Текст книги "За давностью лет"
Автор книги: Дмитрий Евдокимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)
Через несколько минут начали хохотать все: один из ребят извлек из земли проржавевшую консервную байку, а у второго лопата запуталась в диванной пружине
– Тихо! Продолжайте работать! – пытался утихомирить подчиненных Игорь. – Ничего смешного не вижу. Просто верхний слой – слой двадцатого столетия, и соответственно предметы материальной культуры относятся к тому же столетию.
– Погоди, Игорь, не кипятись! – сказал Максим Иванович. – Ребятки, идите сюда поближе, рассаживайтесь. Я вам тоже несколько слов хочу сказать. Ну, для начала вам вопрос: что вы думаете здесь разыскать?
– Золотую лодку! – под общий смех заявил один из ребят. – Чего ржете? Мне отец рассказывал, что рязанцы, когда поляки наступали, закопали в кремле лодку с золотом!
– Какие еще поляки? – заметил второй, – Не от поляков прятали, а от татар! И не лодку, а ладью!
Максим Иванович утихомирил спорщиков взмахом руки:
– Должен сразу вас разочаровать, дорогие ребятки, лодки с золотом мы с вами здесь не найдем. Ищем мы с вами нечто иное...
– А что же? – искренне удивился один из спорщиков.
– Цель нашей экспедиции – узнать точно, когда возник здесь город. Ведь тот кремль, который мы сейчас видим, построен лишь в семнадцатом веке. До этого он был деревянным. Вам, конечно, говорили в школе, что ваш город до тысяча семьсот семьдесят восьмого года назывался Переяславлем Рязанским, то есть «город, перенявший славу Рязани». Действительно, старая Рязань, находившаяся около районного центра Спасска, погибла в тысяча двести тридцать седьмом году, а через столетие столицей Рязанского княжества стал Переяславль. Однако когда он возник? Первое упоминание о нем относится к тысяча девяносто шестому году...
– Ого, старше Москвы! – воскликнул кто-то из юных рязанцев.
– Возможно, – кивнул головой Максим Иванович. – Однако точную дату возникновения можем назвать только мы, археологи. Теперь понятно?
– А почему именно здесь решили копать? – спросил один из мальчишек.
– Когда мы выбирали место для раскопа, – объяснил Максим Иванович, – то исходили из того, что кремль, вероятнее всего, строился не на пустом месте, а там, где было древнее городище.
Шел день за днем. Если сначала археологам попалось еще несколько «памятников культуры» нынешнего столетия типа прогнивших сапог и ботинок, то далее пошел ровный пласт черной земли, в котором не было ничего.
– Неужели материк? – озадаченно воскликнул Игорь, сев на корточки и пересыпая землю из одной руки в другую.
– Какой материк? – тут же спросил тот мальчишка, что искал вначале лодку с золотом.
– Материк – это почва, которая идет ниже культурного слоя, – пояснил Игорь. – То есть та основа, которая была здесь до прихода людей...
Максим Иванович, присевший рядом на корточки, тоже внимательно пощупал почву и твердо сказал:
– Идем дальше. Вероятно, несколько столетий здесь никто не жил, но, может быть, поглубже что-нибудь найдем.
Прошли еще несколько слоев. Раскоп углубился больше чем на метр. Школьники начали терять интерес к раскопкам, уже почти машинально вонзая лопаты на штык и далеко отбрасывая землю. Неожиданно Игорь увидел в очередной летящей куче какой-то предмет.
– Стой! – закричал он страшным голосом и кинулся к атому предмету.
Тут же подбежал и Максим Иванович. Игорь осторожно извлек из земли обугленный кусок дерева.
– Это кто раскопал? – грозно спросил Максим Иванович.
– Ну я, – пожал плечами один из подростков. – Подумаешь, головешка какая-то...
– Головешка? – Максим Иванович повысил голос от возмущения. – Как ты не понимаешь – это же остаток стены какого-то здания! Всем выйти из раскопа. Игорь, бери ножи и кисточки и за мной!
Они опустились на колени возле того места, где был обнаружен кусок дерева, и начали тщательно и очень осторожно зачищать пласт. И, о чудо, как на проявленной фотопластинке, четко обнаружился ярко выделяющийся черный след горелой земли, показывающий угол здания.
