Текст книги "Избранное"

Автор книги: Дино Буццати

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 42 страниц)

Больше всего меня поражает уверенность в себе, когда я на «булле». До вчерашнего дня я ничего из себя не представлял, а сегодня стал важной персоной, думаю даже самой важной, наиважнейшей во всем городе. Вряд ли вообще есть превосходная степень, которая могла бы это выразить.

Уверенность в себе, отменное здоровье, зверский заряд энергии, атлетическое сложение. Мои мышцы можно теперь сравнить разве что с вратами Миланского собора. Мне постоянно хочется показать всем, на что я способен, так и подмывает к кому-нибудь придраться, затеять ссору. Подумать только: все это происходит со мной, а ведь раньше при одной мысли о публичной дискуссии я волновался до потери сознания. Включаю первую скорость, вторую, жму на все обороты, выхлопная труба вибрирует и раскаляется докрасна, мои восемьдесят лошадиных сил сначала пускаются рысью, потом галопом по улицам, о, как мощно грохочут дьявольские копыта, восемьдесят, девяносто, сто двадцать, шестьсот тысяч чистокровных лошадиных сил.

Недавно один пытался обойти меня справа. Я притормозил. Но он, увидев выражение моего лица, тоже нажал на тормоз и сделал мне знак: проезжай. И тогда я озверел: подонок, олух, невежа, вопил я, давай проезжай ты, раз тебе надо, и брось свои штучки. Силком вытащил его из машины. В общем, он еще легко отделался.

А тот случай с грузовиком? На светофоре я должен был повернуть налево, а я встал посреди перекрестка, загородив ему дорогу. Водитель грузовика высунулся из кабины, устрашающая, надо сказать, физиономия, и стал как полоумный молотить волос той лапищей гориллы по дверце, и при этом орал: «Ну ты, пошевеливайся, тварь ползучая!» Тут он добавил еще одно крепкое словцо, и все вокруг рассмеялись. Тогда я вышел из машины, подошел к грузовику, чувствуя, как смешки разом стихли (какое выражение было у меня в тот момент?): «Ты что-то сказал? – нарочито растягивая слова, спросил я у гориллы. – Тебя что-то не устраивает, а?» – «Я?.. Меня?.. Нет-нет, я просто пошутил, извините».

Я слышал, что здесь, в Аду, руль покрывают специальным веществом, чем-то вроде знаменитого наркотика, который пробуждал темные инстинкты доктора Джекиля. Наверно, поэтому так часто смирные, уступчивые люди, как только оказываются за рулем, превращаются в разбойников и сквернословов. Потому, наверно, между ними исчезает даже намек на вежливость – с волками жить по-волчьи выть. Ничтожная, смехотворная проблема первенства приобретает колоссальное значение, воспринимается как нечто священное, чуть ли не затрагивающее честь, а нетерпение, грубость, спешка выдвигаются на первый план и господствуют над всем остальным. К тому же моя машина прошла «специальную обработку». Должно быть, милейшая Розелла переборщила слегка с дозой.

Вот почему, когда я веду свой «булл-370», я не без удовольствия ощущаю себя зверем. Нембо Кидом. О, эта животная полнота чувств, необузданность во всем, страстное желание самоутвердиться, внушить страх! Меня так и подмывает оскорбить кого-нибудь, я сознательно употребляю грубые, обидные выражения, словом, испытываю наслаждение от того, что когда-то больше всего в жизни ненавидел.

Но и этого мало: внутренняя ожесточенность, наверно, отражается на моем лице, даже на жестах. Это я обольщаюсь, что стал красивее. Стоит дать волю моему водительскому гневу, и я читаю в глазах людей отвращение и ужас, как бывало с мистером Хайдом. Неужели Демон торжествует во мне?

Потом уже, вечерами, когда я остаюсь в безмерном одиночестве своего дома и возвращаюсь мысленно к прожитому дню, меня это пугает. Неужели Ад проник в меня, в мою плоть и кровь? Ведь я упиваюсь злом и унижением, подавлением себе подобных, часто у меня возникает желание бить, хлестать, терзать, рвать на куски, убивать. Бывают дни, когда я на своей супермощной машине часами кружу по городу с одной-единственной надеждой нарваться на какое-нибудь происшествие, самому затеять скандал, чтобы излить весь запас ненависти и злобы, накопившийся во мне.

Идиот! Он что, не заметил меня? У него, может быть, зеркальца нет? Почему он не включил мигалку? Неожиданно выскочив со стоянки, средненькой мощности машина преградила мне дорогу, и я врезался в нее. Прощай, великолепная правая фара!

– Дубина! – ору я, выскакивая наружу. – Полюбуйся, что ты наделал, осел!

На этот раз мне достался мужчина лет сорока пяти с молодой хорошенькой блондинкой.

Он улыбается, высунувшись из окошка:

– Знаете, синьор, что я вам на это скажу?

– Что?

– Что вы совершенно правы.

– Ах, так ты еще издеваться вздумал!

Он тоже выходит из машины. С гнусным самодовольством я замечаю, что от одного моего вида его бросает в дрожь.

– Мне очень жаль, честное слово, – говорит он, протягивая мне свою визитную карточку. – К счастью, у меня есть страховка.

– И вы полагаете, что так легко отделались? Вы полагаете, что так легко отделались? Вы полагаете, что так легко отделались? – Указательным и средним пальцами я быстро, больно и зло щелкаю его по носу.

– Тонино, иди сюда! – кричит ему девушка из машины.

На пятом щелчке он, опомнившись, отталкивает меня, но очень легонько, почти вежливо.

– Так-так! – сквозь зубы цежу я. – Ну я тебе покажу, как руки распускать.

Я так резко хватаю и заламываю его руку, что он сгибается пополам.

– Отпусти, подлец! – кричит он. – Помогите, помогите!

– А сейчас, скотина, ты поцелуешь эту вмятину, вылижешь ее, как собака, своим вонючим языком. Ты у меня узнаешь, где раки зимуют!

Вокруг стоят люди и ошалело смотрят на нас. Что со мной происходит? Почему я так ненавижу этого человека, что готов растерзать его? Откуда во мне эта страсть к насилию? Может, меня околдовали? Я – само зло, подлость, дикость. Я омерзительно счастлив.

VIII. ПАРК

Не все в Аду адское.

На одном из экранов миссис Вельзевул, среди полной городской сумятицы и неразберихи, я увидел парк, настоящий парк с лужайками, деревьями, цветочными клумбами, фонтанчиками, обнесенный высокой стеной. Этот дивный парк с наступлением весеннего тепла превращается в подлинный праздник цветения и буйство зелени. Поразительный островок мира, покоя, надежд, здоровья, ароматов и тишины.

Еще более невероятным, чем существование такого чуда в Аду, было то, что остальная часть огромного города была едва освещена тусклым, с трудом пробивающимся гнилостным светом, а парк буквально утопал в лучах яркого, чистого, прозрачного, точно горного, солнца. Будто установили какую-то трубу для прямой связи со светилом, оградив этот крошечный уголок от городских миазмов.

С одной стороны парка возвышался двухэтажный старинный дом благородного и респектабельного вида. Через распахнутые настежь окна первого этажа просматривалась огромная гостиная, обставленная в добротном, патриархальном стиле богатых домов. Разумеется, в углу был рояль, за ним сидела седовласая синьора лет шестидесяти пяти и с умиротворенным выражением лица весьма недурно играла «Экспромт» Шуберта. Музыка отнюдь не нарушала царящей здесь тишины, ибо она создана нарочно, чтобы не тревожить душевного спокойствия. Было без четверти три пополудни, и казалось, даже солнце радуется жизни.

Неподалеку находился маленький настоящий крестьянский домик для сторожа, который служил одновременно и садовником. Из дверей появилась трехлетняя девочка. Она принялась вприпрыжку бегать по травке, весело напевая какую-то милую детскую белиберду. Перебежав через лужайку, присела в тени перед кустом. Навстречу из норы выскочил зайчишка, ее приятель. Девочка взяла зверька на руки и понесла к солнцу. На всем лежал покой, благодать, умиротворение, как на несколько манерных немецких полотнах девятнадцатого века.

Я с недоумением обернулся к госпоже Вельзевул, неотступно следившей за мной и моими открытиями.

– А как же быть с этим? Неужели это тоже Ад?

В углу послышалось шушуканье ее приспешниц. И тогда царица амазонок ответила:

– Не будь Рая, мой мальчик, не было бы и Ада.

После такого заявления она подвела меня к другому экрану, целиком занятому гостиной нашей почтенной дамы. Та уже прекратила играть на рояле, потому что принимала посетителя: мужчину в очках, лет сорока пяти, который излагал ей какой-то проект, но дама вежливо, с улыбкой покачивала головой:

– Нет-нет, сударь, ни за что на свете я не продам своего парка – скорее умру. Пока, слава богу, мне хватает моей ренты.

Ее собеседник горячо настаивал, называя неимоверные цифры. Казалось, он готов упасть перед ней на колени. Но пожилая дама продолжала твердить: нет и нет, скорее она умрет.

Повелительница уже тащила меня к третьему экрану. Мимоходом я успел снова увидеть парк и девочку, которая с трогательным, почти материнским выражением лица кормила крупными сочными листьями салата своего зайчика.

На третьем экране происходило торжественное собрание в еще более торжественном зале. Заседал муниципальный совет. Присутствующие муниципальные советники слушали речь асессора Массинки, члена правления, ведающего городскими садами и парками. Массинка страстно защищал зеленые оазисы, газоны, лужайки, деревья, говоря, что это легкие отравленного города. Речь его была яркой, убедительной, лаконичной, опиралась на неоспоримые аргументы и закончилась под продолжительную овацию. Тем временем наступил вечер.

Я снова попал в гости к уважаемой даме. Вошел еще один посетитель, по виду, правда, менее респектабельный, чем первый. Из папки он извлек лист бумаги, на котором красовались печати муниципалитета, прочих высоких организаций, подписи министров всех рангов, от самых низких до самых высоких; оказалось, именно в этой части города возникла абсолютная необходимость построить автобусный парк, а посему часть зеленого парка экспроприировалась.

Синьора пробовала возражать, негодовала, даже заплакала, но посетитель удалился, оставив на рояле документ со зловещими печатями, и в тот же самый момент с улицы донесся страшный грохот. Чудовище, напоминающее механического носорога, разбивало, валило, крушило ограду парка и своими лапами в форме серпа, клещей, зубьев, ненависти и разрушения с ходу набрасывалось на деревья, кустарники и клумбы заранее размеченной полосы. В считанные минуты все было превращено в груду развалин, земли и грязи. Как раз на том месте была заячья нора; девочка чудом успела спасти своего друга. За спиной в тени зала я услышал злобное хихиканье демонических девиц.

Снова муниципальный совет. Прошло всего два месяца, и снова асессор Массинка протестует против истребления последних островков зелени. Энтузиазм публики столь велик, что оратора хотят вынести с трибуны на руках. Еще не утихли последние аплодисменты, а в гостиную нашей дамы уже входил курьер с бумагой, испещренной угрожающими печатями: крайняя необходимость реконструкции города требует немедленной прокладки новой магистрали для разгрузки перенасыщенного движением центра, отсюда – неизбежная экспроприация второй части парка. Рыдания синьоры очень скоро тонут в страшном реве бульдозеров, одержимых неуемной страстью разрушения. Остро запахло предвыборными маневрами. Внезапно проснувшаяся девочка чудом успела прийти на помощь своему питомцу как раз в тот момент, когда раздавили его новую нору.

Стену воздвигли снова, но уже почти вплотную к дому. От парка остался жалкий зеленый клочок с тремя деревьями – не больше, однако солнцу еще удавалось в погожие дни прилично освещать его, и девочка резвилась, бегая взад-вперед, но теперь путь ее был короток: только разбежится и припрыгнет два-три раза, а уж надо назад, иначе можно удариться о стену.

С экрана муниципального совета опять громом раздается обвинительная речь досточтимого асессора Массинки, курирующего городские сады и парки. Он сумел убедить всех присутствующих в том, что спасение жалких остатков растительности в пределах города есть вопрос жизни и смерти. А в это время в гостиной дамы расположилась эдакая лиса в человеческом облике, доказывающая, что уже запланирована экспроприация третьего, последнего участка и единственным выходом из положения была бы срочная продажа оставшейся земельной собственности по ценам свободного рынка. При этих жестоких речах по бледным щекам несчастной дамы тихо катятся слезы, а собеседник ее, распаляясь, называет все более крупные суммы: миллион за квадратный метр, тридцать миллионов, шесть миллиардов за квадратный метр, – и при этом протягивает для подписи лист бумаги и ручку. Дрожащая рука дамы еще выводит последнюю букву аристократической фамилии, а за окнами гремят ужасающие взрывы.

Госпожа Вельзевул и ее присные теперь столпились вокруг меня и, блаженно улыбаясь, смотрят на это светопреставление. Ясный сентябрьский день, на месте парка зияет мрачная дыра, серый котлован, откуда непонятно каким образом, корчась и извиваясь, выезжают фургончики. Солнце, тишина и радость жизни уже во веки веков не проникнут сюда. Даже крошечный клочок неба не будет виден из этого мрачного дворика, столько здесь накрутили проводов и кабелей во имя прогресса и автоматизации. Наконец я увидел девочку, которая держала на коленях мертвого зайца и плакала. Но вскоре мама бог знает какими уговорами и уловками сумела отобрать у нее погибшего друга, и, как все дети ее возраста, малышка быстро утешилась. Правда, она уже не бегала вприпрыжку по лужайкам, а из кусков бетона, сложенных в углу дворика, сооружала что-то, скорее всего, мавзолей для своего любимого зверька. Это уже не прежнее милое и грациозное создание. Когда она улыбается, в уголках рта появляются горькие складки.

Вы, должно быть, упрекнете меня в неточности: ведь в Аду детей не бывает. Я сам так думал, оказалось – бывают. Без детского горя и страданий, самых, пожалуй, страшных в мире, Ад – не Ад. Кроме того, хоть я и побывал там, мне до сих пор не вполне ясно, где он, этот Ад? Только ли там, или он поделен между нашим и загробным миром? После всего увиденного и услышанного я все чаще думаю: а не весь ли он тут, у нас, не продолжаю ли я жить в нем, постепенно приходя к выводу, что Ад – не кара, а просто наша горькая непостижимая судьба.

БУКА
Перевод Л. Вершинина

Инженер Роберто Пауди, заместитель директора фирмы «Компракс» и асессор по делам градостроительства, пришел в ярость, когда однажды вечером услышал, как нянька Эстер, укладывая его расшалившегося сынишку Франко, пригрозила:

– Смотри, будешь плохо себя вести, за тобой ночью придет Бука.

По мнению Пауди, в воспитании прибегать к глупым суевериям недопустимо – это может серьезно травмировать неокрепшую психику ребенка. Он учинил няньке разнос, и та ушла вся в слезах. А потом сам уложил сына в постель, и тот вскоре спокойно заснул.

В ту же ночь Бука, как всегда неслышно паря в воздухе, влетел в спальню инженера Пауди, изрядно его напугав.

Как известно, Бука в зависимости от обычаев той или иной страны предстает перед людьми в разных обличьях. Появляясь в том городе, он с незапамятных времен надевал маску гигантского черного зверя – что-то среднее между бегемотом и тапиром. В первое мгновение он казался чудищем. Но если внимательно приглядеться, можно было заметить, что улыбается он скорее даже дружелюбно, а небольшие глазки глядят по-доброму, без всякой свирепости.

При особых обстоятельствах он, разумеется, мог внушать ужас, но, как правило, Бука выполнял свою миссию очень тактично. Подлетая к постели какого-нибудь маленького озорника, он старался не будить его, а лишь проникал в сны, оставляя в них – что правда, то правда – поистине неизгладимый след. Все знают: сны – штука странная, даже у грудных младенцев они необъятны, поэтому такие мастодонты, как Бука, могут вполне свободно там перемещаться и делать все, что требуется в этих случаях.

Естественно, с инженером Пауди этот фольклорный персонаж церемониться не стал: он принял многократно увеличенный облик профессора Галлурио, которого всего два месяца назад назначили куратором фирмы «Компракс», попавшей в трудное положение. Профессор этот был человек суровый, по слухам, даже непреклонный, и Пауди боялся его панически, ибо режим строгого финансового контроля ставил под угрозу главным образом его высокое служебное положение.

Пауди, проснувшись в холодном поту, успел заметить незваного гостя, проходившего в тот момент сквозь стену (в окно такой гигант, конечно бы, не пролез) и показывавшего инженеру свой монументальный тыл.

Утром Пауди и не подумал извиниться перед бедняжкой Эстер. Самолично удостоверившись в существовании Буки, он воспылал еще большим гневом, но теперь к этому чувству добавилась решимость во что бы то ни стало расправиться с таким монстром.

Начал он с того, что прощупал почву, заводя шутливые разговоры про Буку с женой, друзьями и коллегами. Каково же было его удивление, когда он обнаружил, что все воспринимают Буку как явление природы, подобно дождю, землетрясению или радуге. Лишь доктор Джемонио из юридического отдела будто с луны свалился: да, в детстве он смутно слышал о каком-то Буке, но потом понял, что все это дребедень, сказки.

А Бука, словно угадав враждебные намерения инженера Пауди, стал навещать его по ночам с завидным постоянством и неизменно в облике профессора Галлурио. Он строил инженеру рожи, дергал за ноги, тряс кровать, а однажды даже уселся ему на грудь и едва не придушил.

Не в силах выносить подобное преследование, Пауди на очередном заседании муниципального совета открыто выразил свой протест: мыслимое ли дело, чтобы в современном, цивилизованном городе творилось нечто напоминающее разгул средневекового мракобесия? По его мнению, такие вещи следует пресекать самым суровым образом.

Коллеги растерялись, по коридорам пополз неофициальный шепоток, но, к счастью, репутация инженера Пауди возобладала над сомнениями. Два месяца спустя вопрос был поставлен на обсуждение муниципального совета. Во избежание насмешек Бука в повестке дня не фигурировал, а пункт пятый прошел в следующей формулировке: «Об устранении неприятного фактора, нарушающего покой города в ночное время».

Вопреки ожиданиям Пауди вопрос не только подвергся всестороннему обсуждению, но и его, казалось бы, неотразимые доводы встретили упорное сопротивление. Многие горячо высказались в поддержку древней сказочной традиции, которая никому не приносит вреда. К тому же ночное чудище не производит шума и даже имеет определенное воспитательное значение. Кто-то даже прямо заявил о недопустимости «покушений на культурное наследие прошлого», причем эти слова были встречены бурными аплодисментами.

Однако в конце концов исход дискуссии решили те веские аргументы, к которым чересчур часто прибегает так называемый прогресс, чтобы разрушить последние бастионы таинственности. Буку обвинили в том, что он вредно влияет на здоровье ребенка, порождая сновидения, несовместимые с принципами разумной педагогики. Противники Буки не преминули сослаться на соображения гигиены: гигантский призрак хотя и не оставляет за собой нечистот, но кто поручится, что он не разносчик вирусных заболеваний? Кроме того, неясна и его политическая платформа: ведь не исключено, что за внешне тривиальными, рассчитанными на людское невежество деяниями кроются подрывные замыслы?

Слушание при закрытых дверях (представители прессы не были допущены из-за деликатности рассматриваемого вопроса) затянулось до двух часов ночи. Предложение инженера Пауди было одобрено незначительным большинством, в пять голосов. Для проведения в жизнь принятого решения была назначена специальная комиссия во главе с тем же Пауди.

Эксперты понимали, что задача им выпала нелегкая: одно дело объявить Буку вне закона, другое – физически его истребить. Взывать к чувству гражданской ответственности Буки было бессмысленно: вряд ли он вообще понимает человеческую речь. А уж о поимке и водворении в городской зоопарк никто и не мечтал. Да и какая клетка его удержит, если Бука способен проходить сквозь стены?! Яд, бесспорно, исключался: никто ни разу не видел, чтобы Бука ел или пил. Тогда, может быть, огнемет? Небольшая напалмовая бомба? Но слишком велика опасность для населения города.

Словом, решение проблемы представлялось весьма и весьма проблематичным, если вообще возможным. Пауди, чувствуя, что желанная добыча, а с ней и победа ускользают из рук, решил действовать на свой страх и риск. Конечно, химическое и физическое строение Буки не изучены, но, верно, не так страшен черт, как его малюют? Людям свойственно ошибаться. А вдруг достаточно обычной пули, меткого выстрела – и правосудие свершится.

Органы безопасности на основании постановления муниципального совета за подписью мэра хоть и неохотно, но согласились оказать содействие комиссии.

Из состава оперативного отдела было выделено моторизованное подразделение, снабженное новейшей радиоаппаратурой. Однозначно поставленная задача осложнялась, как ни странно, тем, что рядовые и нижние чины вовсе не рвались участвовать в облаве. Что это, смутный страх перед неведомым или нежелание разрушать милые сердцу воспоминания детства?..

Встреча произошла студеной лунной ночью. Патруль, засевший под портиком на темной средневековой площади, заметил бродягу, который спокойно пролетал на тридцатиметровой высоте, напоминая игрушечный дирижабль. Агенты с автоматами наизготове подкрались к нему поближе. Вокруг – ни души. Короткая очередь гулким эхом прокатилась до самых окраин города.

Зрелище было странным. Бука медленно описал в небе дугу и без единого стона, нелепо задрав лапы, опустился на снег. Там, в сугробе, он распростерся неподвижно и замер… навсегда. Луна озаряла огромное, вздутое, словно целлулоидное брюхо. «Не дай бог мне снова увидеть такое!» – сказал потом младший сержант Онофрио Коттафави. Под телом все шире расползалось пятно крови, казавшееся совсем черным в лунном свете. По телефону срочно вызвали машину из местной бойни, но она опоздала. Всего за несколько минут гигантское чудище сморщилось, точно лопнувший воздушный шар, и превратилось в жалкого крохотного червячка, отчетливо различаемого на белом снегу; а потом и тот исчез, растворился в пустоте. Осталось лишь страшное пятно крови, но до рассвета дворники смыли его мощными водяными струями из шлангов.

Говорят, что в самый момент гибели загадочного создания на небе было две луны, а не одна. А еще, будто бы во всем городе кричали ночные птицы и жалобно выли собаки. Пронесся слух, что женщины, старухи и девочки, разбуженные таинственным зовом, вышли из дома, встали на колени возле несчастного Буки и долго читали молитвы. Но доподлинных исторических подтверждений этим слухам не имеется.

Луна продолжала предначертанный ей астрономами путь в небе, часы летели, а дети всей планеты спокойно спали, не подозревая, что их смешной друг-недруг ушел навсегда в небытие.

Он был гораздо нежнее и ранимее, чем многие привыкли считать. И существовал на самом деле, хотя и состоял из бесплотного вещества, которое темные люди называют бреднями, иллюзиями.

Скачи, спасайся, старая, чудом уцелевшая фантазия! Цивилизованный мир мчится за тобой по пятам, жаждет уничтожить и уже никогда не оставит тебя в покое.