Текст книги "Хранители Братства (ЛП)"

Автор книги: Дональд Уэстлейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

И Бог услышал мою молитву. Нас попытались ограбить.

***

В один миг обе двери автомобиля распахнули двое высоких худых чернокожих парня, сжимающих в руках поблескивающие ножи.

– Ладно, чувак, вылезай наружу, – велел один, а второй добавил:

– Живо, дорогуша, не заставляй мужчину ждать.

Вот только чуваком они называли Эйлин, а дорогушей – меня.

Ошибка была простительной; Эйлин сидела за рулем и была одета в брюки, а моя ряса при тусклом освещении могла сойти за платье.

Но осознание этого пришло позже, когда у меня появилось время поразмыслить о произошедшем. В этот же момент я не мог думать ни о чем, кроме: «Они не должны причинить вред Эйлин!»

Выбраться из салона автомобиля оказалось ничуть не легче, чем залезть в него. Я кое-как выкарабкался, хватаясь руками за разные выступающие части, чтобы подтянуться. Оказавшись наконец на земле, я выпрямился и что есть силы наступил одному из нападавших на ногу в кроссовке.

Если бы он не счел меня девушкой, то, вероятно был бы менее беспечен и держался на расстоянии. Но, похоже, у парня возникли какие-то неподобающие мысли о том, что он мог бы со мной сделать, поэтому он прижался ко мне вплотную, пока я вылезал из машины. В итоге, он теперь подпрыгивал на одной ноге, держась обеими руками за вторую и подвывая, как собака, в которую запустили камнем.

Второй из нападавших тем временем навис над Эйлин. У низкой машины есть одно неоспоримое преимущество: при спешке не обязательно обходить ее вокруг. Подобрав полы рясы, я перекатился через капот и обрушился на грабителя, словно Красное море на египетское войско,[34]34
  Намек на библейский эпизод, когда во время бегства евреев из Египта Моисей сперва заставил воды Красного моря расступиться, а затем поглотить преследующих евреев египтян.


[Закрыть] повалив его на землю.

Этот мерзкий тощий тип попытался пырнуть меня ножом. Меня, человека в рясе! Я ударил его два или три раза, жалея, что не обладаю опытом брата Мэллори в избиении людей, а затем парень вывернулся из-под меня, вскочил на ноги и бросился наутек, почти мгновенно растворившись в окружающей тьме.

Я с трудом поднялся, путаясь в собственной рясе, и налетел на задний бампер автомобиля. Со второй попытки я встал на ноги и глянул поверх крыши машины на другого нападавшего – тот тоже хромал прочь, бросив на меня через плечо обиженный взгляд.

Ошарашенный, все еще тяжело дыша, я огляделся и увидел Эйлин, прислонившуюся к боку автомобиля. Ее глаза были закрыты. В два прыжка я очутился рядом с ней, стиснул ее за плечи и воскликнул:

– Эйлин! Эйлин!

Она открыла глаза. Ее тело дрожало под моими ладонями.

– Божечки, – выдавила она, голосом намного более тихим и тонким, чем я слышал от нее прежде.

– С тобой все в порядке?

– Я… – Она была потрясена и растеряна куда больше меня. – Я не ранена… ничего такого. Я… Ох! – Она вновь зажмурилась и задрожала сильнее.

– Эйлин, – сказал я и притянул ее поближе, крепко обняв в попытке унять дрожь. Мое лицо уткнулось в ее волосы.

Мы оба ощутили перемену. Ее стройное тело в моих объятиях… аромат волос… В этом мире больше нет ничего подобного, а я так долго соблюдал целибат.

Мы отстранились друг от друга. Эйлин не поднимала на меня глаз, и я даже был рад не встречаться с ней взглядом. Она откашлялась и сказала:

– Я, гм, отвезу тебя домой. То есть в монастырь.

– Ага, – сказал я.

– В монастырь, – повторила Эйлин и неуклюже забралась обратно в машину.

 Глава 7

Настало время воскресной мессы. У нас не было постоянного предстоятеля, и разные священники из церкви святого Патрика по очереди проводили мессу в нашей маленькой часовне. Сегодня службу вел молодой клирик из епархиального управления. Прочитав проповедь, он, по просьбе брата Оливера, призвал нас задержаться после мессы и прослушать объявление.

