Текст книги "Хранители Братства (ЛП)"

Автор книги: Дональд Уэстлейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

 Глава 16

Автобус был самым что ни на есть настоящим, с настоящим водителем в униформе. Мистер Шумахер подписал документы на планшетке водителя, брат Оливер назвал адрес Флэттери, и все мы взошли на борт для нашего Странствия.

Было уже почти семь вечера. К этому времени я успел смыть с себя дорожную грязь, вытряхнул из карманов маленькие пустые бутылочки, съел несколько кусков пирога, оставленного для меня братом Квиланом, и выпил столько кофе, что не только протрезвел, но и взвинтил себя до предела.

Хотя, полагаю, я и без того был взбудоражен, учитывая все обстоятельства. Приняв решение в часовне попытаться в последний раз поговорить с Дэном Флэттери, я представлял нашу встречу и надеялся, что в наших непростых взаимоотношениях мне удастся нащупать некий рычаг, с помощью которого я смогу повлиять на этого человека. Но это намерение почти сразу рассыпалось, и теперь, когда семнадцать человек бодро устремились в путь, я понятия не имел, чего мы собираемся добиться и как именно.

Мы не единственные, кто пустился в Странствие этим вечером. Наш автобус плыл, словно кит, сквозь стаи легковых автомобилей, бесконечной вереницей заполнявшие скоростную магистраль Лонг-Айленда. Мои спутники, непривычные к Странствиям (как и сам я всего четыре недели назад) глазели в окна, даже не стараясь сохранять равнодушный вид и сдерживать любопытство. Я вспомнил, как сам пялился в окно во время своего первого железнодорожного путешествия, и подумал, как далеко продвинулся с тех пор – как в милях, так и в восприятии.

Автобус был очень удобным: откидывающиеся спинки кресел, просторный центральный проход, плавное уверенное движение. Место водителя отгораживала черная ткань, чтобы ему не мешало отражение в лобовом стекле, так что мы могли включить свет и свободно перемещаться по салону. Я остался сидеть рядом с братом Оливером – он успел занять место у окна раньше меня – но многие из братьев были слишком взволнованы, чтобы оставаться на месте, и слонялись туда-сюда по проходу между креслами.

Некоторые подходили перекинуться парой слов со мной или братом Оливером. Первым был брат Мэллори; он присел на подлокотник соседнего кресла и несколько минут непринужденно болтал о всякой ерунде, прежде чем перейти к сути.

– Брат Бенедикт, – сказал он, – когда мы приедем, не мог бы ты показать мне Фрэнка Флэттери?

Брат Оливер перегнулся через меня и потрясенно воскликнул:

– Брат Мэллори! Уж не собираешься ли ты затеять с ним драку?

– Нет-нет, – быстро ответил Мэллори. – Просто хочу посмотреть на него, ничего больше.

– Мы мирные люди, – напомнил ему брат Оливер.

– Конечно, – согласился Мэллори, но блеск в его глазах показался мне далеко не мирным, поэтому я добавил:

– Брат Мэллори, если мы устроим там потасовку, это только осложнит дело.

– У меня такого и в мыслях не было, – заявил Мэллори и отошел, прежде чем мы могли продолжить наставления.

– Хмм, – протянул я, провожая взглядом его удаляющуюся широкую спину.

Брат Оливер откашлялся.

– Отец Банцолини, будь он здесь, – предположил он, – возможно, согласился бы, что ложь в данных обстоятельствах является весьма незначительным грехом.

– Вряд ли мне удастся найти Фрэнка Флэттери, – сказал я.

Затем явился брат Сайлас, присел на тот же подлокотник и завел разговор об особняке Флэттери. Его, похоже, интересовали архитектурные детали, планировка комнат и тому подобное. Я не мог понять, к чему он клонит, пока брат Сайлас не спросил, как бы между делом:

– Вы не замечали там ничего похожего на стенной сейф, а?

Брат Оливер вновь резко подался через меня; похоже, он бо́льшую часть поездки проведет у меня на коленях.

– Брат Сайлас, – строго сказал аббат, – мы не собираемся красть договор аренды.

Сайлас наградил нас тем возмущенно-виноватым взглядом, который, должно быть, часто видели полицейские, судьи, тюремные надзиратели и прочие представители власти.

– Что значит «красть»? Они украли его у нас. Возвращение своего имущества – не воровство.

