Текст книги "Зимняя луна (Ад в наследство)"
Автор книги: Дин Рей Кунц
Жанр:
Ужасы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)
12
После той июньской ночи, когда он обнаружил посещение его дома представителем иного мира, Эдуардо жил не желая размышлять о своей дальнейшей судьбе. Впервые за свою жизнь он не желал смотреть в лицо реальности, хотя и знал, что сейчас это важнее, чем когда-либо прежде. Для него было просто необходимо посетить одно место на ранчо, где нашел бы – или, наоборот, не нашел бы – доказательства, подтверждающие его самые черные подозрения о природе «гостя», который зашел в его дом, когда он сам находился в конторе Тревиса Поттера. Но он старательно избегал этого места, даже не глядел в сторону того холма.
Пил слишком много и совершенно об этом не тревожился. Семьдесят лет жил под девизом «Умеренность во всем», но сейчас, находясь в состояния унизительного одиночества и страха, он отверг этот рецепт. Он хотел, чтобы пиво – которое он время от времени перемежал хорошим бурбоном – оказывало на него максимально возможное отупляющее действие. Но он приобрел жуткий иммунитет к алкоголю. И даже когда заливал в себя дозу, достаточную для того, чтобы ноги и позвоночник стали резиновыми, то мозг все еще оставался слишком ясным.
Теперь Эдуардо читал исключительно книги того жанра, к которому недавно пристрастился: Хайнлайн, Кларк, Брэдбери, Старджон, Бенфорд, Клемент, Уиндем, Кристофер, Нивен, Желязны. Точно так же, как он когда-то обнаружил к своему удивлению, что фантастика может быть стимулирующей размышления и содержательной, теперь он узнал, что она может быть и наркотической, лучшим наркотиком, чем любой объем пива, и менее обременительной для мочевого пузыря. Эффект – просветление и удивление, или интеллектуальное и эмоциональное отупение – зависел строго от желания читателя. Космические корабли, машины времени, кабины телепортации, инопланетные миры, колонизированные луны, инопланетяне, мутанты, разумные растения, роботы, андроиды, клоны, разумные компьютеры, телепатия. Флот военных космических кораблей, отправленный сражаться далеко в другую галактику, гибель вселенной, обратное течение времени, конец всего! Он терялся в этом тумане фантастики, в этом завтра, которого никогда не будет, только чтобы не думать о немыслимом в настоящем.
Пришелец никак не проявлял себя, затерявшись в лесу, и дни проходили без новых происшествий. Эдуардо не понимал, неужели тому потребовалось преодолевать миллиарды километров пространства или тысячелетия времени только для того, чтобы завоевывать Землю черепашьими темпами..
Конечно, пришелец мог быть настолько чуждым человеку, что мотивации его поступков могли быть загадочны и даже совершенно непостижимы для человека. Завоевание Земли, возможно, вообще никак не интересует того, кто прошел через дверь, а его концепция времени может быть так радикально отличной от концепции Эдуардо, что дни для пришельца похожи на секунды.
В фантастических рассказах существовало три вида пришельцев. Хорошие желали помочь человечеству достичь полной реализации своего потенциала как разумного вида, чтобы тогда уж им сосуществовать, как приятелям, вечно. Плохие хотели поработить людей, употреблять их в пищу, откладывать в них яйца, охотиться ради спорта, или уничтожить человечество из-за трагического непонимания или же по одной только злобности натуры. Третий – и реже всего встречающийся – тип пришельцев был ни плохим, ни хорошим, но настолько чуждым, что его цели и предназначение были для человечества так же загадочны, как и существование Бога. Этот тип обычно оказывал человеческой расе большую услугу или причинял жуткое зло, просто проходя мимо, по краю своей галактической трассы (как автобус проезжает по колоннам деловитых муравьев на дороге) и даже не подозревал о встрече, не говоря уже о том, что она повлияла на жизнь других разумных существ
Эдуардо ничего не знал о дальнейших намерениях существа-наблюдателя в лесу, но инстинктивно, на подсознательном уровне ощущал, что тот не желает ему добра. Оно не искало вечного товарищества. Оно явно знало о его существовании, так что к третьему типу пришельцев не относилось. Оно было странным и недоброжелательным и собиралось, рано или поздно, убить его.
