Текст книги "За давностью лет"
Автор книги: Дмитрий Евдокимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)
– Ну, Лариса села на своего конька! – иронически заметил Андрей.
– А что, она не права разве? – горячо вступилась за докладчицу девушка с черным бантом в волосах. – Обычаи, нравы и умение одеваться всегда свидетельствуют и об уровне культуры. А «культура» дворянства представляла собой чудовищную смесь увлечения французской болтовней и варварским отношением к людям, стоящим ниже тебя. Хотя бы взять шутов, которые были обязательно не только при дворе, но и у каждого богатого вельможи. Собственно, как родилась идея строительства «ледяного дома», помните?
– Расскажи, расскажи! – зашумели слушатели.
– У Анны Иоанновны был шут из князей Голицыных, прозванный Квасником. На потеху императрицы, которая в то время серьезно болела, решили женить пятидесятилетнего Квасника на придворной калмычке Бужениновой. Придумали для новобрачных выстроить ледяной дом, что легко было сделать при страшных морозах, которыми отличалась зима тысяча семьсот сорокового года. Дом был построен между Зимним дворцом и Адмиралтейством и (привожу свидетельство современника) «гораздо великолепнее казался, нежели когда бы он из самого лучшего мрамора был построен, для того, казался, сделан был будто из одного куска и для ледяной прозрачности и синего его цвету на гораздо дражайший камень, нежели на мрамор, походил». Народ потешали пальбою из ледяных пушек, стоявших у дома, ледяными дельфинами, которые ночью выбрасывали изо рта огонь из зажженной нефти, «смешными картинами», которые были поставлены за ледяными стеклами дома, освещенного внутри по ночам множеством свечей, ледяными птицами на ледяных деревьях с ледяными ветками и листьями, ледяным слоном в натуральную величину с сидевшим на нем ледяным персиянином, слон этот днем извергал воду, а ночью – горящую нефть.
– Вот, наверное, красота была! – воскликнул кто-то. – Представляю, в какую копеечку это все обошлось!
– Но этой роскоши еще показалось мало, – вступила в разговор Лариса. – Чтобы потешить императрицу, мучившуюся от прежних излишеств подагрой и почечными коликами, придумали устроить живую этнографическую выставку, выписали по паре инородцев, подвластных России, которые должны были участвовать в шутовской свадьбе, плясать и петь по-своему и за свадебным столом есть свои национальные блюда.
– А рядом с этим «увеселением» соседствует гнуснейшее унижение человеческого достоинства, которому подвергся «отец русской поэзии» Василий Тредиаковский, – заметил Максим Иванович. – Знаете эту историю?
– Это вы имеете в виду избиение Тредиаковского, о чем он подал рапорт-жалобу в Академию наук? Могу рассказать... – обрадованно сказал Шапошников.
– Не надо! – сверкнула глазами Лариса. – Вот будет твой черед...
– У меня есть этот материал! – сказала девушка с бантом.
– Давай, Светлана, излагай! – кивнула «капитан».
– Устройством праздника распоряжался кабинет-министр Артемий Петрович Волынский. – стала рассказывать Светлана. – Стихотворное приветствие новобрачным решено было поручить написать Тредиаковскому. За ним был послан кадет Криницын, который насмерть перепугал поэта, сообщив, что его вызывают к императрице. Когда же оказалось, что ехать надо в ледяной дом, где шла подготовка к маскараду, Тредиаковский обругал кадета за «дезинформацию». Тот по приезде пожаловался Волынскому, и князь недолго раздумывая, привожу слова Тредиаковского, «начал меня бить перед всеми столь немилостиво по обеим щекам и притом всячески бранил, что правое мое ухо оглушил, а левый глаз подбил...». На следующий день Тредиаковский отправился пожаловаться Бирону, но в его приемной снова столкнулся с Волынским, который велел схватить поэта, а затем, опять цитирую: «велел с меня снять шпагу с великою яростию и всего оборвать и положить и бил палкою по голой спине столь жестоко и немилостиво, что, как мне сказывали уже после, дано мне с 70 ударов...»
– И никто за него не заступился? – воскликнул Василий.
