Текст книги "Избранное"

Автор книги: Дино Буццати

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 42 страниц)

Р. Хлодовский

IL DESERTO DEI TARTARI

ТАТАРСКАЯ ПУСТЫНЯ
Перевод Ф. Двин

I

Однажды сентябрьским утром только что произведенный в офицеры Джованни Дрого покинул город и направился в крепость Бастиани – к месту своего первого назначения.

Накануне он велел разбудить его пораньше, встал затемно и впервые надел лейтенантскую форму. Покончив с одеванием, он при свете керосиновой лампы оглядел себя в зеркале, но никакой радости вопреки ожиданию не испытал. В доме царила глубокая тишина, лишь из соседней комнаты доносились какие-то шорохи: это мама поднималась с постели, чтобы проститься с ним.

День, о котором он мечтал столько лет, наступил, теперь начиналась настоящая жизнь. Он подумал о тоскливых буднях Военной академии, вспомнил, как обидно было сидеть вечерами на занятиях, прислушиваясь к шуму улицы, где гуляли свободные и, наверно, счастливые люди; вспомнил зимние побудки в выстуженных дортуарах и витавший там неизбывный призрак наказания. До чего же нудно тянулись оставшиеся дни, казалось, им и конца не будет.

Наконец-то он офицер, и не надо больше корпеть над книгами и вздрагивать от голоса сержанта, но время ушло. Жизнь, казавшаяся ему такой ненавистной, навсегда канула в прошлое, а ведь она складывалась из месяцев и лет, которых уже не воротишь. Конечно, теперь он офицер, у него заведутся деньги, и красивые женщины, возможно, будут обращать на него внимание, а все-таки – чувствовал Джованни Дрого – лучшие годы, годы ранней юности, уже не вернешь. С такими мыслями Дрого разглядывал в зеркале свое лицо, надеясь найти в нем хоть что-нибудь привлекательное, но видел лишь вымученную улыбку.

До чего все нелепо: ну почему во время прощания с матерью он не смог улыбнуться ей беспечно, как подобает офицеру? Почему пропустил мимо ушей ее последние советы, вобрав в себя лишь звук ее голоса – такой родной, такой теплый? Почему он бестолково и нервно метался по комнате в поисках часов, стека, фуражки, хотя они, как всегда, были на месте? Ведь не на войну же он собирался. Десятки точно таких же, как он, лейтенантов, его товарищи, тоже покидали сейчас отчий кров, но весело, со смехом, словно на праздник собирались. Почему же он, разговаривая с матерью, находил для нее лишь банальные, бессмысленные фразы вместо ласковых, ободряющих? Горечь первого расставания со старым домом, где его появление на свет связывалось с самыми добрыми надеждами, обычные страхи, порождаемые любыми переменами в жизни, волнение от прощания с матерью переполняли его душу, но сильнее всего была странная, неотвязная мысль, смутное предчувствие каких-то роковых событий, словно он уходил туда, откуда не возвращаются.

Лучший друг Франческо Вескови проводил его немного верхом. Цоканье копыт гулко разносилось по пустынным улицам. Светало, город еще спал, но кое-где, на верхних этажах, открывались ставни и из окон выглядывали усталые лица, чтобы лишь на мгновение окинуть безучастным взглядом изумительную картину зарождающегося утра.

Приятели молчали. Дрого пытался представить себе, что это за крепость такая – Бастиани, но безуспешно. Он даже не знал точно ни где она находится, ни сколько до нее ехать. Одни говорили, что верхом туда можно добраться за день, другие полагали, что быстрее, но никто из тех, кого он расспрашивал, судя по всему, сам там не бывал.

У городских ворот Вескови начал оживленно болтать о всяких пустяках, словно Дрого отправлялся на прогулку, а потом вдруг заметил:

– Видишь вон ту зеленую гору? Да-да, ту самую. Видишь строение на самой маковке? Так это и есть часть Крепости, ее передовой редут. Два года назад мы с дядей, помнится, охотились в тех местах.

