Текст книги "Хранители Братства (ЛП)"

Автор книги: Дональд Уэстлейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

 Глава 12

Дом можно было увидеть, только свернув на извилистую грунтовую дорогу, ведущую через густой подлесок, и подойдя вплотную. И когда вы его, наконец, видели, он не производил впечатления – приземистое одноэтажное строение с плоской кровлей, серыми отштукатуренными стенами и маленькими окнами, закрытыми жалюзи. Дом выглядел вполне опрятно, как и расчищенный от джунглей участок с садом вокруг него, но я ожидал увидеть что-то вроде замка, а не скромное жилище, втиснутое в складку береговой линии, с Атлантическим океаном, омывающим маленький пляж с белым песком перед домом.

Я, кажется, перегрелся на солнце и очень устал, а мое лицо покрывали пот и пыль, но теперь, дойдя, наконец, до цели своего путешествия, я жаждал как можно скорее покончить с предстоящим делом. Нет, правда, я совсем не хотел встречаться с Эйлин. Я так робел при мысли об этом, что лучшим решением было рвануться вперед, вломиться на сцену и надеяться на лучшее.

Грунтовая дорога, подойдя к дому сбоку, огибала его фасад. Я следовал по ней, с тоской глядя на океан – с каким удовольствием я бы сейчас поплескался в этой прохладной на вид воде прямо в одежде – а затем поднялся по бетонным ступеням на небольшое крыльцо с выложенным плиткой полом. Гудение кондиционеров, выглядывающих из двух окон, наводило на мысль, что дома кто-то есть. Входную дверь плотно закрывали жалюзи из матового стекла. Звонка не было, поэтому я постучал по металлической раме двери.

Мне пришлось постучать еще дважды, прежде чем я получил ответ. Сонный мужской голос крикнул через жалюзи:

– Кто там?

Повысив голос почти до крика, я объявил:

– Я ищу Эйлин Флэттери!

– А вы кто? – Дверь оставалась закрытой.

– Брат Бенедикт.

– Вы кто?

– Скажите ей, что пришел брат Бенедикт.

Жалюзи приоткрылись, и на меня уставилось, прищурившись, опухшее лицо.

– Боже правый, – произнесло оно.

Жалюзи вновь закрылись и долгое время ничего не происходило. У меня выдалась возможность обдумать: был ли этот опухший человек очередным «ухажером» Эйлин, и я пришел к выводу, что вряд ли такое возможно. Вообще невозможно.

Я любовался океаном, стараясь не обращать внимания на то, как мне жарко, неудобно и тревожно, когда жалюзи снова открылись. Я обернулся, но слишком поздно. Успел заметить лишь быстро мелькнувшие испуганные глаза, и жалюзи опять схлопнулись, как в музыкальном номере Басби Беркли.[74]74
  Американский режиссер и хореограф, известный постановкой масштабных танцевальных номеров с большим количеством участников и их неожиданными перестановками.


[Закрыть]

Была ли это Эйлин? Возможно, но неизвестно, и, когда минуту спустя дверь все-таки отворили, выпуская поток застоявшегося воздуха, моим глазам предстал ничем не примечательный интерьер, плетеная мебель, и все тот же человек с опухшим лицом, неуклюжим жестом и словами: «Заходите что ли», пригласивший меня внутрь.

– Спасибо.

Переступая с одной плитки на другую, я вошел в дом с его холодным безжизненным воздухом и тусклым серым освещением. Моя пропитанная потом ряса тут же чуть не промерзла.

Пухлолицый закрыл дверь и протянул мне пухлую руку. Поскольку на нем не было ничего, кроме белой махровой рубашки нараспашку, узких красных плавок и розовых резиновых шлепанцев, я имел возможность убедиться, что пухлый он повсюду – высокий молодой человек, совершенно утративший форму лет на двадцать раньше положенного.

– Меня зовут Макгаджет, – представился он. – Нил Макгаджет.

– Брат Бенедикт, – повторил я, пожав протянутую руку. Вопреки ожиданиям, рукопожатие было крепким.

– Эйлин выйдет через минуту, – сказал Макгаджет. Он вел себя не враждебно и не дружелюбно, просто скрывая равнодушное любопытство. – Могу я вам что-нибудь предложить? Кофе? Кока-колу?

Я начал дрожать в своей стылой рясе.

– Хорошо бы кофе, – сказал я. – Если вас не затруднит.

– Без проблем, – ответил он, пожав плечами. – Присаживайтесь.

Макгаджет скрылся в арочном проеме в дальнем конце комнаты, крикнув:

– Шейла! Еще один кофе!

Затем он снова заглянул в комнату.

– Вам какой?

Я ответил, что обычный, Макгаджет прокричал об этом Шейле, и я на некоторое время остался предоставлен сам себе. Устроившись в ближайшем плетеном кресле и стараясь, чтобы холодные и влажные части моей рясы не касались тела, я стал осматривать эту просторную комнату, скудно обставленную недорогой мебелью, главным качеством которой была, скорее, целесообразность, чем внешний вид и соответствие общему стилю. На стенах висели постеры авиакомпаний; на небольших столиках, стоящих между плетеными креслами, никаких личных вещей и безделушек, а кондиционер, обдувающий меня своим ледяным дыханием, был в обычном сером металлическом корпусе.

Похоже, это арендованное жилище, а не место, принадлежащее Эйлин или кому-то из ее друзей. Не знаю, какое это могло иметь значение, но по непонятной причине я ощутил возрастающую неловкость из-за того, что встречусь с ней в подобии постоялого двора, а не дома, каким бы он ни был.

Неожиданно открылась дверь в боковой стене и вышла Эйлин, босиком и в бледно-голубом халате до колен. Она бросила на меня угрюмый обеспокоенный взгляд, повернулась, чтобы закрыть дверь, а когда вновь посмотрела на меня, на ее лице появилось памятное мне жизнерадостное выражение. Но я ему не поверил.

Подойдя ближе ко мне, Эйлин сказала:

– Ну и ну, кого я вижу.

Я поднялся, не в силах решить: стоит ли мне улыбнуться в ответ или сохранять на лице серьезность. Я предоставил ему право выбора, так что, полагаю, вид был, как у страдающего морской болезнью, что подходило к моему самочувствию.

– Я удивлен не меньше, – сказал я.

– Садись же, садись. Нам принесут кофе?

– Думаю, да.

Мы сели в плетеные кресла, стоящие под прямым углом друг к другу.

– Я думала, ваша братия избегает путешествий.

– Кроме случаев, когда это необходимо, – ответил я.

– А эта поездка была необходима? – Эйлин усмехнулась, но это все еще была маска.

– Ты говорила, что можешь помочь нам сохранить монастырь, – напомнил я.

– Правда? – Несколько секунд она смотрела на меня с тенью улыбки на губах, затем отвернулась.

– Вот почему я приехал, – сказал я.

Ее взгляд снова встретился с моим, внезапно она подалась вперед, напряженная и рассерженная.

– Не строй тут из себя невинную овечку!

Я моргнул.

– Что?

– Ты запал на меня, сукин сын, и ты сам это знаешь.

– Да, – ответил я.

– Что?

– Я сказал «да».

– Да? И это все, просто «да»?

– Я стал плохо соображать с тех пор, как встретил тебя, – сказал я. – Но это не…

– Ты хочешь сказать, что влюбился в меня? – Эйлин произнесла это с таким пылом, словно метнула копье.

– Влюбился в тебя? Я думаю, я и есть ты, – сказал я. – Маленький отколовшийся кусочек тебя, пытающийся вернуться домой.

– Ты чокнутый, – сказала она. – Ты взгляни на себя, послушай, что ты несешь. Ты же монах в рясе.

– Все это мне нравится не больше, чем тебе, – сказал я.

– Тогда почему ты не исчезнешь из моей жизни?

– Думаешь, я сам не хочу того же?

Мы начали спорить, метая друг в друга свирепые взгляды. И, несмотря на это, я чувствовал, как глупая улыбка дрожит у меня на губах, стремясь проявиться.

Хотя я был ужасно зол на эту глупышку за то, что это она превратила меня в растерянную мямлю, в глубине души я понимал, что это чувство вовсе не гнев. Мой разум был полон подавляемых эмоций, противоречивых, сбивающих с толка, даже пугающих, а гнев стал просто единственным способом выпустить их наружу.

И что-то подобное происходило с Эйлин. Я видел и чувствовал: ее улыбка тоже боролась за свободу появиться на губах, и я ликовал (да простит меня Господь) осознавая это. Гневно ликовал, конечно.

Она заявила:

– Ты портишь мне жизнь, понимаешь ты это?

– Ну, – сказал я, – могу сказать то же самое о тебе. Я был счастлив в своей жизни.

Эйлин наклонила голову, чтобы лучше меня видеть.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что ты была несчастна, – ответил я. – Любой дурак бы это понял.

– И ты приехал сюда ради этого – сказать мне, что я несчастна? – Пыл гнева покинул Эйлин, она оказалась на грани гневных слез.

– Нет, – сказал я. – Я не хотел…

– Зачем ты здесь? Кто тебя звал?

– Монас…

– О, заткнись ты про этот дурацкий монастырь!

– Хорошо, – сказал я и схватил отворот ее халата, чтобы притянуть поближе. И когда Макгаджет вошел объявить, что завтрак готов, монах-отступник вовсю целовал девушку в голубом халате.

***

Высокую сварливую блондинку, орудующая лопаткой за кухонной плитой, мне представили, как Шейлу Фони, девушку Нила. «Девушка Нила» означало, что Нил никак не мог быть парнем Эйлин. И хотя к завтраку накрыли четыре места, в одном из них чувствовалась некая смутная запоздалость, и я ничуть не удивился тому, что это место предназначалось для меня. Значит, в доме не было других жильцов, кроме Эйлин, Нила и девушки Нила, а я стал четвертым колесом, не пятым.

Это имело для меня большое значение. Инстинктивно я гнал прочь мысли о том, что означала та сцена с поцелуями в гостиной, как можно дольше оставаясь на уровне ошеломленного восторга: я счастлив, что поцеловал Эйлин, счастлив, что у нее нет парня. Было совершенно невозможно думать о будущем, поэтому я погрузился в наслаждение настоящим.

Шейла Фони, девушка Нила, пребывала в скверном настроении, прямо противоположном моему радостному. Хотя это казалось скорее чертой ее характера, а не неприязнью, направленной на кого-то из присутствующих. Она дулась, словно ее обругал водитель автобуса, и была слишком поглощена неведомыми проблемами своей жизни, чтобы обращать внимание на монаха в рясе, вдруг оказавшегося за столом. Макгаджет, в свою очередь, игнорировал сварливость своей девушки и считал нас с Эйлин очень забавными. Поглощая огромные порции яичницы, жареной колбасы и английских маффинов, он продолжал бросать на нас косые взгляды и ухмылялся, будто все мы были заговорщиками.

Что касается Эйлин, она выглядела смущенной. Бо́льшую часть времени она избегала моего взгляда, завтракая спокойно и невозмутимо, словно решив сохранить достоинство перед лицом какого-то нелепого унижения, но, если наши глаза все же встречались, она краснела, становилась суетливой и неловкой, и в то же время мягкой, как бы тая изнутри.

В то время как я замерзал снаружи. Мы завтракали в большой кухне-столовой, отделанной кафелем, штукатуркой и пластиком, и оснащенной отдельным кондиционером, дышащим холодом, так что моя влажная ряса становилась все более стылой, сколько бы горячей еды я не поглощал.

Посреди завтрака я чихнул. Это дало Эйлин повод взглянуть на меня.

– Что с тобой? Ты весь дрожишь!

– Моя ряса немного влажная, – признался я. – После ходьбы.

– Нил, дай ему что-нибудь переодеться, – попросила Эйлин, – пока мы не съездим в магазин.

– Конечно, – сказал Макгаджет, повернувшись ко мне с приветливой улыбкой. – Прямо сейчас?

– Давайте сперва позавтракаем, – сказал я. – Все не так уж плохо.

Хотя на самом деле я чувствовал тошноту и головокружение, и не был уверен, значит ли это, что я влюблен, или у меня просто начинается грипп. Симптомы казались похожими.

***

Все вещи Макгаджета оказались мне велики и болтались, как на вешалке. С некоторых пор мне стало небезразлично, как я выгляжу, поэтому я долго примерял разные предметы одежды перед зеркалом на комоде, пока не остановился на красных шортах и белой рубашке-поло, которая выглядела не так уж плохо, если носить ее нараспашку. Прежде чем выйти из спальни, я помедлил минуту-другую, стесняясь показаться.

Но дальше тянуть не имело смысла. Чувствуя себя неуверенно и неловко, я заставил свое полуобнаженное тело переместиться из спальни в гостиную, где Шейла Фони, облаченная в сногсшибательное розовое бикини, раздраженно говорила в телефонную трубку:

– Кажется, вы не понимаете, что у вас есть определенные обязанности.

Заметив меня, она бросила в трубку: «Подождите минутку», прикрыла микрофон ладонью и сообщила мне:

– Они на пляже.

– Спасибо, – ответил я и поспешил наружу, не желая мешать ее разговору.

Макгаджет в разноцветных плавках – близких сородичах тех, что он одолжил мне – раскинулся под лучами солнца на маленьком пляже перед домом. Огромные темные очки закрывали его глаза и большую часть лица, а розовая кожа блестела то ли от солнцезащитного крема, то ли от пота. Эйлин плыла на спине, покачиваясь на пологих волнах, узкие полосы сиреневого купальника делили ее тело на три части.

После того, как я привык к кондиционеру, жара и влажность воспринимались куда хуже. Бороздя босыми ногами песок, я чувствовал, что снова пропитываюсь потом, и уже предвидел, как замерзну, вернувшись в дом. Зачем люди так обращаются с собой?

При моем появлении Макгаджет слегка приподнял голову, ухмыляясь, на мой взгляд, чересчур фамильярно.

– Добро пожаловать в светскую жизнь, – сказал он.

– Спасибо. Думаю, я… – Я сделал неопределенный жест в сторону океана и Эйлин.

– На здоровье. – Макгаджет снова опустил голову на пляжное полотенце.

Я стащил рубашку-поло и забежал в воду, которая оказалась прохладной и освежающей. Последний раз я плавал многие годы назад, но навык легко вернулся, и я уверенно поплыл туда, где Эйлин лежала на воде, настороженно наблюдая за моим приближением.

– Ты теперь выглядишь, как любой другой, – заметила она, когда я подплыл к ней.

Я не мог удержаться от смеха.

– Хочешь сказать, ты полюбила меня только из-за монашеского облачения?

– Возможно, – ответила Эйлин и уплыла от меня.

Я не знал, как к этому относиться – я не знал, как относиться к чему-либо – поэтому не последовал за ней. Вместо этого я некоторое время полежал на спине, как до этого она, с закрытыми глазами, обращенными к солнцу, пока мой разум делал осторожную попытку содрать корку с моих недавних переживаний. Кем я теперь стал, и что буду делать?

– Эй, послушай-ка.

Я открыл глаза – Эйлин вернулась. Опустив ноги, чтобы держаться в воде вертикально, я произнес:

– М-м?

Она решительно прищурилась, словно приняла твердое решение быть за все в ответе.

– Ты и правда думаешь остаться здесь со мной?

– Если ты этого хочешь, – ответил я.

– Не переводи стрелки, сукин ты сын, – сказала она.

– Я имею в виду, что не прочь остаться с тобой, но, если ты велишь мне уйти – я уйду.

Эти слова почему-то вызвали у нее неприязнь.

– О, тогда проваливай, – сказала она и развернулась, собираясь, по-видимому, уплыть в другую часть океана.

– Нет, – сказал я.

Эйлин описала вокруг меня круг и вернулась.

– Я думала, ты уйдешь, если я скажу.

– Только если ты и правда этого хочешь, – объяснил я. – Только если ты на самом деле не хочешь, чтобы я остался. Перепады настроения не в счет.

Она еще немного поплавала, прежде чем вернуться и сказать:

– У меня почти все время перепады настроения.

– Почему?

Эйлин сердито взглянула на меня.

– Если ты собираешься быть моим парнем, – сказала она, – тебе лучше завязывать с этим тоном мудрого старого священника.

– Извини, – сказал я, вовсе не чувствовуя себя каким-то мудрым стариком.

– И вот еще что, – сказала она. – Будь я проклята, если стану называть тебя братом Бенедиктом.

– Согласен.

– Тогда как же? Бен? Бенни?

– Мое настоящее имя, – сказал я, и продолжение чуть не застряло у меня в глотке, – Чарльз. Э-э, Роуботтом.

– Чарльз. И как же тебя раньше звали? Чак? Чарли?

– Чарли, – сказал я.

– Как именно пишется? Через «и» или «ей»?[75]75
  Есть два варианта написания имени Чарли по-английски: Charlie или Charley. Первое имя (то, что носит главный герой) может принадлежать людям как мужского, так и женского пола. Второе принято давать только мальчикам. Произносятся оба варианта имени одинаково.


[Закрыть]

Меня удивил этот вопрос. Я задумался, пытаясь вспомнить. Уменьшительные имена обычно произносят вслух, но, кажется, были и записи…

– Чарли через «и», – решил я.

– Хорошо, – сказала она.

– А какая разница?

– Те Чарли, что через «ей» – безответственны, – заявила Эйлин, затем добавила: – Я устала плавать. Давай немного передохнем в доме.

Макгаджет уже ушел, забрав с собой пляжное полотенце. Так что у нас на двоих осталось лишь полотенце Эйлин и моя рубашка-поло.

– Я принесу тебе полотенце, – сказала Эйлин.

– Я и сам могу принести, – ответил я, направившись к дому.

Но Эйлин подняла руку, как регулировщик уличного движения, и сказала:

– Подожди, ты же не знаешь, где они лежат. К тому же, эти двое, возможно, предаются плотским утехам, а мы не хотим слишком резко втягивать тебя во все это.

Эйлин пошла за полотенцем, а я остался на пляже, думая о плотских утехах. Когда в возрасте двадцати четырех лет я вступил в монастырь, я не был совершенно невинным, но десять лет – большой срок, и теперь я стоял перед понятием секса, как маленький ребенок стоит под усыпанным звездами ночным небом, с дрожью под коленями ощущая его обширную тайну и близкое очарование.

К тому времени, как Эйлин вернулась, я был взбудоражен до предела и не мог посмотреть ей в глаза, не говоря уж о том, чтобы смотреть на другие части ее тела. Но она не обратила на это внимания, или, во всяком случае, не подала виду.

– Тебе лучше не оставаться на солнце слишком долго, – сказала она. – Это же твой первый день.

– Ладно, – сказал я.

Я сел на развернутое полотенце с изображением улыбающейся и обнимающейся парочки, а Эйлин устроилась рядом на своем полотенце. Некоторое время мы провели в уютной тишине. Затем Эйлин сказала:

– Хватит загорать. Возьмем машину и поедем за одеждой для тебя.

– Не думаю, что это возможно, – ответил я.

– Что? Я не поняла.

– Ну, я потратил деньги братства, чтобы добраться сюда, – объяснил я. – А своих денег у меня нет.

– Не заморачивайся, – сказала Эйлин.

– Не могу не заморачиваться. Для жизни в этом мире нужны деньги.

– Послушай, Бе… – Эйлин помотала головой, притворно рассерженная оговоркой. – Не заморачивайся, Чарли. Я разберусь, Чарли.

Я улыбнулся ей; Эйлин восхищала меня.

– Можешь называть меня, как в голову взбредет – я отвечу, – сказал я.

Она одарила меня насмешливым взглядом.

– Ты собирал эти остроты годами, да? Ждал возможности вывалить их скопом на какую-нибудь бедную девушку.

– Возможно, – сказал я.

– Но мы говорили, – напомнила Эйлин, – о деньгах.

– Которых у меня нет.

– Тебе они не нужны.

– Конечно нужны.

– Послушай, Чарли, – сказала она и с довольным видом кивнула. – Ну вот, теперь правильно. Так вот, я живу за счет моего отца, Нил живет за счет матери, а Шейла – за счет бывшего мужа. Ты вполне можешь какое-то время пожить за наш счет, это не скажется на итоге.

– Я не могу брать деньги у… – начал я.

Она остановила меня, строго подняв палец.

– Позволь напомнить, я была замужем, – сказала она, – и тебе лучше хорошенько подумать, прежде чем заканчивать предложение.

Я закрыл рот.

– Так я и думала, – сказала Эйлин, встав и подобрав свое полотенце. – Пошли, хрюшка.

– Куда?

– Для начала уберем тебя с солнцепека, пока я переодеваюсь. А потом поедем в Сан-Хуан и оденем тебя поприличней.

Я чувствовал, что надо бы возразить, но не мог подобрать подходящих слов. К тому же, Эйлин уже направлялась к дому, а солнце и правда здорово напекло мне плечи. Так что я двинулся следом.

***

Прогулявшись по магазинам, мы зашли в бар одного из прибрежных отелей выпить. На мне теперь были белые брюки, бледно-голубая рубашка и сандалии, намного изящнее и легче тех, что я обычно носил в монастыре. Но те-то были изготовлены вручную братом Флавианом, он шил обувь для всех нас.

Эйлин тоже была в белых брюках и сандалиях, а также в оранжевой блузке на завязках. Внимание, вызываемое ей у других мужчин, подтверждало мое собственное чувство, что она не такая, как все, особенная.

Мы сидели в углу затененного зала с кондиционированном воздухом, рядом с окнами, выходившими на две стороны. За одним виднелся переполненный отдыхающими бассейн, за другим – обширный почти пустой пляж. Мы пили какой-то коктейль с ромом, розовый сладкий напиток с фруктовым вкусом. У меня и без того уже кружилась голова от солнца и событий дня, и я сомневался, что коктейль усугубит мое состояние.

Непринужденная беседа у нас с Эйлин не ладилась, а молчание было неловким. Мы оба нервничали и смущались, поглядывали друг на друга и отворачивались, а затем что-нибудь говорили невпопад. К примеру, после того, как нам принесли по второму напитку, я спросил:

– Каким был Кенни Боун?

– Был? – Эйлин взглянула на меня. – Я не вдова, а разведена.

– Я хотел сказать, каким он был в браке?

– Похожим на тебя, – ответила она.

Я удивленно уставился на нее.

– В смысле?

– Не расценивай это, как комплимент, – сказала она. – Он был непредсказуемым, вообще чокнутым, хуже некуда.

– О, – сказал я.

Эйлин оставляла влажные круги на столе донышком своего бокала, сосредоточенно наблюдая за этим процессом.

– Я думала, что смогу позаботиться о нем, – сказала она. – Защитить его от мира. – Ее губы скривились в подобии улыбки. – Стать его обителью.

– Кем он был?

– Чудаком.

– Я имею в виду: чем он занимался?

– Я поняла, что ты имел в виду, – сказала Эйлин и выпила половину бокала. – Иногда, – продолжила она, – он считал себя поэтом, порой драматургом, а время от времени – автором песен. И, когда на него накатывало вдохновение, он занимался всем этим не хуже, чем настоящие профессионалы.

– А в перерывах?

– Наполовину студень, наполовину краскорастворитель.

– И ты думаешь, что я такой же?

– Нет. – Эйлин помотала головой, но не слишком энергично. – Я не знаю, какой ты, черт возьми, – сказала она, – но могу предположить.

– Где Кенни сейчас?

– Наверное, в Лондоне. – Эйлин пожала плечами. – Какая разница, он все равно не дал бы мне рекомендации.

– Ты подала на развод или он?

– Я развелась с ним, – ответила она, – отчасти потому, что не хотела больше говорить о нем.

– О, извини.

Эйлин протянула руку, не занятую бокалом с напитком, и положила ладонь на мою.

– Я не хотела ворчать, – сказала она, – просто в при таких обстоятельствах это выходит само собой.

– При каких обстоятельствах? – спросил я. – Ты не могла бы объяснить, что между нами происходит?

– Ты задаешь слишком много вопросов, коп, – огрызнулась она и допила свой коктейль. – Поехали обратно домой.

***

Как странно было мчаться под солнечным светом по той же дороге, которой я шел в утренних сумерках. Странно, но не давало ничего нового. При свете я видел землю, болота, чахлые деревца и редкие покосившиеся дома, но он не показал мне ничего, что мне хотелось бы знать.

Автомобиль, в котором мы ехали – взятый в аренду и общий для всех обитателей дома – назывался «Пинто», хотя был одноцветным, желтым. На полпути обратно я спросил:

– Разве «Пинто» не должен быть разноцветным? Этот больше похож на «Шафран», разве не так?[76]76
  Испанское слово pinto («пестрый», «пятнистый»), давшее название модели автомобиля, происходит от латинского pinctus («раскрашенный», «расписанный»). Шафран – желто-оранжевый оттенок.


[Закрыть]

Но Эйлин не поняла, о чем я говорю, так что я не стал продолжать. К тому же я не очень хорошо себя чувствовал.

После того, как мы свернули с главного шоссе на дорогу к Лоиза-Альдеа, я произнес:

– Эйлин.

– Да? – Она повернулась вполоборота ко мне, не теряя из вида ухабистую дорогу.

– Может ли взрослого укачать в машине?

Она бросила на меня испуганный взгляд и тут же надавила на тормоз.

– Ты ужасно выглядишь!

– Хорошо. Не хотел бы я при своем самочувствии чудесно выглядеть.

Эйлин коснулась моего вспотевшего лба.

– Ты весь мокрый, – сказала она. – Наверное, подхватил что-то.

– А еще мне нужно кое от чего избавиться, – сказал я, с трудом выбрался из «Шафрана», и меня вывернуло.

***

Возможно, то, что говорят о психосоматике, имеет некий смысл. Если так, то Шейла Фони мне его растолковала. Когда я немного оклемался, она выложила всю теорию своим быстрым, не терпящим возражений тоном – что недомогания тела являются отражением недугов разума.

– Течь из носа говорит о сдерживаемых рыданиях, – сказала она с уверенностью на лице, которое, казалось, никогда не ведало ни соплей, ни слез.

Возможно, она была права. За десять лет в монастыре я почти не болел, а здесь, едва переодевшись в обычную одежду, я подхватил грипп с рвотой, поносом, потливостью и невероятной слабостью. Возможно, как объяснила мне Шейла, я таким образом наказывал себя, а заодно выражал свое горе и растерянность.

С другой стороны, я перенес бессонную ночь в самолете, внезапный переход от нью-йоркского декабрьского холода к жаре и влажности Пуэрто-Рико, двадцатимильную ночную прогулку, чередование жары и кондиционированного воздуха, завтрак в мокрой и стылой рясе, непривычное купание в океане…

Что ж, какова бы ни была причина моего недомогания, я провел остаток субботы, все воскресенье и часть понедельника в постели. В основном спал, не считая нескольких забегов на подгибающихся ногах до туалета. В целом, я чувствовал себя как что-то, пережеванное собакой, что, к слову, оправдывало пропуск воскресной мессы – еще один довод в пользу психосоматической теории.

К концу третьего дня мне приснился сон, в котором я был как бы двумя близнецами: один горячий, другой холодный. Проснувшись, я понял, что мне невыносимо жарко, потому что Эйлин спала, прижавшись ко мне и перекинув через меня руку и ногу, а сама она дрожала от холода, поскольку лежала поверх одеяла, а кондиционер (как всегда) работал.

– Эй, – позвал я.

Эйлин что-то пробормотала и слегка шевельнулась, не просыпаясь. И что мне с ней делать?

Затем я осознал, что чувствую себя не так уж плохо, как перед этим. Я был настолько слаб, что, казалось, даже уши безжизненно обвисли, но меня больше не покрывал липкий пот, желудок не скручивался морским узлом, и не было острой необходимости бежать в ванную комнату. Грипп отступил, оставив местное население разбираться с последствиями.

А Эйлин дрожала во сне. Вот будет глупо, если она подхватит грипп сразу после того, как я пошел на поправку, поэтому я вытащил руку из-под одеяла и слегка потряс ее за плечо, пытаясь разбудить. Она стонала, металась во сне, но решительно отказывалась пробуждаться, а в ее дыхании чувствовался сладковатый аромат рома, поэтому я прекратил свои попытки и огляделся, чтобы составить план дальнейших действий.

Мы были в спальне Эйлин, в темноте. Из-за двери не доносилось ни звука, так что Макгаджет и Шейла, наверное, спали. Судя по всему, они все вместе выпивали, и Эйлин не вспоминала обо мне, пока не пришла спать, а после была либо слишком сонной, либо слишком пьяной, чтобы искать другое место (позже я узнал, что она провела субботнюю ночь на плетеной софе в гостиной). Поэтому она уснула поверх одеяла в шортах и блузке, и теперь ее кожа совсем замерзла.

Не мог же я просто оставить ее так. Мне удалось сдвинуть с себя ее конечности, затем я выбрался из постели и постоял, облокотившись на стену, пока подступающий обморок не отступил. Потом я сдвинул одеяло со своей стороны на середину кровати и потянул Эйлин, пока она, постанывая, не перекатилась через скомканное одеяло на простыню, шлепнувшись головой на мою подушку. Я удержал ее, прежде чем девушка скатилась с кровати, накинул на нее и подоткнул одеяло. После этого я, шатаясь, обошел кровать, забрался под одеяло с другой стороны и почти сразу же заснул.

***

Наши руки, ноги и носы переплелись. Свет раннего утра просачивался сквозь планки бамбуковых жалюзи, а открытый правый глаз Эйлин был так близко и казался таким огромным, что я не мог четко сфокусировать на нем свое зрение.

Мы с Эйлин немного повозились, устраиваясь поудобнее. Затем мы стали просто возиться, и удобство уже не играло особой роли.

– Думаю, мы сейчас кое-чем займемся, – сказал я.

– Так приступай, – ответила она.