– Это софистика, брат Сайлас, – возразил ему брат Оливер.

– Это здравый смысл, вот что это такое, – проворчал Сайлас.

– Мы не видели ничего похожего на сейф, – сказал я. – Кроме того, договор и другие важные документы они, скорее всего, хранят в банковской ячейке. Большинство людей так делают, разве нет?

Сайлас неохотно кивнул.

– Ага. Дома чаще всего держат только ювелирку.

– Надеюсь, следующим шагом ты не предложишь ограбить банк, – произнес брат Оливер.

Сайлас огляделся вокруг.

– Не с этой шайкой, – буркнул он и отошел.

Брат Оливер нахмурился, поглядев ему вслед.

– Что это значило?

– Я не уверен, – ответил я.

Следующим стал брат Флавиан.

– Думаю, нам стоит созвать СМИ.

Пока брат Оливер открывал рот, чтобы сказать: «Что?», я возразил:

– Честно говоря, это не лучшая мысль. Репортеры, камеры и все такое не способствуют разумному диалогу.

– Какому еще разумному диалогу? Речь о давлении. Может, Дворфман и Сноупс не боятся общественного порицания, но Флэттери должны думать о своей репутации в том окружении, где они живут.

Брат Оливер снова перегнулся через меня, очевидно, заинтересовавшись разговором.

– Ни в коем случае, – сказал он. – Мы не пингвины в зоопарке, а монашеский орден, и должны вести себя достойно.

– Даже если в результате потеряем монастырь?

– Кривляние перед камерами, – заявил брат Оливер, – ничего не решит.

– Так закончилась война во Вьетнаме, – сказал нам Флавиан.

– О, едва ли, – ответил я.

– Звучит сомнительно, – сказал брат Оливер. – В любом случае, окончание войны и продление договора аренды – не одно и то же.

– Даже если журналисты появятся, – продолжил я, – что маловероятно; даже если они воспримут нас всерьез, что маловероятно; даже если они встанут на нашу сторону…

– Что вполне вероятно! – настаивал Флавиан, во всеоружии сжимая кулаки.

– Даже в этом случае, – сказал я, – срок истекает сегодня в полночь, а репортаж о нас попадет в СМИ не раньше завтрашнего утра.

– Смысл в угрозе, – заявил нам Флавиан. – Как думаете, что сделает этот Флэттери, если выглянет в окно и увидит телевизионные камеры на своей лужайке?

– Судя по тому, что я о нем знаю, – ответил я, – думаю, он схватится за дробовик.

– Совершенно согласен, – кивнул брат Оливер. – Мы повидали этого человека, брат Флавиан, и, должен сказать, он столь же вспыльчив и упрям, как и ты.

– Я верю в справедливость!

– Конечно, веришь, – согласился брат Оливер.

Флавиан неожиданно сменил тему и обратился ко мне:

– Что ты собираешься сказать этому Флэттери?

– Понятия не имею, – признал я.

– Не возражаешь, еслия с ним поговорю?

При этих словах брат Оливер мгновенно перекатился ко мне на колени.

– Я возражаю, – сказал он. – Категорически запрещаю.

– Брат Оливер, – сказал я, – я прошу позволить мне поговорить с Флэттери первым. Если у меня ничего не выйдет, то пусть с ним разговаривает кто угодно, я не против.

– Хорошо, – сказал брат Оливер.

– Хорошо, – сказал брат Флавиан и ушел.

Дальше подошел мистер Шумахер. На его лице застыла постоянная смущенная блаженная улыбка, и я невольно сравнил это восторженное выражение с тем напряженным и раздраженным обликом, что был у него при первой нашей встрече. Примостившись там же, где сидели остальные, мистер Шумахер перегнулся через проход и обратился к брату Оливеру, минуя меня:

– Аббат, – сказал он, – когда я присоединюсь к вам, позволено ли мне будет выбрать себе новое имя?

– Разумеется, – ответил брат Оливер. – При условии, что это имя святого или в той или иной мере библейское.

– О, оно определенно библейское, – сказал мистер Шумахер.

– Уже определились с выбором?

– Именно так. – Улыбка мистер Шумахера стала совсем уж застенчивой; он пожал плечами и добавил: – Наверное, это следствие многих лет чтения Библии в разных гостиничных номерах, но, если никто не возражает, я хотел бы отныне именоваться братом Гидеоном.

