Текст книги "Избранное"

Автор книги: Дино Буццати

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 42 страниц)

– Дорогой Исмани, ты находишься в Экспериментальном секторе военной зоны тридцать шесть – таково официальное, хотя и не вполне точное название…

Ольга трижды стукнула ножом по краю стакана. Она казалась раздраженной (а может, это была очередная ее выходка?). Наступила тишина.

– Извините, – сказала Ольга с неприятной улыбкой. – Пусть это покажется невежливым, но я вынуждена воспользоваться моим правом хозяйки дома.

– Каким еще правом? – спросил муж, смутившись.

– Я прошу вас…

– Неужели, – перебил ее Эндриад, оглядывая свой костюм, словно в поисках пятен, – неужели я сказал или сделал что-нибудь неподобающее?

– Я прошу вас только об одном: переменить тему разговора.

– Но почему? – запротестовал Стробеле, видя, что от него ускользает возможность прочитать лекцию.

– Почему? Я как-нибудь в другой раз объясню почему.

– Довольно занятный способ…

– Ох, только не надо вытянутых лиц, не велика жертва.

– Госпожа Стробеле! – воскликнул Исмани, чересчур долго сидевший как на иголках. – Не скрою, мне бы очень хотелось…

– Узнать, чем занимаются здесь, в Центре, и все такое прочее, не правда ли, дорогой профессор? Ну зачем так волноваться? Ведь вы среди друзей.

– Так я потому и…

– Значит, именно вам я должна уступить? Именно вам? А вы забыли, что долг платежом красен? И я могу наконец потребовать от вас платежа.

– Боже мой, я думал, после стольких-то лет… – пробормотал Исмани, утратив всякое чувство юмора. И вдруг прислушался: – Что это? Вы слышите?

– Дождь, шум дождя.

– А мне послышалось, будто колокол.

– Колокол? – переспросил Эндриад с иронией. – У нас тут нет колоколов.

Это был гулкий отзвук, легкий и вместе с тем глубокий, словно в какой-нибудь дальней пещере вибрировал огромный тонкий лист металла.

– Я тоже слышу, – сказала Элиза Исмани.

Несколько мгновений все молчали, вслушиваясь. Звук исчез.

– Странно, – произнес Стробеле, – я ничего не расслышал.

Тогда Эндриад спросил у Исмани:

– Вы знали Алоизи?

– Нет.

– Он тоже говорил, что по ночам… – Эндриад настороженно умолк, затем словно бы с облегчением повернулся к госпоже Исмани и, улыбнувшись, шепнул ей на ушко, но так, чтобы и остальные могли слышать: – Он был гений.

– Как, и он? – насмешливо осведомилась Ольга.

– Разумеется, – ответил Эндриад, словно речь шла о чем-то совершенно естественном. – Он тоже говорил, что по ночам до него доносятся странные звуки. Но я ему не верил, я никогда не верил в эти навязчивые идеи, вот и сейчас вы слышите колокол, но я не верю, никакого колокола не существует, скорей всего, это мнимые звуки, которые слышатся человеку при резкой смене высоты, как произошло сегодня с вами, Исмани… И тем не менее, – тут голос его внезапно сделался напряженным, – тем не менее мы обязаны быть постоянно начеку, глядеть в оба, не терять бдительности, раньше я не особенно волновался: охрана есть, контроль жесточайший, аппаратура слежения такая, что лучшего и желать нельзя, но я чувствую их присутствие, они где-то рядом, вокруг, днем и ночью грызут, как мыши, прогрызают дорожку, не все же такие болваны, как в министерстве, там думают, будто мы здесь в игрушки играем, даром хлеб едим, но кое-кто понял, или, во всяком случае, заподозрил и испугался, и теперь готов на все, абсолютно на все, лишь бы погубить нашу… наше…

– Наше устройство, – подсказал Стробеле.

– Устройство. Ибо то, чего мы достигли, известно лишь нам троим, а завтра, вместе с вами, Исмани, нас будет четверо, и никто больше в мире не знает про это, но они могли догадаться кое о чем и теперь дрожат. Голову даю на отсечение, они пусть в самых общих чертах, но раскусили, осознали страшную правду: если нам здесь удастся осуществить задуманное, то мы… – и он грохнул кулаком по столу так, что тарелки подскочили.