Они уже выбрались за городскую черту. Потянулись кукурузные поля, луга, красные от осенних листьев рощи. Ехали рядышком по белой, залитой солнцем дороге. Они дружили с детства: много лет были соседями, вместе играли в компании таких же мальчишек и редкий день не видались. Потом семья Вескови разбогатела, Дрого избрал карьеру офицера, и приятели как-то отдалились друг от друга. Беспечная роскошная жизнь, которую вел Вескови, была чужда Дрого: впереди у него неизвестность и важные дела. Джованни казалось, что даже их лошади идут разным шагом: его лошадь перебирала ногами не легко и резво, а как-то тревожно, напряженно, очевидно, даже животное чувствовало, что все теперь будет по-другому.

Дорога шла на подъем. В верхней его точке Дрого оглянулся назад и посмотрел, щурясь от солнца, на город; над крышами поднимались утренние дымки. Вдали он увидел родной дом, различил окно своей комнаты. Все окна там сейчас, наверно, открыты, женщины занимаются уборкой. Разберут его постель, спрячут в шкаф одежду, а потом закроют ставни на засов. Долгие месяцы в комнату никто не заглянет, вездесущая пыль покроет вещи – лишь в солнечные дни туда будут проникать узкие полоски света. Маленький мирок его детства погрузится в темноту. Мать позаботится о том, чтобы оставить все как было до его возвращения, чтобы он после долгого отсутствия мог снова почувствовать себя мальчишкой. Да, она, конечно, надеется сохранить в неприкосновенности счастье, ушедшее навсегда, и сдержать бег времени, ей кажется, будто стоит открыть по возвращении сына окна и двери, как все опять сделается таким, как прежде.

Наконец они с Вескови сердечно попрощались, и Дрого один поехал дальше, в сторону гор. Когда он спустился в долину, ведущую к Крепости, солнце уже стояло в зените. Справа, на вершине горы, виднелся редут, на который указал Вескови. Судя по всему, ехать оставалось недолго.

Дрого не терпелось поскорее добраться до места, и, не останавливаясь даже, чтобы поесть, он гнал уставшего коня по дороге, которая забирала все круче между зажимавшими ее отвесными стенками. Путники стали встречаться совсем редко. Джованни спросил у какого-то возницы, сколько еще ехать до Крепости.

– До крепости? – переспросил тот. – До какой крепости?

– До крепости Бастиани, – ответил Дрого.

– Никакой крепости здесь поблизости нет, – сказал возница. – Никогда о ней даже не слышал.

По-видимому, он плохо знал местность. Дрого снова тронулся в путь. С приближением вечера на душе у него стало неспокойно. Он оглядывал высоченные крутые склоны по обе стороны долины, надеясь все же увидеть Крепость. Воображение рисовало ему что-то вроде старинного замка с уходящими ввысь стенами. Но время шло, и он все больше убеждался, что Франческо дал ему неверный ориентир; редут, о котором он говорил, скорее всего, давно остался позади. А уже начинало темнеть.

Взгляните-ка на этого Джованни Дрого и на его коня – какие они крошечные на фоне гор, которые становятся все выше, все неприступнее. Он продолжает подъем, надеясь, пока не стемнело окончательно, добраться до крепости, но, опережая его, из глубины ущелья, оттуда, где ревет поток, поднимаются тени, и движутся быстрее, чем он. В какой-то момент, когда тени по другую сторону ущелья оказываются на одном уровне с Дрого, создается впечатление, будто они вдруг замедляют свой бег, чтобы не лишать его последней надежды, но потом опять скользят вверх по обрывам и скалистым выступам и накрывают всадника.

Вся лощина была уже заполнена сиреневыми сумерками, лишь поросшие травой гребни на невообразимой высоте еще освещало солнце. Тут перед Дрого вдруг выросла черная на фоне чистого вечернего неба громада военного сооружения, казавшегося очень старым и безлюдным. У Джованни забилось сердце: наверное, это та самая Крепость, подумал он, но почему-то все вокруг – и сами стены, и пейзаж – выглядело очень уж неприветливо, даже зловеще.

Он стал объезжать крепость в поисках ворот. Хотя уже стемнело, нигде не было видно ни светящегося окна, ни огоньков в караулках на высоких стенах. Только летучая мышь металась на фоне белого облака. Наконец Дрого решил подать голос:

– Эге-гей! Есть здесь кто-нибудь?!