***

Дом Флэттери, где проходила вечеринка, был единственным очагом оживления в погрузившемся во тьму районе. Подъездную дорожку заполняли припаркованные автомобили, а воздух – звуки аккордеона. Из каждого окна в доме в ночь лился свет, а неистовый шум веселого праздника бурлил и пенился среди музыки.

– О, Боже, – произнес брат Оливер, глядя из окна автобуса.

– Вечеринка, – заметил я.

– Почему у них вечеринка? – капризно спросил брат Оливер. – Именно сегодня, как будто мало других ночей.

– Гм, сегодня канун Нового года, брат, – сказал я.

– Ах да.

Брат Перегрин, пройдя в переднюю часть автобуса, сказал:

– Звуки аккордеона – одна из тех вещей, что когда-то вынудили меня уйти от мира.

– Ты не знаешь, что это за мелодия? – спросил я его.

– Боюсь, это «Дэнни-бой»,[95]95
  Популярная баллада, написанная в 1910 и исполняемая многими знаменитыми музыкантами: Элвисом Пресли, Джонни Кэшем и др.


[Закрыть] – ответил он, прежде чем отойти. – В ритме польки.

Шофер вклинился меж рядов припаркованных автомобилей, продвинулся, насколько смог, и остановил автобус, громко чихнув пневматическими тормозами. Выглянув из-за черной занавески, он оповестил:

– Прибыли, мистер Шумахер.

Мистер Шумахер – в скором будущем брат Гидеон – все еще сидел через проход от меня. Развернувшись ко мне, он спросил:

– Итак, что дальше?

– Вряд ли мы сможем вернуться в другой раз, – сказал я, – так что, думаю, остается только отправиться на вечеринку.

***

Так мы и поступили, и некоторое время все шло гладко. Флэттери, должно быть, пригласили всех своих родственников, друзей, соседей, деловых партнеров и тех, кто не попал в поименованные категории, и все они явились. Так что шестнадцать монахов в рясах с капюшонами (и в придачу одного полумонаха в цивильной одежде) поглотила умопомрачительная толпа людей, словно буйвола, увязшего в зыбучих песках, не вызвав никакой волны возбуждения или даже внимания. А я никак не мог найти хозяина дома.

Одной из причин моего затруднения было то, что Дэн Флэттери представлялся мне скорее типом, чем личностью – с первой встречи, когда я увидел его и двух его двойников, сходящих с лодки. Проталкиваясь сквозь толпу, я устремлялся то к одной фигуре с массивным загривком, то к другой, но ни одна из них не принадлежала человеку, которого я искал.

В какой-то момент ко мне пробился брат Мэллори и спросил:

– Ты его видел? Я имею в виду сына, Фрэнка.

– Я даже отца пока не нашел, – ответил я. Затем, заметив стиснутые челюсти и прищуренные глаза брата Мэллори, я добавил: – Брат Мэллори, ты обещал – никаких потасовок.

– Я просто хочу на него посмотреть, – буркнул он и улизнул прочь от меня.

Испытывая беспокойство из-за него, но сосредоточившись на более насущных проблемах, я продолжил свои поиски.

Во время своих метаний по дому, я то и дело улавливал обрывки разговоров, и постепенно пришло осознание, что это общество – айсберг, с верхушкой которого я столкнулся в Пуэрто-Рико. Все те люди, кому старательно перемывали косточки в той тусовке, присутствовали здесь: родители, кузены, одноклассники, бесчестные дяди и бездушные тети, а также старшие сестры-вертихвостки. И, конечно, вся эта компания не упускала случая весело посплетничать о своих отсутствующих близких, что пребывали сейчас на юге.

Все это, конечно, замечательно, но где же Дэн Флэттери? Не в гостиной, где стоял стол с закусками, окруженный коренастыми гостями. Не в одной из комнат в глубине дома, плоть до застекленной веранды, где мы обедали в тот день, когда я впервые встретил Эйлин Флэттери Боун. Не на кухне, полной выпивки и выпивших, не в столовой, полной танцоров, скачущих под музыку аккордеониста –морщинистого старика, игру которого сопровождал аппарат, отбивающий ритм, не в очереди к туалетам, не в спальнях на втором этаже, где на кроватях были навалены груды пальто, а группки из двух-трех человек пребывали в нешуточном tête-à-tête,[96]96
  «Голова к голове» (букв. фр.). Здесь: наедине, в объятиях друг друга.


