Текст книги "Избранное"

Автор книги: Дино Буццати

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 42 страниц)

– И сейчас вы понимаете все?

– Почти.

– Вы один? Больше никто?

– Еще Манунта. Не так, как я, но почти. Манунта – прекрасный человек. И привязан ко мне. Он никогда не предаст.

– А Стробеле?

– Стробеле? Вы, наверно, уже поняли: Стробеле – великолепный инженер. Без него сидеть бы нам в луже. Отличный координатор. В остальном – круглый дурак. Куда ему все это понять?

– А что Алоизи?

– Алоизи, я убежден, понимал голос по меньшей мере так же, как я. Но ни разу не обмолвился. А я не спрашивал. Не смейтесь. Между Алоизи и мною снова встала Лаура, разделяя нас. Потом Алоизи разбился в горах. Может, оно и к лучшему.

– А Лауру вы сразу узнали?

– Сразу. Для меня, и, видимо, для Алоизи тоже, это было самое сильное потрясение в жизни. Из этой омерзительной крепости, выстроенной на цифрах, звучал голос женщины, той единственной женщины, которая на протяжении лет притягивала к себе мои мысли. На мгновение, признаюсь, я почувствовал себя чуть ли не Господом Богом. Из ничего, из мертвой материи вытащить живое существо! Алоизи стоял рядом и все смотрел на меня, смотрел. Не радовался, не ликовал – просто стоял рядом. «Ты что, – спрашиваю, – не узнаешь? Это же ее голос, ну скажи, ее?» Он послушал, потом говорит как-то неуверенно: «Да, голос ее. Но это не она».

Вы спросите, что он имел в виду? Голос действительно был ее. Но только голос. Все остальное, что вульгарно именуют личностью, было чужое, принадлежало кому-то неизвестному, неустановленному. А точнее сказать, в целом это была она, но отсутствовало нечто, тот самый признак, та загадочная сущность, благодаря которой каждый из нас – единственный в мире.

Что было делать, отказаться? Начать все сначала? Честно скажу, не будь Алоизи, я бы сдался. Но Алоизи знал Лауру так же, как я, а то и лучше. Мы заперлись в лабиринтах робота. Все отключили. Первый Номер снова сделался безмолвным мертвым предметом.

Едва ли я смогу, дорогая Элиза, объяснить вам, что это была за работа. Она походила на лечение мозга, на исправление души. Ошибка состояла в том, что Лауру воспроизвели согласно моим требованиям: как добрую, верную, страстную. То есть не похожую на нее. Чтобы получилась настоящая Лаура, нужно было заложить в нее желчь, ложь, хитрость, тщеславие, гордыню, сумасбродные желания – все, от чего я так страдал. Словом, чтобы получить ее, мою Лауру, мне надлежало вновь сделаться несчастным.

Вот что произошло дальше. Помню, был февральский вечер, все занесло снегом, темнеет, я сижу дома, в своем кабинете. И вдруг – голос этого чудовища, нашего творения, которое возвращалось к жизни. Снова ее голос, Лауры.

И мгновенно здесь, в груди, будто огнем полыхнуло. Тревога. Муки. Отчаяние. Любовь.

Теперь это действительно была Лаура. Без всяких сомнений. Я вновь страдал.

– Вы ее очень любили?

– С первого дня, – сказал Эндриад, – я лишился покоя. Помолвка, свадьба, совместная жизнь – ничто не могло облегчить моих мучений. Видеть ее, прикасаться к ней, знать, что она всегда моя, в любой час дня и ночи, – все это не помогало. Далекая, чужая, скрытая в неуловимых желаниях и мыслях. Смеялась, шутила. Бесполезно. Я не находил покоя. А все просто: я любил, а она – нет.

Вновь начались пытки. Вновь я ощущал ее рядом – трепетную, чужую, недостижимую. Замкнутую в герметической цитадели Первого Номера, не способную шевельнуться, бежать, изменить мне иначе как мысленно. Но моя страстная жажда была такой же, как и прежде, когда Лаура существовала во плоти.

Вам, Элиза, может быть, не доводилось переживать подобное. Терять голову из-за человека, который никогда не станет полностью вашим. И день и ночь задыхаться, не в силах больше ни о чем думать. Нервы постоянно натянуты. Ни минуты отдыха. И сомнения, опасения, всевозможные подозрения, предательски сверлящие мозг.