– Жилая постройка! – твердо сказал Максим Иванович.
– Почему вы так решили? – поинтересовался Игорь.
– А видишь, вот здесь остатки печи. Если бы был просто сарай, амбар, то печи бы не было. Судя по размеру, не рядовая изба, а скорей терем.
– Но здесь только угол! – растерянно заметил Игорь. – Остальное уходит куда-то туда, за границу раскопа.
– Да, придется раскоп переориентировать, – согласился Максим Иванович. – Только пусть сначала наши художники снимут план находки.
Потом они заново разметили квадрат, копать в котором было доверено пяти самым старательным ребятам, остальным поручили просеивать всю отбрасываемую землю. Когда раскопали дом по всему периметру, посыпались находки. В основном это были кусочки керамики.
– Подумаешь, разбитые горшки! – фыркнул кто-то из мальчишек, глядя, с каким интересом Максим Иванович и Игорь исследуют каждый кусочек.
– Что ты понимаешь! – в сердцах заметил Игорь, протирая тряпочкой очередную находку. – Ведь эти горшки как книга, они позволяют археологу точно назвать время постройки здания. Правильно, Максим Иванович?
– Совершенно верно! – согласился учитель. – Если другие предметы были более долговечны и могли переходить из поколения в поколение, то горшки бились часто, а поскольку гончарное искусство все время развивалось, то именно черепки позволяют довольно точно датировать находки.
– Ну и к какому времени относится этот дом? – продолжал интересоваться школьник.
– Могу сказать точно, – ответил Максим Иванович, выпрямляясь и стряхивая прилипшую землю с колеи. – Конец шестнадцатого – начало семнадцатого столетия.
– Смутное время! – воскликнул Игорь. – Надо же, какое совпадение!
– Какое? – не отставал настырный любитель старины.
– Мы в кружке у Максима Ивановича, – ответил Игорь, – изучаем сейчас тайну гибели царевича Дмитрия, предшествовавшей началу Смутного времени. И тут, пожалуйста...
Он уже не мог усидеть, сам взял лопату и залез в раскоп. Начал он копать в том месте, где, по их расчетам, был вход в избу. Ему сопутствовала удача – среди горелых остатков он обнаружил одну рядом с другой семнадцать круглых разноцветных бусин! После того как их протерли и положили рядышком, ожерелье ослепительно заиграло на солнце.
– Ух ты, красотища какая! – воскликнул рыжий Володя. – Дайте я попробую зарисовать.
Быстро делая набросок акварельными красками на толстом картоне, он приговаривал:
– Представляю, как это ожерелье украшало его хозяйку, этакую боярыню в кокошнике.
– Боярыню? – переспросил Игорь.
– Ну, если не боярыню, то дворянку наверняка, – подтвердил Максим Иванович. – Ведь такое ожерелье было очень дорого. Посмотри, например, на эту бусину – она сделана из венецианского стекла. И кто знает, может, ожерелье принадлежало жене или дочери самого Прокопия Ляпунова.
– Да, я ведь читал, – вспомнил Игорь, – рязанские дворяне братья Ляпуновы были значительными фигурами в период Смутного времени!
– Они были возмутителями спокойствия еще во время жизни Бориса Годунова, – усмехнулся Максим Иванович.
– Ой, Максим Иванович, расскажите, – зашумели юные рязанцы, захотевшие узнать историю своих земляков.
– Ну что ж, объявим перерыв, и расскажу, – согласился руководитель экспедиции.
Когда все расселись на травке у края раскопа, поглядывая вниз, на останки терема, Максим Иванович начал:
– Первое упоминание о братьях Ляпуновых мы встречаем в исторических документах тысяча пятьсот восемьдесят четвертого года. Сын Грозного Федор еще не успел короноваться, как один из членов регентского совета, Богдан Бельский, попытался узурпировать власть. Игорь, ты помнишь, мы обсуждали это на заседании кружка, было предположение, что Бельский был в сговоре с Годуновым. Во всяком случае, москвичи, ворвавшиеся в Кремль и требовавшие выдачи Бельского, требовали и Годунова. В числе московской «черни» оказались и рязанские дворяне Ляпуновы, которые были после этого сосланы правительством обратно в Рязань. В тысяча пятьсот девяносто пятом году один из братьев, Захар, был по царскому указу бит батогами здесь, в Переяславле, за местнический спор с дворянином Кикиным. Я думаю, что столь суровое наказание объясняется злопамятностью Годунова. Позднее Захара Ляпунова еще раз били кнутом за сношения с казаками, которым он продавал вино и оружие.