В романах добрые пришельцы встречались чаще злых. Фантастика в основном была литературой надежды.
Но пока длились июньские теплые дни, надежды на ранчо Квотермесса явно было меньше, чем на страницах этих книг.
После полудня семнадцатого июня, когда Эдуардо сидел в кресле в гостиной, потягивая пиво и читая Уолтера М.Миллера, зазвонил телефон. Он отложил книгу, но не пиво, и прошел на кухню, чтобы снять трубку.
Звонил Тревис Поттер:
– Мистер Фернандес, вам не о чем волноваться.
– Не о чем?
– Я получил факс из гослаборатории – результаты тестов с образцами ткани этих енотов: они не были инфицированы.
– Но от чего они умерли:
– Не от бешенства. И не от чумы. Ни от чего такого, что можно назвать инфекцией и что передается через укусы блох.
– Вы сделали вскрытие?
– Да, сэр.
– Так что, их скука убила, что ли?
Поттер ответил помолчав:
– Единственное, что я смог найти, – воспаление и сильный отек мозга.
– Но это не было инфекцией?
– Не было. Ни ран, ни нарывов или гноя, просто воспаление и сильный отек. Чрезвычайно сильный.
– Может быть, гослаборатория сможет протестировать мозговую ткань?
– Мозговая ткань входила в тот набор, что я послал им в первый же раз.
– Понятно.
– Я никогда не сталкивался ни с чем подобным. Очень странно – недоумевал Поттер. – А сколько их было?
– Мертвых енотов? Только три.
– Я собираюсь провести некоторые токсикологические исследования, посмотреть, не имеем ли мы здесь дело с ядом.
– У меня нет никаких ядов.
– Это может быть промышленный токсин.
– Может быть? Да здесь, черт возьми, нет никакой промышленности!
– Ну… тогда природный.
Эдуардо сказал:
– Когда вы их вскрыли…
– Да?
– …то открыли череп и увидели воспалившиеся и распухшие мозги…
– Очень сильное давление, даже после смерти, кровь и спинномозговая жидкость била струей, когда я распилил череп.
– Живой образ.
– Извините. Но именно поэтому у них были выпучены глаза.
– Так вы просто взяли образцы мозговой ткани или…
– Да?
– …действительно вскрывали мозг?
– Я действительно провел церебротомию двум из них.
– Вскрыли целиком им мозги?
– Да.
– И ничего не нашли?
– Только то, о чем я уже вам сказал.
– И ничего… необычного?
Озадаченность в молчании Поттера была почти слышимой. Затем он спросил:
– А что вы думали, я должен был найти, мистер Фернандес?
Эдуардо не отвечал.
– Мистер Фернандес?
– Что с их позвоночником? – спросил Эдуардо. – Вы осматривали их позвоночник, по всей длине?
– Да, осматривал.
– Вы нашли что-нибудь… присоединенное?
– Присоединенное? – переспросил Поттер.
– Да.
– Что вы имеете в виду?
– Ну, могло выглядеть… могло выглядеть как опухоль.
– Выглядеть как опухоль?
– Скажем так – опухоль… что-то в этом роде?
– Нет. Ничего похожего. Вообще ничего.
Эдуардо отнял трубку телефона от головы на время, достаточно долгое, чтобы глотнуть немного пива.
Когда он снова поднес ее к уху, то услышал слова:
– …знаете что-то, что не сказали мне?
– Сказал все, что знал знал, – солгал Эдуардо.
Ветеринар на время умолк. Может быть, он сам баловался пивом. Затем сказал:
– Если вы наткнетесь еще на таких животных, то позво́ните?
– Да.
– Не только енотов. Вообще любых животных
– Хорошо.
– Не трогайте их, – сказал Поттер. – Я хотел бы увидеть их на месте, прямо там, где вы их увидите.
– Как скажете.
– Что ж…
– До свидания, доктор.
Эдуардо повесил трубку и пошел к раковине. Он поглядел за окно на лес. Он задавался вопросом, как долго ему придется ждать. Ему до смерти надоело ждать.
– Ну давай, вперед – сказал он тихо спрятавшемуся в лесу наблюдателю.
Он был готов. Готов к аду, или раю, или вечному ничто, ко всему, что бы ни случилось..
Он не боялся умереть.