Даже сквозь лихорадочный туман, окутавший мое сознание после вчерашнего происшествия с участием Эйлин Флэттери Боун, я ощущал гнетущую атмосферу, заполнившую часовню пока мы ждали окончания мессы. Те из нас, кто уже догадывался о содержании объявления, были опечалены и обескуражены, в то время, как те, кто еще не знал подробностей, по лицам брата Оливера и некоторых других братьев могли понять, что объявление не сулит ничего хорошего.

Для меня ситуация была удручающей по двум причинам. Я чувствовал, что теряю обитель не только из-за угрозы сноса, но также из-за собственной беспомощности. Ни Эйлин, ни я не произнесли ни слова вчера по дороге домой, за исключением момента, когда я вылезал из автомобиля в конце поездки, а Эйлин тихим невыразительным голосом пискнула: «Спасибо». Я не нашелся с ответом и, спотыкаясь, направился внутрь. Брат Оливер, конечно же, ожидал меня, надеясь узнать, зачем приезжала дочь Дэниела Флэттери, но я сослался на усталость и душевное потрясение. Я до сих пор ничего не рассказал ему, но сделаю это после мессы и объявления. Может, брат Оливер поможет мне решить, что делать дальше.

Странно было задумываться о своем будущем. На протяжении десяти лет мое будущее являлось просто бесконечно повторяющимся настоящим, и я был счастлив и доволен. Теперь, без всякой подготовки, я столкнулся с неизвестным и непознаваемым грядущим. Вся моя жизнь рушилась. Какая судьба ожидает наш монастырь, будет ли он отторгнут и снесен до основания? Придется ли мне из-за перемен в самосознании покинуть обитель, даже если здание будет спасено от сноса? Что ждет меня завтра? С чем я хочу встретиться завтра?

Я почти не спал прошедшей ночью, эти вопросы беспрестанно крутились в голове, но я по-прежнему не находил ответа. Привычка к медитации, приводящей мой разум в такой же порядок, в каком пребывала моя комната, подвела меня в час нужды. Мой разум сегодня уподобился желе. Хуже – он напоминал прошлогодний салат из макарон, забытый в летнем коттедже на всю зиму и обнаруженный лишь весной.

Месса подходила к концу. Когда я выложу всю правду брату Оливеру, как мне без сомнения придется поступить, укажет ли он мне на дверь? Возможно, и я не буду его за это винить. Он может велеть мне вернуться во внешний мир, пока я вновь не обрету уверенность в своем призвании. Я уже обдумывал такую возможность, не испытывая ни малейшего удовольствия или предвкушения.

Чего я хотел – чего я действительно хотел для себя? Я хотел, чтобы последняя неделя перестала существовать; чтобы она исчезла из истории. Я хотел перенестись из субботнего вечера неделю назад, когда я в блаженном неведении принес газету в стены обители, прямо в это воскресное утро, без какого-либо промежутка между этими днями. Никакого Странствия, ни Эйлин, ни угрозы сноса монастыря, ничего из этого. Вот чего я желал и, если я не мог этого обрести, значит, никакого выбора для меня не было.

– Идите, месса окончена.

Но мы остались. Приходящий священник покинул часовню, а брат Оливер встал со своего места в первом ряду и повернулся к нам. Он выглядел более старым, сгорбленным и измученным, чем обычно, и когда заговорил, голос звучал так тихо, что я едва мог его расслышать.

Честно говоря, я даже не прислушивался. Я знал, что он скажет – каменное ядро фактов, смягченное слоями сомнений и вероятностей. Вместо этого, я разглядывал часовню и собравшихся в ней людей.

Наша часовня, как и остальное здание, была создана Израэлем Запатеро и могла вместить не более двадцати человек. Продолговатая, похожая на обувную коробку комната, с каменным полом и стенами, грубым дощатым потолком и узкими оконцами – таков был изначальный проект. Но два столетия внесли кое-какие перемены. Единственный витраж аббата Джейкоба, кроме отправившихся на чердак, располагался здесь, прямо над простым столом-алтарем в передней части помещения, а абстрактный разноцветный узор появился, очевидно, после того, как какой-то благожелательный родственник прислал аббату Джейкобу циркуль и транспортир.