– Эндриад! – воскликнул Стробеле, призывая его к спокойствию.

– Мы завладеем всем миром!

X

Лишь около полуночи Эрманн и Элиза Исмани, усталые, распрощались с семейством Стробеле и пешком под проливным дождем добрались до своего особняка. Их проводили Эндриад с супругой, которые жили немного дальше.

Джустина уже ушла спать, закончив дела по хозяйству.

Несмотря на изнеможение после долгого пути, сон словно улетучился. Исмани будоражило это странное место, и эти новые люди, и желание скорее обо всем узнать, и разреженный горный воздух. Против ожиданий он вместо колючего напряжения ощущал во всем теле какую-то радостную легкость, что, надо сказать, случалось с ним крайне редко. Хотелось куда-то идти, шутить, смеяться.

– А ведь ты, Элиза, тоже развеселилась к вечеру.

– В самом деле. Наверное, от горного воздуха. У меня такое чувство, будто я маленькая девочка.

Особняк, выдержанный в деревенском стиле, был уютен и чист. Казалось, до сих пор никто и не жил здесь. Сколько Исмани ни старался, он не смог отыскать ни единого предмета, ни малейшего признака, который указывал бы на пребывание Алоизи в доме. Даже книги, наполнявшие шкаф, не выдавали личности их владельца. Тут располагались научные труды на разных языках, преимущественно по электрофизике, но они, видимо, попали сюда случайно и стояли вперемешку с детективами, амурными и историческими романами, биографиями; нашлась даже поваренная книга. Все это никак не походило на библиотеку гения.

Сугубо личные вещи Алоизи тоже были вынесены отсюда. Ни листка бумаги, ни безделушки, ни фотографии, ни коробки из-под сигарет, ни булавки – ничего, что могло бы напомнить о покойном.

Поднявшись наконец в спальню, Исмани, которому никогда не удавалось заснуть в полной темноте, стал первым делом исследовать окна. Так и есть, ставни чуть не наглухо закрыты. Он отворил одну.

И замер в изумлении. За какие-то несколько минут ненастье утихло, небо открылось во всю ширь, и необыкновенно ясная луна освещала пространство.

– Ты только взгляни, Элиза!

Молча и неподвижно стояли они у раскрытого окна. Перед ними в отблесках колдовского света простиралось плоскогорье – поросшая зеленью равнина, испещренная холмами и расселинами, с черными пятнами елей. Но метрах в пятистах, среди деревьев, белело низкое, причудливой формы сооружение с углублениями и выступами. Со стороны было непонятно, простая ли это стена вокруг территории или какое-то здание.

– Вот она – тайна великая, – сказала Элиза, – а с виду ничего особенного.

– Пойдем посмотрим?

– Ночью?

– Так ведь какая ночь!

– Трава небось мокрая. Ты в своих ботинках насморк схватишь.

– Мои ботинки, к твоему сведению, не промокают.

– Ну плащ хотя бы накинь.

Они вышли прямо под этот сказочный свет. В промытом грозой воздухе даже отдаленные предметы имели отчетливые очертания. С каждым шагом перед их взором расступался горизонт. Вдали, за широкими лугами, открылась полоска леса, а еще дальше за ней – чистая, как кристаллы, цепь скалистых гор. Кругом царили покой, тишина, красота и полная загадка.

Вот и белое сооружение. С первого взгляда оно походило на длинный каземат, повторявший крутые изгибы рельефа, и, казалось, не имело конца. От него ответвлялся комплекс приземистых строений, вроде бы одинаковых, но расположенных уступами – друг над другом – в живописной сообразности с уклоном земли. Между строениями, насколько можно было различить в неопределенно-обманчивом, хотя и ярком свете луны, не было ни малейшего промежутка. Получалось некое непрерывное препятствие, напоминавшее древнюю фортификацию.

Добравшись до подножия стены, целиком залитой в этом месте лунным светом, они посмотрели вверх. Стена была высотой семь-восемь метров, гладкая, единообразная, ни окна, ни балкона. Значит, люди здесь не жили и, судя по всему, даже не работали, а в этих лунных оболочках, вероятно, заключалось нечто неживое – например, машины, которым не требовалось воздуха и света. Впрочем, тут вполне могло быть какое-нибудь особое укрепление.