И тогда из густой тени у подножия стены вышел человек – с виду бродяга, нищий с седой бородой и сумой в руке. В полутьме поблескивали белки его глаз, разглядеть что-нибудь еще было трудно. И все же Дрого очень ему обрадовался.

– Кого вы здесь ищете, господин? – спросил тот.

– Мне нужна Крепость. Это она?

– Крепости здесь больше нет, – ответил незнакомец приветливо. – Все заколочено, лет десять, как все ушли.

– А где ж тогда Крепость? – раздраженно спросил Дрого, словно человек этот был перед ним виноват.

– Какая крепость? Может, вон та? – Незнакомец указал рукой вдаль.

В узкой щели между двумя ближними скалами, уже окутанными тьмой, за хаотичным нагромождением уходящих ввысь гребней последние закатные лучи солнца, словно развеяв волшебные чары, высветили перед Джованни Дрого голый холм и на его вершине геометрически четкую ломаную линию какого-то странного желтоватого цвета – контуры Крепости.

Ох, как же она была далека! Бог знает сколько часов предстояло до нее добираться, а лошадь уже совсем выбилась из сил. Дрого как завороженный всматривался в даль, спрашивая себя, чем могла привлечь его эта одинокая крепостишка, спрятавшаяся от всего мира? Какие тайны она хранила? Вечер между тем был на исходе. Последний луч солнца медленно скользнул по далекому холму, и фиолетовые тени надвигавшейся ночи стали быстро заглатывать желтые стены бастионов.

II

Темнота настигла его в пути. Долина была узкой, и Крепость скрылась за нависшими над дорогой горами. Нигде не было ни огонька, ночные птицы молчали, лишь изредка до его слуха доносился шум далеких горных потоков.

Он пробовал кричать, но эхо возвращало его голос, придавая ему что-то зловещее. Джованни привязал лошадь к обрубку дерева на краю дороги, где росло немного травы, а сам сел на землю, прислонился спиной к откосу и, ожидая, когда придет сон, стал думать о пути, который ему еще предстоит проделать, о людях, с которыми он познакомится в Крепости, о своей будущей жизни; и думы эти были безрадостны. Лошадь время от времени бухала копытами по земле, и Дрого всякий раз вздрагивал от этого неприятного и странного звука.

На рассвете, вновь пустившись в путь, он увидел на противоположном склоне другую дорогу, тянувшуюся примерно на той же высоте, а через некоторое время заметил там какой-то движущийся предмет. Солнце еще не осветило ущелье, и в нем затаились глубокие тени, из-за которых было трудно разглядеть все как следует. Но Дрого подхлестнув коня, все же поравнялся с непонятной фигурой и увидел, что это верховой офицер.

Наконец-то живая душа, свой человек, с которым можно будет посмеяться, пошутить, поговорить о будущей жизни, об охоте, женщинах, городе. Да, о городе, уже отошедшем в сознании Дрого куда-то далеко-далеко, совсем в другой мир.

Лощина стала уже, обе дороги сблизились, и Джованни Дрого смог даже разглядеть, что всадник – капитан. Поначалу он не решался окликнуть незнакомца – это могло показаться неуместным и невежливым – и лишь несколько раз поднес руку к козырьку фуражки, но тот не отвечал. Наверно, не видел Дрого.

– Господин капитан! – не выдержав, крикнул Джованни. И снова отдал честь.

– Что такое? – донесся до него голос с другой стороны лощины.

Капитан, остановившись, вежливо откозырял ему и ждал объяснений. В его вопросе не было строгости, одно удивление.

– Что такое? – опять прокатился по лощине голос капитана, на сей раз уже несколько раздраженный.

Джованни остановился, сложил ладони рупором и прокричал что было мочи:

– Ничего! Я просто хотел с вами поздороваться!

Объяснение получилось глупым, даже обидным для капитана, который мог подумать, что его разыгрывают. Дрого тотчас пожалел о своей выходке. В какое дурацкое положение можно себя поставить только из-за того, что тебе скучно одному.

– Вы кто? – прокричал капитан.

