Текст книги "Лихие лета Ойкумены"

Автор книги: Дмитрий Мищенко

XVIII

С тех пор как Келагаст вернулся от ромеев, а в стольной Волыни успела родиться и нагуляться молва о его отваге в бою с татями, что посягнули на княжну Данаю, прошло не одно лето, а ожидаемого слюба между ними и свадьбы, что знаменовала бы слюб, не было и не было. Удивление стоявших ближе к княжескому терему, довольно быстро передалось горожанам окрестности, а из окрестностей вернулся очередным слухом.

– Келагаст не хочет Данаи, чтобы знали.

– Такое скажете. Отчего бы не хотел?

– Пойдите и спросите.

– И спрашивать нечего. Или такую, как Даная, кто-то может не хотеть? Или не видели, чьи кони стоят чуть ли не каждый вечер у острога? Не Келагаст не хочет Данаи, Даная гонит прочь Келагаста.

– Были там и видели или только слышали?

– Как могла бы быть? От тех, что видели, слышала.

– А если сами не видели, то не говорите. На кого ей уповать еще, как не на Келагаста?

– Говорят, князь какой-то присылал сватов-видаков.

Упоминание о князе с чужкрая заставила – и не раз уже – всполошиться и напомнить о себе старейшин родов дулебских.

– Ты откладывала выборы избрания на лето, затем – на второе, впрочем, и на пятое. Сколько же можно, княжна? Пойми и пойми сама: земля требует предводителя.

– А если его не выбрало сердце?

– Так бери на себя эту обязанность. Думали, напугают Данаю, заставят ее капризное сердце уступить. А княжна решилась и сказала:

– Ну и возьму.

Что делать с такой? Станешь доказывать, что это не ее ума дело? Что сейчас вообще не время – сажать на стол жену? А такая послушается? Или ей мало внушали: вот-вот будут избирать князя-предводителя среди всех князей, и дулебам не выпадет тогда быть главенствующим племенем среди антов.

Получили старейшины какое-то обещание, и ушли от Данаи. Жди, мол, придет время, позовем и посадим на стол отца твоего. А сами не успели выйти из острога, как уже сговорились: теперь сама Даная думает, как ей быть: не созывать вече до тех пор, пока сама не пришлет гонцов и не скажет: «Я выбрала себе мужа, приходите и делайте, как хотели».

Боролись с ней немало, все лето и всю следующую зиму. А все-таки добились своего: Даная поборола в себе гордыню и назвала Келагаста мужем, а роды дулебские подождали четыре недели – пока влюбленные напьются медом и преодолеют все, которые были, сомнения – и назвали ее мужа дулебским князем. Теперь можно было созывать и всетроянское вече.

Когда прибыли в стольный город на Дулебах тиверцы, Волынь жила уже заботами о будущих выборах. И людной была и необычно оживленной. Живость эту замечали везде: около места, где должно быть вече, и далее от него. Ибо съехалось много, и что наиболее важно – прибыл народ толковый, правду говоря, разум и совесть земли. А когда собирается вместе разум и совесть земли, и для такого важного, как это, дела, про что другое будут беседовать, как не про дело, ради которого собрались? Беседовать и проявлять живость в беседах было от чего. На Дулебах только что избрали князя, а князь Тиверии, тот, что в настоящее время вместо Добрита и ему больше подобало бы быть князем-предводителем в земле Трояновой, занемог, говорят, и не будет на вече, прислал сына Радима вместо себя. Как же будет и что будет? Кому вверят они покой земли Трояновой и порядок между племенами?

На беду, где исподтишка, а порой и откровенно стали поговаривать о выборах князя на Дулебах. И выбирали его якобы силой, и выбрали не того, кого следовало бы выбрать.

Откуда пошли эти пересуды, никто не говорит. Недовольные всегда найдутся, а такие, что подхватят и приумножат шепот, и подавно. Есть такие, наверное, среди мужей ратных и думающих, что себя хотели бы видеть на месте Келагаста, вот и нашептывают приезжим, а нашептывая, сеют неуверенность или еще хуже – возможно, опорочить дулебов на выборах. Оно, если быть до конца искренним, что водится за Келагастом, почему Даная вон как долго сопротивлялась воле старейшин и не хотела брать с ним слюб.