Однако этот редут, или длинный каземат, или ряд павильонов – непонятно, как и назвать эту чертовщину, – не производил впечатления чего-то безликого и мертвого наподобие трансформаторной будки, не казался глухим и отрешенным, какими бывают могилы (сосредоточенные, замкнутые в себе, безразличные к окружающей жизни).

Эрманн и Элиза Исмани обнаружили в стене там и здесь разного рода отверстия, ускользнувшие при первом наблюдении: круглые, квадратные либо в виде тонкой прорези, прикрытые тонкими сетками. В некоторых – правда, их было не очень много – имелись выпуклые стекла круглой формы, похожие на линзы или на зрачки; в них, отражаясь, поблескивал лунный свет.

Присмотревшись, они заметили над верхней кромкой стены черные заросли маленьких антенн, филигранных экранов, вогнутых решеток, похожих на радарные, а также тонких трубок с колпачком сверху и оттого напоминающих каменные трубы в миниатюре; виднелись даже какие-то забавные челки, напоминавшие кисточки для смахивания пыли. Голубые, матовые, они были с трудом различимы, особенно во тьме.

Неподвижно глядели на них супруги среди необъятной ночной тишины. Но тишины не было.

– Слышишь? – спросил Эрманн.

– Кажется, слышу.

Из-за белой стены доносился едва уловимый шорох, невесомое стрекотание – пространный, глубокий и вместе с тем едва касающийся слуха звук, словно тысячи муравьев потоком исторгались из разоренного муравейника и стремглав разбегались во все стороны. Звук этот сопровождался почти неуловимым гуденьем, печальным и изменчивым, в которое вдруг вплетались беспорядочные короткие шумы, отдаленный шелест, щелчки, приглушенное клокотанье жидкости, ритмичные вздохи, столь легкие, что почти невозможно было определить, слышны ли они наяву, или это кровь пульсирует в висках. Значит, какая-то жизнь кипела в темницах таинственной крепости, лишь на вид погруженной в сон. Да и все эти разнообразные маленькие антенны, видневшиеся над бровкой, вовсе не застыли в неподвижности. Пристальный взгляд мог обнаружить чуть заметные колебания, словно здесь неустанно совершалась напряженная работа.

– Что это? – тихо спросила Элиза Исмани.

Муж сделал ей знак молчать. Ему померещилось, будто под стеной, метрах в пятидесяти от них, что-то мелькнуло. И тут, по необъяснимой связи мыслей, в памяти всплыла бредовая угроза Эндриада: «Мы завладеем всем миром».

В этот миг он увидел самого Эндриада. По расположенному немного выше травянистому склону медленным шагом ученый спускался вдоль стены, громко разговаривая сам с собой, словно помешанный. Возле него и впрямь не было ни души. В широкополой шляпе, с ног до головы освещенный луной, он выглядел смешно и романтично.

Стояла такая удивительная ночная тишина, что, несмотря на расстояние и на этот гул, супругам Исмани удалось расслышать несколько слов.

– Можно, можно, – говорил Эндриад. – Но нас не это должно…

Затем они увидели нечто странное. Эндриад остановился, повернувшись к стене, и у Исмани мелькнула мысль, будто тот собрался помочиться. Но Эндриад продолжал говорить, легонько притрагиваясь к стене каким-то большим посохом, словно родитель, дающий наставления сыну.

Слуха достигали лишь обрывки фраз, но смысл можно было разобрать. Раза три или четыре Эндриад повторил: «Не понимаю, не понимаю».

Исмани решил, что неудобно тайком подглядывать за ним и подслушивать. Дабы обнаружить свое присутствие, он кашлянул.

Словно ужаленный, Эндриад резко обернулся и, взмахнув руками, метнулся в одно из углублений в стене. «Кто идет? Кто идет?» – испуганно кричал он. И из-за угла наставил прямо на Исмани свой посох, который вдруг блеснул в лунном свете; Исмани сообразил, что это винтовка.

– Профессор, да ведь это я, Исмани… Вот гуляем с женой…

Ствол опустился. Эндриад приблизился к ним. Он держался настороженно и был в большом замешательстве.

– Я, знаете ли, каждый вечер перед сном делаю обход, проверяю… Ха! Разумеется, при оружии. Эту отличную штуку добыл мне майор Мирти. Американская. С очень точным боем.

– И бывали неприятные встречи?

– Слава богу, пока нет. Брожу, смотрю, думаю, разговариваю… – Он сделал паузу, словно прощупывая почву для следующего шага. – Разговариваю… Строю планы. Однако же вы меня напугали… – И снова хохотнул. Потом указал на каземат: – А об этом поговорим завтра. Я вас проведу внутрь, все покажу. Это лучше днем. Потому что ночью… Ночью здесь, в горах, не рекомендуется…

– А что, холодно? – спросил Исмани.

– И холодно, и все прочее…

Супруги Исмани расстались с Эндриадом перед своим особняком. С порога они видели, как их спутник шагает по лужайке, наблюдали за его гротескной, подвижной фигурой.

– Эрманн, – сказала жена, – с кем он разговаривал?

– Ни с кем. Сам с собой. Многие разговаривают сами с собой.

– Там кто-то был. Честное слово, там кто-то был.

– Мы бы увидели, если б был.

– Я знаю, что был. Я слышала чей-то голос.

– Голос? Я ничего не слышал.

– Да, голос, только какой-то странный. Ты просто не обратил внимания.

– Ох, выдумываешь, милая моя Элиза.

XI

Эндриад, супруги Стробеле и супруги Исмани отправились осматривать устройство, когда солнце поднялось уже высоко. Погода стояла чудесная, и нависающие со всех сторон горы сверкали белоснежной чистотой.

Миновав луг, они добрались до опоясывавшей территорию низкой стены. Здесь, возле железной дверцы, их поджидал старший техник Манунта.

Манунта открыл дверцу, все двинулись по узкому, слабо освещенному коридору. Манунта открыл другую дверь, и они ступили под открытое небо на террасу.

В течение нескольких минут супруги Исмани и Ольга не могли вымолвить ни слова.

Прямо перед ними зияла огромная впадина, замкнутое ущелье без единого отрога, невероятной крутизны кратер, изогнутый и бездонный.

От самой глубины, оттуда, где некогда, наверное, шумели воды потока, и вплоть до бровки стены его были полностью покрыты странными сооружениями вроде слепленных одна с другой коробок, из которых складывалось вавилонское скопление террас, повторяющих выступы и впадины каменных стен ущелья. Но стен уже не было видно, как не видно было растительности, земли и горных ручьев. Все было захвачено, покорено нагромождением строений, похожих на башни – простые, силосные и крепостные, – на египетские гробницы, легкие мосты, контрфорсы, будки, казематы, бастионы – их головокружительная геометрия низвергалась в бездну. Будто целый город обрушился на склоны пропасти.

Но поражало одно необычное обстоятельство, придававшее всей этой архитектуре особую загадочность. Отсутствовали окна. Все было герметически закупоренным и слепым.

И еще одна деталь бросалась в глаза, усугубляя жуткое ощущение: в этом городе не было ни души.

Тем не менее ошеломляющий провал не производил впечатления мертвого или заброшенного. Наоборот. Несмотря на полную неподвижность, под внешней оболочкой чувствовалась скрытая жизнь. Там что-то происходило. По каким признакам это можно было заметить? По тому ли, как шевелились металлические антенны самых немыслимых форм, видневшиеся над верхним краем провала? Или по нестройному, едва слышному хору звуков: отголосков, шепота, далеких шорохов и глухих ударов, – который висел над обрывистой цитаделью и то подступал ближе, то откатывался медленными волнами (не исключено, что это был всего-навсего гнетущий звон тишины)? А может быть, по тому, как вибрировала одинокая металлическая антенна на решетчатой конструкции, поднимавшаяся высоко над краем ущелья? Ее венчала сферическая чаша со сложными прорезями, чем-то похожая на античный шлем.

Более того. В этом редкостном зрелище, в совершенно обнаженном, казалось бы, пейзаже, присутствовала мощная и в некотором смысле необъяснимая красота, не имеющая, однако, ничего общего с угрюмыми чарами пирамид, военных укреплений, нефтеперегонных установок, доменных печей, мрачных тюрем. Напротив. Внешне хаотическая перспектива башен, резервуаров, павильонов почему-то радовала душу; было в ней что-то ласковое и воздушное, словно в иных восточных городах, если смотреть с моря. Что это напоминало? У Исмани возникло смутное ощущение чего-то уже виденного, но в поисках зацепки он наталкивался на слишком сумбурные и далекие образы – сад, река, даже вышивка. И море. И лес. Но при всех зацепках оставалось нечто неуловимое и тревожащее.

Тишину нарушила Ольга Стробеле.

– Ну, – сказала она деланно игривым тоном. – И что же это такое? Электростанция?

– То-то, – ответил муж, польщенный ее любопытством, не так уж часто жена проявляла интерес к его работе. После чего повернулся к Исмани. – Ты уже понял?

– Может быть, может быть, – ответил Исмани.

Он был взволнован. Его жена молчала. Поодаль, опершись на поручни, созерцал свое царство Эндриад; он, казалось, грезил наяву.

Ольга Стробеле. Так. Ну и что это такое? Можно узнать?

Белое полотняное платье слишком вызывающе и соблазнительно облегало ее фигуру. Кромки узкого выреза на груди сходились у талии, отчего каждое движение становилось весьма рискованным.

– Ольга, – начал муж, объятый менторским порывом, – Ольга, то, что ты видишь, вся эта цитадель с колокольней или минаретом, – он указал правой рукой на антенну, – это маленькое, герметически закрытое царство, отделенное от остального мира…

Он осекся. Стая крупных птиц кружилась с резкими криками вокруг металлического шара на верхушке антенны; птицы явно собирались усесться на шар, но в последний момент обнаружили какую-то опасность.

– Словом, – продолжал Стробеле с легкой улыбкой, – это гигантское сооружение, которое стоило нам десяти лет напряженного труда, говоря в двух словах, – наш сородич. Это – человек.

– Где человек? – спросила Ольга.

– Вот человек. Машина, созданная по нашему подобию.

– А голова? Где голова? А руки? Ноги?

– Ног нет. – Стробеле поморщился. – Внешность не имеет значения. Задача заключалась в другом. Ведь обычного робота, куклу, способную передвигаться на ногах и произносить «папа-мама», мог бы изготовить любой игрушечный мастер. Но нам, нам нужно было… понимаешь… создать такое устройство, которое воспроизводило бы все происходящее вот тут, – он стукнул указательным пальцем себе по лбу.

– А-а… Электронный мозг! Я читала в газетах.

– Да приглядись ты! – горячо откликнулся муж. – Это же не просто электронный мозг или вычислительная машина. Разумеется, она умеет считать, но это малость, крупица того, на что она способна. Мы пошли дальше. Мы научили это чудище мыслить, причем мыслить лучше нас.

– И жить подобно нам, – добавил молчавший до сих пор Эндриад.

– Жить? Но ведь оно неподвижно. Приковано к земле.

– Родная моя, – ответил Стробеле, – что из того, что неподвижно? Привяжи человека к земле так, чтобы тот и пальцем шевельнуть не смог, он все равно останется человеком.

– А зачем нужно было делать его таким большим? Тут не человек, а целый город.

– И то гораздо меньше, чем предполагалось. В первоначальном проекте предусматривался комплекс аппаратуры, равный по площади такому городу, как Париж. Но мы сотворили чудо. Заметь – перед нами лишь мизерная часть целого, все остальное скрыто под землей. Это, конечно, громоздко, и человек получился, так сказать, чересчур пышнотелый…

Ольга. А если с ним заговорить, он ответит?

Она странно рассмеялась.

– Можно попробовать. Но это не столь важно. Мы уже привыкли к роботам, которые реагируют, к примеру, на свет, на звук, на цвет, на прикосновение и ведут себя сообразно логике. Здесь же мы создали, я бы сказал, нечто большее. Прежде всего – пять чувств. Наш робот, если говорить твоим языком, видит, слышит, воспринимает все вокруг.

– И вкус? И запах? – спросил Исмани.

– Разумеется.

– А осязание? – спросила Ольга.

– Есть и осязание. Видишь эти челки? Эти антенны? Они распознают или определяют предмет посредством прикосновения.

Исмани. Если я правильно понял, вы постарались придать этому изделию, устройству или, как еще можно выразиться… некоторые черты личности?

– Некоторую индивидуальность, пожалуй, – уточнил Стробеле.

– А оно – мужчина или женщина? – спросила Ольга. – Бьюсь об заклад, что…

Стробеле покраснел, как ребенок.

– Это несущественно. Э-э-э… половая отнесенность не казалась нам…

Исмани. Но вы пользовались какой-то моделью или нет? Ориентировались на человеческий прототип?

Мелкие белые облака поднимались, следуя изгибу земной поверхности, в сторону загадочного севера. Будто медленная дрожь, пробегали их тени по цитадели, по расчлененному телу огромного, распростершегося в провале существа, создавая невероятное впечатление.

– Собственно говоря, – ответил Стробеле, – я как-то не знаю…

– Наверно, по своему подобию и строили, – сказала Ольга. – Вы, ученые, вечно воображаете себя гениями.

– Мы? Это решает Эндриад.

Эндриад, который вплоть до этого момента так и не отрывался от поручней, вздрогнул.

– Я? – И оглядел гостей с обезумевшим видом внезапно разбуженного человека. – Прошу прощения. Мне нужно пойти посмотреть…

Он ушел по узкому балкону, висящему над пропастью и терявшемуся в замысловатых изгибах бастионов.

– Что с ним? Плохое настроение? – спросила Ольга у чуть заметно улыбавшегося Манунты.

– Нет-нет, – сказал старший техник, мирный и жизнерадостный толстяк, – он всегда такой, немного не в себе. Понятное дело, великий ученый…

– А по-моему, он очень симпатичный, – сказала Элиза Исмани, словно предупреждая какое-нибудь замечание Ольги.

– Еще бы, – ответила Ольга, – просто заглядение. Все крушит на своем пути, только держись.

XII

Чтобы привлечь к себе внимание, Стробеле кашлянул.

– Теперь можно проделать небольшой сенсорный эксперимент на восприятие.

– А если позвать, он ответит, послушается?

– Опять ты, Ольга, про свое, – сказал Стробеле. – В отличие от нас ты смотришь на проблему совершенно с другой стороны! Ответит он или не ответит, нам безразлично. Его задача не действовать, а думать.

– Но он понимает то, что мы говорим?

– Это, признаться, нам неведомо. С технической точки зрения он вроде бы не должен понимать. Однако… однако мы констатировали, что у этой машинки имеются ресурсы, о которых мы и не догадывались… Я не удивлюсь, если…

– А как вы его называете?

– Да по-разному. Для протокола он – Номер Первый. Я зову его «Другом». Манунта – «Девочкой». А Эндриад попросту говорит «она», машина.

– Она?

– Она. И когда в шутливом настроении, называет женскими именами.

– Какими именно?

– Разными, я уж и не помню.

Все взглянули в одну и ту же сторону. Исчезнувший за выступом павильона Эндриад появился гораздо дальше и выше на краю длинной геометрической конструкции, занимавшей один из флангов цитадели. Он остановился, подавшись вперед над металлическим поручнем, и, похоже, заговорил с кем-то находящимся внизу.

– С кем он разговаривает?

Стробеле. Сам с собой, наверное. Старая привычка.

– И правда, – сказала Элиза Исмани. – Мы слышали вчера вечером. Пошли погулять при луне и встретили его. Нам даже стало страшновато. Он говорил, причем говорил громко.

– Прости, – прервала ее Ольга. – Джанкарло, а она, эта машина, разговаривает?

– В обычном понимании – нет, не разговаривает. Она не знает языков. В этом мы были тверды. Ни в коем случае нельзя было обучать ее языку. Язык – злейший враг ясного ума. Стремясь во что бы то ни стало выразить свою мысль словами, человек натворил немало бед…

– Значит, ваш друг – немой?

– Объясни ты, Манунта, – попросил Стробеле старшего техника. – Скажи, наш друг – немой?

– Э-э, профессор, – Манунта добродушно погрозил пальцем. – Вы смеетесь, а сами лучше меня знаете… Да вот хотя бы сейчас… – Палец застыл вертикально, требуя тишины.

Все замолчали. Необычный звук, что-то похожее на шепот воды, на жалобный скрежет, на приглушенную свирель, поплыл в воздухе, прерываемый то внезапными щелчками, то судорогами; он ослабевал и усиливался с прихотливыми вздохами. И, вслушиваясь в него снова и снова, можно было различить гласные и согласные, но не отчетливо произносимые, а дробную мешанину, похожую на захлебывающуюся, непонятную, убыстренную речь, когда на магнитофоне с головокружительной скоростью прокручивают ленту. Что это было – голос? Бессмысленный шум аппаратуры? Или какое-то сообщение? Связная мысль? А может быть, смех?

– Это оно и есть? – спросил Стробеле у старшего техника.

Тот кивнул.

– И ты все понимаешь, правда? Я слышал, ты однажды заявил, будто понимаешь этот язык, как свой родной. Тогда переводи. Что он говорит?

Манунта стал оправдываться:

– Да что – я? Что я пойму? Я ведь тогда в шутку… Вот разве профессор Эндриад…

Лицо Стробеле исказила гримаса гнева.

– Вы!.. Вы – сумасшедшие! Ты и твой Эндриад, этот сверхчеловек. Вас послушать, так… – Он обернулся к жене: – Я надеюсь, ты не веришь ему. Это приборы – клапаны, селекторы, механизмы обратного действия. Понятно, что они производят шум.

– А это? – спросила Элиза Исмани.

– Что – «это»? – спросил Стробеле.

– Вы не слышите?

Тонкий голос внезапно умолк.

Над гигантским углублением вновь установилась тишина. Но тишина ли?

Вначале, если не особенно прислушиваться, действительно было тихо. Потом мало-помалу из самой тишины сотворилось неуловимое эхо. Словно из всего комплекса машины, из пространства страшного ущелья шло звучание жизни, вибрация глубины, необъяснимое излучение. Изумленный слух не сразу воспринимал этот мелодичный поток столь нежного свойства, что не вполне верилось в его реальное существование. Он скорее напоминал исполинское дыхание, которое медленно накатывалось и откатывалось, подобно величественным океанским волнам, чья сила гаснет на время в промоинах гладких рифов. Или же это был всего лишь ветер, воздух, движение атмосферы, потому что никогда еще на свете не возникало подобного сочетания горного камня, укреплений, лабиринтов, замка, леса, чьи бесчисленные изгибы бесчисленных конфигураций издавали бы столь неслыханные звуки.

Но более, нежели звук, шум или дыхание, ощущалось течение какого-то невидимого потока, скрытая и спрессованная сила, словно под оболочкой всех этих сооружений ждала своего часа армия из множества полков, а лучше сказать, распростерся в полусне сказочный гигант, чьими руками и ногами были горы; или, еще лучше, целое море теплой, молодой, легкой плоти, которая жила своей жизнью. Только не дикой, не враждебной. Не злобно притаившаяся мощь, не кошмар, не уродливое чудовище, нет: в результате всего оставалось чувство, какое бывает после приятной музыки – необъяснимая отрада и свежесть, расположенность к людям, улыбка.

– Мадонна, что творится! – сказала Ольга Стробеле. – Никогда ничего подобного не слышала. Даже страшно.

– Что ж тут страшного? – возразила Элиза Исмани. – Так хорошо. Я… Я не знаю… Мне это напоминает… Смешно, наверное, но мне это напоминает что-то очень конкретное, и никак не могу… Странно…

– Стойте, – вмешался Стробеле, не придавая значения ее словам. – Небольшой эксперимент. Ты, Исмани, стой на месте и не двигайся.

Исмани не понял: то ли Стробеле или Манунта нажали какую-нибудь потайную кнопку, то ли включили фотоэлемент, то ли произнесли формулу, способную привести в действие некий механизм.

– Ставим небольшой интересный опыт на зрительную память, – заявил Стробеле. – Ну-ка, ну-ка…

Пока он говорил, со стены, которая перекрывала террасу справа, – со стены одного из множества павильонов, или коммутаторов, или казематов, или клеток этого ужасающего существа, – склонилась антенна из светло-желтого матового металла и приблизилась к собравшимся. С ее оконечности свисал какой-то пучок, похожий на мягкую кисть.

С помощью пантографа антенна гибким паучьим движением бесшумно подалась к Исмани, и кисть плавно сошла к нему. Стало видно, что она состоит из множества мягких металлических нитей.

– Ты чересчур далеко, Исмани. Она не достанет. Подойди ближе.

Антенна перемещалась вверх и вниз, словно искала что-то.

Исмани в нерешительности улыбался.

– Давайте я! – вдруг воскликнула Ольга и встала прямо под кисть.

Металлическая рука медленно опустилась, и мягкая масса нитей коснулась Ольгиной головы; затем, опустившись еще ниже, нити окутали женщину до пояса нежным, почти невесомым капюшоном, ниспадая со всех сторон, вдоль верхней части ее тела.

– Ой, щекотно! Бр-р-р! Какая гадость!

– Хватит, синьора, больше не надо, идите сюда, – в замешательстве проговорил Манунта.

Антенна вдруг поднялась, оставив госпожу Стробеле. Движение было резким, словно брезгливым.

Ольга поправила волосы. Она улыбалась, но лицо ее побледнело.

И в это мгновение над всепроникающим странным звучанием послышался голос, тот же тончайший стон, что и раньше. Он стал крепнуть, описал кривую, взлетел до самых высоких регистров, затем упал, рассыпавшись в кратком переборе всхлипываний, и исчез. Стон машины? Скрежет трения? Вибрация чего-то, что напрягалось, а потом ослабло?

Все молчали.

Стробеле. Манунта, вы ведь, кажется, понимаете. Что это значило?

Манунта( не обращая внимания на его ироническую усмешку). Кто ее знает? Трудно сказать… Кажется… Нет, я, кажется, ничего не понял. – И подумав, добавил: – По-моему, она смеялась.

– Мне холодно, – сказала Ольга Стробеле.

– Холодно? В такую-то погоду?

– Да, холодно. Я пойду домой.

– Неужели испугалась? Ведь это игра. – Стробеле как будто оправдывался перед Исмани. – Точнее сказать, никчемная глупость. Наш давний эксперимент с первыми установками. Впрочем, Ольга, ступай домой, если хочешь. А мы тут поболтаем с Исмани.

Обе женщины ушли. Манунта проводил их до выхода.

Когда они покидали террасу, со стороны сооружения в форме силосной башни, метрах в двадцати от них, послышался металлический щелчок. Все резко обернулись. Но никакого движения нигде не было. Даже антенна с кистью замерла.

XIII

– Много-много лет тому назад, дорогой Исмани, – рассказывал Эндриад, – когда я был еще юношей, еще до защиты диплома, меня постоянно мучила проблема: непременно ли так называемый свет духа, чтобы образоваться и существовать, нуждается в человеке? Неужели вне нас повсюду тьма? Или же это достаточно интересное явление может возникнуть еще где-нибудь, лишь бы нашлось тело, организм, инструмент, пригодный сосуд?

Они сидели вдвоем в гостиной у Эндриада. Настенные часы показывали половину третьего. Стояла глубокая ночная тишина, через которую, однако, чуть слышно проступало пространное звучание, похожее на шум очень далекого водопада.

– Вы имеете в виду робот? – спросил Исмани.

– Погодите. Приходилось ли вам когда-либо задумываться над странным течением жизни сквозь тысячелетия и тысячелетия? Кем мы были вначале? Простейшими, кишечнополостными. Сфера чувств существовала, но в зачаточном состоянии. Дух или то, что называют духом, еще не родился. А точнее сказать, он являл собой столь крохотный, робкий и дрожащий огонек, что его различия с растительным миром едва намечались. Поймите меня правильно, дорогой Исмани, я стараюсь изъясняться не вполне научными терминами. И прибегну к аллегории, дабы вы составили себе ясное представление обо всем этом хозяйстве. Думаете, я не понимаю вашего любопытства, вашего смятения, вашего скептицизма? Ведь было бы безумием, преступным безрассудством, а то и хуже затевать все это вавилонское предприятие с целью создать карикатуру на мозг, робота, способного производить расчеты, фиксировать и запоминать впечатления, смеяться, плакать, чихать, решать задачки. Так что же тогда? Что тогда?.. В ходе тысячелетий постепенно совершалась эволюция, развивались мыслительные способности или по крайней мере условные рефлексы, по крайней мере чувства… Я понятно говорю? И в какой-то точке этого бесконечного пути – вдруг! – возникает явление, которое я считаю самым поразительным по своей чудовищности в истории Вселенной.