– Никто и не подумал вмешиваться, – ответила Лариса, – это было естественным, что сильный издевается над слабым.
– Однако вскоре сам Волынский предстал перед судом: за взяточничество и воровство ему отрубили руку и голову, – не преминул заметить Шапошников.
– Это только подтверждало общее правило. Ведь основная «вина» Волынского была в том, что он посмел вступить в конфликт со всесильным Бироном, – не растерялась Лариса.
– Суть дела была не только в личном конфликте высокородного князя с фаворитом, – вмешался Максим Иванович. – Императрица и ее приближенные всячески пытались скрыть истинную причину расправы над человеком, занимавшим одну из самых высоких государственных должностей: незадолго до этого Волынский был назначен кабинет-министром. Человек энергичный и деятельный, он объединил вокруг себя вельмож русского происхождения и открыто выступил против засилья иностранцев при дворе, в частности против Остермана, а затем и против самого Бирона. Подготовленную им записку «Генеральное рассуждение о поправлении внутренних государственных дел» Волынский передал императрице. Та, однако, холодно встретила его советы. Бирон, почувствовав смертельную угрозу своему могуществу, сфабриковал дело, обвиняя Волынского во взятках. Под пытками тот признался и был казнен. Прошу прощения, Лариса, что увел разговор несколько в сторону. Конечно, Волынский, несмотря на прогрессивность суждений, был человеком своего времени. Он так беспощадно расправился с Тредиаковским только за то, что тот когда-то написал в его адрес шутливую песенку.
– А интересно, как Академия наук среагировала на жалобу поэта? – спросил Василий.
– Никак, – покачала головой Лариса. – Тем более что академиками тоже были в основном иностранцы, большей частью немцы, с презрением относившиеся к русским. Они и историю России пытались переиначить по-своему. Например, некий Байер первым стал доказывать, что Русью управляли варяги – Рюрик с братьями. Во времена Елизаветы попытку создать российскую историю сделал немец Шлёцер...
– Вы знаете, что написал Ломоносов, разбирая ошибочные концепции Шлёцера? – вновь перебил ее Макеям Иванович. – «...Каких гнусных пакостей не наколобродит в российских древностях такая допущенная к ним скотина».
– Вот припечатал! – восхитился Василий.
– По-моему, мы несколько отдалились от темы доклада, – укоризненно заметил председательствующий.
– Это все относится к быту и нравам. – не согласилась Лариса. – Или вот вам еще пример, описанный в «Истории России» Сергея Михайловича Соловьева: «В 1732 году правительство объявило, что, несмотря на прежние указы, многие люди и извозчики ездят в санях резво и верховые их люди перед ними необыкновенно скачут и на других наезжают, бьют плетьми и лошадьми топчут; за такую езду указ грозил жестоким наказанием или даже смертною казнью. Угроза не помогла, и в 1737 году новый указ с жалобою, что прежний не исполняется, и с угрозою, что за скорую езду лакеев будут бить нещадно кошками, а с господ брать денежный штраф. Но в конце того же года какие-то люди парой в санях с дышлом наскакали на фельдмаршала Миниха, ехавшего также в санях, и самого его чуть не зашибли, а стоявшего на запятках адъютанта так ударили, что едва остался жив, вследствие этого новый указ – скоро и с дышлами в санях не ездить. И этот указ оказался недействительным: в ноябре 1738 года от скорой езды задавили ребенка до смерти; новое запрещение, и теперь уже придумали другое средство, кроме угроз: на больших улицах велено обывателям учредить денные караулы, которые должны были ловить и приводить в полицию тех, кто помчится на бегунах или в санях с дышлами...»
– Многие «господа» в пьяном виде разъезжали, – мрачно буркнул Красовский. – А уж пьяному указ не указ.