[Закрыть] и, наконец, не в библиотеке.

Стоп! В библиотеке. Я уже собирался покинуть эту комнату и выйти наружу – во дворе, похоже, было немало гостей, чем-то занятых в промозглой тьме – когда заметил хозяина дома. Он стоял, прислонившись к стеллажу с книгами по саморазвитию, и с побагровевшим лицом что-то яростно доказывал двум своим двойникам.

Как же побледнело его лицо, стоило ему увидеть меня, хотя ярость никуда не исчезла. Потрясение, казалось, лишь подчеркнуло патриархальную бульдожью решимость Дэна Флэттери. Не извиняясь перед своими собеседниками, он оставил их, проложил путь сквозь гущу гостей, придвинул свое лицо вплотную к моему и проревел:

– Я думал, ты будешь держаться подальше от нее!

– Я хочу с вами поговорить! – выкрикнул я в ответ.

Какими бы мотивами не руководствовался Дэн Флэттери, повышая голос, в тех условиях всем приходилось кричать, чтобы быть услышанным.

– Ты уже… – начал Флэттери, затем вдруг заморгал, глядя мимо меня, и вскричал: – Это еще кто?

Я обернулся и пояснил:

– Брат Квилан. И брат Лео.

Первый увлеченно беседовал с парой сияющих пышных девиц, а второй с неодобрением рассматривал корешки собрания сочинений Диккенса.

– Ты притащил их с собой? – Он, казалось, не мог поверить собственным глазам.

– Мы хотим обсудить с вами договор аренды, – прокричал я, а затем до моего сознания дошел смысл первой его реплики, и я гаркнул вдвое громче: – ЧТО?

– Я ничего не говорил!

– Что вы сказали?

– Я ничего не говорил!

– До этого! Первое, что вы сказали!

– Я сказал… – Дэн Флэттери замолк и нахмурился, уставившись на меня; очевидно, в его голове только что произошел похожий щелчок. – Вы приехали, чтобы обсудить договор аренды?

– Что вы имели в виду, сказав: «держаться подальше от нее»? Я и так далеко от нее.

– Ты… – Он взглянул на часы (ничего общего с изящными красными циферками на часах Дворфмана, это были чудовищных размеров древние карманные часы с римскими цифрами на циферблате), и заявил: – Пойдем со мной. – Затем он убрал свой хронометр, схватил меня под локоть отнюдь не джентльменским образом, и начал пробивать путь сквозь стену человеческих тел, таща меня за собой, как каноэ на буксире.

Мы пересекли центральный холл и вломились в гостиную, где Флэттери вдруг остановился, вытянул руку (ту, что не сжимала меня мертвой хваткой) и возопил:

– Еще ваши?

Я проследил за направлением, куда указывал его палец, и увидел брата Флавиана, увлеченно дискутирующего с полудюжиной юношей студенческого возраста. Все они, похоже, получали неописуемое удовольствие от этого спора. Чуть дальше братья Клеменс и Декстер с коктейлями в руках вели светскую беседу с несколькими представителями семейства Флэттери.

Дэн Флэттери встряхнул меня за руку, крикнув:

– Да сколько ж вас тут?

– Мы все здесь, – ответил я. – Все шестнадцать.

– Боже милостивый!

И он поволок меня дальше, из гостиной в столовую – брат Перегрин отплясывал там фокстрот под «Почем эта собачка на витрине?»[97]97
  «How Much Is That Doggy in the Window» – популярная песня 1950-х годов; самая известная версия исполнялась Патти Пейдж. Знаю, обычно названия зарубежных песен и танцев не переводятся, но уж очень забавно звучит.


[Закрыть] с неправдоподобно блондинистой блондинкой, а брат Эли умудрялся под эту же мелодию плясать манки[98]98
  Манки (букв. англ. «обезьяна») – танец, появившийся в 1960-х.


[Закрыть] с девушкой, похожей на типичную фолк-певицу – а оттуда к запертой двери (я уже пробовал ее открыть во время поисков). У Флэттери, впрочем, был от нее ключ. Не отпуская моей руки (кисть уже онемела от недостатка притока крови), он отпер дверь, распахнул ее и втолкнул меня внутрь.

За дверью оказался кабинет – крошечный, тесный и ужасно захламленный. Он напоминал офисы инженеров-строителей в передвижных вагончиках: карты, чертежи и кальки, пришпиленные к стенам и друг к другу; покосившиеся неустойчивые стопки бумаг на столе; разрозненные руководства, как попало набитые в узкий шкаф, и громоздкий кондиционер, так глубоко вдающийся в комнату, что сидящему за столом приходилось все время клониться влево или постоянно стукаться об него головой.

Флэттери закрыл и запер за нами дверь – теперь мы остались в уединении и относительной тишине. Гул и гам вечеринки все еще доносились сюда, но нам хотя бы не приходилось орать, чтобы быть услышанными.

Тем не менее, Флэттери заорал:

– Какого черта ты затеял теперь, сукин ты сын?!

– Не нужно кричать, – сказал я. – Я отлично вас слышу.

– Мало того, – продолжал орать он, – что ты украл у меня дочь, так еще хочешь опорочить меня перед семьей и друзьями!

– Вовсе нет, – возразил я. – Мы понятия не имели, что у вас…

– Да мне плевать, понял? Поливай меня грязью, сколько влезет, эти чертовы дармоеды и так постоянно этим занимаются, мне-то что?

– Никто не хотел…

– Но, когда дело касается моей Эйлин, – он потряс кулаком так близко от моего лица, что я разглядел каждый рыжий волосок, каждую рыжую веснушку и каждый сустав, напоминающий формой и размерами колено обычного человека, – тебе лучше следить за своими словами.

– Нас с Эйлин больше ничего не связывает, – сказал я. – Мы расстались.

– Так она мне и сообщила, – кивнул Флэттери. – Она позвонила и рассказала мне все. – Кулак превратился в указующий перст. – Но ты не выполнил свою часть сделки, – заявил он, – так что не смей являться сюда, будто все улажено. Ты заставил Эйлин поверить, что ее родной отец – двуличный лжец и мошенник.

– Ее родной отец и есть двуличный лжец и мошенник.

– А ты-то кто? Ты разбил сердце моей бедной девочке, ты бросил ее навсегда, и не прошло и чертова дня, как ты вернулся.

– В смысле: «вернулся»? Она же в Пуэрто-Рико.

Дэн Флэттери вгляделся в меня, словно стараясь разобрать мелкий шрифт при тусклом свете.

– Ты сейчас серьезно?

– А в чем дело? – Во мне зародилось смутное подозрение, но мне очень хотелось ошибиться. – Она ведь не здесь, правда? Как она может быть здесь? Она же осталась в Пуэрто-Рико.

– Нет, сейчас ее здесь нет, – сказал Флэттери, и я вздохнул с облегчением (и сожалением). Затем он взглянул на часы и добавил: – Но она появится меньше, чем через полчаса.

Я потерял дар речи. Я отшатнулся к креслу, заваленному бумагами и книгами, опустился на всю эту груду и молча вытаращился на угрюмое лицо Дэниэла Флэттери.

Шрифт стал гораздо крупнее, а свет – ярче; теперь он мог меня прочитать.

– Черт возьми, о чем ты только думал? – сказал он. – Ты создаешь все больше и больше проблем.

– Я же вернулся в монастырь, – сказал я.

– И, черт побери, лучше бы тебе там и оставаться.

– Но почему она возвращается?

– Она расстроилась, – объяснил Флэттери, – после того, как ты ушел от нее, ублюдок. Поэтому она взяла билет на ближайший рейс. Альфред Бройл встречает ее в аэропорту Кеннеди; наверное, уже забрал.

Альфред Бройл. Неужели это то будущее, что я ей оставил?

– О, лучше мне убраться отсюда до ее приезда, – сказал я.

– Тебе лучше убраться отсюда прямо сейчас. И всей твоей братии.

– С договором аренды, – уточнил я.

– Нет! Черт возьми, я же объяснял тебе по телефону, в каком я положении…

– Да, я помню, – сказал я. Внезапно обретя силы и уверенность, я поднялся с кресла и подошел к нему со словами: – Вы умеете делать деньги, у вас имеется другой бизнес, и вы знаете, что выкрутитесь. И вы отдадите договор аренды. Не из-за Эйлин, и не потому, что мои друзья болтают с вашими друзьями и все такое. Вы отдадите мне договор аренды, потому что так будет правильно, а иначе – неправильно.

– Чушь собачья, – бросил он.

Я ничего не ответил. Я просто стоял, глядя на него, а он глядел на меня в ответ. Не знаю, прав я был или нет, но наступил момент истины – и это все, что мне оставалось. Я больше ничего не говорил, потому что все уже было сказано.

Наконец, Флэттери первым нарушил молчание, заговорив чуть спокойнее, чем прежде:

– Тебе лучше уйти. Эйлин скоро появится.

– Эйлин не имеет отношения к делу, – ответил я, с удивлением осознав, что говорю чистую правду. – Есть только вы, я и договор аренды. И это все.

Флэттери сдвинул брови.

– Ты? Почему именно ты, черт подери? Что в тебе такого особенного?

– Я заноза у вас под кожей.

– Выражайся ясней.

– Нетрудно обмануть некую безликую группу людей, – сказал я. – Это как сбросить бомбы с высоты, не видя, на кого они упадут. Но сейчас два человека – вы и я – стоят лицом к лицу, и вам придется держать передо мной ответ.

Дэн Флэттери погрузился в продолжительное раздумье, и разные эмоции сменялись на его лице: некоторые откровенно бурные, другие не столь выразительные. Внезапно он отвернулся от меня и протиснулся за стол, в кресло – я заметил, как он привычно наклонил голову влево. Придвинув к себе планшетку с листом белой бумаги, он сказал:

– Договор аренды у меня в банковской ячейке, не здесь.

– Я так и думал.

– Я дам тебе сейчас письменное обещание, – сказал Флэттери, – передать договор аренды завтра при первой же возможности. Нет, завтра в банке выходной. Значит, в пятницу.

– И вы укажете в этом письме, что мы обладаем опционом на продление договора? – спросил я.

Флэттери насупился.

– Я тебя ненавижу, – выдавил он.

– Но вы это сделаете.

– Да, сукин ты сын, я это сделаю.

Он склонился над бумагой, начав писать, но тут вдруг раздался стук в дверь. «Это Эйлин», – подумал я, и ноги мои подкосились. Флэттери, подняв взгляд от письма, раздраженно указал на дверь кончиком ручки:

– Проверь, кого там черти принесли.

– Ладно.

Я отпер дверь, но за ней оказалась не Эйлин, а ее мать. Она с взволнованным видом вбежала в кабинет.

– Дэн, какой-то мужчина в длинном балахоне только что ударил Фрэнка!

Дэн Флэттери бросил на жену такой разъяренный взгляд, что она отшатнулась на шаг.

– Что?

– В одеянии, как у этого дже… – Она пригляделась ко мне. – О, вы же тот брат.

– И снова здравствуйте.

– О, – произнесла она, вспомнив еще что-то, связанное со мной. – О, вы же тот брат.

– Боюсь, что так, – кивнул я.

– Маргарет, убирайся отсюда к черту! – рявкнул Флэттери. – Пусть Фрэнк сам расхлебывает кашу, что он заварил.

Наградив меня чередой ошарашенных, недоверчивых, но вместе с тем любопытных взглядов, миссис Флэттери вышла. Я снова запер дверь, а Дэн Флэттери продолжил писать.

Много времени это у него не отняло, после чего он протянул мне лист через стол.

– Полагаю, ты захочешь прочитать.

– Пожалуй, стоит, – согласился я.

В письме все было именно так, как обещал Флэттери.

– Спасибо, – сказал я.

Он поднялся из-за стола, ухитрившись не снести правым плечом кондиционер.

– Позволь мне кое-что тебе сказать, – произнес Дэн Флэттери.

– Да?

– Не хочу, чтобы у тебя осталось обо мне неверное представление, – пояснил он. – Я даю тебе эту бумагу не по моральным соображениям. Я деловой человек, несущий на себе груз ответственности, а мораль можешь засунуть себе в задницу. Я передам вам договор аренды, потому что хочу, чтобы монастырь стоял на своем месте – там, где он сейчас – вместе со стеной и тобой за ней, и хочу, чтобы так все и оставалось. Потому что, если я когда-нибудь встречу тебя на улице, клянусь тем крестом, что ты носишь, я тебя растопчу.

– М-м, – протянул я.

– Прощай, – отрезал он.

***

Не так-то просто было обратить пятнадцать монахов и мистера Шумахера из участников вечеринки обратно в странников. Все они веселились напропалую. Мне пришлось объяснить брату Оливеру, что Эйлин на пути сюда, и тогда он задействовал свой авторитет и чувство срочности вдобавок к моей панике, и коричневые рясы, наконец, стали отделяться от толпы гостей вечеринки.

Я вышел наружу и остановился возле автобуса, стараясь не смотреть на дорогу. Что я буду делать, если на темной улице появится машина, замедляя ход, прежде чем свернуть на подъездную дорожку? Мне нужно сесть в автобус – вот, что я должен сделать – и сидеть там в темноте, даже не глядя в окно. Вот, что я должен сделать. Вот, что я должен сделать.

Братья один за другим покидали особняк в смешанных чувствах, испытывая сожаление, что приходится прерывать праздничную вечеринку, и радость, что мы добились успеха. Монастырь спасен! Разве не это было целью всей затеи?

Так все выглядело для остальных. «Замечательно!» – говорили они мне. – «Поздравляю! Не представляю, как тебе это удалось?» и тому подобное.

Они похлопывали меня по плечу, пожимали руку, улыбались. Они любили меня, а я все поглядывал на дорогу, но ни одна машина так и не появилась.

Брат Мэллори вышел из дома ухмыляясь и облизывая содранные костяшки пальцев.

– Ну и ночка! – воскликнул он. – Я никогда тебя не забуду, брат Бенедикт.

Последними вышли брат Оливер и мистер Шумахер, рука об руку. Они, улыбаясь, подошли ко мне; брат Оливер постоял рядом, пока мистер Шумахер садился в автобус. Я смотрел на дорогу.

– У нас не тюрьма, – сказал брат Оливер. – Ты можешь уйти, если пожелаешь.

– Я знаю. Не хочу. Просто… Альфред Бройл – такие дела.

Аббат никак не мог понять, что я хочу этим сказать, поэтому просто потрепал меня по плечу и что-то неразборчиво пробормотал.

– Будь хоть мизерный шанс, что это сработает, – сказал я, – я бы остался прямо сейчас. Хоть какой-то шанс. Но я не подхожу для нее, а спустя некоторое время я бы понял, что она не подходит для меня. И после того, как мы исчерпали бы друг друга, мы просто не смогли бы нормально жить дальше. Мне так жаль оставлять ее… с тем, что у нее останется.

– Но что это значит для твоего призвания, брат? Для твоей веры?

– Брат Оливер, – сказал я, – честно говоря, я уже сам не понимаю, во что верю. Верю ли я в Бога, или просто в тишину и покой. Но в чем я твердо уверен: во что бы я ни верил – это не здесь. Единственное место, где я могу обрести то, во что верю – наша обитель.

Шофер автобуса погудел, привлекая наше внимание. Он был недоволен; рассчитывал, что мы останемся за полночь, а его оторвали от твиста в столовой. Просигналив еще раз, он крикнул нам через открытую дверь:

– Вы едете или нет?

– Едем, – сказал я. – Идемте, брат Оливер.

***

Наш автобус отъехал на полквартала от особняка Флэттери, когда мимо – в противоположном направлении – промчался автомобиль. Я привстал и вытянул шею, вглядываясь в заднее окно. Легковушка свернула на подъездную дорожку к дому, где все еще продолжалась вечеринка.

***

Суббота, девять вечера. Я сидел на скамье в часовне, ожидая своей очереди встретиться с отцом Банцолини – впервые с моей поездки в Пуэрто-Рико. У меня накопилось множество грехов, взывающих об исповеди. Мне следовало бы сейчас припоминать их со страхом и чувством раскаяния, но вместо этого я с облегчением и радостью улыбался, видя вокруг привычное окружение.

Дом. Я дома и останусь здесь. Я даже отказался от Странствия за «Санди Таймс», с удовольствием передав эту обязанность брату Флавиану (и путь теперь он беспокоится о цензуре). Внешний мир уже почти улетучился из моего сознания, и я снова становился тем, кем всегда был.

Прежде чем братья Клеменс, Сайлас и Тадеуш стали монахами, один был адвокатом, другой – вором, третий – моряком. Прежде чем я стал монахом, я был монахом, который не знал, кто он.

Занавеска исповедальни зашелестела, и оттуда появился брат Гидеон, в своей новой грубой рясе и с новой мягкой улыбкой. Я сменил его, заняв место в темной кабинке вблизи уха отца Банцолини, и начал запоздало приводить мысли в порядок.

– Благословите меня, отче, – произнес я, – ибо это долгая история.