Его пугало только то, как он умрет. Что ему придется выдержать. Что с ним сделают в последние минуты или часы его жизни. Что он может увидеть.
* * *
Утром двадцать первого июня Эдуардо завтракал и слушал мировые новости по радио. Он поднял глаза от тарелки и увидел в окно белку. Она сидела на подоконнике с внешней стороны и глядела через стекло на него. Очень спокойно. Пристально. Как еноты.
Он смотрел на нее некоторое время, затем снова сконцентрировался на своем завтраке. Каждый раз поднимая глаза, видел, что белка по-прежнему на своем посту.
Вымыв посуду, он подошел к окну, пригнулся, и оказался лицом к лицу с белкой. Только стекло было между ними. Зверя, казалось, не встревожило подобное бесцеремонно-близкое рассматривание.
Постучал ногтем по стеклу прямо перед мордой белки. Зверь не шелохнулся.
Поднялся, открыл щеколду, и начал приподнимать нижнюю часть фрамуги.
Белка соскочила с подоконника, немного отбежала, развернулась и снова уставилась на него.
Эдуардо закрыл на задвижку окно и вышел на парадное крыльцо. Две белки уже были здесь, в траве, ожидая его. Когда Эдуардо сел в кресло-качалку из орешника, одна из маленьких тварей осталась в траве, но другая взобралась на верхнюю ступеньку крыльца и продолжила наблюдение за ним с этого места.
Ночью, лежа в кровати в своей снова забаррикадированной спальне, пытаясь заснуть, он слышал, как белки носятся по крыше. Маленькие коготки царапали черепицу.
Когда он наконец засунул, ему приснились грызуны.
Следующий день, двадцать второго июня, белки были постоянно с ним. У окна. Во дворе. На крыльце. Когда он выходил прогуляться, они следовали за ним на расстоянии.
Двадцать третьего было то же самое, но утром двадцать четвертого он нашел мертвую белку на заднем крыльце. Сгустки крови в ушах. Высохшая кровь в ноздрях. Глаза, вывалившиеся из впадин. Он нашел двух других на дворе и четвертую на ступенях переднего крыльца, всех в таком же состоянии.
Они выжили под контролем больше, чем еноты.
Очевидно, что пришелец учился.
Эдуардо подумал, не позвонить ли доктору Поттеру. Но вместо этого, собрал четыре тельца и отнес их в центр восточного луга и бросил в траву, где любители падали могли их легко найти и пожрать.
Подумал еще о воображаемом ребенке на далеком ранчо, который мог видеть фары «Чероки» две недели назад, когда он возвращался от ветеринара. Он сказал себе, что должен ради этого ребенка – или других детей, которые действительно существуют, – рассказать Поттеру всю историю. Да, он должен попытаться ввести власти в курс дела, даже если для того, чтобы ему кто-либо поверил, придется пережить бесполезные и унизительные обследования.
Может быть, дело было в пиве, которое он все еще глотал с утра до ночи, но он больше не мог вызвать в себе то чувство общности, которое испытывал той ночью. Он провел всю свою жизнь, избегая людей. Он не мог внезапно найти в себе желание слиться с ними.
Кроме того, все изменилось, когда он вернулся тогда домой и нашел свидетельства присутствия «гостя»: крошащиеся шмотки земли, мертвых жуков, земляных червей, полоску голубой ткани на углу дверцы духовки. – Его охватил ужас, его измученный мозг в ужасе отказывался размышлять. Ужас был слишком личным, он не мог разделить его с незнакомыми людьми. Когда, наконец, эта страшная схватка произойдет, пусть он будет один.
Он все еще записывал в дневник происходящее, и в желтом блокноте появился отчет от бе́лках. Но ни желания, ни сил фиксировать свои наблюдения так же детально, как делал это вначале, у него не осталось: писал так сжато, как возможно, не отбрасывая ни одной имеющей отношение к делу информации. Считая всю свою жизнь ведение дневника обременительным, теперь он был неспособен прекратить писать.
Записывая все это, он пытался понять пришельца. Пришельца… и себя.
* * *
В последний день июня он решил съездить в Иглз Руст – купить продуктов и кое-что еще. Теперь, когда он считал, что живет глубоко в тени неизвестного и фантастического, ему казалось, что каждое обыденное действие – готовка пищи, заправка постели каждое утро, покупки – какая-то бессмысленная, пустая трата времени и сил, абсурдные попытки придать вид нормальности странной и скаженной действительности. Но жизнь брала свое.
Когда Эдуардо выводил «Чероки» из гаража на дорожку, большая ворона соскочила с перил парадного крыльца и пролетела над капотом машины, широко размахивая крыльями. От неожиданности он нажал на тормоза и заглушил мотор. Птица взмыла высоко в пятнистое серое небо.
Позже, уже в городе, когда Эдуардо вышел из супермаркета, толкая впереди себя тележку с покупками, ворона сидела на капоте его автомобиля. Он подумал, что это та же самая птица, что напугала его два часа назад.
Она оставалась на капоте, разглядывая его через ветровое стекло, когда он подошел к «Чероки» сзади и открыл багажник. Пока он запихивал сумки, ворона не спускала с него глаз. Она продолжала смотреть и тогда, когда Эдуардо отогнал пустую тележку в супермаркет, вернулся и сел за руль. Птица поднялась в воздух, только когда он завел двигатель.
Весь обратный путь ворона следовала за ним. Он мог видеть ее либо нагибаясь к рулю и глядя вверх через лобовое стекло, либо просто выглянув в боковое окно, в зависимости от того откуда существо наблюдало за ним в данный момент. Иногда она летала параллельно, рядом, а иногда уносилась вперед так далеко, что превращалась в пятнышко, почти исчезая в облаках, только затем, чтобы снова вернуться.
Пока Эдуардо ужинал, птица сидела на подоконнике с внешней стороны окна кухни, там же, где он видел белку-часового. Когда он оторвался от еды, чтобы поднять нижнюю половину фрамуги, ворона убралась с окна, подобно белке.
Он оставил окно открытым, пока заканчивал ужин. С сумеречных лугов подул освежающий ветерок. Прежде чем Эдуардо съел свой последний кусочек, ворона вернулась. Птица продолжала сидеть на открытом окне, пока он мыл посуду, вытирал ее и ставил на место. Она отслеживала каждое его движение блестящими черными глазками.
Он взял бутылку пива из холодильника и вернулся за стол. Уселся на другой стул, не тот, на котором был во время ужина, а ближе к вороне. Они сидели на расстоянии вытянутой руки друг от друга.
– Чего ты хочешь? – спросил старик, удивляясь, что не видит ничего дурацкого в подобной беседе с мерзкой птицей.
Конечно, он разговаривал не с вороной. Он обращался к тому, кто ей управлял. К пришельцу.
– Ты хочешь просто смотреть на меня? – поинтересовался он.
Птица глядела.
– Тебе хочется поболтать?
Птица подняла одно крыло и, засунув под него голову, клювом принялась перебирать перья.
Глотнув еще пива, Эдуардо произнес:
– Или ты хочешь управлять мною так же, как этими тварями?
Ворона попереминалась с ноги на ногу, встряхнулась, вздернула голову и уставилась на него одним глазом.
– Ты можешь вести себя как обычная пичуга сколько хочешь, но я-то знаю, что ты не такой, совсем не такой.
Ворона сохраняла спокойствие.
За окном сумерки уступили место ночи.
– Ты можешь управлять мной? Или, может быть, только простыми существами, с менее сложной нервной системой?
Черные глаза блеснули. Острый клюв слегка раскрылся.
– Или ты, может быть, изучаешь пока экологию, флору и фауну. И только примеряешь, как твоя сила работает здесь, оттачиваешь мастерство? Может быть, ты прокладываешь себе путь ко мне? Так?
Ворона смотрела.
– Я знаю, что в птице нет ничего от тебя, ничего физического. Так же, как и в енотах. Вскрытие это установило. Не оправдалось мое предположение, что ты помещаешь что-то в животных, чтобы управлять ими, какой-нибудь электронный приборчик, не знаю, может быть, что-то биологическое. Могло быть и так, что вас там много в лесу – целый улей, и, может быть, один из вас действительно входит в животное, чтобы управлять. Я, честно говоря, ожидал, что Поттер найдет что-нибудь странное – личинку, живущую в мозгах енота, какую-нибудь сороконогую тварь или неземного вида паука, который впился в позвоночник, что-нибудь такое. Но ты так не работаешь, да?
Он глотнул немного «Короны».
– А… Хороший вкус.
Он протянул пиво вороне.
Птица уставилась на него поверх бутылки.
– Трезвенник, да? Это я запомню. Очень любопытные твари мы, люди. Быстро учимся и хорошо используем то, что выучили, умеем отвечать на вызов. Тебя это ничуть не волнует?
Ворона подняла хвост и обосралась.
– Это был комментарий, – удивился Эдуардо, – или просто часть имитации птичьего поведения?
Острый клюв открылся и закрылся, открылся и закрылся, но никакого звука птица не издала.
– Как ты управляешь на расстоянии? Телепатия, что-то в этом роде? На приличном расстоянии, в случае с этой птичкой. Двадцать шесть километров до Иглз Руст. Ну, может быть, двадцать три километра полета вороны.
Если пришелец и понял, что Эдуардо произнес скверный каламбур[36]36
«двадцать три километра полета вороны» (fourteen miles as the crow flies.) имеет второе значение на англ.: «двадцать три километра по прямой», вот почему идёт речь о каламбуре.
[Закрыть], то никак не дал об этом знать через птицу.
– Ты умен, если это телепатия или что-то такое. Но ведь это очень сказывается на объектах управления, не так ли? Однако, ты улучшаешь свои знания о возможностях местных обитателях.
Ворона вновь занялась чисткой перьев.
– Ты уже делал попытки управлять мной? Если и делал, то я этого не замечал. Не чувствовал никакого зондирования моего разума, не видел инопланетных образов перед глазами, ничего такого, о чем пишут в этих романах.
Ворона продолжала заниматься туалетом.
Эдуардо вытряс остатки «Короны» в рот. Вытер губы рукавом.
Птица безмятежно наблюдала за ним, как будто готова была сидеть всю ночь и слушать его болтовню.
– Мне кажется, что ты двигаешься слишком медленно в своих экспериментах. Этот мир кажется достаточно нормальным для тех, кто родился здесь, но, может быть, для тебя это одно из самых странных мест, которые ты видел. Наверное, ты чувствуешь себя здесь не очень уверенно.
Он не начинал разговор в надежде, что ворона станет ему отвечать. Это же не какой-то диснеевский фильм. Но ее продолжающееся молчание начинало расстраивать и раздражать его, возможно, потому, что весь день он провел накачиваясь пивом и теперь был полон пьяной злости.
– Ну же! Кончай тут вынюхивать. Давай – действуй.
Ворона просто смотрела.
– Иди сюда сам, нанеси мне визит, ты – настоящий, не в виде птицы или белки, или енота. Приходи сам. Никаких костюмов. Сделай это. Давай покончим с этим.
Птица взмахнула крылом, раскрыв его наполовину.
– Ты хуже, чем ворон у По. Ты даже ни единого слова не скажешь, просто сидишь. Что ты за тварь?! Смотришь и смотришь. Как там у Эдгара По:
И сидит, сидит с тех пор он, неподвижный черный Ворон.
Над дверьми, на белом бюсте он сидит еще с тех пор,…
Хотя По и не был никогда его любимцем, но у По были места, которые ему нравились, и он начал громко читать пернатому часовому, придавая словам страсть, которая обуревала персонажа, созданного гением поэта:
Внезапно он осознал, слишком поздно, что птица и стих, и собственные предательские мозги привели его к встрече с той ужасной мыслью, которая давила на него с тех пор, как он убедился, что пришелец действительно появился на Земле. В центре поэмы По «Ворон» был молодой человек, потерявший свою возлюбленную, юную Линору, и чувство безнадежности и невозможности счастья, которым переполнена поэма, перекликалось с тем, что ощущал Эдуардо, только он распространял это чувство безнадежности и невозможности счастья на все человечество.
Зарычав от ярости, он швырнул пустую бутылку из-под пива. Он попал в ворону.
Птица и бутылка полетели в ночь.
Он вскочил со стула и бросился к окну.
Птица потрепыхалась на лужайке, затем взмыла, бешено размахивая крыльями, в темное небо.
Эдуардо закрыл окно с такой силой, что едва не разбил стекло, и обхватил руками голову, как будто хотел вырвать из нее страшную мысль.
Этой ночью он был очень пьян. Сон, который наконец к нему пришел, был сродни смерти.