В тысяча шестьсот шестом году, когда после убийства Лжедмитрия Первого царем стал Шуйский, братья Прокопий и Захар Ляпуновы возглавили борьбу дворян против правительства Шуйского, присоединившись к крестьянскому восстанию под руководством Петра Болотникова. Когда Ляпуновы поняли, что Болотников борется против бояр и дворян, они перекинулись на сторону Шуйского, за что получили чины думных дворян. Однако недолго братья сохраняют верность престарелому царю – в тысяча шестьсот десятом году они встают во главе заговора против Шуйского, и именно Захар Ляпунов насильно постриг старого интригана в монахи.
– Да, круг замкнулся! – философски заметил Игорь.
– Что ты имел в виду? – спросил черный Володя.
– Да то, что представитель Рязани замкнул последнее звено в угличском деле! – ответил Игорь. – Именно от руки рязанца старый интриган понес заслуженное наказание.
– Однако другой брат, Прокопий Ляпунов, оставил более значительный след в истории, – заметил Максим Иванович. – По описаниям современников, это был красивый, мужественный человек, обладавший недюжинным воинским талантом. Именно он спустя полгода, в январе одиннадцатого года, возглавил первое ополчение против польских интервентов и в союзе с казаками подошел вплотную к стенам Москвы. Но опять классовая вражда привела его к разрыву с казаками. Он начинает переговоры с боярами, засевшими в Кремле. Тогда казаки хитростью заманили Ляпунова в свой стан и зарубили его саблями.
– И вы думаете, перед нами терем Ляпунова? – воскликнул один из мальчишек.
– Вполне может быть, – улыбнулся Максим Иванович.
– А почему же он сгорел?
– У Ляпуновых было много недругов. Поджечь могли и казаки, и польские интервенты...
ВЕРСИЯ ПЕРВАЯ: «ПОКОЛОЛСЯ НОЖОМ САМ И ОТТОГО И УМЕР»
На следующее утро Максим Иванович отправился на местный почтамт, чтобы позвонить в Москву, в редакцию своего журнала.
– Должны гранки моей статьи прийти, – объяснил он Игорю, оставляя его за командира. – Попрошу, чтобы выслали сюда.
Вернулся он часа через два, таинственно улыбаясь.
– Завтра у нас суббота. Объявляю выходной день. А ребятам скажи, пусть приходят завтра вечером, устроим праздничный костер.
Наутро Игорь, побрившись и надев свежую рубашку, уныло слонялся без дела возле раскопа. Он слегка сердился на Максима Ивановича за внеурочный выходной. Казалось бы, дошли до самого интересного, зачем же сбиваться с ритма? Максим Иванович словно не замечал недовольства ученика, пил кофе, потом сел за свои записи.
Неожиданно раздался знакомый автомобильный гудок. Игорь не поверил своим глазам: прямо по саду, петляя между деревьями, пробиралась их «ласточка»! Он подлетел к машине, а оттуда выскочили улыбающиеся Лариса, Андрей и Борис.
– Поздравь меня! – крикнула Лариса. – Я поступила.
– Молодец, поздравляю!
– А разве тебе Максим Иванович ничего не сказал? – удивился Андрей. – Мы же с ним вчера по телефону говорили.
Игорь укоризненно обернулся на подходящего к ним Максима Ивановича. Тот улыбался.
– Я же обещал тебе сюрприз!
Потом они осмотрели раскоп, сделали вояж по Рязани, искупались в Оке, а к вечеру разожгли костер, на который пришли юные рязанцы.