– Да, пьянство было очень распространено в привилегированном обществе, – подтвердила Лариса, – и оно не считалось пороком. Более того, в определенных случаях требовалось быть непременно пьяным. Сохранилось любопытное письмо главнокомандующего Москвы Семена Салтыкова, адресованное Бирону: «Прошедшего апреля 28, в день коронования ея и. в-ства, торжествовали в доме ея и. в-ства обретающиеся здесь в Москве архиереи, и господа министры, и генералитет, и дамы, и статские чины, и лейб-гвардии полков штаб и обер-офицеры, также и других полков штаб-офицеры, обедали и все веселились довольно и очень были шумны, так что иных насилу на руках снесли, а иных развезли, однако все по благости божией благополучно; токмо в то число Федор Чекин был неспокоен. Как еще сидели за столом и не очень были шумны, то он, Чекин, многова не пил, и которые офицеры подносили, пришли ко мне и сказали, что он, Чекин, не пьет...»
– «Бездельник, кто с нами не пьет!» – насмешливо пропел Андрей, но Игорь сердито цыкнул на него.
– «И я стал ему говорить, – продолжила Лариса, – ведаешь ли, что ты в доме ея и. в-ства, а не хочешь пить и сказываешь, будто вино худо, ведь ты это зашел не в вотчинную коллегию и не на каток, и оное я ему сказал для того, что он, Чекин, беспрестанно живет возле вотчинной коллегии и кабака, что подле вотчинной коллегии, который называется каток; и он стал со мною в спор говорить и хотел браниться, только я с ним браниться и в спор говорить не хотел в доме ея и. в-ства и в такой торжественный день; токмо я против него умолчал и так сделал, что будто ничего не слыхал; а потом Григорий Петрович Чернышев через стол начал с ним говорить, что он не пьет и выбирает вино: ведаешь ты, что дом ея и. в-ства, и он, Чекин, к нему придирался, однако ж Григорий Петрович от того умолчал и не хотел с ним браниться и показал, что будто ничего не слыхал: да герольдмейстер Квашнин-Самарин объявил мне, что в то ж число, как из стола в зале в наугольной встали и пили на коленках...»
– Это значит, уже ноги не держали, наверное! – рассмеялся Василий.
Наверное, – кивнула Лариса и продолжила; – «…как стал пить Квашнин-Самарин, то пришед к нему оный Чекин и толкнул его» Квашнина-Самарина, больно, от чего он упал и парик с головы сронил и стал ему, Чекину, говорить: для чего ты так толкаешь, этак генерал-поручики не делают...» Ну и так далее.
– Да, если уж генерал-поручики так веселились, что уже от обыкновенных поручиков ожидать! – бросил реплику Красовский.
– Верно. Офицерские чины в армии, а особенно в полиции погрязли в невежестве, пьянстве, разврате, – брезгливо бросила Лариса.
– Можно, я добавлю? – снова подняла руку Светлана.
– Давай разоблачай! – усмехнулся Шапошников.
– Не я буду разоблачать, а Антиох Кантемир, – сказала Светлана. – Вот Шкловский, как мне показалось, не очень лестно о нем отозвался.
– Почему нелестно? – поднял брови Максим Иванович. – Он просто полемизировал с теми буржуазными учеными, которые считали Кантемира родоначальником русской литературы.
– Во всяком случае, я хочу сказать, что Кантемир был выдающимся сатириком и в своих произведениях, хоть был и сам князем по происхождению, очень смело обличал нравы своего времени:
Каменной душою
Бьешь холопа до крови, что махнул рукою
Вместо правой левою: зверям лишь прилично
Жадность крови, плоть в слуге твоем однолична.
Кантемир во времена Петра получил блестящее образование в Лондоне, его ждало большое будущее, однако Петр умер, и он остался не у дел, поэтому с горечью писал о «бесстыдном нахальничестве», о том, что люди способные, знающие, трудолюбивые, но скромные, добросовестные и занятые, следовательно, не имеющие времени бегать ко всем и всюду трубить о себе, остаются в тени, забытые, не имеют достойного для их способностей и знаний поприща, а выходят наверх люди, способные выставляться, громко говорить сами о себе, мозолить глаза других своим присутствием всюду и таким образом приобретать известность. Человек действительно способный и знающий работает где-нибудь в углу – кто его знает, кто его помнит? Да если и вспомнят и спросят о чем-нибудь, то чудак ответит: «Не знаю, надобно подумать, справиться», а это скучно; тогда как нахал всегда тут и все знает, ответ на все готов:
Другой, кому боги благосклонны
Дали медное лицо, дабы все законны
Стыда чувство презирать, не рдясь, не бледнея,
У всяких стучит дверей, пред всяким и шея
И спина гнется его...
– «Медное лицо»! Какое образное выражение! – задумчиво произнес Игорь, считавший себя непризнанным поэтом.
– Что ж, вполне современная сатира! – прищурился Максим Иванович. – Такие небось и в вашей школе встречаются, как?
– Встречаются! – охотно подтвердила Светлана. – Так я еще о Кантемире, можно? Очень он мне понравился.
– Валяй, – благодушно разрешил Шапошников, сам любящий выкапывать полузабытых поэтов.
– В своей пятой сатире Кантемир рисует отвратительную картину пьянства, широко распространенного в русском обществе:
Прибыл я в город ваш в день некой знаменитой,
Пришел к воротам, нашел, что спит как убитой
Мужик с ружьем, который, как потом проведал,
Поставлен был вход стеречь; еще не обедал
Было народ и солнце полкруга небесна
Не пробегло, а почти уж улица тесна
Была от лежащих тел. При взгляде я первом
Чаял, что мор у вас был, да не пахнет стервом.
И вижу, что прочие тех не отбегают,
Там я люди, и с них самых ины подымают
Руки или головы тяжки и румяны,
И слабость ног лишь не даст встать, – словом, все пьяны.
Пьяны те, как лежат, прочи не потрезвее.
Не обильнее умом, ногами сильнее.
Безрассудно часть бежит, и иуды, не знает;
В сластолюбивых танцах часть гнусну грязь топтает
И мимоидущих грязнит, скользя, упадая.
Сами мерзки; другия, весь стыд забывая.
Телу полну власть дают пред стыдливым полом.
И прочее, – торопливо закончила чтение Светлана.
– Что и говорить, картина мерзопакостная, – с отвращением сказал Красовский.
– Причем Кантемир хорошо понимал опасность, которая грозит ему за разоблачение пьянства, – сказала Лариса, – Ведь этот порок поддерживался правительством, поскольку он приносил огромный доход. Поэтому Кантемир и писал:
Вов Кондрат с товарищи, сказывают, дышит
Гневом и стряпчих собрав, чслобитну пишет,
Имея скоро меня уж на суд позвати.
Что, хуля Клитесов нрав, тшуся умаляти
Пьяниц добрых и с ними кружальны доходы.
– Как говорится, комментарии излишни! – сказал Андрей.
– Хороший поэт. И мысли какие, и образы, – раздумчиво произнес Игорь. – Если бы кто-нибудь из современных поэтов взялся бы пересказать его современным языком... А что улыбаетесь? Ведь Шекспира, например, пересказывают.
– Вот ты и перескажи! – предложил Красовский. – Историк, вдобавок поэт-любитель.
– Это талант какой надо иметь, – не принял шутки Игорь. – Нет, не справиться мне...
– По-моему, теперь сам председатель заседания от повестки дня ушел, не кажется вам? – шутливо поддел Игоря Максим Иванович. – Лариса, прошу вас, продолжайте.
– Пороки правящей верхушки не могли не сказаться на всем состоянии общества, – вновь взяла слово Лариса. – Несовершенство государственного управления экономикой неизбежно вело к нищете, голоду, массовым эпидемиям.
Число нищих год от года увеличивалось, несмотря на императорские указы о создании богаделен. Современная медицина была не способна бороться с массовыми заболеваниями, рождались самые нелепые слухи.
Когда в тысяча семьсот тридцать седьмом году в Москве свирепствовала горячка с пятнами, народ искал причину болезни в том, что ночью на спящих людей привели слона из Персии. Правительство искало другие причины, оно объявило, что болезни могут умножаться от привоза на продажу дурного мяса. В том же году Синод получил указ ее величества, что несмотреньем священников могилы копают мелкие и земли над ними не утаптывают, от чего тяжелый дух чрез рыхлую землю проходит. Наконец, в именном указе тысяча семьсот тридцать девятого года содержится жалоба императрицы на полицию, которая «ни мало не смотрит, что по пустырям и глухим местам мертвечина валяется и множество непотребных собак в городе бегают и бесятся, 16 сентября одна бешеная собака вбежала в летний дворец и жестоко изъела двоих дворцовых служителей и младенца».
Антисанитария, беспорядок вели к еще одному страшному бедствию – пожарам, – продолжала Лариса. – В Москве в тысяча семьсот тридцать шестом году во время пожара, начавшегося на Арбате, сгорело восемьсот семнадцать дворов. Еще более страшный пожар случился через год. Недалеко от Каменного моста, в доме Милославского, жена повара зажгла в своем чулане восковую свечку перед образом, а сама пошла в кухню готовить обед. Свеча отпала от образа и зажгла чулан, а увидать и погасить было некому, все люди были на богослужении в церкви. При страшном вихре пламя начало разбрасываться во все стороны. Выгорел Кремль, Китай-город и Белый город, Басманные улицы, Немецкая и Лефортовская слободы. Государственного убытка было нанесено более четырехсот тысяч рублей, а по заявлениям частных лиц – на один миллион двести тысяч рублей. Но пожары возникали не только по случайности, были и сознательные поджоги крепостными, которые мстили за издевательство своим господам. Так, была схвачена дворовая девка князя Долгорукого Марфа Герасимова с тряпицей и горелым охлопком, которым она поджигала дом своего господина на Тверской, под пытками она повинилась, в наказание ее сожгли живую.
– Стихийный протест против насилия крепостного права вел и к огромному росту преступности, – заметил Максим Иванович.
– Да, я как раз хотела об этом сказать, – кивнула головой Лариса. – Основной контингент преступников составляли беглые. Дело в том, что бегство было единственным средством избавиться от крепостной зависимости. Бегали много и от рекрутства, которое было ненавистно русскому народу. Беглые объединялись в разбойничьи шайки, которые нападали на помещиков и купцов. В тысяча семьсот тридцать втором году до сведения императрицы дошло, что в городах Московской губернии происходят немалые разбои; в Дмитровском уезде воровские люди разбили дом стольника Татищева, для их поимки было велено послать военные отряды. Через два года в Москву к графу Салтыкову был послан именной указ об искоренении многих разбойничьих компаний около Москвы, из которых были присланы три письма фельдмаршалу Брюсу с требованием денег и великими угрозами в случае неисполнения. В тысяча семьсот тридцать шестом году девять разбойников днем ворвались в келью игумена московского Сретенского монастыря, били его, ранили в голову ножом, забрали деньги и вещи. В тысяча семьсот сороковом году в самой петербургской крепости воры убили часового и украли несколько сот казенных денег.
Особенно много преступников собиралось в больших городах, и в частности в Москве. Москва с окружавшими ее слободами, населенными тяглецами, людьми обедневшими, давала безопасный приют всем беглым и беспаспортным. Днем бродили «гулящие» люди по Красной площади, в охотном ряду, на Крестцах, в рядах, по торговым баням. Ночью они объединялись в шайки; темные, неосвещенные улицы и переулки с деревянными полусгнившими мостовыми, грязные пустыри, разрушенные и покинутые после пожаров дворы облегчали дерзкие разбойные нападения и давали возможность легко скрыться.
Преступники вербовали себе помощников из числа московских мальчишек. Настоящим рассадником преступности стала, например, гарнизонная школа у Варварских ворот.
Присмотр «педагогов» был плохой, а рядом соблазны – торговые ряды на Красной площади и окружающих улицах. Мальчишки вместо ученья убегали на площадь и тут знакомились с другими мальчишками, пособниками взрослых мошенников. Среди них были свои учителя, обучавшие, как воровать из карманов, они показывали ученикам, с какой ловкостью это надо делать: вынимали у прохожего из кармана табакерку, нюхали табак и клали табакерку назад в карман прохожему, а тот шел, ничего не замечая. Усвоив урок, мальчишки пробивались во всякой толпе и, пользуясь теснотою, вынимали вещи и деньги из карманов и тут же за пряники и орехи сбывали краденое бабам. Особенно благоприятны были для них крестные ходы. Думаю, чго именно в этой обстановке, будучи еще мальчишкой, стал на преступный путь и Ванька Каин, – закончила свой доклад Лариса.
