Текст книги "Избранное"

Автор книги: Дино Буццати

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 42 страниц)

С тех пор пекарь ежедневно еще до восхода солнца относил хлеб в сарай. К тому же теперь, когда с приближением осени дни становились все короче, собака отшельника почти что сливалась с тенями позднего рассвета. И зажил Дефенденте Сапори довольно спокойно, без помех возвращая себе через потайную дверцу в корзине часть хлеба, предназначенного для бедных.

VIII

Шли недели и месяцы, наконец наступила зима; окна украсились морозными узорами, дым вился из труб целый день, люди кутались поплотнее в свою одежду, ранним утром под изгородями можно было найти замерзших воробьев. Легкое снежное покрывало легло на холмы.

Однажды студеной звездной ночью к северу от городка, там, где находилась заброшенная часовня, появились такие столбы белого света, каких здесь еще не видывали. Это вызвало в Тисе самый настоящий переполох: люди вскакивали с постели, хлопали ставни, соседи перекликались, улицы наполнились гомоном. Потом, когда все поняли, что это была всего лишь очередная иллюминация Сильвестро – подумаешь, какой-то там божественный свет явился отшельнику! – мужчины и женщины заперли на засов ставни и, немного разочарованные, вновь нырнули под теплые одеяла, сетуя на то, что их зря потревожили.

На следующий день по городку поползла неизвестно кем принесенная весть о том, что старый Сильвестро умер от холода.

IX

Поскольку погребение умерших предписывается законом, могильщик, каменщик и двое чернорабочих отправились хоронить отшельника; был с ними и дон Табиа – священник, почитавший за лучшее игнорировать присутствие анахорета в своем приходе. Гроб поставили на тележку, запряженную осликом.

Эта пятерка нашла Сильвестро распростертым на снегу; глаза у него были закрыты, руки скрещены на груди – совсем как у святого. Пес Галеоне сидел возле него и скулил, словно плакал.

Тело положили в гроб и после прочтения молитв предали земле – там же, под сохранившимся сводом часовни. На холмике поставили деревянный крест. А потом дон Табиа и остальные возвратились, оставив свернувшуюся клубком собаку на могиле. В городке никто ни о чем у них не спросил.

Собака больше не появлялась. На следующее утро, когда Дефенденте пошел в сарай, чтобы положить, как обычно, свою дань под лавку, он увидел, что хлеб, положенный накануне, остался нетронутым. И на другой день все еще был там. Он уже подсох, и муравьи начали проделывать в нем свои замысловатые ходы. Время шло, ничего не менялось, и Сапори в конце концов тоже перестал об этом думать.

X

Но через две недели, когда он сидел в кафе «Лебедь» и играл в карты со старшим мастером Лучони и кавалером Бернардисом, какой-то парень, смотревший от нечего делать на улицу, закричал:

– Гляди-ка, та самая собака!

Дефенденте вздрогнул и сразу же посмотрел в окно. По улице, вихляя всем телом, словно у него свернута шея, бежал тощий и жалкий пес. Он явно подыхал с голоду. Собака отшельника, насколько помнится Сапори, была, конечно же, и крупнее и сильнее. Но разве угадаешь, во что может превратить животное двухнедельная голодовка? Пекарю показалось, что это именно та собака. Как видно, она просидела все время на могиле, оплакивая хозяина, но, не выдержав мук голода, покинула его и спустилась в город, чтобы найти здесь еду.

– Псина скоро ноги протянет, – заметил Дефенденте, хохотнув, чтобы показать, насколько это ему безразлично.

– Вот уж не хотел бы, чтобы это действительно оказалась она, – заметил Лучони с многозначительной улыбкой и сложил карты, которые держал в руке веером.

– Кто – она?

– Вот уж не хотел бы, – повторил Лучони, – чтобы это была собака отшельника.

Кавалер Бернардис, до которого все доходило позже, чем до других, как-то странно оживился.

– А я эту зверюгу уже видел, – сказал он. – Да-да, я видел ее здесь поблизости. Уж не твоя ли она, Дефенденте?

– Моя? Как это так моя?

– Если не ошибаюсь, – продолжал настаивать Бернардис, – я видел ее возле твоей пекарни.

Сапори стало не по себе.

– Ну, знаете, – сказал он, – там столько собак бродит… Может, конечно, и эта была… но я лично такой не помню.

Лучони многозначительно закивал головой, как бы в подтверждение собственных мыслей. Потом сказал:

– Да-да, должно быть, это и впрямь собака отшельника.

– Но почему же, – спросил пекарь, принужденно улыбаясь, – почему она должна быть именно собакой отшельника?

– Все совпадает, понимаешь? Не случайно она такая тощая. Сам прикинь. Несколько дней она просидела на могиле: собаки, они всегда так… Потом почувствовала голод… и вот, пожалуйста, явилась сюда.

Сапори промолчал. Пес между тем, оглядевшись по сторонам, на какое-то мгновение задержал взгляд на окне кафе, за которым сидели трое мужчин. Пекарь высморкался.

– Да, – сказал кавалер Бернардис и посмотрел на Сапори, – могу поклясться, что я ее уже видел. Видел не раз, именно возле твоего двора.

– Возможно, возможно, – отозвался пекарь. – Но я лично не помню…

Лучони с хитрой улыбочкой заметил:

– Меня хоть золотом осыпь, а такую собаку я б у себя держать не стал.

– Она что, бешеная? – испуганно спросил Бернардис. – Ты думаешь, она бешеная?

– Да какая там бешеная! Но я бы поостерегся иметь дело с собакой… с собакой, которая видела Бога!

– Как это – видела Бога?

– Разве это не собака отшельника? Разве не была она при нем, когда там что-то начинало светиться? Ведь всем же понятно, что´ это был за свет! А собака находилась в это время там. Скажете, она ничего не видела? Скажете, она спала? При таком-то представлении? – отчеканил он и весело рассмеялся.

– Чепуха! – возразил кавалер. – Еще неизвестно, что там светилось. При чем тут Бог? Прошлой ночью то же самое было…

– Прошлой ночью, говоришь? – переспросил Дефенденте, и в его голосе зазвучала надежда.

– Да я собственными глазами видел. Огни были не такие сильные, как прежде, но света было все же достаточно.

– Ты уверен? Именно прошлой ночью?

– Да прошлой, прошлой, черт побери! Светилось там, как всегда… Чего тут удивительного?.. – Лицо у Лучони стало и вовсе хитрющим. – Как знать, как знать, может, прошлой ночью огни светились для него?

– Для кого – для него?

– Для пса, конечно. Только на этот раз вместо Господа Бога собственной персоной из рая явился отшельник. Увидел пса на своей могиле и подумал, наверное: вот он, мой бедный пес… А потом сошел на землю и сказал собаке, что беспокоиться больше не о чем, что она уже достаточно наплакалась и теперь может идти искать себе бифштекс!

– Да что вы, это же здешняя собака! – продолжал твердить свое кавалер Бернардис. – Честное слово, я видел, как она вертелась около пекарни.

XI

Дефенденте вернулся домой в полном смятении. Вот ведь неприятность какая! Чем больше он внушает себе, что это невозможно, тем сильнее утверждается в мысли, что действительно видел собаку отшельника. Беспокоиться, конечно, нечего. Но должен ли он по-прежнему каждый день оставлять для нее хлеб? Дефенденте подумал: если перестать ее подкармливать, она снова начнет красть хлеб во дворе. Как же быть? Надавать ей пинков? Пинков собаке, которая как-никак видела Бога? Поди разберись в этом темном деле!

Не так-то все просто, как кажется. Во-первых, правда ли, что дух отшельника явился прошлой ночью собаке? И что он мог ей сказать? А вдруг он ее заколдовал? Может, собака теперь понимает человеческую речь и, как знать, не сегодня завтра сама с ним заговорит? Раз тут замешан Бог – жди чего угодно. Сколько подобных историй мы уже слышали! Он, Дефенденте, и так уже стал посмешищем; а если бы кто-нибудь узнал, какие страхи одолевают его сейчас!

Не заходя домой, Сапори заглянул в дровяной сарайчик. Хлеба, который он оставил под лавкой две недели назад, уже не было. Выходит, собака все же забегала сюда и унесла хлеб вместе с муравьями и приставшим к нему мусором?

XII

Однако на следующий день собака за хлебом не пришла; не явилась она и на третье утро. Это Дефенденте вполне устраивало. Сильвестро умер, значит, все надежды на пользу, которую можно было извлечь из дружбы с ним, рассеялись. И тем не менее, найдя в пустом сарайчике одиноко лежащий под лавкой хлебец, пекарь испытал какое-то разочарование.

Но уж совсем не по себе ему стало, когда дня через три он вновь увидел Галеоне. Собака, явно сытая, куда-то бежала по выстуженной площади, теперь она выглядела совсем не так, как тогда, когда он смотрел на нее из окна кафе. Теперь она крепко держалась на ногах, не пошатывалась и хотя была еще тощей, но не такой изможденной, уши у нее стояли торчком, а хвост закручивался кверху. Кто же ее кормит? Сапори огляделся по сторонам. Люди равнодушно проходили мимо, словно пес для них и не существовал. Перед обедом он положил, как обычно, под лавку свежеиспеченный хлеб и добавил даже кусок сыра. Собака не явилась.

С каждым днем Галеоне становился все здоровее и крепче, его длинная шерсть стала густой и блестящей, как у господских собак. Должно быть, кто-то о нем заботился, даже, скорее всего, не кто-то, а многие, и каждый делал это по секрету от других, в каких-то своих тайных целях. То ли им внушало страх само существо, видевшее больше, чем следовало, то ли они рассчитывали вот так, задешево, купить благословение господне, не опасаясь, что их засмеют соседи. А может, у всего Тиса на уме было одно и то же? И каждая семья с наступлением вечера старалась под покровом темноты заманить пса к себе, задобрить его лакомым куском?

Не потому ли Галеоне больше не приходил за хлебом? Сегодня ему, наверное, уже перепало кое-что повкуснее. Но вслух об этом не говорил никто, а если случайно речь заходила об отшельнике, то все поскорее старались перевести разговор на другую тему. Когда же на улице появлялся Галеоне, люди отводили глаза, словно это просто одна из тех бродячих собак, от которых нет житья в городах и селениях на всей земле. Сапори же молча злился – как человек, первым сделавший гениальное открытие, которым завладели теперь другие, более решительные люди, чтобы извлечь из него незаслуженную выгоду.

XIII

Неизвестно, видел Галеоне Бога или не видел, но он, конечно, был не обычным псом. Почти с человеческой степенностью обходил он дома, заглядывал во дворы, лавки, кухни и стоял, бывало, неподвижно целую минуту, наблюдая за людьми. Потом тихо исчезал.

Что таилось за этой парой добрых и грустных глаз? Вполне возможно, что через них в собачью душу проник образ Всевышнего. Какой след он оставил там? И вот дрожащие руки стали тянуться к псу с кусками пирога и куриными ножками. Галеоне, уже пресыщенный, смотрел прямо в глаза, словно пытаясь угадать его мысли. И человек, не выдержав, отводил взгляд. Бродячим и назойливым собакам в Тисе доставались лишь пинки и побои. С этим такого никто бы себе не позволил.

Постепенно все стали чувствовать себя участниками своеобразного молчаливого заговора. Старые друзья заглядывали в глаза друг другу, тщетно стараясь прочесть в них признание, и каждый при этом надеялся распознать сообщника. Но кто отважился бы заговорить первым? Один лишь неустрашимый Лучони без смущения касался щекотливой темы. «Глядите-ка, глядите, вот она, наша славная псина, видевшая Бога!» – нахально возвещал он, заметив Галеоне. И, ухмыляясь, многозначительно поглядывал на присутствующих. Но остальные чаще всего делали вид, будто намеков его не понимают, с недоумением спрашивали, что он имеет в виду, и, снисходительно покачивая головой, говорили: «Да что за чепуха! Смешно даже. Бабские предрассудки!» Промолчать или, еще того хуже, поддержать выходки старшего мастера – значило скомпрометировать себя. И потому разговор пресекали какой-нибудь глупой шуткой. Только у кавалера Бернардиса всегда был один ответ: «Да при чем здесь собака отшельника? Говорю вам, это местная тварь. Она уже не первый год шатается по Тису, чуть не каждый день я вижу, как она вертится у пекарни!»

XIV

Однажды, спустившись в погреб, чтобы проделать свою обычную махинацию с хлебом для бедняков, Дефенденте снял решетку с окошка и приготовился открыть дверцу в корзине. Снаружи, со двора, до него доносились крики нищих и голоса жены и подмастерья, пытавшихся их утихомирить. Привычным жестом Сапори потянул задвижку, дверца открылась, и булки посыпались в мешок. В этот самый момент краем глаза он заметил в темном подвале что-то черное и резко обернулся. Это была собака.

Стоя на пороге, Галеоне с невозмутимым спокойствием наблюдал за происходящим. В полутьме глаза собаки горели фосфорическим светом. Сапори окаменел.

– Галеоне, Галеоне, – залепетал он фальшиво и заискивающе, – ах ты, мой хороший… На вот, возьми! – И бросил ему хлеб. Но пес даже не взглянул на подачку. Словно с него было достаточно увиденного, он медленно повернулся и пошел к лестнице.

Пекарь, оставшись один, разразился страшными проклятиями.

XV

Собака видела Бога, чуяла его запах. Кому ведомо, какие тайны она постигла? И люди смотрели друг на друга, словно желая найти подтверждение своим мыслям, но все помалкивали. Кто-то, уже собравшись наконец открыть рот, вдруг задумывался: а что, если это просто мои фантазии? Что, если другим такое и в голову не приходит? И снова делал вид, будто ничего не замечает.

Галеоне совсем уже по-свойски забегал то туда, то сюда, заглядывал в остерии и хлева. Бывало, его вовсе и не ждали, а он тут как тут, стоит себе неподвижно где-нибудь в уголке, приглядывается, принюхивается. И даже по ночам, когда другие собаки спят, на фоне какой-нибудь белой стены можно было вдруг увидеть его силуэт, движущийся характерной для пса ленивой рысцой, слегка враскачку. Где же его дом? Где конура?

Люди не чувствовали себя укрытыми от посторонних глаз даже за запертыми на засов дверями своего дома. Они постоянно прислушивались: вот шорох, зашелестели цветы, трава, вот мягкие и осторожные шаги по камням мостовой, далекий лай. Бу-ббу-ббу… – так лает только Галеоне. Вроде бы и не яростный лай, не резкий, но разносится он по всему городку.

– Ладно, чего там! Может, я и сам просчитался, – смягчается маклер, только что жестоко ссорившийся с женой из-за двух сольдо.

– Так и быть, на этот раз я тебя прощаю, но смотри, если подобное повторится, ты у меня вылетишь отсюда! – говорит Фриджимелика своему рабочему, вдруг раздумав его увольнять.

– А вообще-то она очень милая женщина… – неожиданно и в полном противоречии с только что сказанным заключает синьора Биранце, вместе с учительницей перемывающая косточки жене синдика.

Бу-ббу-ббу – лает бродячая собака. Вполне возможно, что лает она на другую собаку или на тень, на бабочку, на луну, но ведь не исключено, что есть у нее и иная, более обоснованная причина для лая; может, стены, дороги, поля не мешают ей видеть людскую подлость. Заслышав этот хрипловатый лай, пьянчуги, которых выставили из остерии, стараются держаться прямее.

Вот Галеоне неожиданно появляется в каморке, где бухгалтер Федеричи строчит анонимное письмо, в котором сообщает своему хозяину – владельцу кондитерской, – что счетовод Росси водится с подрывными элементами. «Что это ты там пишешь, бухгалтер?» – такой вопрос чудится ему в кротких собачьих глазах. Федеричи сдержанно указывает псу на дверь.

– Ну-ка, приятель, пошел отсюда, пошел! – И не осмеливается произнести вслух рвущиеся из души ругательства.

Потом он прикладывает ухо к двери, желая удостовериться, что собака уже ушла, и на всякий случай бросает свое письмо в огонь.

Глубокой ночью кто-то совершенно случайно оказывается у деревянной лестницы, ведущей в квартирку бесстыжей красавицы Флоры. Ступеньки поскрипывают под ногами отца пятерых детей садовника Гуидо. Но вот в темноте блеснула пара глаз.

– Черт побери, я же не туда попал! – восклицает Гуидо громко, чтобы его слышала собака, и кажется, будто он искренне огорчен этим недоразумением. – В такой темноте легко ошибиться… Это же вовсе не дом нотариуса! – говорит он и стремительно скатывается вниз.

Знакомый негромкий лай и мягкое, словно бы укоризненное рычание раздаются в тот самый момент, когда Пинин и Джонфа, проникшие под покровом ночи на склад, собираются утащить оттуда два велосипеда.

– Эй, кажется, кто-то идет, – шепчет Пинин, явно кривя душой.

– Мне тоже показалось, – отвечает Джонфа. – Лучше давай смоемся. – И они выскальзывают на улицу, так ничего и не взяв.

А иногда Галеоне издает протяжный, похожий на стон звук как раз возле дома пекаря и в тот самый момент, когда Дефенденте, заперев за собой двери на два оборота, спускается в подвал, чтобы во время утренней раздачи отсыпать из корзины хлеб, предназначенный для бедняков. Пекарь даже зубами скрипит: как же он пронюхал, проклятый пес? И пытается сделать вид, будто ничего не случилось. Но тут его начинают одолевать тревожные мысли: а что, если Галеоне как-нибудь выдаст его? Прощай тогда все наследство. Свернув мешок и сунув его под мышку, Дефенденте возвращается в пекарню.

Сколько будет продолжаться это преследование? Неужели собака так и не покинет городок? И вообще, сколько она еще проживет на свете? Может, есть все же способ избавиться от нее?

XVI

Как бы там ни было, а люди после сотен лет нерадивости снова стали посещать приходскую церковь. По воскресеньям во время мессы встречались старые приятельницы. У каждой было заготовлено объяснение.

– Знаете, что я вам скажу? По такому холоду единственное место, где можно отогреться, – это церковь. Стены у нее толстые, в этом весь секрет… Они отдают тепло, которое накопилось в них за лето! – говорила одна. Другая замечала:

– Что за славный человек здешний настоятель дон Табиа!.. Обещал дать мне семян японской традесканции, знаете, такой красивой, желтой?.. Что поделаешь!.. Если я не буду хоть иногда наведываться в церковь, он сделает вид, что забыл о своем обещании…

А третья оправдывалась:

– Понимаете, синьора Эрминия, я хочу сделать кружевное покрывало, как вон то, что на алтаре Святого Сердца. Не могу же я унести его домой, чтобы снять узор. Вот и приходится заглядывать сюда и запоминать… А он не такой уж простой!

Каждая слушала с улыбкой объяснения приятельниц, а сама заботилась лишь о том, чтобы ее собственный предлог выглядел достаточно убедительным. Но вот раздавался чей-то шепот: «Дон Табиа смотрит!» И все, как школьницы, утыкались носами в свои молитвенники.

Ни одна не приходила без благовидного предлога. Синьора Эрмелинда, например, могла доверить обучение своей дочки, которая обожает музыку, только соборному органисту и теперь вот ходит в церковь, чтобы слушать свою дочку, когда хор поет Magnificat. Прачка устраивала в церкви свидания с матерью, которую муж не желал видеть в своем доме. Даже жена доктора, проходя несколько минут назад по площади, оступилась и подвернула ногу. Пришлось зайти посидеть здесь немножко, пока боль в ноге не утихнет.

В глубине боковых приделов, рядом с седыми от пыли исповедальнями, там, где тени погуще, подпирали стены несколько мужчин. Дон Табиа, стоя на кафедре, удивленно озирался и с трудом подыскивал нужные слова.

Галеоне между тем лежал, растянувшись на солнышке, у входа; казалось, он наслаждается заслуженным покоем. Когда после мессы народ выходил из церкви, он, не двигаясь с места, украдкой на всех поглядывал. Женщины, выскользнув за дверь, расходились в разные стороны. Ни одна не удостаивала его даже взглядом, но до тех пор, пока они не сворачивали за угол, каждой казалось, что спину буравят два железных острия.

XVII

Завидев тень какой-нибудь собаки, пусть даже отдаленно напоминавшей Галеоне, люди вздрагивали. Жизнь превратилась в муку. Где бы ни собиралось хоть несколько человек – на рынке ли, на улицах ли в часы вечерней прогулки, – это четвероногое было тут как тут; казалось, его забавляет полнейшее безразличие тех, кто наедине, тайком, говорит ему самые ласковые слова, угощает пирожками, сластями. «Да, где они, добрые старые времена!» – стали часто восклицать теперь жители городка – просто так, безотносительно, не уточняя… И нет человека, который мгновенно не догадался бы, о чем речь. Под «добрыми временами» они, конечно же, подразумевают времена, когда каждый мог обделывать свои грязные делишки, без зазрения совести бегать к девкам в деревню, красть, что плохо лежит, а по воскресеньям валяться в постели чуть не до полудня. Лавочники теперь заворачивают товар в тонкую бумагу и отвешивают все точно; хозяйки больше не бьют служанок; Кармине Эспозито, тот, что держит тотализатор, уже упаковал свои пожитки – решил перебраться в большой город; бригадир карабинеров Венарьелло целый день, вытянув ноги, загорает на скамье перед участком, просто помирая со скуки и не понимая, куда подевались все воры и почему теперь не услышишь смачных ругательств, от которых на душе становилось веселее. А если кто и сквернословит, то только в чистом поле и с оглядкой, удостоверившись, что за изгородью не прячется какая-нибудь собака.

Но кто рискнет высказать свое неудовольствие? У кого достанет смелости надавать Галеоне пинков или скормить ему котлету с мышьяком, о чем втайне мечтает каждый? Не приходится уповать и на провидение: логика подсказывает, что святое провидение должно быть на стороне Галеоне. Остается возлагать все надежды на случай. Такой, например, как эта грозовая ночь, когда небо раскалывается от грома и молний и кажется, что наступил конец света. Но у пекаря Дефенденте Сапори слух, как у зайца, и раскаты грома не мешают ему расслышать какую-то странную возню во дворе. Наверное, это воры.

Вскочив с постели, он хватает в темноте ружье и смотрит вниз через щели в ставнях. Два каких-то типа – так по крайней мере ему мерещится – хотят сбить замок с двери склада. А в свете молнии он видит посреди двора еще и большую черную собаку, невозмутимо стоящую под потоками воды. Конечно же, это он, проклятый. Явился, чтобы устыдить воришек.

Замысловато выругавшись, но не вслух, а про себя, Дефенденте заряжает ружье, медленно приоткрывает ставни – настолько, чтобы можно было просунуть ствол, и, дождавшись очередной вспышки молнии, целится в собаку. Первый выстрел сливается с раскатом грома.

– Держите воров! – кричит пекарь, а сам перезаряжает ружье и еще раз, теперь уже наугад, стреляет в темноту.

Он слышит торопливые шаги удаляющихся людей, затем крики и хлопанье дверей по всему дому: сбегаются напуганные жена, дети, подмастерья.

– Эй, Дефенденте! – зовут его со двора. – Вы какую-то собаку убили!

Галеоне – каждый, конечно, может ошибиться, особенно в такую ночь, но похоже, что это именно он, – лежит, бездыханный, в луже: пуля попала ему прямо в лоб. Смерть была мгновенной, пес даже ног не вытянул. Но Дефенденте не желает взглянуть на него. Он спускается во двор, чтобы проверить, не взломан ли замок на двери склада, и, убедившись, что не взломан, желает всем спокойной ночи и отправляется досыпать. «Наконец-то!» – говорит он себе, мечтая поспать в свое удовольствие, однако так и не может сомкнуть глаз.

XVIII

Ранним утром, пока не рассвело, двое подмастерьев унесли мертвую собаку, чтобы похоронить ее где-нибудь в поле. Дефенденте побоялся приказать им держать язык за зубами: те могли бы заподозрить неладное. Но он постарался сделать так, чтобы история эта не вызвала пересудов.

Кто же все-таки разболтал о случившемся? Вечером в кафе пекарь сразу же почувствовал, что взгляды присутствующих направлены на него. Но стоило ему поднять глаза, как все тут же отворачивались, словно не желая его настораживать.

– Кто-то, кажется, стрелял сегодня ночью? – после обычных приветствий вдруг спросил кавалер Бернардис. – Серьезная, говорят, схватка произошла сегодня ночью у пекарни?

– Не знаю, кто это был! – ответил Дефенденте, напуская на себя безразличие. – Какие-то подлецы хотели проникнуть на склад. Мелкие воришки. Я сделал два выстрела вслепую, и они удрали.

– Вслепую? – спросил Лучони своим ехидным тоном. – Почему же ты не стрелял прямо в них? Ты ведь их видел!

– В такую-то темень! Что там можно было разглядеть? Я услышал, как кто-то возится внизу, у двери, и выстрелил из окна наугад.

– И отправил на тот свет… безвинную тварь!

– А, да-да, – произнес пекарь, как бы что-то припоминая, – я, кажется, подстрелил какую-то собаку. Не знаю, как уж она там оказалась. Лично я собак не держу.

В кафе воцарилось многозначительное молчание. Все смотрели на пекаря. Торговец канцелярскими товарами Тревалья направился к выходу.

– Н-да… Всех вам благ. – Затем отчеканил: – Всего хорошего и вам, синьор Сапори!

– Честь имею, – ответил пекарь и повернулся к нему спиной.

Что этот тип хотел сказать? Уж не обвиняют ли они его в убийстве собаки отшельника? Вот она, людская неблагодарность! Их избавили от наваждения, а они еще нос воротят. Что же это такое? Могли бы в кои-то веки не таиться.

Бернардис как нельзя более некстати попытался внести в дело ясность:

– Видишь ли, Дефенденте… кое-кто думает, что было бы лучше, если бы ты не убивал эту псину…

– А что? Я же не нарочно…

– Нарочно или не нарочно, но, понимаешь, говорят, что это была собака отшельника и, говорят, лучше было бы оставить ее в покое, это, говорят, грозит нам всякими неприятностями… Ты же знаешь, когда люди начинают болтать…

– Да я-то какое отношение имею ко всяким собакам отшельников? Черт побери, уж не вздумали ли эти идиоты меня судить? – сказал он с натянутым смешком.

Тут вмешался Лучони:

– Спокойно, друзья, спокойно… Кто сказал, что это была собака отшельника? Кто распространяет подобную чепуху?

– Да они сами ничего толком не знают! – пожав плечами, сказал Дефенденте.

– Это говорят те, – заметил кавалер Бернардис, – кто видели сегодня утром, как ее хоронили… Говорят, это именно тот пес: у него на кончике левого уха было белое пятнышко.

– А сам он весь черный?

– Да, черный, – ответил кто-то из присутствующих.

– Крупный такой, и хвост ершиком?

– Совершенно верно.

– По-вашему, это была собака отшельника?

– Ну да, отшельника.

– Тогда смотрите, вот она, ваша собака! – воскликнул Лучони, указывая на дорогу. – Живехонькая. И еще здоровее, чем прежде!

Дефенденте побелел так, что стал похож на гипсовое изваяние. Ленивой трусцой по улице бежал Галеоне. На мгновение остановившись, он посмотрел через стекло на людей, собравшихся в кафе, и спокойно двинулся дальше.

XIX

Почему это нищим по утрам кажется, что им теперь достается больше хлеба, чем прежде? Почему кружки о пожертвованиями, в которые на протяжении долгих лет не попадало ни сольдо, сейчас весело позвякивают? Почему дети, бывшие до сих пор такими строптивыми, охотно бегут в школу? Почему гроздья винограда остаются на лозах до самого сбора и никто их не обрывает? Почему мальчишки не кидают камнями и гнилыми помидорами в горбатого Мартино? Почему все это и еще многое другое? Никто, конечно, не признается: жители Тиса упрямы и независимы, и никогда вы от них не услышите правды, то есть что они боятся какой-то дворняги, причем не того, что она их покусает, а того, что она может плохо о них подумать.

Дефенденте исходил желчью. Это же рабство какое-то! Даже ночью невозможно дышать спокойно. Что за наказание – присутствие Бога, если оно тебе не нужно! А Бог был, и это не какая-то там сказка; он не прятался в церкви среди свечей и ладана, а бродил из дома в дом, избрав своим, так сказать, средством передвижения обычную собаку. Крошечная частичка Создателя, малая толика его души проникла в Галеоне и теперь его глазами смотрела, приглядывалась, примечала.

Когда только к этой псине придет старость? Хоть бы она поскорее обессилела и сидела себе спокойно где-нибудь в уголке! Утратив из-за старости способность передвигаться, она перестала бы досаждать людям.

А годы все шли и шли, на улицах не горланили и не сквернословили пьянчужки, после полуночи девицы уже не прогуливались под портиками и не хихикали с солдатами. Когда старая корзина Дефенденте развалилась от долгого употребления, он обзавелся новой, но не стал делать в ней потайную дверцу (пока под ногами путался Галеоне, он не осмеливался воровать хлеб у нищих). А бригадир карабинеров Венарьелло спокойно дремал на пороге казармы, удобно устроившись в глубоком плетеном кресле.

Прошло много лет. Галеоне постарел, двигаться стал медленнее, и на ходу его заметно пошатывало. Однажды с ним случилось что-то вроде паралича: отнялись задние ноги, и пес больше не мог ходить.

На беду, произошло это на площади, когда он дремал возле собора, на низкой каменной ограде, за которой тянулся изрезанный дорожками и тропинками крутой берег реки. С точки зрения гигиены положение было выгодным, так как животное могло отправлять свои естественные надобности, не пачкая ни ограду, ни площадь. Только место там уж очень открытое, не защищенное от ветра и дождя.

И опять, конечно, никто не подал виду, что заметил пса, который дрожал всем телом и жалобно скулил. Болезнь бродячей собаки – зрелище малоприятное. Однако у тех, кто присутствовал при этом и по мучительным попыткам пса сдвинуться с места догадался, что случилось, екнуло сердце и в душе вновь затеплилась надежда. Во-первых, собака не могла больше бродить по городу – ей было теперь не под силу сдвинуться даже на метр. А главное – кто станет ее кормить на глазах у всего города? Кто первый осмелится обнародовать свою тайную дружбу с псиной? Кто рискнет сделаться всеобщим посмешищем? Все это вселяло надежду, что Галеоне скоро подохнет с голоду.

Перед ужином горожане прогуливались, как обычно, по тротуарам вокруг площади, болтали о всяких пустяках: о том, например, что у зубного врача появилась новая сестра, об охоте, о ценах на гильзы для патронов, о новом фильме. Полами своих пиджаков они задевали морду собаки, которая лежала, свесив задние ноги с края ограды, и хрипло дышала. Все глядели вдаль, поверх неподвижного животного, привычно любуясь открывавшейся их взору величественной панорамой реки, такой прекрасной на закате. Часам к восьми с севера нагнало тучи, пошел дождь, и площадь опустела.

Но среди ночи, несмотря на непрерывный дождь, в городке появились крадущиеся вдоль стен тени: словно стягивались к месту преступления заговорщики. Пригнувшись, таясь от чужих глаз, они короткими перебежками приближались к площади и там, скрывшись в тени портиков и подъездов, выжидали удобного момента. Уличные фонари в этот час дают мало света, вокруг темень. Сколько же их, этих призраков? Не один десяток, наверное. Они несут еду собаке, но каждый готов пойти на что угодно, лишь бы остаться неузнанным. Собака не спит: у самого края ограды, на фоне черной долины, светятся две зеленые точки, и временами над площадью гулко разносится прерывистый жалобный вой.

Все долго выжидают. Наконец кто-то, закутав лицо шарфом и надвинув на глаза козырек каскетки, первым отваживается приблизиться к собаке. Остальные не выходят из укрытий, даже чтобы рассмотреть смельчака: слишком уж каждый боится за себя.