Когда все были в сборе, Максим Иванович, лукаво глянув на своих кружковцев, сказал:
– А не продолжить ли нам заседание суда над Годуновым? Я думаю, и нашим художникам, и юным археологам тоже будет интересно. Как, Игорь? Ты у нас ведь первый докладчик?
– Я давно готов, – сказал Игорь.
– Думаю, что и остальные тоже! – в тон ему ответил Андрей.
Игорь бросил на него ревнивый взгляд, потом, глядя в пламя костра, начал:
– Итак, представим себе, что мы находимся в угличском дворце пятнадцатого мая тысяча пятьсот девяносто первого года. Царица вместе с сыном и придворными отстояла обедню в церкви Спаса; вернувшись во дворец, села обедать вместе с братом Андреем. Время было около двенадцати часов. Царевича мать отпустила погулять на задний двор дворца. Его сопровождали мамка Василиса Волохова, кормилица Арина Тучкова, постельница Марья Колобова и четыре мальчика, обычные его товарищи по играм – Петрушка Колобов, Баженка Тучков Ивашка Красенский и Гришка Козловский.
Царевич в это время едва оправился от очередного приступа болезни, которую в то время называли «черным недугом», «падучей», «немочью падучей». Сегодня, судя по описаниям припадков и их периодичности, мы можем с уверенностью констатировать, что царевич страдал эпилепсией.
Игорь бросил торжествующий взгляд на Андрея и добавил:
– Предвидя возражения нашего криминалиста, я сделал выписку из популярной медицинской энциклопедии. Разрешите, зачитаю несколько строчек: «Наиболее типичен большой судорожный припадок – падение с внезапной потерей сознания и томическими (тело напрягается, вытягивается), а затем клоническими (многократное сокращение) судорогами всего тела.
При томической судороге руки и ноги сводит, голова и торс изгибаются, челюсти сильно сжимаются. Вследствие сокращения всей дыхательной мускулатуры дыхание приостанавливается, появляется синюшность, особенно лица, которое становится иссиня-черным (отсюда народное название этой болезни „черная немочь”). Одновременно с возникновением судорог больной теряет сознание и падает. Через 20 – 30 секунд непрерывное судорожное сокращение всей мускулатуры тела сменяется ее ритмическими подергиваниями (клонические судороги)».
По показаниям свидетелей, – продолжил Игорь, – «и прежде тово... на нем была же та болезнь по месяцам беспрестанно». Сильный припадок случился с Дмитрием примерно за месяц до его кончины. «Перед великим днем», рассказывала Василиса Волохова, царевич в припадке «объел руки Ондрееве дочке Нагова, едва у него... отняли». Об этом же случае говорил и Андрей Нагой: Дмитрий «ныне в великое говение у дочери его руки переел», а прежде «руки едал» и у него, и у жильцов, и у постельниц: царевича «как станут держать, и он в те поры ест в нецывенье, за что попадетца». Это подтверждала впоследствии и вдова Битяговского: «многажды бывало, что ево станет бити тот недуг, и станут его держати Ондрей Нагой, и кормилица, и боярони, и он... им руки кусал или за что ухватит зубом, то отъест».
– Последний приступ эпилепсии у царевича длился несколько дней, – рассказывал дальше Игорь, – Он начался во вторник, на третий день царевичу «маленко стало полехче», и мать взяла его к обедне, потом отпустила на двор погулять. В субботу Дмитрий во второй раз вышел на прогулку, и тут у него внезапно возобновился приступ.
Только царица села обедать, – продолжал Игорь, – как вбежал, запыхавшись, в зал Петрушка Колобов и прокричал: «Тешился деи царевич с нами на дворе в тычку ножом, и пришла деи на него немочь падучая... да в ту пору, как ево било, покололся ножом сам и оттого и умер».
В ужасе царица сбежала вниз и увидела бездыханное тело сына. В отчаянье она принялась бить поленом мамку Волохову, обвиняя в убийстве царевича ее сына Осипа Волохова.
По царицыному приказу ударили в колокол. Возбужденные горожане сбежались на площадь перед дворцом. Прискакали сначала со своего подворья, где они обедали, братья Михаил и Григорий Нагие, причем, по показаниям очевидцев, изрядно пьяные, а затем главный дьяк Углича – Михаил Битяговский. Быстро поняв, в чем дело, он подъехал к колокольне и потребовал, чтобы больше не звонили, не возбуждали народ. Но было уже поздно. Разъяренная толпа растерзала его племянника Никиту Качалова, вступившегося было за сына Волоховой.
Вполне понятно поведение Качалова: он незадолго до этого события женился на дочке Волоховой. В страхе Осип Волохов убежал и спрятался на подворье Битяговского.
Битяговский еще по старой привычке попытался командовать, утихомиривая толпу, а затем начал уговаривать Нагого, «чтобы он, Михайла, унял шум».
Это окончательно привело в ярость царицу и ее братьев, видевших в Битяговском заклятого врага. Ведь с момента приезда дьяка в Углич царица потеряла право распоряжаться доходами удельного княжества. Выплачиваемые дьяком деньги на содержание двора казались ей чересчур незначительными. Споры между семьей царевича и дьяком были постоянными. Еще в это утро пятнадцатого мая Михаил Нагой от имени царицы крупно поскандалил с дьяком, отказавшись дать своих людей в распоряжение Годунова.
Избитая царицей и Андреем Нагим в кровь и брошенная на площади Василиса Волохова видела, как царица указала на Битяговских и крикнула: «Душегубцы царевича!» Толпа дворни и посадских под руководством Михаила Нагого бросилась на дьяка. Его в тот момент отбили родственники и холопы. Спасаясь, дьяк со своими сторонниками заперся в дьячей избе. Это окончательно погубило их.
Не встретив сопротивления, люди Нагого высекли секирами дверь, вломились в избу и расправились со всеми, кто там укрывался. Затем они кинулись грабить подворье Битяговских, схватили жену дьяка с младшими детьми и случайно обнаруженного там же Осипа Волохова и приволокли их ко дворцу. Расправу над ними приостановил приезд церковных служителей, услышавших набат. Израненный Осип Волохов скрылся в церкви. Его мать в отчаянье заклинала царицу пощадить сына. Но напрасно – стоило церковным старцам покинуть церковь, как Мария Нагая отдала его на растерзание толпе. Всего в результате самосуда погибло пятнадцать человек. Их трупы были брошены в ров у крепостной стены...
– Ну а все-таки кто же ударил в колокол? – насмешливо перебил защитника обвинитель.
Игорь бросил на соперника уничтожающий взгляд, вспыхнул было, но потом сдержался и с достоинством спросил:
– Можно продолжать?
– Конечно, конечно! – ответил Максим Иванович, погрозив нарушителю пальцем.
– В Москву к царю и в Ярославль, где в ссылке находился Афанасий Нагой, помчались конные гонцы. На следующий день Афанасий Нагой попытался поднять восстание, но приставы, бдительно следившие за ним, не дали ему возможности возбудить народ. Из Москвы для успокоения угличан был немедленно послан вооруженный отряд во главе с приставом Темиром Залецким, прибывшим на место вечером восемнадцатого мая.
А следом уже ехала следственная комиссия во главе с Шуйским.
Предвосхищая вопросы обвинителя о подробностях следствия, – сказал Игорь, выразительно поглядев на Андрея, – хочу привести факт, красноречиво свидетельствующий о том, что Нагие уничтожили безвинных людей.
Глубокой ночью, последовавшей после убийства, Нагие собрались на совет. Решено было создать ложные улики, чтобы направить следствие по нужному им пути. Михаил Нагой велел приказчику Ракову «позаимствовать» у посадских людей несколько ножей. Григорий Нагой «пожертвовал» свой страшный нагайский нож. На подворье у Битяговских нашли железную палицу. Все это оружие было обильно полито кровью зарезанной курицы и брошено на трупы, лежавшие во рву.
– Явно переборщили! – не удержался от восклицания Борис. – Ведь ранка на шее царевича, по свидетельству современников, была очень незначительной!
– Я думаю, что все это было сделано с другой целью! – многозначительно произнес Андрей.
– Интересно, с какой? – живо повернулся к нему Максим Иванович. – Скажи!
– Нет уж, спасибо! – ответил Андрей, не забывший обиды. – Вот придет мой черед, тогда держитесь!
– Возможно, подлог и не раскрылся бы, если бы не предательство Русина Ракова, – продолжал Игорь. – Он сумел пробраться мимо застав, расставленных по дорогам Нагими, и сделал свой донос Шуйскому, еще когда комиссия не достигла Углича. Вполне естественно, что комиссия, заподозрив неладное, первым делом устроила допрос Михаилу Нагому, как инициатору убийства ни в чем не повинных людей и создания подложных улик. Ему задали четыре вопроса: как приключилась смерть царевича, какая у него была болезнь, зачем он, Нагой, велел убить известных людей и положить на них оружие и, наконец, зачем приводил приказчика Ракова к крестному целованию?
Чтобы оправдаться, Михаил Нагой назвал убитых им людей убийцами, – продолжил Игорь, – а по остальным вопросам отрицал все начисто. Но такая тактика не помогла. Опытные следователи без особого труда нашли непосредственных очевидцев случившегося с царевичем. Это были в первую очередь мамка, кормилица, постельница и мальчики, игравшие с царевичем в тычку. Придавая исключительное значение показаниям мальчиков, Шуйский спросил их: «Хто в те поры за царевичем были?» Будучи старшим, отвечал Петр Колобов: «Были за царевичем в те поры только они четыре человеки, да кормилица, да постельница». Тогда Шуйский переспросил, не были ли за царевичем в те поры Осип Волохов и Данило Битяговский, и получил отрицательный ответ. Мальчики не могли ошибиться, ведь они отлично знали вышеназванных людей. Позднее комиссия нашла еще одного очевидца – приближенного царицы стряпчего Юдина. Во время обеда он стоял в верхних покоях у поставца с посудой и от нечего делать смотрел в окно. Несчастье произошло у него на глазах.
– Ну, это еще надо проверить, – протянул Андрей. – Сомневаюсь, чтобы оттуда было хорошо видно.
– Я проверял, – неожиданно вмешался Борис. – От окна и до столбика, то есть места, где, по преданию, погиб царевич, не будет и сорока метров.
– Типичная ошибка дилетанта, – возразил Андрей. – Ведь царица обедала в своих покоях, а ты мерил от дворца царевича.
Игорь нахмурился.
– Остальные свидетельства носили лишь косвенный характер, – продолжал он. – Кто-то от кого-то чего-то слышал. Поэтому подьячие, уже найдя истину и потеряв интерес к дальнейшему следствию, записывали показания по известному стереотипу, так сказать, только для количества. Это впоследствии, кстати, и заставило некоторых историков заподозрить Шуйского и Годунова в фальсификации дела. Таким образом, защита считает доказанным, что царевич покололся сам и что Борис Годунов не виновен. Я кончил!
Он победоносно взглянул на Андрея и сел. Максим Иванович благосклонно кивнул ему головой и спросил:
– Есть ли вопросы к защите?
Однако убедительные доводы, приведенные Игорем, казалось, нисколько не поколебали Андрея. Подергав себя за левый усик, Андрей невозмутимо повторил вопрос:
– Так кто же ударил в колокол? – Чтобы унять поднявшийся шум, он чуть повысил голос: – Вопрос отнюдь не праздный. Все дело крутится вокруг этого колокола. Если вы внимательно посмотрите дело, то убедитесь в этом. Вот поглядите – Михаил и Григорий Нагие показали, что они прибежали со своего, подворья во дворец, будучи встревожены колокольным звоном, а Василиса Волохова заявила, что Григорий Нагой находился у царевича и бил ее прежде, чем начали звонить у Спаса. Григорий Нагой прибавил, что в колокол начал звонить пономарь, вдовый поп Федот Афанасьев, по прозвищу Огурец. Когда же комиссия начала допрашивать вдового пономари, то тот неожиданно рассказал совсем другое. Якобы он сидел у себя дома, когда у Спаса зазвонил сторож Максим Кузнецов, и он, Огурец, от себя с двора побежал в город и, когда прибежал к церкви к Спасу, встретился ему кормового дворца стряпчий, Суббота Протопопов, и велел ему звонить в колокол у Спаса, да ударил его в шею и заставил силою звонить, говоря, что царица Мария приказывает, и все это он говорил перед Григорием Нагим. Нагой сказал: «Того он не слыхал, что тому попу Федоту велел звонить Суббота Протопопов; а сказывал ему тот же поп Федот, что велел ему звонить Суббота, и что прибегал к нему Михаила Битяговский, и он заперся, на колокольню его не пустил». А Суббота Протопопов, поставленный на очную ставку с попом Федотом, сказал: «Как приехал на двор Михайла Нагой и велел ему, Субботе, звонить в колокола для того, чтобы мир сходился, то он и приказал Огурцу звонить»
Запутанная история, не правда ли? – спросил Андрей. – Нагие сами прибежали на звон, и вдруг они же и приказали звонить. Кому верить? Что должен был сделать любой нормальный следователь? Конечно, вызвал бы на допрос Кузнецова. Но комиссия почему-то не сделала этого. Очень странная забывчивость. Полагаю, что здесь было одно из двух: либо сторож, действительно что-то видевший, в панике скрылся, либо дал такие показания, которые противоречили уже принятой комиссией версии, и эти показания были изъяты.
О том, что следствие велось крайне необъективно, говорят многие другие факты, – с улыбкой превосходства добавил Андрей. – И наш защитник отлично их знает. Имеется путаница в показаниях о том, как вел себя дьяк Битяговский, и о том, чем же покололся царевич – ножом или сваей, то есть остро отточенным гвоздем. Тенденциозность дела видна и из того, что нигде ни разу не упоминается имя Годунова. Явно, что были изъяты все показания, которые бросали бы на него тень.
– Относительно ножей ты хотел что-то сказать, – напомнила внимательно слушавшая Лариса.
– Да, насчет ножей, – спохватился Андрей. – Ты, Игорь, просто ничего не понял. Ножи Нагой подбросил на тела убийц вовсе не для того, чтобы доказать, что они убийцы.
– А для чего же еще? – удивился Игорь.
Андрей покачал головой:
– А еще историк! Тут надо мыслить конкретно, поставить себя на место Нагого, и станет все ясно. Нагой знает о приближении комиссии, так?
– Вероятно, – усмехнулся Игорь.
– Знает, что может быть наказан за самосуд?
– Это же ясно! Не понимаю, куда ты клонишь.
– Так Нагой вовсе не собирался доказывать, что убитые нм люди – убийцы. Понимаешь?
– Не понимаю, – начал сердиться Игорь. – Говори яснее!
– Ну, как же! – загорячился Андрей. – Нагой знал, что они убийцы. И если бы они были живы, они, конечно, признались бы. Но Нагой в горячке, да еще будучи пьян, дал сигнал к их избиению. Что ему теперь оставалось делать? И он решил, посоветовавшись с приближенными, выдать избиение на площади за вооруженный конфликт, понимаешь? Дескать, убийцы набросились на него с оружием в руках, а ему пришлось действовать в порядке самообороны. Теперь дошло? Отсюда и боевая палица с подворья Битяговских. Смешно же предполагать, что на младенца шли с боевой палицей! И я думаю, что это дело сошло бы Нагим с рук, если бы не донос Русина Ракова, сразу выбивший из-под их ног твердую почву. Поэтому Нагому и оставалось только начисто все отрицать.
Все сидели задумавшись. А Максим Иванович просиял:
– Ну молодец, Мегрэ! Такую трактовку не давал ни один из историков. Ай да криминалист!
Андрей добродушно похохатывал. Потом посерьезнел и сказал в заключение:
– Таким образом, граждане заседатели, обвинение решительно отводит доводы защиты, построенные только на материалах следственного дела, и предлагает перейти к следующему по времени показанию Шуйского.
ВЕРСИЯ ВТОРАЯ: «ЦАРЕВИЧ СПАССЯ ОТ УБИЙЦ»
– Может, перерыв объявить? – предложил Борис. – Потанцуем. Я с собой кассетник захватил...
Андрей врубил на полную мощность портативный магнитофон. Все повскакали и начали прыгать вокруг костра под оглушительную мелодию. Максим Иванович, сидевший на своем раскладном кресле чуть в стороне, в шутливом ужасе заткнул уши. Борис чуть приглушил звук.
– Максим Иванович, вам не нравится современная музыка?
– Честно?
– Конечно!
– Если честно, терпеть не могу. Нет, я не против джаза в принципе. Люблю и Армстронга, и Эллу Фицджералд, и Мирей Матье. Но у них хоть есть мелодия. А у этих современных, как их, ВИА, извините, кроме шума, ничего не улавливаю. И вообще, Боренька, мне кажется, что ты уклоняешься. Признайся честно – не готов к докладу?
– Я всегда готов! – возмутился Борис.
– Ну а если готов, давай к барьеру! – настаивал Максим Иванович. – Время – десятый час, и отроков скоро надо будет разгонять по домам. Юноши, вы меня слышите? Или – или.
Школьники без протеста начали усаживаться у костра. Максим Иванович ликовал:
– И вновь муза истории Клио победила!
Борис послушно выключил магнитофон и встал около костра, пытаясь вглядеться в лица окружавших ребят.
– Скажу честно, я взялся защищать версию о том, что царевича спасли и подменили другим мальчиком, с большим интересом. Уж очень привлекательна, для меня во всяком случае, загадка характера царя Дмитрия Первого, прозванного позже Лжедмитрием. У Пушкина Лжедмитрий выглядит этаким холодным честолюбцем, для которого даже его пламенная любовь к Марине Мнишек лишь еще одна ступенька в жизненной карьере. А в моем воображении Григорий Отрепьев, он же царевич Дмитрий, предстает веселым полумонахом, полунищим, вроде тех вагантов, что бродили в то время по дорогам Европы, задирая рыцарей, приставая к девушкам и сочиняя разудалые песни про бога и черта. По моему мнению, эти черты привлекали к нему сотни и тысячи вольных казаков из Запорожской Сечи, единодушно вставших под его знамена и не бросивших его, как поляки, когда казалось, что военное счастье отвернулось от царевича.
Итак, представьте себе, – продолжил Борис, – Москву зимним утром тысяча шестьсот второго года. Обычно многолюдная торговая улица Варварка (проходившая мимо нынешней гостиницы «Россия») пустынна. В столице, как и во всей стране, царит голод. По улице бредет, ежась в своей черной рясе, с котомкой за плечами, бродячий монах Варлаам. Выглядит он уныло – никто из обычно гостеприимных москвичей не спешит накормить его или дать подаяние. Неожиданно его окликнул другой чернец, назвавшийся Григорием Отрепьевым. Был Григорий среднего или почти низкого роста, довольно хорошо сложен, лицо имел круглое, весьма некрасивое, волосы рыжеватые, глаза темно-голубые.
Он рассказал Варлааму, что, живя в Чудовом монастыре, сложил похвалу московским чудотворцам, и патриарх, видя такое старание, приблизил его к себе и даже стал брать с собою в царскую Думу.
Однако, заявил Григорий, земная слава его не прельщает, поэтому решил он съехать из Москвы в какой-нибудь дальний монастырь и предложил Варлааму стать его попутчиком.
Относительно славы земной Григорий, конечно, лукавил. Решил бежать он вовсе не из-за скромности, а из-за царского гнева. Сегодня мы точно знаем, что Григорий Отрепьев и Лжедмитрий – одно и то же лицо. Это подтверждается, с одной стороны, «Изветом» Варлаама. написанным после смерти самозванца, а с другой стороны, исповедью Лжедмитрия, обнаруженной недавно в польских архивах. Совпадение всех фактов удивительное.
Итак, мы знаем, что царевичем Дмитрием назвался Юрий Богданов Отрепьев. По-видимому, семья Отрепьевых имела давние связи с Угличем, резиденцией погибшего царевича. Предки Юрия выехали на Русь из Литвы. Отец его, Богдан Отрепьев, дослужился в Москве до чина стрелецкого сотника. Здесь же он и погиб в пьяной драке. Юрий родился в то же время, что и царевич Дмитрий, так что теоретически вполне допустимо, что могла произойти замена царевича. Скажем, из-за какой-то неизвестной болезни мальчика не стало, и вдова согласилась взять на воспитание другого мальчика.