Этого вопроса Дрого как раз и боялся. Странная беседа через лощину приобретала таким образом характер какого-то допроса. Неприятное начало, ибо, скорее всего, капитан был из Крепости. Но теперь – деваться некуда – нужно было отвечать.

– Лейтенант Дрого! – громко отрекомендовался Джованни.

Капитан не знал его и на таком расстоянии мог не расслышать имя, но, судя по всему, ответ его успокоил, поскольку он снова тронулся в путь, согласно кивнув, словно говоря: скоро встретимся. И действительно, через полчаса в том месте, где лощина становилась совсем узкой, Джованни увидел мост: две дороги сливались в одну.

Там они и встретились. Капитан подъехал к Дрого и, не слезая с коня, протянул руку. Это был человек лет сорока или даже постарше, с тонким, благородным лицом. Форма на нем была простая, но прекрасно подогнанная.

– Капитан Ортиц, – представился он.

Дрого, пожимая ему руку, подумал, что вот наконец он вступает в мир Крепости. Это была пока лишь первая ниточка, первое знакомство, за которым последуют другие, самые разные, и он станет здесь своим человеком.

Капитан, не задерживаясь, поехал дальше; Дрого последовал за ним, чуть поотстав из уважения к старшему по чину. Он все ждал, что капитан как-нибудь выразит свое неудовольствие по поводу его неловкой попытки завязать разговор. Но капитан молчал: то ли ему не хотелось говорить, то ли от природной застенчивости он не знал, с чего начать. Поскольку дорога круто поднималась в гору, а солнце основательно припекало, кони шли медленно. Наконец капитан Ортиц нарушил молчание:

– Я издали не совсем расслышал ваше имя… Дрозо, если не ошибаюсь?

Джованни ответил:

– Дрого, через «г», Джованни Дрого. Вы уж простите, господин капитан, что я вас окликнул, – добавил он, смущаясь, – с другой стороны лощины трудно было разглядеть, какое у вас звание.

– Действительно, – не желая ставить Дрого в неловкое положение, согласился Ортиц и рассмеялся.

Так они проехали еще немного, ощущая некоторую скованность. Потом Ортиц спросил:

– Итак, куда же вы направляетесь?

– В крепость Бастиани. Я верно еду?

– А куда же еще?

Они снова замолчали. Становилось жарко. Со всех сторон их обступали горы – гигантские, поросшие травой, дикие. Ортиц сказал:

– Вы, значит, в Крепость? Везете какой-нибудь пакет?

– Нет, господин капитан, я назначен туда служить.

– Направлены в личный состав гарнизона?

– Думаю – да, в личный состав. Это первое мое назначение.

– Ну тогда в личный состав, конечно… Что ж, это хорошо… Выходит, вас можно поздравить…

– Благодарю вас, господин капитан.

И снова какое-то время они ехали молча. Джованни очень хотелось пить, а к седлу капитана была приторочена деревянная походная фляга, в которой плескалась вода: хлюп-хлюп.

– На два года? – спросил Ортиц.

– Простите, господин капитан, что значит: на два года?

– Как это – что? Отслужите здесь, как положено, два года. Так ведь?

– Два года? Не знаю, срок мне не указали.

– Это само собой разумеется. Все новоиспеченные лейтенанты служат здесь два года, а потом уезжают.

– И для всех такой порядок? Именно два года?

– Ну разумеется, а в выслугу они идут за четыре. Ведь именно для этого все вы сюда проситесь, иначе кто бы сюда поехал? Что ж, ради карьеры и к Крепости можно привыкнуть, не так ли?

Дрого ничего об этом не знал, но на всякий случай решил отделаться ничего не значащей фразой:

– Конечно, можно…

Ортиц прервал начатый разговор: казалось, тема эта его нисколько не интересует. Но теперь лед был сломан, и Джованни все же решился задать ему вопрос:

– Неужто всем, кто служит в Крепости, засчитывается год за два?

– Кому – всем?

– Я имею в виду офицеров.

Ортиц хмыкнул.

– Как же, всем! Скажете тоже! Младшим офицерам, естественно. В противном случае никто бы сюда не просился.

