я просыпался, уже взвинченный до предела, полный неуверенности и обрывочных воспоминаний о дурных снах; днем утешался ромовыми коктейлями, а вечер и ночь посвящал своей истинной любви к Эйлин. Мои проблемы были критическими, срочными, серьезными и неразрешимыми. Похоже, я ничего не мог поделать, чтобы помочь себе или монастырю, поэтому просто погрузился в тревожное затишье, стараясь ни о чем не думать.

В воскресенье мы отправились на мессу – все четверо, кто проживал в нашем доме. В ближайшем городке Лоиза-Альдеа имелась старинная, увитая виноградной лозой церквушка, но наше посещение мессы являлось скорее экскурсией, чем религиозной обязанностью, поэтому мы миновали ту церковь и проехали двадцать миль до Сан-Хуана, чтобы попасть в церковь святого Хуана Баутиста.[88]88
  Святой Хуан Баутиста – иначе говоря: Иоанн Креститель. Город Сан-Хуан тоже назван в честь этого святого (букв. исп. «святой Хуан»). Но если в случае с городом уместно использовать общепринятое название, то церковь, как мне кажется, правильнее называть по имени святого, а не по названию города, где она находится. Тем более, что в других испаноязычных странах и городах тоже есть церкви с таким названием.


[Закрыть] Главной достопримечательностью там была мраморная гробница Понсе де Леона внутри и изваяние этого же товарища снаружи, томно указывающее рукой куда-то вдаль. Помимо прославившего его поиска источника вечной молодости, в ходе которого он открыл Флориду, Понсе де Леон был первым испанским губернатором Пуэрто-Рико.

Месса, на которой мы присутствовали, смотрелась более древним и шикарным обрядом, чем привычная мне в Нью-Йорке – можно сказать, подлинно римско-католическая месса, и в то же время более отстраненная. Я ожидал, что почувствую неловкость, или, напротив, захочу воспользоваться возможностью получить наставление, но этот Бог, сдается мне, вряд ли обратит око или ухо в сторону жалкого, одержимого плотскими искушениями монаха; чтобы привлечь внимание этого южного Бога потребовались бы пламя и кровь.

Возвращаясь с мессы, мы остановились пообедать и выпить, а затем двинулись дальше. Нил сидел за рулем, мы с Эйлин устроились на заднем сидении. Я коснулся ее бедра – это уже стало моей привычной манерой – но Эйлин оттолкнула мою руку.

– В чем дело? – спросил я.

– Не сразу после мессы, – ответила она, с хмурым видом глядя не на меня, а в окно. – Может, завтра.

– Ты хочешь сказать: по воскресеньям ни-ни? – Ром, выпитый за обедом, настроил меня на игривый лад.

– Не вэто воскресенье, – сказала она, из-за своей угрюмости кажущаяся незнакомкой.

***

Поздним вечером мы все-таки возлегли вместе, но что-то изменилось. Неделя секса пробудила во мне голод, дремавший очень-очень долго, так что мои руки теперь словно сами собой тянулись к Эйлин, и я был далек от мысли критически или аналитически относиться к каждому отдельному соитию. Но даже я заметил, что на этот раз чего-то не хватало. Эйлин вела себя страстно и в то же время равнодушно, а я почувствовал себя одновременно сытым и голодным. Мы были похожи на актеров, много лет назад вместе игравших в пьесе, и теперь, вернувшись на сцену после долгого перерыва, обнаруживших, что помнят все реплики и сценические приемы, но забыли, почему решили сыграть эту пьесу в первый раз.

***

Утром я позвонил в «Америкэн Эрлайнс». Эйлин еще не проснулась, и я тихим голосом попросил забронировать место на ближайший рейс.

– Простите, сэр, – ответил голос с испанским акцентом, – на сегодня все места заняты.

– Тогда на завтра.

– Забито под завязку, сэр. – ответила мне женщина. Ей удавалось заставить свой голос звучать одновременно с ободрением и сочувствием. – Я могу внести вас в список ожидания, если хотите, но, к сожалению, надежды для вас почти нет.

Бред какой-то! Наконец-то я решил отправиться в Странствие, но боги Странствий не хотят мне это позволить.

– Ладно, на какой день я могу забронировать место?

– Давайте посмотрим, сэр. Хмм-хмм. Мы можем предложить вам утренний рейс в среду.

– В среду… – А ведь только начался понедельник; чем мне заняться следующие два дня?

– Именно так, сэр. Вы хотите оформить бронь?

– Да, – сказал я.

– Значит, среда, тридцать первое декабря, – сообщила мне женщина.

Тридцать первое декабря, канун Нового года – крайний срок для монастыря.

– Все верно, – сказал я.

***

 Итак, я уезжал, но куда? Обратно в монастырь?

Меня примут назад – я был в этом уверен, несмотря на все, что совершил за время пребывания вне стен обители, но смогу ли я принять себя там? Если монастырь – его существование или разрушение (и моя неспособность остановить его разрушение) – стал непреодолимой преградой между мной и Эйлин, то не станет ли он такой же преградой между Орденом и мной? Когда моих братьев, возможно, следующей весной, изгонят из их дома в другое помещение, в какой-нибудь заброшенный кампус «Корпуса рабочих мест»,[89]89
  «Корпус рабочих мест» (Job Corp) – американская государственная программа, предлагающая бесплатное образование и профессиональную подготовку для молодежи.


[Закрыть] или в обанкротившийся завод газировки, как я смогу считать себя частью братства? Как я смогу жить среди них на новом месте? Я был их последней надеждой – и я все провалил.

Сперва я думал, что передо мной стоит выбор между Эйлин и монастырем, но на самом деле окно моих возможностей было не настолько широко. Я никак не мог остаться с Эйлин, если между нами навсегда встанет утрата монастыря, но и спасти монастырь, отказавшись от Эйлин, я тоже не мог. Я отказывался от нее сейчас, но лишь потому, что нелепая идея о том, что мы можем быть вместе, исчерпала себя. Я принял решение уехать, но причины были сугубо личные, и я не мог использовать наше расставание для спасения монастыря. Я не мог заставить себя выполнить первое требование Дэна Флэттери. Я не мог сказать Эйлин, что солгал ей.

Конечно, мне следовало так поступить. Как сказал Роджер Дворфман, цитируя Писание в своих целях: «И не делать ли нам зло, чтобы вышло добро». Но я не мог – и в этом была моя слабость. Я не мог уехать, оставив Эйлин с верой в то, что я лжец и проходимец, обманувший и никогда не любивший ее.

***

В тот день Эйлин поднялась поздно, когда я сидел на пляже перед домом – я вернусь на холодный темный северо-восток с поразительным загаром – и прокручивал в голове разные способы сказать ей, что не могу остаться, что не подхожу этому миру и любому из ее миров. Я снова стал монахом – неважно, вернусь ли я в Орден Криспинитов или нет. Мне в любом случае придется отыскать для себя какое-то похожее место; только там я на что-то сгожусь. Может, меня примет тот Орден Дисмаситов, о котором рассказывал брат Сайлас – я мог бы присоединиться к этим монахам-уголовникам в подобии Сан-Квентина,[90]90
  Известная старая тюрьма в штате Калифорния. Ранее обитель Дисмаситов сравнивалась с нью-йоркской тюрьмой Синг-Синг.


[Закрыть] где они обитают.

Что, во имя всего святого, мне сказать Эйлин?

«Я люблю тебя, но не могу остаться».

«До того, как все это завертелось, я был доволен и счастлив, а теперь я в смятении и несчастен. Может, я просто трус, но мне нужно попытаться вернуться обратно».

«Монастырь – просто дурацкое здание, что стоит между нами – и всегда будет стоять, особенно после того, как его снесут».

«Ты не хочешь оставаться со мной навсегда. Я лишь передышка между твоими попытками устроить собственную жизнь».

«Ты знала вчера, ты знала прошлой ночью, что между нами все кончено; это лишь вопрос времени».

Наконец, Эйлин появилась из дома, в синем махровом халате поверх сиреневого купальника. Глядя на нее, я понимал: возвращение к целибату будет непростым. Но это было непросто и первый раз, десять лет назад. Зуд мало-помалу уймется, как это было десять лет назад; воздержание делает сердце холоднее.

В руке Эйлин держала стакан – очевидно с ромовым коктейлем, что было необычно в такую рань. Ее лицо выглядело осунувшимся, особенно это было заметно вокруг рта и глаз, словно кожа там утратила способность выдерживать солнечные лучи и стала иссыхать. А взгляд был нежным и в то же время жестким. Подойдя ко мне, Эйлин опустилась рядом на песок и сказала:

– Я хочу поговорить с тобой.

– И мне нужно кое-что тебе сказать, – ответил я.

– Сначала я. Тебе нужно вернуться.

Это прозвучало неожиданно резко. Мой желудок затрепетал, мне захотелось притормозить события.

– Я люблю тебя, – сказал я, потянувшись к ее руке.

Эйлин не позволила мне прикоснуться к себе.

– Я знаю, – сказала она. – Но ты не можешь остаться. Это не принесет ничего хорошего ни одному из нас. – Затем Эйлин добавила: – Все, чего я добилась – заморочила тебе голову, сделала тебя несчастным, сбила с толку. Тебе нужно вернуться туда, где ты был до того, как я появилась в твоей жизни.

Потом она сказала:

– Это здание монастыря, ненавистное место, оно не позволит нам быть вместе.

Следом она сказала:

– Я непостоянна, а ты – наоборот. Я все время бегу либо к чему-то, либо от чего-то. Так будет всю мою жизнь. Если ты останешься со мной – однажды я уйду от тебя, и не смогу выносить чувство вины.

И наконец она сказала:

– Ты знаешь, что я права. Ты знал это еще вчера – нам нет смысла продолжать.

Эйлин озвучила все мои реплики. Мне оставалось только произнести:

– У меня забронировано место на утренний рейс в среду.

***

Эйлин отвезла меня в аэропорт. Две последние ночи я спал на плетеном диване в гостиной, не притрагивался к рому с принятия решения и снова облачился в рясу и сандалии. Кроме того, я был физически измучен недосыпанием, эмоционально – основными событиями, и морально – поскольку продолжал жаждать тела Эйлин, как и раньше. Даже сильнее. Мы провели неделю вместе, и «перекрыть этот кран» на словах было куда легче, чем на деле. Ее близость в «Пинто» вызывала у меня дрожь.

Но я был тверд – или слаб, зависит от точки зрения – и не изменил своего решения. Мы приехали в аэропорт, Эйлин проводила меня до пункта досмотра, и мы попрощались, не касаясь друг друга. Рукопожатие выглядело бы нелепо, а нечто бо́льшее представлялось слишком опасным.

В конце, когда я уже отходил от нее, Эйлин сказала:

– Извини, Чар… Извини, брат Бенедикт. За все, что сделала тебе семья Флэттери.

– Семья Флэттери подарила мне любовь и приключение, – сказал я. – За что тут просить прощения? Я буду вспоминать тебя, Эйлин, всю оставшуюся жизнь, и не только в своих молитвах.

Затем она поцеловала меня в губы и убежала. Хорошо, что она убежала.