Другие дополнения представляли собой барельефы «Воздвижение Креста», украшающие обе боковые стены. Они были работой какого-то давно почившего аббата, имени которого я не запомнил, но он же, несомненно, сотворил барельеф со святым Христофором, несущим младенца Христа через воды, в нашей ванной комнате наверху. Электричество в это крыло монастыря провели лишь в двадцатые годы, и тогда же по углам потолка прикрепили латунные светильники в виде шлемов, дающие мягкий рассеянный свет, почти идеально заменяющий свет от пламени свечей. Благодаря узости окон в боковых стенах и нефункциональной природе витража аббата Джейкоба – он крепился к глухой стене – освещение было необходимо как днем, так и ночью.

Скамьи стали сравнительно недавним дополнением; приблизительно до 1890 года в часовне вообще не было мест для сидения, и присутствующие на мессе либо стояли, либо преклоняли колени на каменном полу. В то время, согласно истории, однажды рассказанной мне братом Иларием, в одной церкви в Бруклине случился сильный пожар, после чего обгоревшие остатки нескольких скамей передали нашему монастырю. Предшественник нашего брата Джерома сохранил части скамей, на каждой из которых могли разместиться два человека, и установил десяток из них в часовне – по пять с каждой стороны центрального прохода. Поскольку сейчас нас было шестнадцать, последний ряд оставался пустым.

Я сидел в четвертом ряду у самой правой стены, откуда мог наблюдать за всеми своими собратьями. Дальше всех от меня, слева в первом ряду, сидел брат Декстер. Выражение лица бывшего банкира было не столь уверенным, как обычно, пока он слушал брата Оливера, чье место находилось рядом. Через проход, по правую сторону, сидели братья Клеменс и Иларий. Клеменс смотрел на брата Оливера, а Иларий склонил голову, скрыв лицо.

Во втором ряду сидели те, для кого вся эта история стала новостью. Братья Валериан и Перегрин слева, Мэллори и Джером справа. Валериан, чье мясистое лицо я часто считал капризным, и чью оранжевую ручку «Флер» я украл с досады, выглядел таким ошеломленным, что я больше не мог винить его за то, что он разгадал мой кроссворд. Перегрин с его тонко очерченным актерским лицом (хотя в прошлом он был декоратором и управлял летним театром, а не выступал на сцене), казалось, не мог поверить в то, что слышал, как если бы ему сообщили, что представление не состоится.

На своей стороне от прохода я видел только широкие спины и плечи братьев Мэллори и Джерома, бывшего боксера и нынешнего мастера на все руки. Они напоминали пару футболистов, сидящих на скамейке запасных.

В третьем ряду лица были более выразительными. Братья Квилан и Лео сидели слева, и если Квилан выглядел совершенно подавленным, то Лео казался разъяренным, словно он вот-вот вскинет свою массивную толстую руку и собьет кого-нибудь с ног. Справа, прямо передо мной, сидели братья Сайлас и Флавиан. Сайлас, бывший вор-домушник, автор своей криминальной автобиографии, съеживался все больше с каждым словом брата Оливера, словно его арестовали по ложному обвинению, но он не мог найти ни слова в свое оправдание. Брат Флавиан, горячая голова, почти сразу начал подскакивать на скамье, горя желанием высказаться; так же он вел себя, когда осуждал мою газетную «цензуру», а брат Клеменс довел его до изнеможения своими юридическими формулировками.

Слева от меня, через проход, расположились два самых наших древних брата – Тадеуш и Зебулон. Тадеуш, крупный коренастый мужчина, много лет плававший моряком торгового флота, под старость стал каким-то расхлябанным и расползающимся, словно изношенный механизм, о котором плохо заботились. Брат Зебулон, напротив, с возрастом усох, становясь все меньше и тоньше с каждым днем. Они оба смотрели и слушали, сосредоточенно нахмурившись, словно затруднялись по-настоящему осмыслить то, о чем шла речь.

Рядом со мной находился брат Эли, чье лицо выражало бесстрастность очевидца автомобильной аварии. Но мне казалось, что под его маской бесстрастности я могу различить фатализм и нигилизм, с которыми брат Эли отчаянно боролся – убеждение его поколения, что невежество и разрушение неизбежны, а борьба – бессмысленна. Я чувствовал, что вера брата Эли была столь же хрупкой, как моя собственная, и в то же время он нуждался в ней, как и я.

Брат Оливер закончил свою речь приличествующими словами: «И, пожалуйста, вознесите за нас молитвы». Прежде чем он успел сесть или хотя бы сделать вдох, брат Флавиан вскочил на ноги так стремительно, что чуть не перелетел через спинку передней скамьи и не приземлился на брата Джерома.