Дрого сказал:

– Я не просился.

– То есть как? Вы не подавали прошения?

– Нет, господин капитан. Только два дня назад мне сказали, что я назначен в Крепость.

– По правде говоря, это странно. Да уж…

Они снова помолчали. Каждый, казалось, думал о своем. Вдруг Ортиц заметил:

– Разве что…

Джованни встрепенулся:

– Простите, господин капитан?!

– Я хотел сказать: разве что других желающих не нашлось… и они направили вас сами.

– Вполне возможно, господин капитан.

– Да уж… Скорее всего, так оно и есть. Действительно.

Дрого видел вырисовывающиеся на дорожной пыли четкие тени двух лошадей, двух голов, согласно кивающих на каждом шагу; слышал дробный перестук копыт, жужжанье приставших к ним больших надоедливых мух и – все. Дорога тянулась бесконечно. Время от времени на повороте далеко впереди можно было разглядеть высеченный в отвесных склонах серпантин. Но стоило добраться до того места и посмотреть вверх, как дорога опять оказывалась перед глазами и снова ползла в гору.

– Простите, господин капитан… – сказал Дрого.

– Да-да, я вас слушаю.

– Нам еще долго ехать?

– Не очень. Таким шагом часа два с половиной, а может, и все три. Да уж, к полудню, думаю, приедем.

Снова наступило долгое молчание. Лошади вспотели; та, на которой ехал капитан, устала и едва переставляла ноги.

– Вы из Королевской академии, не так ли? – спросил Ортиц.

– Да, господин капитан, из Академии.

– Тогда скажите, там ли еще полковник Магнус?

– Полковник Магнус? Что-то не слышал о таком.

Лощина стала сужаться, солнечные лучи в нее уже не попадали. Время от времени в отвесных стенах открывались устья мрачных боковых ущелий, из которых дул ледяной ветер; впереди и выше виднелись очень крутые конусообразные горы: казалось, и трех дней не хватит, чтобы добраться до их вершин, так они высоки.

– А скажите, лейтенант, – вновь прервал молчание Ортиц, – майор Боско все еще там и по-прежнему ведает огневой подготовкой?

– Нет, господин капитан, и такого я не знаю. Огневую подготовку у нас ведет Циммерман, майор Циммерман.

– Ах, Циммерман, слышал я эту фамилию. Действительно… Столько лет прошло… Ясное дело, все давно сменились.

И опять оба погрузились в свои мысли. Дорога теперь вилась по солнечному склону, за горами вздымались горы, еще более крутые, скалистые.

– Я видел ее вчера вечером издали, – сказал Дрого.

– Что? Крепость?

– Да, Крепость. – Из вежливости Дрого немного помолчал, потом продолжил: – Мне она показалась огромной, грандиозной…

– Грандиозной? Ну что вы, это одна из самых маленьких крепостей очень давней постройки. Просто, когда смотришь издали, она впечатляет, – ответил капитан и, подумав, добавил: – Да, очень уж она старая, устаревшая во всех отношениях.

– Но ведь она – одна из главных, правда?

– Нет-нет, это крепость второй категории, – ответил Ортиц.

Казалось, ему доставляет удовольствие говорить о Крепости плохо, но тон у него при этом был какой-то особый: так порой отец любит подчеркивать недостатки своего сына, ибо уверен, что они – ничто по сравнению с его неисчислимыми достоинствами.

– Здесь у нас участок мертвой границы, – добавил капитан. – Ее никогда не пересматривали, и она осталась, какой была сто лет назад.

– Что значит: мертвая граница?

– Граница, о которой можно не заботиться. За ней – сплошная пустыня.

– Пустыня?

– Да уж, камни и иссушенная земля. Она называется Татарской пустыней.

– Почему Татарской? – спросил Дрого. – Здесь что, были татары?

– В древние времена, возможно, и были. Но, скорее всего, это легенда. Ни в одну из войн никто к нам не подходил с той стороны.

– Значит, Крепость никому не была нужна?

– Никому, – ответил капитан.

По мере того как дорога уходила вверх, деревьев становилось все меньше, и наконец их вовсе не стало; то там, то здесь виднелись лишь редкие кусты. А дальше тянулись выжженные солнцем луга, скалы, осыпи краснозема.