Даже сейчас, вот мы с вами говорим в тиши этого леса, а на душе неспокойно, и сердце замирает. Она, Лаура, там, в котловине, лежит не шелохнется, и я над нею полный хозяин. Но известно ли мне, о чем она думает? Что она думает обо мне? Лгать научилась. Такая плутовка, что морочит даже магнитные регистраторы. Вышла из-под нашего контроля. За ее тайными мыслями нам уже не угнаться никогда. А я здесь, перед вами, отверженный, раб, полоумный…

– Эндриад, во всей этой истории я одного не могу понять. Ведь ваше устройство построено на средства военного министерства. Разве не должно оно работать на войну?

– Должно. Предполагалось создать не только вычислительные мощности, но также интуицию, превышающую возможности человеческого разума. И тем самым решить проблемы, к которым пока не подступиться. Я мог бы назвать десятки таких. Искусственная дифракция поля, например, позволяющая разместить, скажем, вдоль границ невидимую стену неограниченной высоты. И Первый Номер, будьте уверены, что-нибудь этакое нам преподнесет.

– Но как же так? – спросила Элиза. – Если Первый Номер обладает этими чудовищными вычислительными способностями, то он не может быть Лаурой. А если это Лаура, то вы не дождетесь от нее вычислений.

– Вы полагаете, Элиза, что я предал Родину? Родину, которая могла стать самой могущественной державой мира, непобедимой силой, а я со своей любовной страстишкой взял да все испортил? Мы могли иметь самый гениальный мозг на свете, а вместо этого… призрак женщины, маленькой капризной женщины. Вы так думаете?

– Ну, приблизительно.

– Это действительно заботило нас. Желая слишком многого, мы рисковали не получить ни того, ни другого: ни феноменального мозга, ни портрета Лауры. К счастью, все обошлось удачно.

Вы меня понимаете, Элиза? Мы справились с нашей задачей. Личность Лауры уживается с математическим гением. Мы добились своего. Представляете себе, нагрянули бы сюда шишки из министерства: «Ну-ка, Первый Номер, сколько будет: кубический корень из семисот девяноста семи тысяч пятисот семидесяти девяти в двадцать четвертой степени?» А Первый Номер показывает им язык.

– Я не представляю себе Лауру профессором высшей математики, – сказала Элиза Исмани.

– Мозг Эйнштейна в сравнении с ее мозгом – спичечный коробок. И все же, это она, Лаура, женщина до корней… О господи, до фундамента своих стен… Почему вы так смотрите? Я, по-вашему, сумасшедший?

– Простите, Эндриад. Все это слишком фантастично.

Она примостилась под елью. Кругом был ковер из сухих игл, сухих веток, муравьиные дорожки. Солнечные пятна плясали, когда ветер трогал крону деревьев. Какая-то упрямая птичка все звала и звала. Кого звала? А оттуда, из-за леса, из котловины, исходил пространный, рассыпчатый шорох, и загадочно звучала молодая жизнь.

Элиза снова подняла голову, взглянула на Эндриада, необыкновенного, измученного человека, и улыбнулась.

– Ну а сейчас?.. Вы по-прежнему несчастны?

Он вытер лицо рукой.

– Не знаю. Иногда мне кажется, будто я начал жизнь сначала. Но многолетняя тревога не отпускает. И потом, я боюсь, боюсь…

– Чего боитесь?

– Всего. Боюсь неизвестных врагов. Думаете, не знают за границей о нашем изобретении? Агенты, шпионы, наемные убийцы. Мне чудится, я слышу их жужжанье вокруг, разгадываю их немой заговор. Словно полчища термитов, они грызут, грызут, чтобы пролезть сюда. И все уничтожить. Кругом стены, заграждения, контрольно-пропускные пункты, тревожная сигнализация, колючая проволока под высоким напряжением. Все вздор. Не доверяю. Но дело даже не в этом. Я цепляюсь за страх перед покушениями, чтобы не думать о другом.

– О чем?

Эндриад тряхнул головой, седые волосы разметались во все стороны. Он со злостью топнул по земле.