– Молитвы! – вскричал он. – Конечно, мы вознесем молитвы! Но мы должны сделать больше!

– Мы делаем больше, брат, – сказал брат Оливер. – Я только что рассказал, какие шаги мы предприняли.

– Нам нужно привлечь на нашу сторону общественное мнение! – воскликнул брат Флавиан, потрясая воздетыми руками.

– Размахивать кулаками в церкви – не лучшая идея, брат Флавиан, – мягко заметил брат Оливер.

– Мы должны что-то предпринять, – продолжал настаивать брат Флавиан.

Брат Клеменс поднялся с усталым видом, как Кларенс Дэрроу в Теннесси.[35]35
  Известный в конце начале 20-го века американский адвокат. В 1925 году в штате Теннесси проходил громкий процесс с его участием – так называемый «Обезьяний процесс», связанный с нарушением запрета преподавать теорию эволюции Дарвина из-за ее противоречия Библии.


[Закрыть]

– Если вы позволите, брат Оливер, – сказал он. – Брат Флавиан, как уже сказал брат Оливер, мы предприняли определенные шаги. Ты хочешь, чтобы я повторил все пункт за пунктом?

Брат Флавиан взволнованно отмахнулся, но хотя бы разжал кулаки.

– Мы должны сделать больше. Почему бы нам не устроить пикет? Обратиться в СМИ, выйти на тротуар с плакатами, донести наше послание до общества. Они не посмеют выступить против нас! Против монахов в монастыре.

– Боюсь, посмеют, – сказал брат Оливер. – Мистер Сноупс сказал мне, что его не волнует общественное мнение, поскольку он не собирается избираться, и я ему верю.

Вскочил брат Перегрин.

– Неужели мы не можем как-то собрать деньги и выкупить этот участок сами? Мы могли бы, ну, я не знаю, поставить пьесу?

– Речь идет о слишком больших деньгах, – сказал брат Оливер, обратившись к брату Декстеру за подтверждением.

Брат Декстер не стал вставать, но повернулся вполоборота на скамье, кивнул всем нам и сказал:

– Стоимость земли в этом районе составляет около двадцати тысяч долларов за погонный фут. Один только наш участок обойдется в два с лишним миллиона долларов.

Это число возымело отрезвляющий эффект, на миг воцарилось печальное молчание, прерванное братом Лео:

– Как такое вообще могло произойти? – потребовал он ответа. – Если срок аренды истек – почему мы не узнали об этом заранее?

– Мне ничего не остается, как взять эту вину на себя, – сказал брат Оливер и беспомощно развел руками.

– Не стоит, – вступил брат Иларий. Поднявшись, он обратился к брату Лео: – Девяностодевятилетняя аренда – это не варка яйца всмятку, когда ты следишь за ним с часами в руках.

Брата Лео это не успокоило.

– Кто-то должен был помнить, – настаивал он. – Где вообще этот договор об аренде? У кого он хранится?

– У меня, – признался брат Оливер. – Но он пропал. Я обыскал все, что только можно.

– Если кто-то случайно знает, где договор, – добавил брат Клеменс, – будьте добры об этом сообщить. Я бы хотел уточнить формулировки.

Брат Сайлас, невольно выдавая свое криминальное прошлое, предположил:

– Может, его украли.

Брат Клеменс поморщился.

– Зачем?

– Чтобы нельзя было уточнить формулировки.

Нетерпеливо вмешался брат Валериан:

– Братья, послушайте, нет повода впадать в паранойю. Похоже, у нас и без того хватает проблем.

Брат Тадеуш, чьи многолетние Странствия в торговом флоте, возможно, сделали его более устойчивым к новостям о резких переменах, спросил:

– Брат Оливер, что произойдет, если нам не удастся отстоять это место? Куда нам податься?

Брат Квилан неодобрительно покачал головой в адрес брата Тадеуша и произнес:

– Это крайне упаднический настрой, брат. Мы должны мыслить позитивно.

– Мы должны учитывать погоду на горизонте, – грубовато ответил брат Тадеуш, – какая б она ни была.

– Воистину так, – сказал брат Оливер. – ДИМП обязался найти для нас подходящее помещение и помочь с переездом. Сперва они предложили бывший кампус колледжа на севере штата, а сегодня утром посыльный привез предложение и фотографии здания в Пенсильвании, в котором когда-то располагался монастырь.