– Итак, на следующем занятии о конкретных «подвигах» Ваньки Каина расскажут нам Василий, Андрей и Игорь, – заключил Максим Иванович. – Надеюсь, нам удастся раскрыть загадки, связанные с этим «славным разбойником», как назвал его Матвей Комаров.
КАИН ПОМОГ
А как, кстати, дела с кладом Ваньки Каина? – спросил неожиданно Дутиков, когда они вместе с Красовским тряслись в милицейском «уазике», возвращаясь в отделение после расследования квартирной кражи.
«Почему „кстати”?» – чуть не спросил Андрей, но сообразил, что сработала ассоциативная связь – хозяйка квартиры жаловалась, что воры кроме телевизора и магнитофона похитили кольца и какую-то необыкновенную брошь. Видимо, Иван Семенович размышлял о том, что грабители наверняка знали об этих ценностях, значит, была наводка. Ну а похищенная брошь, видимо, невольно напомнила о найденном кладе. Последнее время и начальник отдела, и его юный подчиненный виделись редко и только по делам, которых вдруг навалилось поверх головы, поэтому и поговорить толком не удавалось на такие отвлеченные темы, как Ванька Каин и его сокровища.
– Клад, как положено, в музее, Иван Семенович! – отозвался Андрей. – А по Ваньке Каину мы ведем следствие.
– Следствие? Так его завершили, если не ошибаюсь, лет двести назад?
– Решили провести вновь.
– Человека с того света трудновато допрашивать, – хмыкнул Дутиков.
– А он свои показания оставил в виде мемуаров, – в тон ему ответил Красовский. – Читаем вновь, пытаемся кое-что установить...
– Что именно?
– Ну, мне, например, поручено проверить, был ли он благородным разбойником или обыкновенным авантюристом.
– Не верю я что-то в благородных разбойников, – поморщился Дутиков. – Сколько лет проработал, сколько их около моего стола во время допросов пересидело – страсть, а ни одного благородного не встретил. Если человек встал на преступный путь, он уже подонок. И какие бы картинные позы ни принимал, все равно нутро гнилое…
– А Дубровский? А Робин Гуд? – возразил Андрей.
– Это, Андрей Борисович, литература. В жизни, как правило, все проще и страшней бывает. Ты сегодняшнюю ориентировку читал?
– Труп неизвестного мужчины?
– Да, только он недолго неизвестным был. Опознали. Рецидивист, месяца три как из заключения. А зарезал его товарищ по камере. Причины вполне «благородные» – зарезал человека за маму.
– Как это – «за маму»?
– Пришло известие этому убийце, что мать умирает. Он, значит, собрал деньги, какие были у всех сокамерников, и отдал этому самому товарищу, поскольку того освободили, чтобы, значит, старушку похорони честь по чести.
– Сначала угробил мать своим поведением, а потом решил похоронить как следует, – саркастически промолвил Красовский.
– Вот именно. Преступники – они же народ сентиментальный. Любят про материнские слезы песни чувствительные петь...
– Ну и что дальше? Как я догадываюсь, «кореш» поручение не выполнил?
– Не выполнил, – подтвердил Дутиков. – Когда приехал, старушку уже соседи похоронили. Тот с горя или с радости деньги пропил. А через три месяца любвеобильный сынок заявился. Ну и другу перо в бок. За то, что мамашину память не почтил, памятник ей не поставил. Благородно?
– Кошмар... – сокрушенно сказал Андрей. – Опять посадили, конечно?
– На полную катушку, – подтвердил Дутиков и добавил: – Но это так, к слову. Просто, чтобы ты понял, почему я в благородство этих подонков не верю. И думаю, что насчет Ваньки Каина ты меня не убедишь.
– Да я и сам не убежден, – хмуро ответил Андрей. – Хотя некоторые из его «подвигов» можно расценивать как благородные.
– Например?
– Ну, например, еще в бытность Каина вольным разбойником, послал его атаман вместе с напарником подготовить квартиру для всей банды в одном селе. По выходе из Москвы догнали странную троицу – два мужика вели женщину, голова которой была закутана в белую простыню. Ваньку, который был, несомненно, дамским угодником, разобрало любопытства. На его вопрос, что это за женщина, провожатые ответили, что это повивальная бабка, ведут ее к роженице. Ванька не поверил и начал стаскивать покрывало с головы женщины, один из провожатых бросился на него с ножом,
Ванька ударил его кистенем по голове, второй убежал в лес. В это время подоспел напарник, друг Каина, по прозвищу Камчатка. Они связали мужика и стали расспрашивать женщину, кто она и откуда. Женщина сообщила, что она крепостная господина Лихарева, а эти двое сманили ее со двора, а куда ведут – неизвестно. Каин решил, что они вели ее в лес, чтобы убить, и, сжалившись, отвел ее вместе со связанным мужиком обратно к Лефортовской слободе и там отдал караульным. Как, благородно?
– Во всяком случае, бескорыстно, – признал Дутиков. – Хотя...
– Что «хотя»?
– Ты же сам говорил, что Каин был дамским угодником...
– Ну и что?
– Женщина ему не понравилась, вот он и сдал ее караульным. А если бы была хорошенькая, думаешь, он так бы легко с ней расстался?
– А может, она и была хорошенькая! – загорячился Андрей. – Вот Ванька из рыцарских чувств ее и спас...
– Что-то не очень верится. А какие еще благородные поступки назовешь?
– Позднее, когда уже Ванька был сыщиком, он избавил сына одного монастырского крестьянина от рекрутчины. Управитель монастыря держал этого парня под караулом. Каин, взяв несколько человек из своей команды...
– Так у него своя банда была? – иронически спросил Дутиков.
– Тогда не «банда» – «шайка» называлась, – усмехнулся Красовский. – Впрочем, Каин скромно называет своих сотоварищей командой. Так вот, взяв с собою несколько человек, он нагрянул в дом этого управителя и потребовал освобождения рекрута. Хозяин не согласился, тогда Каин, рассвирепев, велел вывести его во двор и поставить на колени, а сам, схватив стоявшую тут же бочку с дегтем, вылил ему на голову, «от чего он сделался подобно арапу».
– Хороша шуточка! Так и дышит благородством, – ядовито заметил Дутиков.
– Да, Каин и его помощники смеялись до слез, а Ванька и речь торжественную произнес: «Я и прежде в такие старцы постригал, кто нечестно со мной поступал, дурак твой архимандрит, давно пора тебе чернецом быть!» Затем забрал рекрута и был таков!
– Этот «подвиг» он совершенно бескорыстно совершил, конечно? – с иронией спросил Дутиков.
– Заканчивает эту историю Каин словами: «отвел к отцу его, от которого и получил с великою благодарностью обещанное число денег». Сколько именно – Вани скромно не указывает. Впрочем, эта история очень напоминает русскую сказку, так что возможно, что она просто заимствована из фольклора, – улыбнулся Андрей. – Могу еще одну историю рассказать, как он даже помог несчастным влюбленным.
Зашел Ваня однажды в кабак, где был завсегдатаем, и встретил знакомого – писаря санкт-петербургского полка Советова, а с ним очень приятную молодую особу в монашеском одеянии – старицу из Страстного монастыря. Сидели влюбленные в кабаке и пили виноградное вино, заодно и Ваню угостили. Ваня поднял рюмку за здоровье молодых со следующим напутствием: «Видно, что ты, госпожа монахиня, пошла по пути матери, я думаю, что в тебе путь будет, только живите и начатые ваши дела отправляйте поосторожнее!»
Через несколько дней Советову удалось похитить эту «черничку» из монастыря, он увез ее в село Черкизово, где знакомый поп их тут же обвенчал. «Но судьба, обвыкшая играть счастьем человеческим и превращать наши намерения по своему произволению, позавидовав их счастию, разрушила любовный их союз неожидаемым случаем!»
– Это откуда такой высокий «штиль»? – удивленно воззрился на Андрея Дутиков. – Сам придумал?
– Нет, Матвея Комарова цитирую. Он каждое приключение Каина сопровождает философскими сентенциями. Вот я некоторые и выучил для тренировки памяти, – ответил Красовский.
– Так что за «неожидаемый случай» им судьба преподнесла?
– Бывшая «черничка», уже одетая, правда, в светское платье, отправилась за покупками в село Преображенское и столкнулась лицом к лицу со старыми знакомыми, монахами Страстного монастыря. Те схватили ее и отвели в духовную консисторию, где она вынуждена была признаться, что вышла замуж.
За нарушение духовных законов ее вновь облачили в черную рясу и отправили на покаяние в Вознесенский монастырь, а писаря Советова вызвали для объяснения в консисторию. Советов не так испугался этого вызова, как за свою жену, и бросился за помощью к Каину.
– И тот помог?
– Помог, причем показал себя незаурядным актером. Он надел припрятанный на всякий случай офицерский кафтан и превратился в драгунского капитана. Переодел в солдатское обмундирование своих друзей – телохранителей и для пущей достоверности привлек настоящего гвардейского сержанта Наговицына, который в его доме в тот момент играл в карты. Дело было в воскресенье, и у ворот монастыря теснились кареты господ, приехавших на богослужение. Каин послал вперед сержанта, который разогнал кареты, объявив, что сейчас подъедет к обедне граф Петр Иванович Шувалов. Следом появился Каин. Расставив на всякий случай караулы, он прошел прямо в келью к игуменье и заявил, что он из Тайной канцелярии приехал, чтобы взять на допрос ту самую черницу, которую, кстати, звали очень нежно – Серафима. Игуменья, перепугавшись, немедленно выдала Серафиму, Иван за руку вывел ее из монастыря, усадил в сани и, воскликнув: «Полетел коршун за море!», ударил по лошадям и тотчас отвез молодую жену к любящему супругу.
– Тоже бескорыстно?
– Не совсем. Любящий и потому не торгующийся Советов отвалил спасителю колоссальную по тем временам сумму – сто рублей, что дало повод Каину ответить шуткой: «Если бы мне за всякую старицу по сто рублей давали, то бы я их всех из Вознесенского монастыря перетаскал!»
– Однако шутки с церковью были плохи, – заметил Дутиков. – Могли ведь объявить еретиком и тогда – на костер! Как он не боялся?
– Был уверен в своей безнаказанности. Ее охранял специальный указ Правительствующего Сената.
– Значит, в прямом смысле «вор в законе», – усмехнулся Дутиков. – Ну, еще какие «благородные деяния» вспомнились? Были случаи, чтобы он бедным помогал?
Красовский задумался, потом не без колебания ответил:
– В его рассказе упоминается, что он однажды поделился своим гонораром.
– Вор поделился? Что-то не верится!
– Дело было так: во время гулянья на троицын день у Москворецких ворот, где на Живом мосту девушки и молодые женщины пели, плясали и бросали в воду венки, встретился Каину в крайней печали купец Григорий Колосов, у которого в людской суете неизвестные карманники вытащили пачку опротестованных векселей... на двадцать тысяч рублей! Для мошенников они никакого интереса не представляли, а для Колосова это была потеря целого состояния. Поэтому купец, видимо хорошо знавший, какую роль играет Каин в уголовном мире, просил его отыскать векселя, обещая крупное вознаграждение. Для Каина это не составляло особого труда, поскольку векселя «увели» его же подчиненные. Но чтобы на них не пало подозрение, Ванька, любивший дешевые эффекты, устроил небольшой спектакль. Ночью он пробрался в дом купца и спрятал векселя на чердаке, за старой картиной. На следующий день он вроде бы невзначай встретился с Колосовым на улице и на его мольбы найти бумаги заявил, что они находятся в его доме. Колосов сначала отказывался верить, потом пригласил Каина в гости. Сидя за столом, Ванька подозвал хозяйского сынишку и шепотом попросил его слазить на чердак и пошарить за картиной. Через несколько минут мальчик вернулся и вручил отцу объемистый сверток. Обезумевший от радости купец никак не мог понять, как векселя вновь очутились в его доме, и не знал, как отблагодарить спасителя. На вопрос, сколько ему дать денег, Каин скромно ответил: «Хоть я в попах не бывал, но обыкновения их знаю, они бывают довольны, тем, что им дадут».