Теперь, когда разрешается (а перед вечем, как и на вече, разрешается всякое), поговаривали даже такое, что ему нельзя верить. Да, будто Даная сказала старейшинам, когда пришли к ней в третий раз и приперли к стене: «Бери слюб и дай нам князя», взбешенная была и сказала: «Разве муж – юбка, которую сегодня можно полюбить, а завтра пренебречь ею? Дайте время присмотреться и взвесить».

«…Ты сама выбирала его, уверяла, что выбрала достойного. Теперь хочешь присматриваться еще и взвешивать?»

«Потому что так предпочитаю».

Что-то здесь есть и неверное. Одни видели эту неуверенность в домогательстве Келагаста, чтобы стать князем и повернуть это в большую выгоду для себя, другие подкрепляли эту догадку еще слышанными якобы с Данаиных уст словами. Да, когда деваться было некуда, сказала якобы: «Я согласна, пусть мужем моим и предводителем дружины на Дулебах будет Келагаст, а на стол сажайте сына. Он – единственный наследственный муж достояний отца моего, ему и быть князем на Дулебах».

«И что же старейшины? – допытывались люди из других земель. – Пошли или не пошли на уступку княгине?»

Да нет, не поступились своим. «Пойми, – сказали, – не сегодня, то следующим летом соберется всетроянское вече, выбирать главного князя земли. Сын твой, как малолеток, не может быть избран. Неужели из-за твоей прихоти дулебы должны перестать быть главенствующим племенем у антов»?

«Вот оно что! – задумывались люди. – Вот какой это князь и что скрывается за личиной такого князя! Ну, нет, мы – не Даная. Бороться станем, если так. Да, сами станем и других позовем».

Беседы оживлялись, а оживляясь, разжигали жажду желаний или нежеланий человеческих. Когда прибыли тиверцы и подтвердили то, о чем были еще кривотолки: князь Волот не удостоил сородичей своим присутствием на вече, сына прислал вместо себя, неуверенность и вовсе взяла верх над уверенностью и заполонила все.

– Кто ж будет править вечем?

– Совет старейшин, кто же еще.

– В этом совете должен быть кто-то один, кто правил бы и советом, и вечем.

Выискивались и более уверенные в себе и в своих обязанностях.

– Над чем ломаете голову, – говорили. – Кого выберут из совета, тот и будет править. Гляди, какие стали, без предводителя шагу не могут ступить.

Говорили, когда собирались в кучу по окрестностям, не умолкали и тогда, как сошлись на вечевой площади в городе Волыни. Ибо хотя на вече и зовут только мужей и старейшин уважаемых родов, другого народу тоже было много. Зрелищ в землях славянских никогда не хватало, а таких, как это событие и подавно. Было их, незваных, и с Волыни и с окрестностей, было и из дальних от Волыни селений и земель. Кто прибыл со старейшиной, который имел преклонный возраст и требовал опеки, а при необходимости и защиты, кто как отрок при ратном муже или слуга при думающем муже. Было бы желание, повод всегда найдется, тем более, что и мужи и старейшины не возражают, чтобы на вече были и молодые. Надежнее чувствуют себя, когда каждый имеет свою защиту. А обычай всякому позволяет придти на вече и присутствием поддержать тех, на чьей стороне правда, а то и поднять голос против неправедных. Поэтому и шумят между собой и ждут, когда же выйдут на возвышение советники от племен и скажут: «Внимание и повиновение!»

А они тянули почему-то. Этим пользовались гусляры и зарабатывали на жизнь игрой и пением или разгоняли скуку человеческую и рассказывали скучающему народу байки в сопровождении тех же гуслей. Светозарко имел и свои за плечами, однако не вынимал их из мешка – разве гоже ему, малолетке, соревноваться с седыми, а то и белыми, как лунь, старцами, знающими все, что знает народ и являются мудростью народа? Стоял около одного и, молча, слушал, стоял около другого – и тоже слушал. И потешался, слушая, и мотал, что пели или рассказывали, на ус.

 
Там над Бугом, над рекой
Туман стелился под горой,
Гей, гей,
 
 
Между долею людскою.
Славься с ночи, славься рано
И назови судьбу туманом,
Гей, гей,
 
 
Не сестрой, а лишь обманом.
Счастье-обольщение идет долом,
Когда ночь берет всех измором,
Гей, гей,
 
 
Когда ночь берет всех измором.
Колыхал тогда вволю
Ту счастливую людскую долю,
Гей, гей,
 
 
Ту счастливую людскую долю.
А как денек только засиял,
Туман-доля где-то пропадал,
Гей, гей,
 
 
Когда играя, ее не имел.
Там упадет чудо-росой,
Там всплывет жалостью-слезой,
Гей, гей,
 
 
Не сладкой – горькой.
 

Княжич Светозарко был, пожалуй, слишком внимателен к пению старого, а может, и был заметно вдохновлен тем, что слышал из его уст, – гусляр положил на него глаз раз, положил второй и положил руку на струны.

– Откуда будешь, молодец? – спросил благосклонно.

– С Тиверии, достойный. Из города Черна, что на Тиверии.

– О! Так издалека прибыл. Сам или с отцом?

– С братом.

– Играешь? – кивнул на мех за плечами.

– Учусь только.

– И кто твой учитель?

– Мир, вокруг. И птицы поднебесные. Старый застыл удивленно.

– Ну, сыграй нам что-нибудь, Давай, послушаем.

– Ой, что вы, – смутился отрок. – У меня так не получится, как у вас. Только в стыд вгоню себя своей игрой.

– Играй, как получится. Не на гонках – ведь мы. И юный еще, никто тебя не осудит.

– Я еще на сопели играл себе, – оправдывался, а тем временем снимал мех с плеч, доставал гусли. – На гуслях немного приходилось, так, как вы, не могу.

Не только гусляр, все, кто был вокруг, не ехидничали, сидели или стояли сосредоточенно и с интересом ждали. То ободрило отрока. «Что же им спеть? – думал, а тем временем перебирал струны. – Разве то, что не давало спать, пока не вылилось мелодией и не стало песней? Страшно почему-то, однако лучшей у меня, пожалуй, и нет».

Поиграл сначала, проверяя, как воспримет окруживший народ его песню на мелодии, а потом подал и голос:

 
Земля, наша земля,
Буйным цветом одетая.
Почему ты нам, земля,
Как сердечная рана?
Кликом кровных зовешь,
Как безлетье грянет,
Солнцем в небе сияешь,
Как на добро станешь.
Как на добро станешь,
Воздашь медом,
Земля, наша земля,
Благодатная мама!
Ты одна на свете,
Ты одна, как доля.
Счастье милое сердцу,
Еще милее воля!
Земля, наша земля,
Не лелей злую погибель,
Хорошими делами
Славься между людей.
Весели всех зеленью
Да утешай привольем,
Будь щедра, земля,
Засевайся хлебом.
Хлебом – не печалью
И не костьми в поле.
Счастье милое сердцу,
Еще милее воля!
Приумножай нам роды
Мужественными сынами,
Земля, наша земля,
Благодатная мама!
Ты одна на свете,
Ты одна, как доля.
Счастье милое сердцу,
Еще милее воля!
 

Старый гусляр слушал пение Светозара с закрытыми глазами. Отрок тогда только заметил это, как прервал пение, а с пением и игру на гуслях. Заметил и смутился, однако ненадолго. Ибо гусляр улыбнулся и тотчас сказал:

– Вон ты какой! Чья же это песня? Среди поселенцев услышал или от кого-то из калик перехожих?

– Как вам сказать? Сама сложилась.

– Сама? Тебе, то есть принадлежит? Из твоих уст пошла?

Не стал ждать объяснений – без них, наверное, понял, что и как, поднялся, кряхтя, на ноги, взял Светозара за руку.

– Пойдемте. Пойдем, молодец, покажу тебя учителю нашему старейшине гусляров Будимиру. Пусть услышит тебя и побеседует с тобой.

Светозар не сопротивлялся, попросил лишь разрешения положить гусли в мех и пошел вслед за предводителем своим. Как же он был удивлен, когда увидел – старейшина гусляров слепой. Играл, когда приблизились, на гуслях, пел больным голосом, однако слепой был. Поднял непривычно высоко голову и смотрел в никуда невидящими глазами.

Гусляр-предводитель не остановил. Встал неподалеку и Светозару повелел встать и ждать удобного случая. А Будимир пел и пел, не так голосом очаровывал всех, кто был вокруг, как мелодией, добываемой из струн. Казалось, до сердца достают, словами говорят они у него.

– Старейшина, – нашел возможность и склонился к нему предводитель Светозара. – Я к тебе с челобитной.

– Какой, Чугайстро?

– Отрока-гусляра привел. Послушай, какие песни баюкают его мысли, и какая мелодия в его песнях.

Старейшина повел в ту сторону, где стоял Светозар, невидящими глазами, похоже, будто и, правда видел и старался разглядеть.

– Подойди, отрок, – сказал спустя. – Подойди и склонись ко мне, дай я посмотрю на тебя и узнаю, какой ты есть.

Светозар подошел и застыл перед ним на коленях. Будимир протянул сухие свои пальцы, ощупал лицо его, голову и потом отыскал запястья рук, долго и пристально искал линии на ладонях.

– Откуда будешь, молодец? Светозар сказал.

– А чей будешь?

– Сын княжеский Светозар.

– Мать Миловидой зовут?

– Да.

– Бывал я у вас… Садись, княжич, сын доброй матери и славного среди людей отца. Садись и спой нам то, что родил дух твой молодецкий.

Вокруг них собирался и собирался народ. Все это смущало Светозара, и он дольше, чем пристало, усаживался и пробовал струны. Когда решился, наконец, и хотел подать голос, оттуда, где стояло возвышение и откуда должны говорить с вечем, раздался клич:

– Внимание и повиновение!

– Погоди, отрок, – протянул старейшина высушенную годами руку, остановил его. – Зовут к послушанию, сейчас начнется вече. Будь здесь. После послушаю тебя.

– На вече мне надо быть около брата, старейшина.

– Вот проблема. Ну, а мне, как старейшине, тоже следует быть у возвышения. Договоримся так. Разыщи меня, как закончится все. Не медли только, только завершится вече, сразу и приходи. Мы с Чугайстро вблизи возвышения будем.

То, что говорили с вечевого возвышения, говорили известное уже: потребность земли и людей братских земель созвала всех в стольный город Волынь для важного дела. Суть его: на одного из князей земли Трояновой должны возложить сегодня обязанность быть ответственным за покой на рубежах, а затем за мир и согласие с соседями.

– Кто из ныне живущих князей достоин, быть таким? – спросил глашатай и обратился к старейшинам, которые сидели с правой стороны первыми. – Говорите вы, русичи.

Обычай повелел: старейшины родов должны выражать мнение большинства, выражать же его следует старшему. Поэтому на возвышение поднялся не князь – высокий многолетний старец.

– Поляне, росичи и втикачи, – сказал он, – признают целесообразным возложить эту обязанность на князя Тиверии Волота.

И дальше стал высказывать причины. Во-первых, князь Волот старший среди всех князей, во-вторых, по воле богов и обстоятельств ему и его племени пришлось сидеть на земле, которая испокон веков является проторенным путем для всех – тех, кто отправляется с мечом и копьем с запада на восток, и тех, что стремятся с востока на запад или с южных краев в северные. Вот и получается так, что ему больше, чем кому-либо, приходится стоять на страже покоя в земле Трояновой, именуемой иностранцами землей Антов. Следует принять на вид и то, что он вон, сколько лет достойно представлял себя в этом чуть ли не в самом трудном для князей деле. А если так, то почему бы именно ему не быть за это в ответе?

Старейшины полян закивали, переговариваясь меж собой, головами, их поддержали уличи, древляне. Тиверцы же и дулебы не высказали своего согласия – отмалчивались.

– А что скажут тиверцы? – спросили с возвышения. И снова встал и вышел с речью к вечу не сын княжеский – старейшина.

– Князь Волот повелел нам вот что сказать вече, когда будет об этом речь: он отказывается от обязанности главного князя в пользу князя росов Острозора, потому что не чувствует себя в силе брать такую обязанность. Князь росов является после него наиболее умудренным годами и опытом, ему, как и князю Тиверии, также постоянно приходится стоять на страже земли со стороны степи.

Когда спросили дулебов, те говорили дольше. Прежде согласились с мыслью киевлян: князь Волот, действительно, прилагал больше ума и силы, чтобы сберечь землю славянскую от вторжения чужаков, как со стороны степи, так и из-за Дуная. Он больше, чем кто-либо, умудрен посольским опытом переговоров с иностранцами, как и опытом походов ратных, ему и только ему следовало бы быть преемником князя Добрита. Но, увы, лета и труды надломили его силу, слышали ведь, еще раз явил нам свой ум – отказался от обязанности, которую хотим возложить на него.

– Разве есть резон в том, чтобы главенствующим князем у антов был князь Острозор?

Дулебский старейшина окинул всех пытливым взглядом и потом принялся произносить противоположные этой мысли резоны.

– Прежде всего, нельзя забывать, что угроза земли Трояновой с востока отпала: обры ушли за Дунай, а больше там некому угрожать. Второе, вторжение в земли братских племен наиболее вероятно ныне из-за Дуная. Где Киев, а где Дунай. Могут ли киевляне знать, что творится на этих рубежах, а потому и заботиться о покое на них? Третье, нельзя не брать в расчет, что наиболее надежными союзниками антов в столкновениях с Византией являются славяне-склавины. А к ним ближе всего стоят дулебы. У дулебов и только у дулебов сложились с этими соседями издавна хорошие отношения. Да и от Дуная дулебы не так далеко, как русичи, и соседи укоренились: когда есть необходимость вести с антами переговоры, надо отправляться к дулебам. А, кроме того, на княжеском столе у дулебов сидит сейчас достойный веры и доверия князь – Келагаст, сын знаменитого в наших родах посла и думающего мужа Идарича, брат безвременно погибшего Мезамира и муж дочери Добрита Данаи. Или этого не достаточно, чтобы удостовериться: у предводителя дулебов есть все резоны быть главенствующим князем у антов.

– Кто бы меня, люди, похвалил так, как я себя поднаторел хвалить, – послышалось из толпы, которая, пусть и не очень еще, все же начинала беспокоиться.

– Да, то большая заслуга – быть сыном знаменитого мужа или мужем знаменитой в родах жены? Вы скажите, где он проявил себя как князь, ваш Келагаст?

– В сечах с обрами Келагаст был среди первых мужей. Именно на него князь Добрит возлагал наитруднейшие обязанности, именно его тысяча проявила себя грозой супостатов.

– Это правда, – поддержал кто-то сбоку. – Келагаст достойный муж, что и говорить.

– Молод еще, чтобы быть всем предводителем. Пусть побудет князем на Дулебах и проявит себя как муж думающий.

Ведущий поднял меч, старался не дать разгореться пламени.

– Придет время, проявит. Был уже с князем Волотом у ромеев, видел и знает, что это за посольство, как должен держать себя на переговорах. Да и с Мезамиром ходил когда-то. Забыли разве?

– А чего ждать? – раздался звонкий голос. – Пусть сейчас предъявит себя, вот и посмотрим, какой из него муж думающий.

– Да! Острозора знаем, пусть предъявит себя Келагаст вот тогда увидим, за кого подать голос!

– Вы забыли, есть еще Зборко, князь уличей? – силился перекричать кто-то, но его не стали слушать.

Одни сказали: Зборко ничем не проявил себя, что свидетельствовало бы о его достоинстве, другие сделали вид, что не слышали о Зборке и добивались своего: пусть выйдет и предъявит себя Келагаст.

– Почему только Келагаст? Острозор тоже пусть выходит и предъявляет себя!

– Сказано ибо, Острозора знаем.

– Кто знает, а кто нет, пусть выходят оба!

– Раз так, оба пусть выходят!

Старейшина старался убедить вече в противном: разве это возможно? Где те, с кем должны бы состязаться один и второй, как мужи думающие?

– Пусть друг с другом состязаются!

– Но это – безумие! Кто истину установит?

– А народ! Вы, старейшины, зачем здесь?

Вечем правили хозяева – дулебы. Им не по нраву было такое требование. В словесном поединке с вечем и самый бывалый может опростоволоситься, а их князь не такой опытный и битый, чтобы найти в себе и достойный разум, и надлежащую выдержку и велеречивость. Поэтому и уклонялись от этого и отпирались, как могли. Пока те, что добивались словесного поединка с князьями, не достали болезненно.

– Дулебы привыкли быть главенствующим племенем среди антов и любой ценой хотят остаться им. Разве не видите: они простофилю готовы посадить на главенствующее место в нашей земле, только чтобы он был дулебом.

– Не забывайтесь, где вы и что говорите!

– А то, что есть. Пусть выйдут князья! Желаем иметь беседу с князьями!

– Князей на возвышение! Желаем видеть князей!

Кричали, казалось, все, и крик этот заставил уступить. Вышел и поклонился народу вечевому князь киевский Острозор, за ним – и Келагаст. Первый улыбался чему-то, второй старался скрыть смятение. Оно и не удивительно. У антов давно так заведено: пока тот, кого сажают на княжеский стол, не получил еще общего признания, непременно должен получить его. Такого зовут перед свои глаза и требуют представить себя в беседе, а уж как дойдет до беседы, всего можно услышать – и насмешек, и такого едкого, что от них в пятках заколет. Надо иметь большую силу воли, чтобы выдержать все это и не сорваться и не представить себя таким, что не умеет быть терпеливым.

– Скажите, князья, – подал голос кто-то из думающих мужей, – уверены вы, что обязанность, которую возлагаем на вас, посильна вам?

– Уверенным может быть лишь тот, кто не знает, что это за обязанность, – ответил Острозор.

– А ты, Келагаст, что скажешь?

– Без веры не бывает уверенности, а без уверенности – победы. Кто верит, тот и способен победить.

– Верх! Келагаст взял верх! Кто еще желает выйти с ним состязаться?

Вперед выступил Светозар.

– Я.

Те, что были ближе и видели, весело, однако и не зло засмеялись.

– Молод еще. Рано совать нос в серьезные беседы мужей.

– Правда, ваша: я молод. Но вы не слыхали еще, что я хочу спросить у князей. Выслушайте, потом уже будете судить, следует или не следует совать мне в это дело нос.

– Пусть говорит, что там.

И Светозар заговорил с князьями:

– Сообщите нам, предводители росов и дулебов, как бы вы поступили, если бы кто-то из племен Антии захотел бы жить отдельно от всех других антов?

Князья переглянулись.

– Не тиверцы ли имеют такое намерение? Ты княжич с Тиверии, я не ошибаюсь?

– Да, я княжич с Тиверии, ты не ошибся. Зато ошибся в другом, Келагаст: выдал, кто ты есть. Среди мужей снова пошел смех.

– А что скажет князь Киева?

– Князь Киева не советовал бы такому племени выходить из братского единства и жить особняком, ибо оно неизбежно погибло бы.

– Верх! Князь Острозор взял верх!

– Да, – согласился Светозар. – Князь Острозор взял верх, хотя и сказал не все.

– Надо было бы еще поинтересоваться, – не стал ждать его приговора Острозор, – почему такое племя захотело выйти из братского единства?

– Да. Прежде всего, надо было бы поинтересоваться, что побудило это племя выйти из братского союза, и устранить причину этого побуждения.

Старейшины возбуждено стали переговариваться между собой.

– Еще есть что-то спрашивать, молодец?

– Есть. Князь – предводитель рати на поле боя, он же – и судья людей, которые в ссоре между собой. Каким должен быть князь-судья?

Острозор снова нашелся первый:

– Строгим и справедливым.

– А князь Келагаст что скажет?

– То же: должен быть строгим и справедливым.

– Жаль, если так, – не удовлетворился Светозар. – Мне кажется, что это не ответ. Строгость, пригожие князья, разная бывает. И справедливость тоже. Одна есть истина, другая лишь рядом с ней. Еще другая и вовсе далека от истины. Во всяком случае, у каждого своя строгость и своя справедливость. Вес имеет другое: князь-судья обязан судить так, чтобы тот, кто нанес обиду, не пытался наносить ее вторично, а тот, кого обидели, не отчаялся в существовании справедливости.

– Верх! – дружно воскликнуло вече. Молодец взял над князьями верх! Слава такому! Слава и хвала!

Битва с князьями набирала не столько острый, как потешный вид.

– Голоса разделились поровну, – сказал старейшина, правивший вечем. – Одни – за князя Острозора, другие – за Келагаста. Есть еще желающие что-то знать и добиваться?

– Есть

– Вече слушает.

– Пусть скажут оба, с каким намерением берут они на себя обязанность старшего князя?

– А это уже говорилось, это всем известно.

– Тогда спрашиваю другое: какого князя убирают со стола силой?

На этот раз смех был повсеместный и длился дольше, чем полагалось бы.

– Я скажу, – смело, и со смехом на устах поднял руку князь Киева, россов и втикачей. – Того, кто не может справиться с возложенной на него обязанностью: защищать землю от супостата, быть справедливым судьей родам и народу. Келагаст помолчал мгновение и сказал:

– Я тоже так думаю.

– Так? – не удержался и заорал кто-то из толпы вечевой. – За Келагастом не может быть перехваченной возможности. Он не имеет своих мыслей, только соглашается с чужими!

– Да, Острозор одолел!

– Думаете? – обернулся к тем, кто кричал, Светозар. – Как по мне, князь Острозор тоже темнит, прикрываясь умением и обязанностью. Не первое лето княжит, должен знать, всякого князя, а князя-судью устраняют по трем причинам: когда он в делах и помыслах своих опирается не на башковитый народ, а противное тому – на тугоумных болванов; если превыше всего ставит похвалу имени своему и упивается похвалой, как бражник хмелем, наконец, третья причина – когда держится стола, на который его посадили по недосмотру, как полевой клещ кожи; только с мясом и можно выдрать его оттуда.

Вече не смеялось – хохотали уже вовсю ширь веселой натуры, а старейшина гусляров поднялся тем временем и крикнул, осиливая хохот:

– Вот кто должен быть старшим князем у антов!

– Да! Молодец с Тиверии пусть будет старшим!

– Он не князь там! Молод еще!

– Молодость – не порок, зато мозги имеет в голове.

– Тихо! Постойте, – вышел на возвышение кто-то из ратных мужей. – Ты правда княжеский сын с Тиверии? – обратился он к отроку.

– Да, один из семи сыновей, Светозар.

– Так чего действительно колебаться? – муж повернулся к старейшинам. – Княжич взял верх над всеми князьями, сам он и будет старшим среди князей.

– Негоже так! Сказано же: он не является еще князем.

– Тогда будет им. Или Тиверия не захочет иметь такого князя?

– Это неразумно! Кто возглавит рать, когда надо будет возглавить? А кто – посольство, когда дойдет до него? Думаете, ромеи или иные из чужкрая послы станут вести переговоры с малолеткой?

– Пока до того дойдет, вырастет.

– Неразумно это! И то не гоже для мужей думающих!

Князь Киева, наверное, не очень печалился о том, что не взял верх над Светозаром – стоял в стороне от всех и улыбался в усы. Однако и упорство дулебов не обошло его стороной.

– Правда ваша, – подал и свой голос, – живем под богами, всякое может случиться. Сегодня тихо-мирно на рубежах, завтра – нет. Рисковать, думаю, неразумно. Однако и такого сообразительного молодца не допускать к делу стольному тоже не приходится. Чтобы этого не произошло, отрекаюсь от мысли и доброго совета его отца – брать на себя обязанность главного князя земли Трояновой и вот что советую сделать. Пусть будет так, как было: князем, ответственным за покой братских земель оставим князя дулебов Келагаста – он моложе всех нас и храбрый как ратоборец, а первым советником у него сделаем этого молодца с Тиверии. Не сегодня, то завтра из него будет достойный Келагаста-ратоборца посол от наших земель и муж думающий. Пусть оба и будут в ответе за покой на рубежах и в земле Трояновой.

– Славно! Согласны! – дружно поддержало князя Киева вече – сначала только дулебы, далее и все остальные. По лицам старейшин, которые сидели вокруг возвышения, тоже видно: они согласны на это. Согласны и стараются угомонить народ, завершить вече так, как велит обычай, – заключением договора. А для этого нужно спросить еще, согласны ли на это Келагаст и Светозар.