Брат Флавиан, полный злобы и подозрений, спросил:

– Где именно в Пенсильвании?

– В маленьком городке под названием Хигпен.

– Хигпен? – переспросил брат Сайлас. – Вы говорите про Ланкастерское аббатство?

– Тебе знакомо это место? – сказал брат Оливер.

– Да, я жил там некоторое время. Поверьте, оно никуда не годится. По сравнению с нашим монастырем – это дыра.

– Расскажи о нем подробней, брат, – попросил брат Квилан.

– Конечно.

Брат Сайлас встал и повернулся, чтобы все могли его видеть. Его рост был чуть ниже среднего – вероятно, в самый раз для вора-домушника – а лицо являло собой набор мелких заостренных черт, собранных воедино. Такую внешность я всегда представлял у букмекеров на ипподроме.

– Ланкастерское аббатство, – начал рассказ брат Сайлас, – было частью Ордена Дисмаситов. Ну, вы знаете, посвященного святому Дисмасу, Раскаявшемуся Разбойнику, что был распят справа от Христа.

Все мы склонили головы при упоминании Имени.

– Я присоединился к ним, – продолжил брат Сайлас, – когда впервые встал на верный путь. Мне показалось, что мы – одного поля ягоды. Большинство из них раньше тоже промышляли воровством и грабежами. Но, как оказалось, все, чем занимались эти парни – день-деньской сидели и рассказывали друг другу, какими талантливыми ворами они были, рассказывали о делишках, что они проворачивали, о том, как влипали и выкручивались из всякого-разного. Я уж начал думать, что эти парни не столько исправились, сколько ушли на покой, понимаете? Поэтому я ушел от них сюда.

Брат Оливер откашлялся:

– Думаю, наш главный интерес, брат Сайлас – это само здание.

– Верно, брат. – Брат Сайлас покачал головой: – Оно вам не придется по вкусу. Видите ли, эти парни провели бо́льшую часть своей взрослой жизни, мотая срок, понимаете, о чем я? Обитель в их представлении – это нечто с рядами запирающихся камер и внутренним двором для прогулок. Поэтому то, что они выстроили там, в Пенсильвании, напоминает детский Синг-Синг.[36]36
  Тюрьма строгого режима в штате Нью-Йорк.


[Закрыть] Выкрашенные в серый цвет стены, металлические двери, утоптанная земля во дворе. Вам такое совсем не понравится.

– Большое спасибо, брат, – сказал брат Оливер. Полученные сведения, похоже, огорчили его, но аббат бодро обратился к остальным: – Конечно, ДИМП обещал продолжать поиски, пока не подберет что-то, заслуживающее нашего одобрения.

Брат Квилан, чей голос звучал довольно визгливо, вскричал:

– Как мы можем одобрить что-то другое? Взамен этого... Взамен нашего дома!

– Мы все так считаем, – заверил его брат Оливер.

– Простите, – сказал брат Клеменс. – Позвольте мне еще раз затронуть вопрос о договоре аренды. Никто его не видел и не имеет представления, где он может быть?

Настала тишина, пока мы смотрели друг на друга в ожидании, что кто-то другой заговорит.

Брат Клеменс развел руками.

– Ну, тогда все, – сказал он.

И тут вдруг маленький брат Зебулон подал голос:

– А почему бы не посмотреть копию?

Этой фразой он привлек к себе больше внимания, чем удостаивался за последние сорок пять лет. Брат Клеменс вышел в проход и сделал шаг к брату Зебулону.

– Копия? – спросил он. – Какая копия?

– Копия брата Урбана, конечно, – ответил брат Зебулон. – Какая же еще?

– Копия брата Урбана? – брат Клеменс огляделся вокруг, его растерянное выражение лица говорило яснее слов, что среди нас нет брата Урбана.

Заговорил брат Иларий:

– Бывший аббат, – пояснил он. – Кажется, тот, что был до Уэсли.

– Воистину! – воскликнул брат Валериан. – Теперь я вспомнил. Он увлекался иллюминированными рукописями.[37]37
  Иллюминация в данном случае – украшение рукописей красочными миниатюрами и орнаментами.


[Закрыть] Одна из них висит в рамке на кухне, возле раковины – иллюминированная версия Первого послания коринфянам, глава 7: «Каждый имеет свое дарование от Бога, один так, другой иначе».