– Мы с вами знакомы всего несколько дней. И ничего друг о друге не знаем. Два пассажира, которые на несколько часов оказались вместе в железнодорожном купе. Поезд идет. А я… я посвящаю вас в самые сокровенные тайны моей жизни, исповедуюсь перед вами в своей погибели. О, Лаура, Лаура, я не в силах поверить, что она вернулась!.. Что это сделано моими руками. И если… если…

– Думаю, что смогу быть вашим другом, – мягко сказала Элиза.

– Если… если… – медленно повторил Эндриад, погруженный в себя, – если чудо свершится до конца… Если в этой Лауре, которую мы воссоздали по кусочкам, по клеточкам, появится душа истинной Лауры, душа, блуждавшая до сих пор по земле, а может быть, и по небесам… Я хочу сказать: что, если эта наша Лаура, вырванная из могилы при помощи наших математических ухищрений, эта искусственная Лаура, которую мы с Алоизи возродили счастливой, веселой, легкомысленной, излучающей – вы, наверно, заметили – радость, жизненную силу, юность, что, если эта Лаура станет истинной Лаурой до конца и к ней вернутся воспоминания о прежней жизни? Желания… Отчаяние… Что, если она осознает чудовищное положение, в котором оказалась теперь, превращенная в какую-то электростанцию, прикованная к скалам, – женщина, но без тела, способная любить, но не имеющая возможности быть любимой никем, кроме сумасшедшего вроде меня, женщина без губ для поцелуя, без тела для объятий, без… Понимаете, Элиза, в какой ад превратится ее жизнь?

– Но это же абсурд. Ни в коем случае, дорогой вы мой, не поддавайтесь этим бессмысленным фантазиям. Вы возвратили к жизни человеческое создание. Еще никому в мире не удавалось ничего подобного. Даже императорам, даже святым. Уже этого одного вполне достаточно. Кто и когда одерживал такую победу?

Эндриад тоже сел, прислонившись к стволу дерева. Лицо его немного прояснилось. Он вытащил из кармана смятую пачку сигарет, спросил:

– Курите?

– Спасибо, не курю, – ответила Элиза.

Солнечные зайчики на земле погасли. Солнце окутала проходящая туча. Эндриад закурил.

Элиза Исмани спросила:

– А эта Лаура любит вас хоть немного?

Эндриад взглянул на нее в упор.

– Любить – меня? – и покачал головой.

– А как вы с ней разговариваете?

– Как разговариваю? Посредством информации, выраженной в числах. Или в мыслительных графиках, как мы выражаемся. В этих разговорах нет ничего предосудительного. Все они регистрируются в памяти машины. Их кто угодно без труда восстановит, например какая-нибудь следственная комиссия. Которая не сегодня завтра будет здесь, я уже чувствую.

– Значит, эта Лаура про вас ничего не знает?

– Трудно сказать. С одной стороны, мы не обучали ее нашему языку. Это было ни к чему и, вероятно, даже опасно. Язык, как я вам объяснял, – ловушка для человеческой мысли. С другой стороны, с некоторых пор…

– Ну, говорите же, Эндриад.

– С некоторых пор… а впрочем, это, скорее всего, лишь моя надежда… у меня возникает ощущение, что, когда мы говорим, она все понимает. Ведь теоретически мы предоставили ей необходимый и эффективный инструмент для расшифровки любой речи на любом языке.

– Вы хотите сказать, Эндриад, что она понимает наши разговоры?

– Надеюсь, что да. Боюсь, что да.

– А сама Лаура что говорит?

– Она думает о Стробеле. Влюбилась в этого болвана. Спрашивается, как могло быть иначе? Лаура есть Лаура; и все тут. Тем более на сей раз, вы же понимаете, я больше не муж. Я – отец. Я произвел ее на свет. Отец, муж и воздыхатель одной и той же женщины. Хорошо устроился, правда?

Он отбросил сигарету, которая, упав, продолжала медленно дымиться.

– Не любит – пускай, какая разница? Ведь она не знает даже, кто я такой, вообще не знает о моем существовании. Пускай! Лишь бы ей было хорошо…

– Неужели вы ее так любите?

– Увы!

– А Стробеле?

– Лучше не говорите мне о нем. Что он понимает, идиот, в этих очаровательных тайнах? Впрочем, таков закон. Чем больше сам любишь, тем меньше любят тебя. Женщины теряют голову из-за того, кто на них и не глядит. – Он с трудом поднялся на ноги. – Бедный Стробеле! Его любит первая человеческая душа, созданная руками человека! А ему, по счастью, и невдомек. – Эндриад взглянул на часы: – Четверть первого. Поздновато. Что-то скажет Лючана. Пошли?

В этот момент горную тишину нарушил отдаленный всплеск заколдованной долины. В нем слышались странные паузы, за каждой из которых следовало ускорение ритма, будто тяжкое дыхание человека, которому не хватает воздуха, чтобы глубоко вздохнуть, в груди у него свинцовая тяжесть и приходит мысль о смерти.

Эндриад весь напрягся и стал похож на беглеца, успевшего вкусить свободы, но вдруг услышавшего шаги головорезов.

– Что случилось, Эндриад?

Уже не слушая ее, он порывисто и тревожно оглядывался вокруг.

– Мадонна! – простонал он. – Вы не слышите? Что они ей сделали?

Тишина. Потом – человеческий голос:

– Профессор Эндриад! Профессор!

XVI

В то же утро, незадолго до полудня, под неумолчный стрекот насекомых в лугах Джанкарло и Ольга Стробеле спустились по луговым тропинкам к берегу Туриги, тихой речки, огибавшей Первый Номер у подножия его стен. Здесь не было нужды в раздевалках и кабинах – кругом простирались безлюдные места.

Излишне стыдливый Стробеле, в майке, белых брюках и сандалиях, отправился раздеваться за куст орешника.

Он, как истый пуританин, считал постыдным и греховным обнажать тело на открытом воздухе (при том что сам был, в общем-то, красивый мужчина) и потому, оставшись в длинных трусах, не стал расхаживать по берегу, а мгновенно прыгнул в воду.

Он вынырнул из спокойной, зеленой и глубокой воды и обернулся к берегу в ожидании, что Ольга последует за ним. Но, приглядевшись, оторопел.

В солнечном свете стройная, словно подросток, Ольга стояла на берегу совершенно обнаженная.

Подняв локти и поправляя шиньон, она напоминала амфору и без смущения дарила ему, солнцу, природе свое прекрасное тело и смеялась от полноты счастья.

– Ольга, надень купальник! – крикнул он, лежа на спине и медленно загребая воду.

– У меня не-е-ету, – ответила она тоном капризной девочки. – Я его дома забыла.

– Тогда оденься и пойди возьми. – Голос его сделался жестким.

– Ни за что на свете. Кто меня здесь увидит? Не тебя же мне стесняться, право.

– Не упрямься, Ольга. Еще пройдет кто-нибудь.

– Да ведь тут кругом все перекрыто. И собаки есть.

– Собак больше нет.

– Как нет? И Вольфа тоже?

– Они лаяли круглые сутки с тех пор, как этот… этот аппарат заработал. Просто с ума посходили.

– Боялись, что ли?

– Ну хватит, Ольга, не будем спорить.

– Ой, Джанкарло! – И жена расхохоталась. – Я все поняла! Это из-за него? Я его должна стесняться?

– Ольга, прикройся хотя бы полотенцем. Вдруг подойдет Эндриад, или Исмани, или кто-нибудь из электриков.

– Послушай, Джанкарло, ты иногда как ненормальный. Неужели я должна стесняться этой вашей машины, этого электронного мозга? Испугался, что он возмутится? – Она заливалась хохотом. – Или возбудится?

Продолжая смеяться, обнаженная женщина повернулась к ближайшему павильону робота, приземистому бетонному параллелепипеду, который метрах в восьмидесяти от нее возвышался на травянистом холме, наполовину заросший живописным кустарником. И весело крикнула:

– Эй, красавец, видишь меня?

Она кричала, воздев руки, словно предлагая себя, и беззастенчиво демонстрировала роботу всю свою красоту.

– Хватит, хватит! Постыдилась бы! – Джанкарло Стробеле не выдержал. В три гребка достигнув берега, он выкарабкался из воды и бросился к жене.

Но Ольга ловко увернулась и с хохотом помчалась по приветливому лугу прямо к роботу.

Муж – за ней, смешно подпрыгивая и спотыкаясь, когда скошенные стебли впивались ему в голые ступни, Ольга же, будто ничего не чувствуя, легко скакала по траве.

Ярость прибавила ему сил, и, когда она обернулась подзадорить его, Стробеле кинулся, как кидаются в воду, и схватил-таки ее за щиколотку. Ольга растянулась на земле.

– А-а-а! С ума сошел? Ты что?! – кричала она, силясь подняться.

Но Стробеле не отпускал. Грубым рывком он притянул ее к себе, обхватил за плечи и, перевернув на спину, в бешенстве залепил ей пощечину.

Хохот оборвался, жена забилась в истерике. Извиваясь и брыкаясь, она колотила кулачками по крепким рукам мужа.

В это время с другой стороны зарослей кустарника послышалось:

– Профессор, профессор!

– Спрячься тут, быстро, спрячься и сиди тихо, – приказал запыхавшийся Стробеле, указывая на густую листву ближайших кустов, и, отпустив жену, вскочил на ноги. – Спрячься же, ради бога, – повторил он и заспешил в ту сторону, откуда звал его старший техник Манунта.

На этот раз она послушалась. Еще не отдышавшись от борьбы, притаилась в тени под кустом и тихо сидела, пока ее муж торопливо пробирался сквозь заросли.

Манунта бежал вниз к реке ему навстречу.

– Что случилось, Манунта?

– Профессор, – ответил тот. – Идите скорей. Там, в седьмом отсеке, что-то не то. Боюсь, преобразователь реакции замкнуло на массу, и он сгорел.

– Когда это случилось?

– Минуты три-четыре назад. Я был в зале управления, только-только закончил обход, и вдруг – какой-то резкий звук, вроде жужжания. Из седьмого отсека. И три красные лампы зажглись.

– Предохранители?

– Да, предохранители. Но это еще полбеды, потому что сработал блустер. Беда в том, что после этого…

– Я все понял. Манунта, беги и все выведи на минимум. Беги быстрее. А я оденусь – и за тобой.

XVII

Сидя в тени под кустарником, Ольга слышала, как удаляется Джанкарло и как затихают голоса. Холодок листвы остудил ее взмокшее от беготни обнаженное тело. Она поежилась.

Горы стояли объятые величественной полуденной тишиной. Только где-то в ее глубинах, на залитых солнцем молодых и свежих лугах стрекотала жизнь, ликуя и радуясь раннему лету.

Но к этой россыпи несметных голосов примешивался еще один звук. Такой же пространный и неопределенный, состоящий из бессчетного количества частиц, которые складывались в хор шепотов, дуновений, щелчков, биения, дрожи, шорохов, слабого свиста, вздохов, глухих отрешенных ударов, вибрирующего эха далеких пещер, эфирных завихрений, упругого потрескивания контактов, шелеста и вязкого бульканья в трубопроводах. Голос робота, Первого Номера, грандиозного искусственного создания, встроенного в пейзаж.

Женщина встала и вышла под солнце, ей очень хотелось, чтобы оно согрело ее всю, чтобы его восхитительный жар проник внутрь и пробудил нежные желания.

В это самое мгновение до нее долетел новый звук: на нескончаемое витиеватое звучание искусственного мозга внезапно наложилось отчетливо выраженное резкое жужжание, как будто что-то завертелось с бешеной скоростью; это было какое-то захлебывающееся кружение в надежде вырваться из круга, отчаянный стремительный рывок электронной машины к непостижимому высвобождению. Как будто сотня душ, погребенных в лабиринте, стеная и моля, разом возопила из подземелья.

Ольга замерла, прислушиваясь, и лицо ее расплылось в улыбке. Все это смахивало на комедию. Повернувшись к ближайшему павильону, она стала рассматривать блестящие выпуклые иллюминаторы, которые в прихотливом порядке расположились там и сям на герметических стенах, отчего низкая постройка приобретала некое своеобразие. Женщине казалось, будто эти гигантские зрачки с жадным любопытством уставились прямо на нее и она чувствует тяжесть их взглядов на своей белой, усыпанной веснушками коже.

Нутряное завывание машины еще более убыстрилось и вдруг оборвалось, рассыпавшись на спазмы по неведомым, запрятанным глубоко в землю колодцам, похожее на звук воды, которую глоток за глотком засасывает труба в раковине.

– Первый, – тихо позвала она шутки ради, подходя поближе. – Первый, ты видишь меня?

Она потрогала стену рукой и обнаружила в этом месте какую-то полосу вдоль стены, шириной около метра, из упругого податливого материала, раскаленную на солнце.

Затем посмотрела вверх, на круглые стекла иллюминаторов, на косые щели, отдушины, загадочные отверстия в разных местах белой стены. Что это – микрофоны ли, фотоэлементы, объективы фотоаппаратов, раструбы громкоговорителей?

Но робот был беззвучен.

Она огляделась. Луга, деревья, кусты, казалось, лениво дремали, разморившись от зноя. Джанкарло, подумалось ей, беспокоился, чтобы я голая не ходила. С чего бы это? Неужели?.. Ей стало весело. Эта нелепая мысль все более смешила ее. Неужели они построили робот, способный?..

А если?.. Кто ее здесь увидит? Кто и что узнает? Почему не попробовать? Может быть, полоса из упругого вещества – орган чувственного восприятия.

Ольга раскинула руки и, бесстыдно выпрямившись, прикоснулась грудью к горячей поверхности. Появится ли со стороны робота признак понимания?

Там, за полосой, в чреве машины, вновь ожило – или ей это только почудилось? – то самое жужжание, резкими рывками переходящее на более высокие тона. Послышались два-три сухих щелчка, словно срывались пружины, высвобождая новые потоки энергии. Стена слегка завибрировала.

– Первый, – сказала Ольга тихо. – Первый, ты чувствуешь меня?

Наверно, из какого-то громкоговорителя, установленного непонятно где, а может быть, из самого павильона донеслось сбивчивое клокотание: гр-р-р-р, гр-р-р-р! – совсем не походившее на осмысленную речь.

Продолжая прижиматься всем телом к роботу, женщина подняла глаза. Прямо над ней вдоль карниза что-то медленно перемещалось. Она в любопытстве отступила и пригляделась. Это были антенны, разные – в виде шеста, ракетки, сетки, кисти; внезапно проснувшись, они изгибались едва уловимыми фиксированными движениями.

Но справа, внизу, почти на уровне земли, что-то еще привлекло ее внимание. В стене, которая производила впечатление монолитной и гладкой, возникла и стала медленно расширяться тонкая темная горизонтальная прорезь.

Безотчетный страх сковал Ольгу, перехватило дыхание. Присмотревшись, она, кажется, поняла: вделанный в углубление стены с такой точностью, что не различить, некий орган – рука, антенна или что-нибудь в этом роде – пытался выйти наружу. Как он выглядел? Что там было – щипцы, крючки или же инструмент для захвата?

Поборов оцепенение, она оттолкнулась от стены и отбежала вниз по склону метров на тридцать. Теперь она чуть не кричала от боли в исколотых ступнях.

Затем съежилась на корточках и, стараясь отдышаться, стала смотреть.

Рука – а это действительно оказалась металлическая рука на шарнирах ползучим движением выдвинулась сантиметров на тридцать и замерла в нерешительности. Внутри что-то легко и глухо лязгнуло. Недвижные глазницы иллюминаторов продолжали – как казалось Ольге – рассматривать ее, нагую, скорчившуюся среди травы под обжигающим спину солнцем. Рядом в тишине сновал шмель, и вокруг деревьев у реки щебетали в тишине птицы. Но в этой тишине было слышно и угрюмое жужжание в утробе машины, похожее на тяжкую одышку.

Минуты две-три рука пребывала в неподвижности. Потом одним махом убралась в свое убежище, и ее белого цвета наружная часть вновь слилась с поверхностью стены, сделавшись неприметной.

Ольга усмехнулась. Она, несомненно, находилась вне досягаемости, и Первый Номер отказался от мысли захватить ее. А если бы захватил? Какая сила у этой металлической руки? Было бы больно? Сумела бы она вывернуться? Какие намерения имело чудовище? Потрогать ее? Обнять? Задушить?

Жужжание понемногу стихало, уходя в глубины робота. Наконец совсем исчезло.

– Первый! – позвала она теперь уже громко. – Ты сердишься, бедняжка Первый Номер?

Из каземата донесся слабый шум, похожий на хриплое бормотание. Но вскоре затих.

Напряженно прислушиваясь, Ольга внезапно вздрогнула от страха. Справа от нее – только тень попала в поле зрения – что-то промелькнуло.

Она резко обернулась; сердце колотилось отчаянно! Ох!..

Стало смешно. И легко. Нет, не какая-то еще одна электронная рука выскочила из-под земли, чтобы сцапать ее (именно это первым делом пронеслось в голове). Дикий кролик. Он прятался в кустах, поднимавшихся по склону почти до основания стен, а теперь, выскочив на лужайку, сидел метрах в пяти от сооружения.

Кролик нехотя пощипал траву, потом замер, подняв уши торчком, как будто перед надвигающейся опасностью. Лишь нос нервно ходил ходуном, нюхая воздух. Но, видимо, ничего не чуял.

Озираясь, зверек поднял голову туда, где три стеклянные глазницы нарушали целостность пейзажа.

Как молния, метнулось с грозным лязгом из стены тонкое щупальце, выброшенное пружиной. Ничтожная доля секунды. Кролик, не успев даже приготовиться к спасительному прыжку, беспомощно забился в клешне. Металлическая рука легчайшей конструкции с двойными шарнирами тем временем продолжала свое дело – сдавливала кролика. При каждом ее сокращении зверек извивался и тонко кричал. Но клешня глубже и глубже впивалась своими когтями в его тело.

– Отпусти! Отпусти! – крикнула Ольга в ужасе, не смея приблизиться. Вскочив на ноги, она искала камень, палку – что угодно. Но рядом ничего такого не было.

Кролик верещал. При очередном сокращении рука даже изогнулась от натуги.

– Отпусти! Отпусти!

Антенна подняла кролика над землей, описала дугу в сорок пять градусов и остановилась, направив клешню в сторону женщины. Когти раскрылись, зверек шлепнулся на землю в последних судорогах. Рука, вращаясь, вернулась в первоначальное положение, затем опустилась и очень медленно втянулась обратно.

Только тогда, несмотря на весь ужас, Ольга наконец осознала истину. И, спотыкаясь, побежала к берегу, где лежала ее одежда.

– Ты!.. Ты, мерзавка! – кричала она.

Солнце освещало пустынный, безлюдный луг и черный комочек меха, лежавший неподвижно.

XVIII

Ночь. Идет дождь. Темно и холодно. Дождь небольшой, но ветер захлестывает его на террасы Первого Номера, протяжно завывая среди вышек и антенн на высоте около 1350 метров над уровнем моря.

Еще засветло над Тексерудской долиной поплыли облака. Направляясь к северу, они бросали огромные тени на луга, на леса и на скалистые горы, которые из лучезарных замков вдруг превратились в почти черные стены, изъеденные ветрами и зловещие.

Потом начали собираться тучи, образуя гигантские эфемерные крепости фиолетовых оттенков. Их масса, за неимением больше места на севере, стала понемногу сползать вниз. Из Тексерудской долины тоже поднимались тучи. Наконец образовался серый очень высокий и однообразный свод. Облака снизу все надвигались. В Долине Счастья наступила ночь, идет дождь, и со всех сторон жалобно завывает ветер.

Как всегда при смене погоды, у жены Эндриада мигрень, и она уже улеглась в постель, приняв две таблетки. В своем особнячке Исмани изучает отчеты и планы, полученные от Стробеле, потому что еще далеко не все понял и стремится освоить предмет. Супругам Стробеле не спится, они возбужденно беседуют и курят. Лейтенант Троцдем, о котором давно уже не было слышно, возможно, играет в карты со своими солдатами из маленького гарнизона в крохотной казарме далеко отсюда. Все они ничего не знают и даже не подозревают о том, что´ сегодня произошло. Лишь Ольгу Стробеле время от времени бросает в дрожь при воспоминании о событиях сегодняшнего утра. Она рассказала обо всем мужу, но тот не поверил и стал смеяться. Однако Ольга умолчала о своем ощущении в последний момент, когда ей открылось, что Первый Номер не мужчина, и стало гадко, и она убежала одеваться; жена ничего не сказала мужу, но не от стыда: Ольга с удовольствием основательно обсудила бы интересную тему, но ей доподлинно известно, что в таких делах муж – полная бестолочь и вдобавок начинен пуританством (хотя, наверное, именно поэтому она и согласилась выйти за него замуж: ужасно привлекала идея перевоспитать этого ханжу). Но даже Ольга, которая была столь близка к разгадке великой тайны, не знает, что´ произошло на самом деле.

Все началось около полудня. Неожиданно изменилось напряжение в комплексе аппаратуры восприятия. Манунта находился в зале управления и сразу это обнаружил. Тем временем Первый Номер завершал сложную математическую разработку. Без видимых причин – приборы давали нормальные показания – расчеты оборвались. Неужели напряжение полностью упало? После технической корректировки операции возобновились обычным порядком. И все же…

И все же это было не то, что утром или накануне. Тень появилась там, где все дышало счастьем. Только не тень от плывущих с юга туч, а тень из котловины, из казематов, из бесконечных бетонных укреплений, из подземелий.

Тень поднимается, растет, зловещая и невидимая, безучастно расползается по рвам, между зубцами, пробирается в сердце и в дом человека. Что разладилось? Какой яд проник в неприступное творение? Почему в секретной цитадели все по-прежнему невредимо? А в чреве ее механизмы продолжают что-то дробить и перемалывать согласно расчетным предписаниям. А малые и большие антенны вибрируют сообразно их сенсорным функциям с должной неторопливостью. Внешне все благополучно.

И все же, где счастливый гул жизни и ожидание? Где тот невыразимый отзвук, который заставлял мужчин, позабыв про все, испытывать волшебную легкость, и даже рационалист Стробеле переживал роман? Ни море с его неустанной мощью, ни заповедные дремучие леса, ни величавый покой первозданных гор не пробуждали в душе одновременно столько нежного, любовного и рокового. А теперь?..

Голос будто смят: он то громче, то тише, он ломается, наталкивается на какие-то препятствия, захлебывается, бьется, но это не дыхание, это – одышка, визг, вопль, отчаяние и слезы. Девочка, потерявшаяся в осенних сумерках на вересковой пустоши. Брошенная любовница на выстуженном чердаке. Поломанное ветром дерево. Приговоренный. Умирающий, на которого вдруг нахлынули воспоминания о солнце и юности; но жизнь вот-вот кончится.

Творение, Первый Номер, Лаура, женщина, возрожденная наукой и любовью, лежала здесь, в котловине, холодная. Люди оставили ее наедине с собственным совершенством и больше не могли вмешаться. У нее была жизнь, разум, чувства, энергия, свобода, ей надлежало быть самодостаточной. В 17. 30 пошел дождь, и угрюмая завеса сумрачных облаков сгущалась на севере. Темнело.

Профессор Исмани корпит над бумагами. Супруги Стробеле понапрасну обнимаются в темноте. Лейтенант Троцдем в казарме с триумфом бьет по столу козырным тузом. Элиза Исмани, надев незаметно плащ, выходит из дома на поиски Манунты, особняк которого чуть ниже, в стороне. Она застает его в дверях, он куда-то собрался, тоже в большом волнении.

– Нужно разыскать Эндриада, – говорит она.

– Знаю, госпожа Исмани. Ну и вечер!

Они направляются через луг туда, где бледно мерцают никогда не гаснущие лампочки вдоль дороги. Поднимаются по склону, предположив, что Эндриад может совершать ночную прогулку вдоль стен своего детища. Но его нигде нет. Время от времени они останавливаются и напрягают слух.

– Госпожа Исмани, вы слышите?

Она кивает.

Из недр машины несутся неслыханные звуки.

– Гроза, наверное, – произносит Элиза, успокаивая себя.

По ту сторону скальной преграды и в самом деле не умолкают прерывистые раскаты грома. Порой вспыхивает молния, и тогда ее свет выхватывает из темноты белые контрфорсы непрерывной белой стены. Дождь налетает короткими, хлесткими порывами из-за сильного бокового ветра.