– Простите, господин капитан, а есть здесь поблизости какие-нибудь деревни?

– Поблизости нет. Есть тут одна деревушка – Сан-Рокко, но до нее километров тридцать будет.

– В общем, как я вижу, не очень-то у вас повеселишься.

– Да уж, действительно, не очень.

В воздухе посвежело, склоны гор стали более покатыми, появилось ощущение, что до последних гребней уже недалеко.

– И не скучно вам там, господин капитан? – спросил Джованни доверительным тоном, усмехаясь и как бы желая сказать, что его-то такие вещи мало беспокоят.

– Дело привычки, – ответил Ортиц и добавил назидательно: – Я здесь уже около восемнадцати лет, хотя что´ я говорю – ровно восемнадцать.

– Восемнадцать лет?! – удивленно воскликнул Джованни.

– Восемнадцать, – подтвердил капитан.

Стая ворон пролетела у них над головой и скрылась в глубине лощины.

– Вороны, – произнес капитан.

Джованни не отозвался, он думал о том, какая жизнь его здесь ждет, чувствовал, как чужд ему этот мир, это одиночество, эти горы.

– А из младших офицеров, – спросил он, – потом кто-нибудь остается?

– Теперь-то немногие, – ответил Ортиц, уже жалея, что так нелестно говорил о Крепости, ибо заметил, что у Джованни сложилось о ней превратное представление. – В общем, почти никто. Всем подавай блестящую гарнизонную жизнь. Когда-то служить в крепости Бастиани почитали за честь, а теперь эту службу отбывают вроде как наказание.

Джованни слушал молча, но капитан не унимался:

– Мы ведь на границе служим. И кадры у нас в основном отборные. Граница есть граница. Да уж…

Дрого молчал, на душе у него вдруг стало нехорошо. Горизонт раздвинулся, вдали вырисовывались замысловатые силуэты скалистых гор, на фоне неба громоздились отдельные острые пики.

– Сейчас и в армии на все смотрят по-другому, – продолжал Ортиц. – Да, было время, когда служба в крепости Бастиани считалась очень почетной, а теперь говорят: мертвая граница, мертвая граница, но нельзя же забывать, что и на мертвой границе может случиться всякое, ничего не узнаешь наперед.

Дорогу пересек ручей. Они остановились, чтобы напоить коней, а сами, спешившись, стали разминать затекшие ноги.

– Зато знаете, что у нас действительно первоклассное? – со смехом спросил Ортиц.

– Что, господин капитан?

– Кухня. Вот увидите, какая в Крепости кормежка. Да уж… Из-за этого и частые смотры: каждые две недели обязательно какой-нибудь генерал наезжает.

Дрого из вежливости посмеялся. Он никак не мог понять, то ли Ортиц дурак, то ли скрывает что-то, то ли просто болтает, что на ум взбредет.

– Вот и отлично, – сказал он, – я ужасно проголодался!

– Ну теперь уж немного осталось. Видите вон тот бугор с осыпью? Прямо за ним Крепость.

Снова тронулись в путь. За бугром с осыпью галечника офицеры действительно сразу же выбрались на слегка наклонное плато и впереди, метрах в пятистах, увидели Крепость.

Она и впрямь была много меньше, чем показалось Дрого накануне вечером. От центрального форта – по виду это была обычная казарма с окнами, прорезанными на большом расстоянии одно от другого, – отходили две невысокие зубчатые стены, связывавшие строение с боковыми редутами: их было по два с каждой стороны. Таким образом, крепостные стены являли собой весьма ненадежную защиту стиснутого с обеих сторон высокими отвесными скалами перевала шириной примерно в полкилометра.

Справа, у самого подножия крутого склона, на плато была впадина, что-то вроде седловины: там когда-то проходила древняя дорога через перевал, теперь она упиралась в стену Крепости.