Брат Клеменс выглядел потрясенным.

– Иллюминированные рукописи?[38]38
  Illuminated manuscripts («иллюминированные рукописи») на слух можно спутать с Illuminati manuscripts («рукописи иллюминатов»). Иллюминаты – тайное общество оккультно-философского толка и мистического характера.


[Закрыть]

– Он делал иллюминированные рукописи из чего угодно, – объявил брат Зебулон, внезапно разразившись смехом. – Вы бы видели его иллюминированную версию первой страницы «Дейли Ньюс» в тот день, когда Счастливчик Линди приземлился в Париже![39]39
  Счастливчик Линди – прозвище знаменитого авиатора Чарльза Линдберга. В Париже он приземлился после перелета через Атлантический океан.


[Закрыть]

Брат Клеменс помотал головой.

– Уж не хочешь ли ты сказать, – произнес он, – что брат Урбан сделал иллюминированную версию нашего договора аренды?

– Именно! – воскликнул брат Зебулон. Он хлопал себя по коленям и хохотал, словно находился в каком-нибудь кабаке, а не часовне. Полагаю, от волнения он просто забыл о таких мелочах. – Этот брат Урбан, – кричал он, – был самым двинутым из всех, а они все были не в своем уме! Стоило ему увидеть лист бумаги с текстом, он хватал его и делал копию, украшал ее рисуночками, большими витиеватыми заглавными буквами, золотой каймой по краям и всяким в таком роде!

Никто больше не смотрел на брата Оливера. Я тоже на него не смотрел, так что не могу сказать, как он воспринял эту новость. Но брат Клеменс воспринял ее с восторженной радостью скупца, которому на голову упал золотой слиток.

– Где же эта копия? – потребовал он от брата Зебулона. – Копия договора аренды, где она?

Брат Зебулон развел костлявыми руками и пожал костлявыми плечами.

– Откуда мне знать? Где-то с остальными его работами, полагаю.

– Хорошо, а они где?

– Этого я тоже не знаю.

Но брат Иларий догадался.

– Брат Клеменс, – позвал он, а когда брат Клеменс повернулся к нему, добавил: – Ты знаешь, где они.

Клеменс задумался. Мы все задумались. Затем с лица Клеменса исчезло озабоченное выражение.

– А, – произнес он. – Чердак!

– Где же еще, – сказал брат Иларий.

***

Чердак. Единственное место под двускатной крышей, где можно было встать во весь рост, находилось точно по центру, под коньком. И то, если ваш рост не превышает пять футов шесть дюймов. И вы босиком.

Эта относительно высокая центральная зона оставалась свободной для прохода, но треугольные пространства по обеим сторонам были заполнены невероятным количеством разнообразных артефактов. Рождественские ясли из спичек аббата Ардварда и его же три полуразвалившихся спичечных собора образовывали что-то вроде раскинувшегося поселения лилипутов, окруженного старинными потрескавшимися кожаными чемоданами, рощами потускневших канделябров, стоящими под углом образцами витражного искусства аббата Джейкоба, фотоальбомами аббата Делфаста, на помятых страницах которых он запечатлел смену времен года в нашем монастырском дворе, грудами одежды и обувными коробками, небольшими холмиками разбитых кофейников и треснувшей посуды, и никому не ведомо чем еще. Там же покоился четырнадцатитомный роман аббата Уэсли – жизнеописание святого Иуды Безвестного – который теперь служил пристанищем для мышей. Старые стулья, маленькие столики, бревенчатая скамья и что-то, что я принял за коновязь. Керосиновые лампы, свисающие с гвоздей, вбитых в старые балки, повсюду втиснутые барельефы на библейские темы, и свернутый ковер без Клеопатры внутри.[40]40
  Намек на эпизод из жизни египетской царицы Клеопатры, когда ее, конспирации ради, доставили к Юлию Цезарю, завернутой в ковер.


[Закрыть] Скитания евреев по пустыне в виде мозаики из крошечных плиток, приклеенных к широким доскам; клей высох и часть плиток отвалились, неприятно похрустывая под ногами. Старые газеты, старинные гравюры с парусными кораблями, старые фетровые шляпы, старые стереоскопические наборы и старые школьные галстуки.

Все, чем только можно забить чердак за сто девяносто восемь лет.

И теперь мы, все шестнадцать человек, ворвались на чердак, словно сбежавшие военнопленные. Мы разделились и, согнувшись в три погибели, приступили к поискам. Плитки, нафталиновые шарики и мышиный помет противно шуршали под ногами. Головы то и дело стукались о балки, после чего слышались болезненные вскрики или невнятное бормотание. Единственным источником света служила сорокаваттная лампочка возле лестницы; от нее и так было немного толку, а наши мечущиеся по всему чердаку тени еще больше усугубляли ситуацию. Брат Лео нечаянно раздавил коленом собор из спичек, брат Тадеуш поцарапал висок о торчащий гвоздь, брат Джером уронил с полки роман аббата Уэсли, а брат Квилан споткнулся о Джерома, пытаясь поставить книги обратно. Брат Валериан нашел огарок свечи, воткнул его в канделябр зажег, а свеча выпала и, продолжая гореть, покатилась в лилипутский пригород из газет и старых рубашек. Возник переполох, но пожар потушили, прежде чем он успел нанести значительный урон.

И пыль! Один человек, просто небрежно осматриваясь по сторонам, мог за пять минут поднять столько пыли, что пришлось бы спуститься вниз отдышаться. Шестнадцать человек, в той или иной степени отчаяния копаясь в самых отдаленных уголках скопившегося хлама, создали на Земле точное подобие атмосферы Меркурия. Мы кашляли и чихали; пот, смешиваясь с пылью, превращался в грязь; под шерстяными рясами свирепствовал невыносимый зуд; глаза чесались, а половина вещей, что мы брали, разваливалась прямо в руках, порождая еще больше пыли.

Когда добрый католик страдает и терпит неудобства, его страдания могут быть зачтены душам в чистилище, чтобы сократить их пребывание там и поскорее отправить в рай. Если мы, шестнадцать монахов, не освободили из чистилища всех, кто там находился в этот день, то я даже не знаю…

– Есть!

Голос принадлежал брату Мэллори и, всматриваясь сквозь вихрящийся мрак, я увидел его атлетическую фигуру в боевой стойке под нависшими над ним стропилами. Он держал в руках большой лист плотной бумаги.

Мы скопом ринулись к нему, давя ногами безымянные хрупкие предметы. Брат Клеменс, кашляя и отплевываясь, выкрикивал:

– Договор? Это договор аренды?

– Не совсем! – крикнул в ответ брат Мэллори. – Но мы на верном пути. Тут их много! – И он протянул лист бумаги нам для осмотра.

Никогда прежде я не видел столь превосходного изображения надписи: «НЕ КУРИТЬ». Буква И, напоминающая вьющуюся струйку дыма, прекрасно сочеталась с обвивающими ее побегами зеленого плюща, а эффект, создаваемый решительной Т, похожей на крепкий ствол дерева, смягчался клумбой лилейников, из которой она брала начало. Другие буквы представляли собой образцы четкой, но мягкой каллиграфии, окруженные виноградными лозами, листьями и цветочными композициями. По краям располагались изящные миниатюры, изображающие ремесленников, занятых их работой – письмом, ткачеством, починкой обуви, и первое, что бросалось в глаза – ни у одного из этих работяг не было сигареты.

– Здесь целая стопка такого, – сообщил нам брат Мэллори. – Все разные. – Обернувшись, чтобы показать нам еще несколько работ, он ударился головой о стропило и уронил табличку «НЕ КУРИТЬ». – Будь проклята эта жердина! – не сдержался он, но добавил для брата Оливера: – В теологическом смысле, конечно.

– Договор аренды. – Брат Клеменс нетерпеливо протиснулся вперед. – Все остальное неважно, главное – найдите этот договор.

Как и многие другие, он поднял капюшон, чтобы хоть немного защитить голову от ударов о стропила, и я вдруг осознал, что в этом полном пыли тусклом желтоватом свете, в этом тесном помещении с деревянными стенами, окруженные причудливым хламом, мы – шестнадцать фигур в рясах, многие со скрытыми капюшонами лицами – должно быть, выглядим как одна из самых зловещих картин Питера Брейгеля Старшего. Она могла бы называться «Монахи в аду» или как-то так. Я почти ожидал, что какой-нибудь мелкий чертенок, наполовину жаба, наполовину человек, выскочит из стоящего поблизости спичечного собора.

К счастью, этого не случилось, чертенок остался внутри. С другой стороны, брат Мэллори принес целую кипу бумаг.

– Я без понятия, как выглядит этот ваш договор, – пожаловался он. – В любом случае, при таком освещении и с этой пылью в глазах ничего не разглядеть.

– Отнесем все вниз, – решил брат Клеменс, – и разберемся там.

– Это еще не все, – сказал брат Мэллори. – Их тут сотни. – Протянув кипу бумаг брату Лео, он сказал: – Вот, держи. Я принесу остальное.

Брат Лео схватил бумаги в охапку и ударился головой о стропило. Он вскрикнул, и я думал, что сейчас последует что-то гораздо хуже теологического комментария брата Мэллори. Но брат Лео сдержался. Несколько секунд он стоял, закусив губу от боли, а затем задал вопрос:

– Брат Иларий, благословенный Запатеро был высоким человеком?

– Нет, не очень высоким, – ответил брат Иларий. – Ниже пяти футов.

– Жаль, – заметил брат Лео.

Брат Мэллори принес еще одну кипу бумаг и передал брату Перегрину. Листы сыпались на пол то с одной, то с другой стороны. Я успел разглядеть прекрасно выполненную копию афиши боя «Луис против Шмелинга»,[41]41
  Боксерский поединок (два боя) между Джо Луисом и Максом Шмелингом состоялись в 1936 и 1938 годах, и стали олицетворением более масштабного политического и социального конфликта того времени. Джо Луис был чернокожим американцем, Макс Шмелинг – немцем и невольным инструментом нацистской пропаганды.


[Закрыть] где буквы искусно переплетались с узлами на канатах ринга. Увеличенная копия чего-то похожего на врачебный рецепт была украшена стетоскопами, кадуцеями,[42]42
  Жезл, обвитый двумя обращенными друг к другу змеями. Изначально атрибут послов, в наше время – символ медицины.


[Закрыть] латунными спинками больничных кроватей и мензурками, разбросанными в свободном стиле вокруг скрупулезно воспроизведенной надписи совершенно неразборчивым подчерком. Другие листы были так густо украшены рисунками, увитыми плющом заглавными буквами, каллиграфическими завитушками и прочими финтифлюшками, что без внимательного осмотра ясным взглядом об их содержании можно было только догадываться. Но выглядели они довольно занятно.

И этих листов были тонны. Когда мы, наконец, спустились с чердака вниз, охапки бумаг несли братья Мэллори, Лео, Джером, Сайлас, Эли и Клеменс, а я шел следом, подбирая те листы, что выскользнули из объятий братьев и упали на пол. Ни одна из этих рукописей не оказалась копией искомого договора аренды, но я все равно захватил их с собой и последовал за остальными на первый этаж, в кабинет брата Оливера, подбирая по пути другие обороненные листы.

Воистину удивительно, как напряженная работа в команде может отвлечь человека от самого себя. С того момента, как началась эта великая охота за договором аренды, я полностью выкинул из головы свои личные проблемы, затруднения и сомнения в своем будущем. Только когда я остался один, идя по бумажному следу, оставляемому другими, размышления о моей судьбе вернулись ко мне. Я ощутил, как наваливается уныние, беспокойство и неуверенность, и поспешил влиться в безопасность толпы, где не было место «я».

Кабинет брата Оливера выглядел, как воплощение бюрократического рая: повсюду бумаги, колышущимися стопками наваленные на стулья, столы и шкаф, и норовящие упасть на пол. Братья Клеменс, Оливер, Флавиан, Мэллори и Лео все вместе пытались навести порядок, но в результате создавали хаос. Братья Валериан, Эли, Квилан и Тадеуш наперебой протягивали брату Клеменсу отдельные листы и разноголосо кричали: «Это он?» Брат Декстер посмотрел сквозь толпу на меня, покачал головой и закатил глаза. Я был полностью с ним согласен.

Брат Перегрин, наконец, решил упорядочить хаос. Сопровождаемый удивленным и не слишком довольным взглядом брата Оливера, он вскочил на трапезный стол, словно собираясь отбивать на нем чечетку, хлопнул в ладоши и закричал, как хореограф на съемках мюзикла:

– Народ! Народ!

Думаю, сработало именно обращение «народ» вместо «братья». Через пару секунд наступила тишина, и все уставились на брата Перегрина, который тут же нарушил безмолвие громкими словами: