Текст книги "Лихие лета Ойкумены"

Автор книги: Дмитрий Мищенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 37 страниц)

XXVIII

В Константинополь прибывали и прибывали гонцы. Сначала только из Верхней Мезии, Дакии, затем – из Нижней Мезии и Фракии. И все кричали о помощи: идет несметная сила, говорили, и совершает противные здравому смыслу дела; идут варвары, для которых нет ничего святого: грабят и насилуют народ, берут их живность, товар, разоряют, не оставляя камня на камне, города, которые смеют сопротивляться, святые церкви, которые не дают или слишком мало дают золота.

Посеянная ими тревога заставила заговорить о необходимости обороны северных земель сенат, а уже сенаторы вышли на императора и сказали императору:

– Достойный василевс. Другого спасения нет: надо поступиться своим перед персами, заключить с ними мирный договор и бросить когорты войска палатийского на аваров. Будто саранча идут северными землями нашими и оставляют их черными.

– Где именно идут?

– Опустошили Дакию, Верхнюю и Нижнюю Мезию, достали уже и до Фракии. Похоже, что шествуют на стольный город наш – Константинополь.

– Так во всей Иллирике и всей Фракии не найдется силы, которая могла бы закрыть им путь?

– Силы провинциального войска раздроблены, сидят по крепостям и защищают лишь крепости, аваров же идут тучи. Вся орда двинулась на нас, и не только сами авары, паннонские славяне тоже.

– О боже, этого только не хватало!

– Варвары завладели уже городами и крепостями Сингидун, Виминакия, Августа, Ратерия, Акис, Ванония, Доростол. Только палатийское войско и способно справиться с такой силой.

– Будто у нас мала она? – гневался император. – Будто во Фракии, Иллирике, по всей империи нельзя набрать когорты, способные остановить аваров? Где наши стратеги? Почему сидят и ждут не зная чего? Где послы наконец?

У тех, что стояли перед троном и были озабочены бедами империи, застыли от изумления и неловкости лица. Похоже, что не удержатся сейчас и спросят: «А на какие средства? Где взять такие нужные в этом деле солиды?»

Все-таки напомнил кто-то о них или император сам догадался, перевел дыхание и сказал, склоняясь к своим советникам.

– Не знаете, где взять на это солиды? А где всегда берем? Повысить подати, пошлины, потрясти куриалов, торговый и ремесленный люд. Не идут сами с мечом на супостата, тогда пусть платят солиды!

– На это требуется время.

– Кто говорит, что нет? Потребуется. Тогда прибегните пока к церкви, возьмите в храмах Божиих, потом вернем с лихвой.

Ему, видимо, не сиделось, такой, что вскинулся бы, оставил трон и хотя бы рьяной походкой развеял и подавил гнев свой, возмущение, которые так и вырывались из груди, звали к действию.

– Кто есть из стратегов, спрашиваю?

– Коментиол, Каст, Дроктон.

– Зовите их ко мне. Элпидия также.

Последний хорошо известен в империи как посол и муж думающий. Не раз бывал в чужих землях и умел склонять к переговорам, а там и до сердечного согласия правителей многих земель. Это ободрило сенаторов – василевс имеет какие-то многообещающие намерения, раз зовет Элпидия. Помоги ему, Боже, в делах и помыслах его. На это только и остается уповать. Да, так. Пошлет стратегов против аваров – хорошо будет, а пошлет послов к персам или к тем же аварам – еще лучше. Послы или положат конец такому длительному раздору с персами и вернут империи вон как нужные когорты, или затеют с аварами переговоры и задержат их на дальних подступах к Константинополю. А это не такая уж безделица будет.

Ожидание оказалось не очень далеким от истины. Маврикий так и сказал Элпидию, как старшему в посольстве, и Коментиолу, как предводителю похода против аваров:

– Сегодня же собирайте надежное посольство и отправляйтесь к аварам. Уверен, Баянова цель – добиться немедленной уплаты долгов и обязательно в сумме, предусмотренной заключенным между нами договором. Как сами знаете, так и мудрите там, но помните: переговоры должны затянуться по возможности дольше. Примете предложение Баяна тогда уже, когда не принять будет невозможно. Вы же, – обратился к стратегам, – должны как можно целесообразнее воспользоваться каждым днем завоеванием у аваров. Знайте: с персами мы не сможем так быстро помириться. В свое время это произойдет, однако, не сейчас. Сейчас легионы, когорты, манипулы должны искать здесь, в ближайших провинциях. Иду на риск: при себе оставляю только гвардию, в Константинополе – только демотиев. Все остальное, что в метрополии и ближайших провинциях, отдаю вам, стратеги. Все, до последней манипулы. Сплачивайте из них когорты, берите в фиске, что можно взять сейчас или со временем, нанимайте новых легионеров, – как знаете, так и поступайте, однако надо выставить против варваров силу, способную поколебать их турмы и заставить их уйти с нашей земли.

Стратеги долго и, как показалось императору, довольно-таки красноречиво отмалчивались.

– Я требую невозможное? – не выдержал этого молчания Маврикий.

– Когда речь идет о жизни или смерти, – взял на себя смелость ответить императору Дроктон, лангобард по происхождению, – невозможного быть не может. И все же, достойный император, собрать за этакое короткое время силу, равную аварской, не только пять, десять стратегов не смогут.

– А кто сказал, что вас только пять? Вы – предводители легионов, которые выйдут против аваров. В помощь себе берите, кого хотите и сколько хотите.

– Где же они, те легионы?

– Уже сказано, – встал на помощь императору Коментиол – в провинциях. Будет нелишнее, – обернулся, не переводя дыхания, к Маврикию. – Будет, говорю, нелишнее, если ко всему, что будем собирать под свои знамена, позовем и испытанных в сечах с персами когорты. Не говорю: все, имею в виду ту часть их, без которой там, на поле боя с персами, могут пока обойтись. Такие когорты не только усилят созванные и набранные среди провинциального народа легионы, станут образцом для них, когда дойдет до сечи с аварами.

Маврикий слушал настороженно, и, выслушав, сразу переменился в лице.

– А что, – отозвался ободренный, – это мысль. Какую-то часть когорт мы сможем отозвать. Стратеги тоже взбодрились и заговорили наперебой.

– В таком случае, – сказали, – не будем терять времени. В одном хотим быть уверены: у нас будут основания ссылаться на соответствующий эдикт василевса, когда дойдет до формирования легионов и до фиска?

– Эдикт сегодня же будет отправлен тем, кого это касается.

– С нами бог и император! – произнес кто-то из стратегов то, что всегда произносится в завершение разговора с василевсом. Время было идти, и в этот момент напомнил о себе Коментиол.

– Один момент, стратеги. Я не все сказал, что должен сказать василевсу. Пока одни стратеги будут сплачивать легионы, другие будут выходить со сплоченными уже навстречу аварам, позволь мне, император, пойти с посольством нашим к Баяну и присмотреться к нему.

– Тебе, предводителю всего похода?

– А почему бы и нет? Пока посольство не вернется оттуда, сечу с варварами все равно не начнем. Знакомство же произойдет и не будет, думаю, излишне. Кагана прощупаю вблизи и турмы его тоже.

Одни смотрели на Коментиола и удивлялись, другие успели преодолеть удивление и заговорили возбужденно: такого не бывало еще, и почему бы не быть? Свидание с предводителем аваров много значит. Кажется, понимал это и император.

– Пусть будет так. Позаботься только, стратег, чтобы здесь достойно заменил тебя кто-то и делал все, что положено сделать.

Это только повелевать легко: сегодня же посольству отправиться навстречу аварам. Пока собрались и отправились, прошло несколько дней. Коментиол не терял их даром. Всех, кого можно было позвать на бой с аварами в Константинополе, в окрестностях, призвал и собрал в два легиона, поставил во главе одного из них Каста, во главе другого – Мартина и повелел отправиться к месту будущей сечи с аварами – в Филипополь и Адрианополь. Всех других стратегов спровадил в провинции, приказав им сформировать там, на обещанные солиды, новые когорты и немедленно, без промедления, отправлять под командование Каста и Мартина.

– Вам же, – обратился к стратегам, которые шли в Филипополь и Адрианополь, – повелеваю: пока я буду у аваров, и буду вести переговоры с аварами, сделайте из городов этих неприступные крепости и стойте там стеной. Из когорт, которые будут поступать, формируйте новые легионы и заботьтесь об их ратной боеспособности. Каждый день, каждый час используйте для этого. Я постараюсь аваров задержать в Анхиале или где-то еще, пока вы не соберетесь с силами и да поможет нам бог в наших мероприятиях.

Коментиол повернулся на восток и осенил себя крестным знамением. Он знал, на что решается, и потому не без умысла уповал на бога. Воистину правду говорят видавшие виды люди: только тот, кому нечего терять, может решиться на такое. Чтобы хоть на что-то опираться в своих ожиданиях и иметь все же под ногами твердь, послал к стратегам, стоящих против персов, доверенных людей своих, вручив им, кроме эдикта императора, еще и собственное послание, и в том послании описал положение на северских рубежах, как такое, что граничит с катастрофой.

«Против нас поднялись авары и славяне, – писал, не объясняя, какие славяне, и тем умышленно сгущал краски. – На подступах к Константинополю стоит стотысячное аварское войско, а на Дунае собирают силу склавины. Вся надежда на вас, достойные, и на ваши возмужавшие в сечах когорты. Шлите немедленно, и шлите все, что можете прислать. На это уповаю, того только и жду. Опоздание на час может быть непоправимым, а на день – катастрофическим. Император осознает это и потому соглашается: пора примириться с персами, ищет только приличных для империи резонов на такое примирение».

Стратег Коментиол знал: где-где, а на поле боя с персами давно ждут примирения, поэтому не могут не порадоваться, узнав о нем, а довольные всегда щедрее. Может, и не намного, все же больше пришлют когорт, чем все того ожидают.

Так мыслил, будучи в Константинополе, на это полагался и тогда, как уходил из Константинополя. На путях, ведущих к аварам, должен был думать уже о другом: как задержать их на дальних подступах, что сделать, чтобы поверили и раз, и два, и третий?

Первое, что заметил, отправившись в Анхиалу, где уже стоял лагерем каган и верные ему турмы: авары не воспользовались виллами поверженных ромеев, разбили палатки перед собором святого Антония и живут в палатках.

Свидания с каганом в тот день не произошло – где-то он был, чем-то другим занимался.

– Тем лучше, – сказал на это Элпидий и попросил разрешения у стоявших ближе к кагану, разбить где-то неподалеку палатки и отдохнуть с дороги.

Видели, по-другому зажглись глаза кагановых советников, пожалуй, понравилось, что послы византийские не идут в виллы сородичей своих, а уподобляются им, аварам, и поселяются в таких, как и у них жилье.

Пока разбивали палатки, и устраивались, и отдыхали, прошли еще сутки. Авары и дальше не звали.

– Каган знает, что мы императорские послы, – поинтересовались у советников, – что посланы для переговоров?

– Да, так.

– Так хотели бы вести уже их.

– Когда найдет нужным, позовет.

«К лучшему или к худшему это?» – усомнился Элпидий и обратился к своему соратнику и стратегу Коментиолу:

– Что, если Баян затеял что-то неладное и медлит нарочно, чтобы потом сказать: «Поздно вести переговоры, должны были раньше придти»?

– Ничего, – успокоил его Коментиол, – набивает цену себе и только. И пусть набивает, нам не привыкать. Не напрашивайся больше, сиди и молчи.

– Если же не сидится, стратег. Может и такое случиться: пока мы будем отсиживаться здесь, турмы аварские выйдут к Длинной стене и постучат в медные ворота Августиона.

– Если к тому будет идти, нас заранее предупредят. Я предвидел это и оставил своих выведников на путях. По-другому советую поступить: повели челяди щедро накрыть столы и звать к трапезе тех аваров, с которыми успел познакомиться. Во-первых, познакомимся ближе, а во-вторых, что-то выведаем под хмелем.

Элпидий согласился на это. И столы накрыл щедро, и в гости пригласил тех из окружения кагана, кого знал. Но должен был остудить свои намерения и довольно быстро: авары отказались от пиршества.

– Видел? – и перепугано, и недовольно посмотрел предводитель посольства на Коментиола. – Они же что-то затевают или затеяли уже и ждут удобного случая, чтобы прогнать нас, как бродячих псов. Нужно идти и добиваться встречи с каганом.

– Только не сегодня, Элпидий. Раз накрыл столы, садись и трапезничай, во всяком случае, делай вид, будто не опечален тем, что отказались. Думаю, именно этим и поймаем его рано или поздно.

Больше не обращал уже внимания на сидение посла. Снял с себя парадное одеяние, облачился в обычное и сел за трапезу. Один день пил, и веселился, и ходил по стойбищу аварскому или улицам Анхиала и второй тоже. Казалось, и не обращал внимания на то, что ходит между супостатов. Одних только приглашал разделить с ним застолье, с другими и делил его. Аж пока не напомнили:

– Завтра будьте у кагана, – сказали. – Предпочитает выслушать вас, ромейских послов.

Коментиол был, пожалуй, изрядно опухший с перепоя, каган не на Элпидия, на него смотрел и смотрел.

– Сказали мне, что ты императорский стратег?

– Истину сказали.

– И вместе с тем – посол?

– Нет, достойный предводитель, не вместе с тем. Сейчас только посол.

– Почему так? Почему с легионами вышел против меня?

Чувствовал, злорадствует Баян, однако не стал отвечать тем же. Прикинул в уме, чем закончится ромейское посольство у аваров, если даст сердцу волю, и признал целесообразным свести на шутку.

– Потому что множество нас, стратегов, у императора, а легионов мало.

Каган воспринял по-своему и убрал бодряще-веселый вид.

– Это мне нравится. Ей-богу, чуть ли не впервые встречаю посла, который не скрывает истины. Поведай тогда, муж достойный, с чем пришел к нам?

Коментиол не переставал выдавать себя за добродушного.

– Да все с тем же. Василевс расстроен несогласием между империей и аварами и хочет знать, почему это произошло, как могло произойти? Вон, сколько лет жили в согласии и взаимной выгоде, сколько супостатов угомонили, соединяя силы. Теперь – раздор, каган поднял турмы и повел их против повелителя и благодетеля своего, императора Византии. Почему так?

Те, которые знали Коментиола, знали и то, что в велеречивости ему не откажешь. Если не останавливать, будет говорить и говорить. Но на этот раз и он вынужден был умолкнуть: кагану не понравилось что-то в речах его.

– А император не знает, почему произошел раздор?

– К нему всякое доходит, – уклонился Коментиол и не стал говорить то, чего ждал Баян. – Потому и прислал нас, послов своих, чтобы услышали причину раздора из уст твоих.

– Мог бы и не слать, если так. Элпидий заметил: Коментиол заколебался, пора прийти на выручку, и не замедлил подать голос.

– Мой советник и друг в делах посольских не все тебе сказал, предводитель. Мы не только затем встали перед твои глаза, отнимая у тебя время, чтобы узнать причину раздора. Нас прислали сюда положить конец несогласию и походу, который вызвали разногласия. Ну, а кто, обладая такой значимой обязанностью, начинает разговор с конца? Должны знать, прежде всего, причину раздора.

Баян все еще ворочался, видно, тесно ему в его великоханском кресле.

– Если думаете о мире с нами, и предпочитаете вести о том переговоры, – отчеканил слово в слово, – пойдите сначала к своему императору и спросите, до каких пор он будет издеваться над нами самым бессовестным образом. Или мы не вели переговоры уже и не раз, не заключали договор на мир и согласие? А где то, о чем вы клялись на кресте? Почему каждый раз отступаете от обещанного? Юстин Второй хоть откровенный был. Тот так и сказал: «Радуйтесь тому, что живете на нашей земле, и не подать ждите от нас, а лишь то, что дают всякому рабу за верную службу». Тиверий же и Маврикий обещали одно, а делали совсем другое. И прежде, и сейчас. До каких пор будет это? О каких переговорах может идти речь, если вы – клятвопреступники? Кто ходил на склавинов, когда те вторглись в земли империи стотысячной ратью и прошли с мечом и огнем до самой Фессалоники? Кто заставил их бросать нахапанное и убираться восвояси? Мы, авары. А чем отплатила нам за то империя? Не только обещанных ста тысяч, восьмидесяти не платит уже какое лето. Что остается делать нам, аварам, когда с нами обращаются, как с последними рабами? А одно: прийти и взять свое силой.

– Достойный! – видно было, Элпидия не испугали, наоборот, порадовали резоны кагана, и он не только сам подался вперед – руку протянул, будто для братания. – Если это и все несогласия, то стоит ли нам ломать друг о друга копья? Империя в большом затруднении, это правда, фиск ее сильно опустел, но не настолько, чтобы не заплатить каких-то сто тысяч.

– Не сто, а триста! Вы уже третье лето водите нас за нос.

– Пусть триста. Империя вон, какая, найдет, где взять.

– Великий воин! – вырвался со словом и Коментиол. – Если ты поверил мне раз, поверь и второй: согласие возможно. Разве император не поймет, если я приду и скажу ему: сдержим обещанное – и сече с аварами будет положен конец. А еще такое скажу: на поход против них пойдет вдвое, а то и втрое больше, чем на мир. Платим обещанное – и все.

– Надо бы раньше думать так.

– Должны, но что поделаешь, когда забот вон сколько, а император один. Все надеялся, что как-то уладится. Наступит мир с персами – объявятся солиды, а объявятся солиды – и с аварами расплатится. Когда дошло до битвы, теперь иначе мыслит, ей-богу. Как один из послов его, предлагаю прервать переговоры на то время, пока я буду ездить и уговаривать императора. Уверяю тебя, достойный, этой договоренностью положим конец размолвке. Раз и навсегда.

– Договоренность была уже. Нам не договоренность – солиды пусть шлет, прежде всего.

– Я понимаю, так и скажу. Я даже посольство оставлю у тебя как залог, что переговоры между нами не прекращаются, они лишь прерываются на время.

Он так и сделал: оставил Элпидия и всех, кто был с Элпидием, на попечении буйного в гневе кагана, а сам вернулся в Константинополь и стал собирать там когорты, слать во все концы гонцов и выведывать, что делают и сделали уже стратеги. Вести приносили не такие уж печальные: манипулы, когорты объединялись повсеместно и отправились на место будущих боев – до Филипополя и Адрианополя, а где-то через две недели через Константинополь прошли и когорты, присланные стратегами из персидских мест боя.

– С нами и бог, и император! – доложили Коментиолу, – Мартин и Каст собрали уже под руку три полноценных легиона.

– Мало. У аваров вдвое больше.

– Иоанн и Дроктон обещают пополнить их в недалеком времени.

– Все равно мало. Разве не знаете, какое это пополнение? Все нестепные до ратного дела новобранцы.

– Не только. Много и пожилых, тех, что бывали и бывали в сечах. А они не хуже, стратег, тех, что пришли с персидских боев.

– Все это лишь лестные слова, достойный. В крепостях и с этой силой, конечно, усидел. А что будет, если каган обойдет крепости и пойдет на Константинополь? Кого тогда поставим на его пути?

Тридцать тысяч… Разве это та сила, с которой можно выходить против аваров? А что поделаешь? Солидов таких, как хочет каган, в фиске действительно нет. Да и сомневается сенат, он уже остановится. Такой, как Баян, и солиды возьмет и походом пойдет. А что тогда? На какие доходы соберут необходимые легионы? Остается последняя попытка – поставить кагану условие: триста тысяч солидов будут выплачены ему, однако тогда лишь, как он отведет свои турмы за Дунай и согласится подписать договор о ненападении.

«Кто же пойдет с этим к кагану? Наверняка, как честь и совесть, требуют, чтобы шел я. Но на кого возложат поход, если не вернусь из аварского лагеря?… А, что будет, то будет, пойду сообщу императору, как он скажет, так и сделаю».

Маврикий не стал задумываться. Сразу и недвусмысленно повелел: второй раз рисковать не стоит. Достаточно будет гонца, чтобы доставил слова и решение императора Элпидию. А уже Элпидий пусть пойдет и завершит переговоры.

– Если я не явлюсь, каган может догадаться, что его оставляют в дураках, и не согласится на то, что предлагаем.

– Он и так не согласится. Достаточно того, что Элпидия бросаем в пасть этому удаву, тебе нет нужды лезть в нее.

– Тогда воздержимся слать гонца с твоим посланием сейчас. Подождем еще несколько недель, пока я соберу вместе всю нашу силу и удостоверюсь, какая она есть.

Элпидий долго колебался, как ему выйти перед каганом и сказать то, что велено. Но ничего путного так и не надумал. Единственное, на чем мог остановиться и уповать более-менее, – делать вид, будто принес утешительные вести. Ведь император, как бы уже там не было, а соглашается уплатить аварам долг.

Страдал все-таки, проходя в палатку. И не зря. Только заикнулся, что уплачено будет позже, кагана будто из катапульты выбросило.

– Так? – Вскочил из подаренного ими же, ромеями, кресла и встал перед послом, будто гора перед бездной. Сломать палатки. Немедленно! В тот же миг!

Поднялось что-то невероятное. Одни авары вскочили, как ужаленные, и бросились на Элпидия и всех, кто был с ним и в одну минуту выперли их из каганова обиталища, другие, видел, застыли, удивленные, видно, не знали, как им быть.

– Стойте! – силился защищаться Элпидий. – Мы послы великой державы, люди неприкасаемые!

Их не слушали, гнали в поруб и все-таки упаковали туда всех, и не в стенах – бросили в подземелье.

– Варвары! – кричал Элпидий. – Сколько ни учи, сколько не обтесывай их, были и остаются варварами. Постой, бесноватый, наступит наше время, за все поквитаемся.

– Когда наступит? – подал кто-то из посольских голос. – Или ваша милость не знает, что означает это: сломать палатки? Мы обречены, нас велено казнить.

– Не может быть. Не посмеют! – Это варвары, они все могут. Тем более, что сила сейчас на их стороне.

Отозвались и другие. Одни говорили: не надо было затевать эти переговоры, другие шли еще дальше – сетовали на императора Юстиниана, который позвал этих варваров на их беду. Не знал, кого зовет? К антам перестали ходить с татьбой и замирились, видишь, сорок, если не больше лет не сражаются уже. Неужели и со склавинами нельзя было поискать примирения?

Обреченные, как дети, все позволяли себе: поносили усопших императоров, не обходили и живущих. Право, уверены были: им уже все равно. А когда все равно, то чего должны остерегаться? Хоть перед смертью скажут то, что камнем лежит на сердце.

Но поспешили обрекать себя.

Когда верные взяли Элпидия и всех из посольства, которые были с Элпидием, тарханы, особенно те из мужей думающих, что стояли ближе к кагану и почитались больше, чем кто-либо, каганом, обалдели и не решились перечить. Однако до поры до времени. Когда Элпидий и все ромеи оказались вне кагановой палатки, а крики-протесты их слышались еще, хотя и удаленно, кто-то из старших возрастом советников собрался с духом и сказал Баяну:

– Достойный предводитель, я не советовал, бы, делать это.

– Да, так, – заговорили и другие, и довольно дружно. – Не забывай, с кем вышли на бой. Это Византия. Народ ее несчитанный, а пространства необъятные. Есть, кого выставить против нас, есть, где и развернуться. Сегодня ты свободно гуляешь по Фракии, а завтра могут заступить тебе путь, призвать к мечу и копью легионы.

– Дойдет до крайности, – урезонивали и другие, – ромеи замирятся с персами, а город Константина заслонят от тебя. Даже твои храбрые турмы не способны будут положить под копыта такой широкий мир, как Ромелия. Рано или поздно должен будешь уйти за Дунай. Что тогда скажешь и чем оправдаешь то, что казнил на горло ее послов? Все могут простить и забыть тебе, этого – никогда.

– А еще и то помни, Ясноликий: наши послы тоже сидят в Константинополе.

Баян вертелся, будто заведенный, отвечал, лютуя и не подбирая слов в ярости своей, то одному, то другому, наконец, выхватил меч и крикнул таким, какой можно услышать только на поле боя, голосом:

– Я повелел – и повеление свое менять не буду: сломать палатки!

Судьба ромейских послов была, казалось, предрешена. Кто станет возражать такому и подставлять себя под неудержимую ярость. Молчаливые склонились в великоханской палатке, молчаливые и вышли один за другим из палатки.

А все же кто-то взял на себя смелость и шепнул верным: «Не наказывайте ромеев до завтра. Пусть уляжется гнев повелителя, пусть станет спокойным и взвесит все. В покое и мудрые становятся мудрее».

Время оправдало поступок смельчака. На следующий день прискакал из Константинополя гонец от Таргита и уведомил советников, а советники – кагана: все аварское посольство заключено на острове Родос и взято под строгий надзор. Если что-то произойдет с послами от ромеев, его, Таргитова голова, головы всех других из посольства аварского будут насажены на копья и выставлены на посмешище и устрашение при въезде в Константинополь.

Баян думал, как ему быть с послами ромейскими день, думал и второй. А на третий выпустил все-таки из подземелья и сказал, чтобы убирались.