Форт был погружен в тишину и залит не дававшим тени полуденным солнцем. По обе стороны от него тянулись голые желтоватые стены (фасад, обращенный на север, увидеть было невозможно). Из трубы шел едва заметный дым. Вдоль всей верхней кромки центрального здания, стен и редутов ходили размеренным шагом взад-вперед десятки часовых с винтовками – каждый на своем небольшом участке. Их движение, напоминавшее раскачивание маятника, как бы отмеряло ход времени, не нарушая магических чар всепоглощающего одиночества.

Справа и слева, насколько хватал глаз, тянулись цепи крутых и, судя по всему, неприступных гор. И они тоже, по крайней мере в этот час дня, казались желтыми и выжженными.

Джованни Дрого непроизвольно остановил коня. Медленно скользя взглядом по мрачным стенам, он никак не мог сообразить, что´ они ему напоминают. В голову лезли мысли о тюрьме или о каком-то заброшенном королевском замке. Легкий ветерок пошевелил над фортом поникший и сливавшийся с флагштоком флаг. Послышался отдаленный голос трубы. Часовые продолжали ходить своим размеренным шагом. На плацу перед входом три или четыре человека (на расстоянии невозможно было различить, солдаты это или нет) грузили на телегу мешки. Но все вокруг пребывало в каком-то странном оцепенении.

Капитан Ортиц тоже остановился и посмотрел на Крепость.

– Вот она, – непонятно зачем пояснил он.

Дрого подумал: сейчас он спросит, как она мне нравится, и от одной этой мысли ему стало не по себе. Но капитан промолчал.

Нет, крепость Бастиани с ее невысокими стенами не отличалась внушительностью, не было в ней ни красоты, ни живописности, которые придают таким сооружениям башни и бастионы, не было ничего, совершенно ничего, что могло бы скрасить эту наготу, порадовать глаз. И все-таки Дрого, как и накануне, когда словно зачарованный смотрел на Крепость из глубины ущелья, почувствовал, как его сердце наполняется неизъяснимым восторгом.

А что же там, дальше? За этим неприветливым строением, за этими зубцами, казематами, пороховыми погребами, загораживающими обзор? Какой мир откроется за ними? Как выглядит северное королевство, каменистая пустыня, которую никто и никогда не пересекал? На карте, смутно припоминал Дрого, по ту сторону границы тянулся обширный район с очень редкими обозначениями, но, может, с высоты Крепости все-таки удастся разглядеть какое-нибудь селение, луг, дом? Или там одна только безжизненная пустыня?

Он вдруг почувствовал свое одиночество, и весь армейский кураж – столь естественный прежде, когда казарменная жизнь текла без тягот и забот, когда у него был уютный дом, веселые, компанейские приятели и маленькие ночные приключения в садах, – внезапно слетел с него. Крепость предстала перед ним как один из тех неведомых миров, о причастности к которым он никогда и не помышлял, но не потому, что к ним душа не лежала, просто они были бесконечно чужды ему и далеки от его привычной жизни. И этот мир обязывал к очень многому, не суля ничего, что выходило бы за рамки его прямолинейных законов.

Вернуться! Не переступив даже порога Крепости, вернуться на равнину, в свой город, к старым привычкам. Вот первое, о чем подумал Дрого: пускай подобная слабость постыдна для солдата, он даже был готов, если нужно, открыто в ней признаться, лишь бы ему разрешили поскорее уехать.

С севера надвигался плотный белый туман, закрывая горизонт и наползая на эскарпы, а под стоящим в зените солнцем невозмутимо, словно автоматы, отмеривали свои шаги часовые. Конь Дрого заржал. И вновь воцарилась великая тишина.

Наконец Джованни оторвал взгляд от Крепости и покосился на капитана, надеясь услышать от него ободряющие слова. Ортиц тоже стоял неподвижно и пристально разглядывал желтые стены. Он, проживший здесь восемнадцать лет, смотрел на них так, словно ему явилось чудо. Казалось, капитану никогда не надоест любоваться ими, и улыбка – радостная и в то же время грустная – тихо светилась на его лице.

III

Сразу же по прибытии Дрого явился к старшему адъютанту майору Матти. Лейтенант караульной службы – приветливый и разбитной молодой человек по имени Карло Морель – взялся проводить его по центральной части Крепости. Через подворотню в глубине большого пустынного двора они попали в широкий и бесконечно длинный коридор. Потолок его тонул в полумраке, кое-где прорезаемом тонкими полосками света из узеньких окошек.

Только на втором этаже им попался навстречу какой-то солдат с пачкой бумаг. Голые стены, сырость, тишина, тусклый свет – казалось, все здесь давно забыли, что где-то в мире еще растут цветы, смеются женщины, гостеприимно распахивают свои двери дома. Все в этой Крепости было проникнуто духом самоотречения, но во имя чего, ради какого такого блага?

Они уже поднялись на третий этаж и шли по коридору, который был точной копией того, нижнего. Иногда откуда-то из-за стен до них долетал приглушенный расстоянием смех, звучавший здесь как-то неправдоподобно.

Майор Матти оказался толстяком с преувеличенно радушной улыбкой. Он сидел в просторном кабинете за большим письменным столом с аккуратно разложенными на нем бумагами. На стене висели выполненный в масле портрет короля и сабля майора, для которой был вбит специальный колышек.

Дрого отдал честь, представился и, протянув свои документы, стал объяснять, что вовсе не просил назначения в Крепость (для себя он уже решил, что при первой же возможности переведется в другое место), но Матти перебил его:

– А я ведь знавал вашего отца, лейтенант. Благороднейший был человек. Уверен, вы окажетесь достойны его памяти. Если не ошибаюсь, он был председателем Верховного суда?

– Нет, господин майор, – ответил Дрого, – мой отец был врачом.

– Ах да, черт возьми, я все спутал, конечно же врачом, конечно.

Матти на какое-то мгновение смешался, а Дрого успел заметить, что он все время подносит левую руку к воротничку, пытаясь прикрыть круглое жирное и явно свежее пятно на груди. Но майор быстро овладел собой.

– Рад видеть вас здесь, – продолжал он. – Знаете, что сказал Его величество Пьетро Третий? «Крепость Бастиани – оплот моей короны». А я могу добавить, что служить в этой Крепости – большая честь. Надеюсь, вы разделяете мое мнение, лейтенант?

Все это он произносил явно по привычке, как давным-давно затверженный урок, который время от времени приходится повторять.

– Так точно, господин майор, – сказал Джованни, – вы совершенно правы, но, должен признаться, для меня все это несколько неожиданно. В городе я оставил семью и, если возможно, предпочел бы…

– О, да вы, не успев приехать, уже хотите нас покинуть. Так, что ли? Признаюсь, меня это огорчает, весьма огорчает.

– Дело не в моих желаниях. Я не смею обсуждать… я хотел только…

– Все ясно, – произнес майор со вздохом, как бы давая понять, что такие речи для него не новы и он даже готов войти в положение… – Все ясно: вы иначе представляли себе Крепость и сейчас немного обескуражены. Но скажите честно: как вы можете судить о ней, если прибыли всего несколько минут назад? Только честно…

– Господин майор, – ответил Дрого, – я ничего не имею против Крепости… Совершенно ничего. Но я предпочел бы служить в городе или хотя бы поближе к нему. Поймите меня. Я с вами вполне откровенен и рассчитываю на вашу помощь…

– Ну конечно, конечно! – воскликнул Матти, хохотнув. – Для того нас сюда и поставили! Силком мы никого не держим, даже часовых. Просто мне жаль, по-моему, вы хороший парень…

Майор минутку помолчал, словно подыскивая выход. И в это время Дрого, слегка повернув голову налево, посмотрел в окно, выходившее во внутренний двор, и увидел противоположную стену, такую же, как и остальные, желтоватую, залитую солнцем, с немногочисленными черными прямоугольниками окон. И еще часы, показывавшие два пополудни, часового, с винтовкой на плече прохаживающегося взад-вперед по стене, а над зданием, вдали, в жарком дневном мареве – скалистую гору. Была видна только ее вершина, сама по себе не представлявшая ничего особенного. И все же этот скалистый пик стал для Джованни Дрого первой видимой интригующей приметой легендарного северного государства, которое угрожало Крепости. А что же там, дальше? Какой-то тусклый свет, пробиваясь сквозь тягучую дымку, шел оттуда. Тут майор вновь заговорил: