Текст книги "За давностью лет"
Автор книги: Дмитрий Евдокимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)
– Конечно, – ответил Максим Иванович. – Уже через несколько дней после того, как он клятвенно заверил народ, что вместо царевича был убит другой, Шуйский начал повторять свое прежнее свидетельство. Увидев, что Лжедмитрий в Кремле находится лишь с небольшой горсткой поляков, ловкий интриган решил воспользоваться этим и через верных людей стал разглашать в народе, что новый царь – самозванец. Двадцать третьего июня по доносу Петра Басманова, который вначале отличился в битве с самозванцем, а затем перешел на его сторону и стремился сделать столь же блистательную карьеру, как и отец его при Грозном, Шуйский был схвачен и по решению нового царя отдан на суд собору, где кроме духовенства и членов Думы были и простые люди. Собор приговорил Шуйского к казни. Двадцать пятого июня князь был выведен на плаху, ему прочитали приговор, он простился с народом, объявив, что умирает за правду, за веру и народ христианский, как вдруг прискакал гонец с объявлением помилования. На царя, видимо, повлияли бояре, и особенно родственники Василия Шуйского, так как вскоре его племяннику, впоследствии знаменитому полководцу Михаилу Васильевичу Скопину-Шуйскому, предстояло выполнить важнейшую миссию для окончательного утверждения Лжедмитрия на престоле. Получивший незнаемое до того на Руси звание «великого мечника», двадцатилетний Скопин-Шуйский был послан за матерью угличского царевича Марфою и привез ее в Москву восемнадцатого июля. Царь встретил ее в селе Тайнинском, имел с ней свидание наедине в шатре, раскинутом близ большой дороги.
Говорят, Марфа очень искусно представляла нежную мать. Народ плакал, видя, как почтительный сын шел пешком подле ее кареты. Тридцатого июля Лжедмитрий венчался на царство по известному обряду. А что же князь Василий Шуйский? Прощенный, он вновь приблизился к царю и даже выпросил у него разрешения жениться на молоденькой княжне Буйносовой-Ростовской. Одновременно он не прекращал плести паутину заговора против доверчивого царя. К нему примыкают князья Голицын и Куракин. Шуйскому удалось привлечь на свою сторону восемнадцатитысячный отряд псковцев и новгородцев, стоявший под Москвой и готовящийся к походу в Крым. По Москве поползли зловещие слухи, что, мол, царь и царица еретики. Лжедмитрия не раз предупреждал Петр Басманов, что затевается мятеж, но тот только отмахивался.
В ночь с шестнадцатого на семнадцатое мая в Москву вошел отряд, привлеченный на сторону заговорщиков, и, заняв все двенадцать ворот, никого не пускал ни в Кремль, ни из Кремля. Шуйский, не дожидаясь, пока народ соберется на площади, в сопровождении одних приближенных въехал в Кремль через Спасские ворота, держа в одной руке крест, в другой – меч. Подъехав к Успенскому собору, он сошел с лошади, приложился к образу Владимирской богородицы и сказал окружающим; «Во имя божие идите на злого еретика».
Толпа бросилась ко дворцу, после короткой схватки был убит Басманов, а затем Лжедмитрий. Обнаженные трупы вытащили на Красную площадь, где они лежали в течение трех дней. Лжедмитрий на столе – в маске, с дудкою и волынкою, Басманов – на скамье у его ног.
Девятнадцатого мая на Красной площади вновь собралась толпа, которая выкрикнула царем Василия Ивановича Шуйского. Первого июня тысяча шестьсот шестого года он венчался на царство – по свидетельству современников, маленький старик, очень некрасивый, с подслеповатыми глазами, очень умный и очень скупой, любивший только тех, кто шептал ему доносы, и сильно веривший в чародейство.
Однако не успел он венчаться на царство, как уже поползли слухи о воскрешении Дмитрия. Известный авантюрист, князь Григорий Петрович Шаховской, во время смуты во дворце утащил государственную печать самозванца. В городах появились «подметные» письма, скрепленные этой печатью. В них говорилось, что Дмитрий жив и снова собирает войско, чтобы покарать изменников.
Как разоблачить нового самозванца? И Шуйский выдвигает третью версию случившегося в Угличе. Забыв начисто о том, что пятнадцать лет назад он торжественно объявил царю Федору о самоубийстве царевича в припадке падучей болезни, новый царь теперь во всех грамотах заявляет, что царевича зарезали по указу Годунова. Его поддержали отцы церкви, изобразив Дмитрия неповинно убиенным мучеником. С большим торжеством гроб с мощами царевича был перенесен из Углича в Москву. Шуйский даже решился сам нести через всю Москву до Архангельского собора носилки с гробом.
Чтобы окончательно отвести прежнюю версию о том, что царевич случайно покололся ножиком во время игры в тычку, Шуйский, если верить летописи, торжественно заявил народу следующее: «Сказывают, что коли он, царевич, играл, тешился орехами и ел, и в ту пору его убили и орехи кровью налились, и того для тые орехи ему в горсти положили и тые орехи целы!»
Действительно, когда мощи Дмитрия выставили в церкви для всеобщего обозрения, в гробу лежали орешки. Нашлись даже свидетели, успевшие разглядеть кровь...
– Ну уж с орешками – явный перебор! – не выдержал Андрей. – За такой срок они должны были превратиться в прах! Вот что значит не знать криминалистики!
– Откуда же им знать, – насмешливо откликнулся Игорь. – Просто Шуйский действовал тем же методом, что за пятнадцать лет до него – Нагие. Те ножи, измазанные в куриной крови, на тела убитых бросили, а Шуйский – орешки. Дескать, лишние вещественные доказательства не помешают. Ну, какие еще подробности убийства стали известны, Максим Иванович?
– Первые подробности появились в житии нового святого – царевича Дмитрия, – ответил учитель. – Сначала просто сообщалось, что на Дмитрия напали злочестивые юноши, один извлек нож и перерезал ему горло. Позже появился тот рассказ, о котором поведала нам экскурсовод в музее. Причем летописцы не жалели красок: «Как ехидна злая, вскочил на лестницу дьяк Мишка Битяговский, ухватил царевича сквозь лестницы за ноги, сын Мишки схватил за честную его главу, Качалов перерезал горло».
– Та-ак, – задумчиво протянул Борис. – Что же получается, люди добрые? Выходит, и на этот раз Шуйский врал?
– Несомненно, – согласился Максим Иванович.
– Значит, врал, выдвигая все три версии? – уточнил он.
– Несомненно, – снова с улыбкой подтвердил учитель.
– Максим Иванович! – Возбужденный Андрей вскочил даже на ноги. – Но ведь четвертого варианта не может быть!
– Как так?
Ребята с интересом уставились на юного следователя.
– Давайте рассуждать логически! – уже успокоившись, продолжил Андрей.
– Давай, – согласился Игорь.
– Может быть только два положения – либо Дмитрий погиб пятнадцатого мая тысяча пятьсот девяносто первого года в Угличе, либо остался жив. Так?
– Так, – подтвердил кто-то из ребят.
– Ну вот. А если Дмитрий погиб, то возможны опять-таки только два варианта – либо он зарезался сам, либо его убили. Правильно? Вот и получается три версии, причем каждая из них поочередно выдвигалась Шуйским. А вы говорите, Максим Иванович, что он все время врал!
Учитель усмехнулся:
– Ну, если говорить точнее, Шуйский каждый раз говорил то, что ему выгодно, а не то, что было на самом деле. Другое дело, что одно из показаний Шуйского должно действительно совпасть с объективной истиной. Только вот вопрос, какое именно?
– Получается, Шуйский против Шуйского, – хмыкнул Борис. – Но пословица говорит – победителей не судят. А ведь Шуйский добился-таки своего – стал царем, а, Максим Иванович?
Он повернулся к нему в поисках поддержки. Максим Иванович покачал головой:
– Он был плохим царем. Боря. Еще одно доказательство того, что критиковать легче, чем делать. Его четырехлетнее правление было поистине бесславным. Вскоре новый Лжедмитрий, вошедший в историю как «тушинский вор», осадил Москву, началась польская интервенция. Судьба, казалось, улыбнулась Шуйскому в самом конце царствования – его племянник Скопин-Шуйский с помощью новгородцев и шведов под командованием Делагарди освободил север России от интервентов и с триумфом вошел в Москву. Однако его неожиданная скоропостижная смерть унесла последние надежды престарелого царя. Вскоре он был свергнут заговорщиками и насильно пострижен в монахи.
– Ну а все-таки, Максим Иванович! – не унималась Лариса. – Что думают сегодня ученые по этому вопросу?
– Ученые, Ларочка, и сейчас, и в прошлом думали об этом очень по-разному, – ответил учитель. – Мы о вами подробно разберемся в спорах историков, длящихся почти двести лет, когда вернемся в Москву. А сейчас ныряй в машину, а мы с ребятами – в палатку. Завтра дальняя дорога. Надеюсь, на этот раз поедем через Ростов?
Но и забравшись в палатку, ребята никак не могли угомониться, гадая, что же произошло на этой земле четыреста лет назад. Лариса из машины прислушивалась к голосам вспыльчивого Андрея, рассудительного Бориса, тихого Игоря. Потом незаметно под мерный плеск воды она уснула...
КАК НАГУЛИВАЮТ АППЕТИТ
Утром, собрав палатку, они подъехали к отделению милиции. Здесь уже ждали:
– Красовский, Шапошников! Проходите. Инспектор уголовного розыска специально из Москвы приехал.
Герои дня, заважничав, прошли и даже не поглядели на оставшихся в машине. Борис тихо скрипнул зубами: «Ладно, все вам припомню!» Он на ребят вчера здорово обиделся. Когда тот парень с картиной пробегал по площади, Борис стоял у сувенирного киоска, разглядывал шариковую деревянную ручку с затейливой росписью, размышляя, взять или не взять на память. Представил себе, как он сидит за письменным столом и творит нечто вечное. Решил – надо брать! На парня он, по московской привычке, и внимания не обратил – мало ли кто куда бежит: может, спешит человек на троллейбус или в кино!
Обернулся Борис, лишь когда взревел мотор «ласточки», поскольку этот звук мог определить среди сотни других – как-никак, его руками двигатель был собран. Он рванулся было за ней, размахивая руками, но Андрей, лихо развернувшись, нажал на полный газ.
Из-за этого поимка преступника, встреча с бандой из «мерседеса», едва не кончившаяся трагически, прошли без его участия. А ведь ему очень было бы полезно поближе познакомиться с этими типами, выявить психологические мотивы, толкнувшие их на преступление. Какой можно было детектив написать! Или хотя бы очерк!
Вот так всегда – что-то становится на пути его к творчеству. Честно говоря, он с зимы не брался за ручку. Ремонт машины с Андреем отнимал все время. Хотя об этом он не жалел, тем более что собирался за лето права получить, в армии пригодятся. Ведь через месяц уже выпускные экзамены, потом после короткого отдыха на станцию техобслуживания до ноября. А там – ту-ту-ту! Труба зовет!
Его размышления прервал Максим Иванович:
– Вернутся они, наверное, не скоро!
Тут Бориса осенила идея:
– А что мы, собственно, сидим? Пойдемте снова в музей!
– Но ведь там нам уже все рассказали! – возразила Лариса.
– А мы не будем экскурсоводов слушать, просто походим. Давайте, а?
Максим Иванович с легким кряхтением вылез из машины – видно, спанье на полу палатки было для него не слишком удобным. Выкарабкалась, потягиваясь, Лариса.
– Ты-то чего? – улыбнулся Борис. – Вроде спала на мягком.
– Да, сам бы попробовал, – протянула она, – спать, свернувшись калачиком.
Втроем они не торопясь отправились в кремль. Светило яркое утреннее солнце, трава и листва были нежно-зеленые, вдалеке голубела Волга. Сверкала веселыми яркими красками тронная палата княжеского дворца.
Борис внимательно осмотрел еще раз крыльцо, потом не поленился сосчитать, сколько шагов от него до того белого столбика, где, по преданию, погиб Дмитрий.
– Ты чего меришь? – спросила Лариса.
– Вспоминаю вчерашний рассказ и пытаюсь представить, что же было на самом деле.
Максим Иванович поглядел на него прищурившись:
– Это, пожалуй, тебе, а не Андрею надо было идти в сыщики.
Потом он взглянул на часы и предложил:
– Давайте полюбуемся еще на одно чудо русской архитектуры.
– Какое чудо? – спросила Лариса.
– Церковь, которую в народе так и назвали – «Дивная».
Уже издали церковь восхищала строгими изящными пропорциями.
– Когда она построена? – спросил Борис. – При царевиче Дмитрии?
– Нет, позднее, в тысяча шестьсот двадцать восьмом году, – ответил Максим Иванович. – Город ведь очень пострадал во время польской интервенции. Угличане проявили стойкость и мужество в борьбе с захватчиками. Поляки долгое время вели безуспешную осаду города и. когда ворвались в него, сожгли и разрушили все, что могли.
– О, вон и Андрей! – увидела глазастая Лариса.
Действительно, по аллее, едва не сталкиваясь со встречными, торопливо шагал Андрей.
– Прохлаждаетесь! – крикнул он издалека. – Давно ехать пора, а мы не знаем, где вас искать. Игорь к магазинам кинулся, а я – сюда. Есть все-таки у меня чутье!
– А мы не хотели вам мешать, – сказал Борис невинным голосом. – Вы народ занятой, не то что мы – туристы.
– Ах, так это твоя затея! – Андрей погрозил кулаком.
– Зато мы чудесно прогулялись и теперь готовы в дорогу! – заметил Максим Иванович.
– Да, и, между прочим, осмотрели «Дивную» церковь, – поддразнил друга Борис.
Андрей продолжать спор не стал. Игорь, стоявший у машины, выглядел еще более разозленным.
– Что мы, мальчишки, за вами бегать!
– Боялись, что нас украдут бандиты? – лукаво спросила Лариса.
Игорь мгновенно растаял.
– Ну, бандиты – не бандиты, – помялся он, а потом выпалил: – Мы такое узнали!..
– Максим Иванович! Как вы думаете, надворные постройки находились в той стороне, где теперь стоит церковь, или с противоположной? – делая вид, что не заметил реплики Игоря, спросил Борис.
Максим Иванович все понял и, только улыбнувшись, ответил:
– Точно сказать нельзя. Плана, к сожалению, не сохранилось, а археологические раскопки не велись. Но я лично думаю, что все-таки с противоположной...
Игорь открыл было рот, чтобы что-то сказать, но Андрей его перебил.
– Ладно, по машинам! Дорога длинная!
Какое-то время ехали молча, все делали вид, что разглядывают мелькавшие по сторонам живописные виды.
Первым не выдержал Максим Иванович. Борис давно заметил, что он, несмотря на возраст, самый любопытный из них. Наверное, поэтому и выбрал профессию историка-исследователя.
– Так, говорите, поймали остальных? – спросил Максим Иванович.
– Поймали, – словно нехотя процедил Игорь, на большее его не хватило, и он затараторил: – У Ростова задержали. И у них такая же рация, как и у нашего. Понимаете? А он отпирается. Кричит, что это Андрей ему подсунул. И вообще, что он подает на него в суд за применение физического воздействия. Раз, дескать, Андрей самбист, то это приравнивается к применению холодного оружия. Во гусь!
– Я ничего не понял, – сказал Максим Иванович. – Не тарахти!
– Ну и пожалуйста, – обиделся Игорь.
– Андрей, давай-ка ты, и по порядку, – потребовал Максим Иванович.
Андрей самодовольно усмехнулся, поудобнее устроился на сиденье и, чуть сбавив скорость, начал рассказывать:
– Значит, пришли мы в отделение...
– А без «значит» нельзя? – перебила Лариса.
Теперь вспыхнул Андрей:
– Я так не могу! Максим Иванович, скажите вы ей!
– Ладно-ладно, утихомирьтесь, – сказал Максим Иванович. – Продолжай, Андрюша, пожалуйста!
– Нас привели в комнату начальника отделения, там находился следователь из Москвы. В штатском. Правда, я тут же узнал, что он капитан по званию. Только вошли в кабинет, я вытянулся и отрапортовал по всей форме: «Курсант школы милиции Красовский».
Ну, ему ничего другого не оставалось, как тоже представиться: «Инспектор МУРа капитан Шерстнев».
– Ух, чувствуется, мужик! – не вытерпел, вставил словечко Игорь. – «Спасибо, – говорит, – хлопцы, очень вы нам помогли выйти на след. Дело в том, – говорит, – что за последние полгода было несколько дерзких похищений икон из церквей. Мы никак не могли напасть на след, преступники очень осторожны. Правда, один раз они чуть не попались – идет по шоссе наша патрульная машина, и вдруг слышим по рации: «Дьяк, рви когти. Кто-то едет. Ждем ровно минуту, не успеешь – уйдем без тебя!» Патрульные догадались повернуть к церкви, а там никого уже нет. Осмотрели церковь и видят – с колокольни нейлоновая веревка спускается. К счастью, тогда преступники не успели ничего взять. А теперь задержали вы этого типа, а у него в кармане – рация коротковолновая. И у тех, что в «мерседесе» уйти пытались, – вторая рация». Улавливаете связь?
– Эту связь еще надо доказать, – вмешался Андрей. – Привели к нам вчерашнего знакомого, мы подробно следователю рассказали, как было дело, а парень этот только нагло усмехается: «Про рацию ничего не знаю, мне ее подсунули, ни с кем в сговоре не был. А картину взял из-за любви к красоте. Хотел ее дома над кроваткой повесить!»
– Ну а вообще какой он? – спросил Борис. – Этот тип, как вы его называете. Производит впечатление закоренелого преступника?
– Ты знаешь, пожалуй, нет! – вместо Андрея ответил Игорь. – Парень как парень. Постарше нас года на два. Подстрижен и одет нормально. Никаких наколочек на руках нет. Такого на улице встретишь и не обернешься...
– Сказал, что рабочим сцены в театре работает. Дескать, пошел не из-за заработка, а потому что искусство любит. Это он, значит, под свою кражу, так сказать, психологическую базу подводит. Но глаза мутные какие-то. Я помню, как он на меня вчера с ножом пошел. Думаю, что не пугал – сумел бы, пырнул, точно! Это ведь чувствуется, когда понарошке, а когда – всерьез!
– Понять бы, как такие фрукты получаются, – сказал Борис.
– Вопрос и в самом деле очень непростой, – раздумчиво заметил Максим Иванович. – Каковы причины, в самом деле? Все живут приблизительно в равном достатке, учатся по одинаковым программам, прочие равные условия, а вот один – нормальный человек, а другой рядом вдруг оказывается преступником.
– Максим Иванович, уж не являетесь ли вы последователем теории Ломброзо о преступной наследственности? – спросил Андрей.
– Наследственность, конечно, есть, – парировал Максим Иванович. – Передаются по наследству физические и умственные качества, но толкает на преступный путь определенная, конкретная обстановка – окружение в семье или на улице, а иногда и на работе. Тебе-то как будущему следователю пора бы это знать!
– Да я пошутил, Максим Иванович, – попробовал оправдаться Андрей.
К счастью для него, асфальт кончился, началась снова шоссейка, вызвавшая у всех единодушное негодование.
– А на атласе никаких пометок нет! – возмущенно прокомментировал Игорь. – Ведь здесь же автобусы ходят.
– Да, в следующий раз в Углич я лично отправлюсь только на теплоходе, – заявила Лариса.
– Может, это небольшой кусочек? – с надеждой спросил Борис.
– Около тридцати километров, – уверенно заявил Андрей.
– Откуда ты знаешь?
– В милиции навел справки. Но эта шоссейка не чета той, что от Калязина. Прорвемся.
На «прорыв» ушло почти полтора часа. Всех слегка укачало, поэтому говорили мало. Но вот наконец выкатились на Ярославское шоссе. Все сразу повеселели.
– Может, споем что-нибудь? – прокашлявшись, сказал Максим Иванович. – А то сидим как сычи.
– «Из-за острова на стрежень»! – заорал Борис что было мочи.
Все рассмеялись. Потом Лариса приятным голоском запела:
– «Все стало вокруг голубым и зеленым...»
Ребята с учителем, как умели, подтягивали. Вдали показались главы соборов Ростова Великого. Андрей, не оборачиваясь назад, спросил:
– Максим Иванович, как?
– Нет, нет, Андрюша. Хорошенького помаленьку. Искусством, как и сладким, можно объесться. На минуточку у Борисоглебского монастыря остановимся и дальше.
«Минуточка» продлилась почти два часа. Максим Иванович без устали рассказывал ребятам о соборе Бориса и Глеба, построенном в 1524 году замечательным русским зодчим Борисовым, им же созданной церковью Благовещения. Ребята обошли могучие крепостные стены с башнями, побывали в кельях, забрались на звонницу, откуда открывался великолепный вид на гору. Потом, передохнув у озера Неро и еще раз полюбовавшись видами, двинули дальше. В Переяславле не выдержали, свернули вправо, к берегу Плещеева озера, чтобы взглянуть на ботик Петра. Еще час езды, и они подъехали к Загорску.
– Ура! Колечко замкнулось! – прокомментировал Игорь.
– И сколько же километров в этом колечке? – спросил Максим Иванович.
Андрей посмотрел на спидометр, что-то прикинул в уме и сказал:
– Пятьсот с гаком.
– Ого! Как до Ленинграда или до Киева! – заметила Лариса.
Был уже вечер, когда основательно запыленная «ласточка» остановилась у подъезда дома на старом Арбате, где жил Максим Иванович. Все высыпали из машины.
– Ну что, будем прощаться? – сказал Андрей полуутвердительно, хотя чувствовал, что расставаться никому не хочется.
– Ни в коем случае! – категорически заявил Максим Иванович и вдруг поднял лицо вверх, смешно повел носом: – Вы чувствуете?
Все тоже начали крутить носами.
– Ну-ну! – нетерпеливо подгонял ребят Максим Иванович. – Где ваше чутье, разведчики прошлого!
– Кажется, пахнет жареным, – сказал Андрей несвойственным ему нерешительным тоном.
– Браво, Мегрэ! – просиял Максим Иванович. – Попал в самую точку – няня жарит мои любимые пирожки – с зеленым луком и яйцами. Вперед, на штурм!
Второй раз повторять было не надо – все дружно бросились к подъезду. Еще бы! Все вдруг почувствовали зверский аппетит.
ЧТО ГОВОРЯТ ИСТОРИКИ
Няня, кажется, превзошла саму себя. Таких пирожков даже Максим Иванович не едал, а уж что говорить о ребятах! Сделав большой глоток сладкого чая, Борис сказал:
– Максим Иванович! А вы ведь обещали рассказать о дискуссии историков по поводу угличского дела.
Учитель был рад, что поездка зацепила ребят за живое, однако ответил:
– Ну, разговор об этой дискуссии долгий, а вы, я думаю, утомились...
Все ребята дружно замотали головами.
– Ну смотрите, тогда держитесь!
Максим Иванович подошел к книжным стеллажам, отбирая нужные книги – Татищев, Карамзин, Соловьев. Покровский...
– Итак, что же говорят историки? – Он сделал многозначительную паузу и обвел глазами своих учеников. – Первое описание гибели Дмитрия мы встречаем, как я уже говорил, в церковных трудах, описывающих житие нового святого. Далее я бы выделил «Сказание Авраамия Палицына». Это одно из наиболее известных и красочных исторических повествований о событиях Смутного времени, охватывающее период от смерти Ивана Грозного до воцарения новой династии Романовых. Автор сказания – келарь Троице-Сергиева монастыря с тысяча шестьсот восьмого по девятнадцатый год Авраамий Палицын. Этот человек знал о многих событиях Смутного времени не понаслышке. В миру его звали Аверкием Ивановичем Палицыным. В тысяча пятьсот восемьдесят восьмом году, еще в царствование Федора Ивановича, он подвергся опале, как приближенный к князьям Шуйским. Имение его было отобрано в казну, сам он сослан и пострижен в монахи. В тысяча шестисотом году Годунов снял опалу с Палицына, как и с многих других, но он по-прежнему оставался в удалении. И только с воцарением Шуйского Авраамий получает важное назначение: он становится келарем Троице-Сергиева монастыря, первого монастыря в государстве. По отзывам современников, Авраамий Палицын был человеком очень ловким, деловым, уклончивым, начитанным, по тогдашним понятиям достаточно красноречивым. Близость его к Шуйскому дает основание думать, что он был хорошо осведомлен об угличском деле. Вот что Палицын написал в своем «Сказании»: «Великого убо царя Федора брата Дмитрия Ивановича, не единаматерьня, отделиша всех началнейших велмож росийских советом на Углечь, да в своем пронстранствии с материю си пребывает. Сему царевичу Димитрею естеством возрастающу, и братке царьство и величество слышащу, и от ближних си смущаему за еже не вкупе пребывания з братом, и часто в детьских глумлениях глаголет и действует нелепо о ближнейших брата си, паче оке о сем Борисе. А врази суше и ласкатели, великим бедам замышленицы, в десятерицу лжи составляюще, с сими подходят велмож, пача же сего Бориса, и от многия смуты ко греху низводят, его оке, краснейшего юношу, отсылают, нехотяща, в вечный покой...»
– Это уже новая трактовка! – воскликнул Борис. – Получается, что Дмитрий пал жертвой клеветы, и мой тезка не хотел, но был вынужден дать команду прирезать царевича.
– Я думаю, такая трактовка объясняется довольно просто. – вступил в разговор Игорь. – Ведь сказание написано уже после воцарения Романовых, а Годунов, хоть и из худородных, все равно помазанник божий. Вот Авраамий его и выгораживает: дескать, обстоятельства заставили.
– Вероятно, так, – согласился Максим Иванович. – Зато выдающийся историк следующего столетия, Василий Никитич Татищев, автор «Истории Российской с древнейших времен», рисует Годунова истинным злодеем. К сожалению, четвертая часть истории, где описывались события царствования Федора Ивановича, не была закончена Татищевым и увидела свет лишь в середине девятнадцатого столетия, позднее «Истории...», написанной Карамзиным. Однако доподлинно известно, что Карамзин знакомился с незаконченной работой Татищева в оригинале и, в общем-то, повторяет его точку зрения на угличские события. Я вам просто зачитаю несколько отрывков из рукописи Татищева. Думаю что это любопытно. Вот как он начинает описания начала царствования Федора: «7092 (1584). Зимою видена была комета. Того же года марта 19 числа преставился царь Иван Васильевич, Пред смертию бо, постригшись в иноческий чин, завеща большему сыну своему Федору быть царем всея Руссии, а меньшему Дмитрию с матерью царицею Мариею Федоровною во владение город Углич и другие городы с принадлежащностьми; и приказал иметь смотрение и правление болярам князю Ивану Петровичу Шуйскому, князю Ивану Федоровичу Мстиславскому и Никите Романовичу Юрьеву, он же Романов. И того ж дня царю Федору Ивановичу целовали крест. Борис же Годунов, видя Нагих, бывших при государе в силе, взвел на них измену с своими советники и той же ночи их и других, кои были в милости царя Ивана Васильевича, переловя, разослал в разные города по тюрьмам, а имения их обрал и роздал в раздачу. Вскоре по преставлении государя отпустили царевича Дмитрия на Углич с матерью его царицею Мариею Федоровною и братьев ея Федора, Михаила и прочих, и мамку его Марью с сыном Данилою Волохову, да Никиту Качалова. Мая 1 короновался царь Федор Иванович, к которому созваны были лучшие люди со всех городов...»
– Действительно, если верить Татищеву, Борис начал интриговать с первого же дня воцарения Федора! – воскликнул Игорь.
– А вот как описывается борьба Годунова с боярами, когда он после смерти Никиты Романова становится правителем: «Бояре, видя Годунова лукавые и злые поступки, что определенным от царя Ивана боярам власть всю отнял и сам все без совета делал, князь Иван Федорович Мстиславский, с ним Шуйские, Воротынские, Головины, Колычевы, к ним же пристали гости, многое шляхство и купчество, стали государю явно доносить, что Годунова поступки во вред и к разорению государства. Годунов же, совокуплялся с другими боляры, дьяками и стрельцов деньгами к себе обретя, Мстиславского поймав, тайно сослав в Кириллов монастырь и там его постриг, а потом и других многих порознь разослал по разным городам, в темницы. В кого роем ему тогда многие, льстя, не токмо молчали, но и погибели оных, забыв вред отечества и свою должность, радовались. Другие оке зря такие насилия и неправды, хотя сердечно соболезновали, но видя оных льстящих Годунову множество и силу онаго и свое безсилие, не смели о том и говорить. И тем как оные, так и сии всех самих себя п все государство в крайнее разорение привели...»
– «Крайнее разорение»? – переспросил Игорь. – Но позвольте, я читал, что Годунов, напротив, проявил себя талантливым государственным деятелем.
– Татищев, видимо, оказался в плену собственной версии, – предположил Борис. – Раз уж Годунов злодей, так, значит, все у него плохо!
– Мы никак до Углича не дойдем, – нетерпеливо прервала разговор Лариса. – Что он про убийство пишет?
– Извольте, сударыня, – сказал Максим Иванович столь любезным голосом, что Лариса покраснела.
– Извините, Максим Иванович.
– Ничего, ничего, мы действительно несколько отвлеклись. Так разрешите, процитирую этот отрывочек: «7099 (1591). Мая 15 числа по научению Бориса Годунова убит на Угличе царевич Дмитрий Иванович от Качалова, Битяговского и Волохова. В том же совете с Годуновым был и Битяговского, науча, отправил Андрей Клешнин. Годунов, получа сию ведомость, закрывая свое воровство, с великою печалию донес государю и советывал о том разыскивать. Для которого послал князя Василия Ивановича Шуйского да с ним сообщника своему воровству, окольничего Андрея Клешнина. Оные же приехав на Угличе, Шуйской, не убояся страшного суда божия и забыв свое государю в верности крестное целование, угождая Годунову, не токмо сущее воровство закрыл, но сверх того много верных царевичевых перепытали и казнили безвинно. Возвратяся оке в Москву, донести государю, якобы царевич, быв болен, сам себя зарезал небрежением матери его и ся родственников Нагих. По которому брата ея Михаила и других Нагих, в Москву взяв, жестоко пытали и, образ все имение, разослали в ссылки. Мать же царевичеву царицу Марию, постригши, нарекли Марфою и сослали в Пусто-озеро, а город Углич за то, что убили убийцев царевичевых, велели разорить. А остовшим убийцам, мамке и убитых наследником, яко верным слугам, даны деревни. Годунов, видя, что весь народ стал про убиение царевича на него говорить, и хотя в оных словах некоторые враны, пытаны и кажнены, однако ж он, опасаясь бунта, в июне велел Москву в разных местах зажечь, и едва не вся выгорела, от которого многие люди вконец разорились. Годунов же, хотя к себе народ склонить, многим давал из казны на строение деньги».
– А вы знаете, это звучит убедительно! – воскликнул Андрей, рассеянно трогая пальцем свои щеголеватые черные усики, которые он отпустил сравнительно недавно и к которым, видно, еще не привык.
– Что именно? – осведомился Максим Иванович.
– То, что Г одунов, организуя убийство, преследовал двоякую цель: с одной стороны, убрать претендента на престол, а с другой – скомпрометировать Нагих, которые составляли сильную оппозиционную партию. Вы же сами нам рассказывали вчера, что за два года до этого Годунов расправился с Шуйскими под тем предлогом, что они вступили в союз с Нагими против него. Нагих он тогда не тронул: наверное, мешал царевич. А тут решил проблему одним махом. Нет, это серьезное предположение, гораздо серьезнее того, что мы слышали в храме. Есть, во всяком случае, мотивация преступления...
– Ишь ты – «мотивация», – поддразнила его Лариса. – Слова какие мудреные знаешь...
– Так что я за Татищева, – решительно заявил Андрей.