Если птица и приходила к нему на внешний подоконник окна спальни, пока он спал, или прогуливалась по крыше над ним, он ничего этого не слышал.
* * *
Первое июля, полдень. Эдуардо проснулся только в десять минут первого. Остаток дня прошел в борьбе с похмельем, что удержало его мозг от мрачных строк давно умершего поэта.
Ворон был с ним и первого июля, и второго, и третьего: с утра до ночи, без перерывов, но старик пытался его не замечать. Больше никаких игр в гляделки, как с другими часовыми, никаких односторонних разговоров. Эдуардо не сидел на крыльце. Почти не выходил наружу. Находясь внутри дома не глядел в окна. Его жизнь стала еще более ограниченной, чем когда-либо. А в его голове, почти беспрестанно:
И сидит, сидит с тех пор он, неподвижный черный Ворон.
Над дверьми, на белом бюсте он сидит еще с тех пор,
Злыми взорами блистая, – верно, так, о злом мечтая,
Смотрит демон; тень густая грузно пала на ковер,
И душе из этой тени, что ложится на ковер,
Не подняться…
В три часа дня четвертого числа, измучившись клаустрофобией от стольких дней, проведенных в четырех стенах, он решил совершить прогулку, спланировал маршрут и, захватив с собой ружье, вышел наружу. Он не глядел в небо над собой, а только вперед – на далекий горизонт. Дважды, однако, видел быструю тень, проскользнувшую по земле перед ним, и знал, что гуляет не один.
Возвращался домой и был лишь в двадцати метрах от крыльца, когда ворона рухнула с неба. Ее крылья беспомощно бились, как будто она разучилась летать. Она врезалась в землю как камень, упавший с той же высоты. Она кричала в траве, но была уже мертва, когда он подошел к ней.
Не вглядываясь, Эдуардо поднял ее за кончик крыла и отнес на луг, решив бросить там же, где оставил четырех белок двадцать четвертого июня.
Он ожидал найти зловещую кучку останков, расчлененную любителями мертвечины, но белки исчезли. Он не удивился бы, если бы кто-то утащил одну или даже две тушки, чтобы сожрать их где-то в другом месте. Но большинство падальщиков разорвали бы белок там, где их и нашли, оставив несколько косточек, несъедобные лапки, куски покрытой мехом кожи и хорошо поклеванные и поцарапанные зубами черепа.
Полное исчезновение останков, означало только то, что белок или сам утащил пришелец, или управляемые им колдовским образом животные.
Вероятно, путешественник хотел изучить их тела, чтобы выяснить, почему именно они погибли, – чего он не сделал с енотами, поскольку Эдуардо успел отвезти их ветеринару. А может быть, он считал, что белки, как и еноты, – свидетельство его присутствия и он хотел чтобы таких свидетельств было как можно меньше, до тех пор, пока его положение в этом мире не станет более уверенным.
Он стоял посреди луга, уставившись в то место, куда бросил белок. Размышлял. Потом поднял левую руку, в которой болталась разбившаяся ворона, и только теперь поглядел в ее незрячие глаза, – блестящие, как полированное черное дерево, и выпученные.
– Ну что же, посмотрим, – прошептал он и понес ворону в дом. У него были на нее виды. Был план.
* * *
Эдуардо достал из кладовки дуршлаг объемом три литра из проволочной сетки и конструкцию из нержавеющей стали – прочное кольцо на трех ножках. Эдуардо использовал их для сцеживания макарон, когда готовил макароны в большом количестве просто про запас. Две длинные стальных ручки с теплоизолированными местами для рук были прикреплены к верхнему кольцу дуршлага, за ручки он тряс дуршлаг, когда тот наполнялся парящими макаронами. При работе дуршлаг клался сверху на кольцо, стоящее на трех ножках на столе.
Покрутив дуршлаг в руках, Эдуардо обдумал свой план еще раз и затем начал действовать.
Стоя у кухонного стола, он сложил крылья мертвой вороны и засунул птицу целиком в дуршлаг.
С помощью иглы и нитки он прикрепил ворону в трех местах к сетке. Когда он отложил иголку с ниткой в сторону, ворона вдруг вяло дернула головой и вздрогнула.
Эдуардо отшатнулся и удивленно отступил на шаг от стола.
Ворона издала слабый, дрожащий крик.
Он знал, что птица была мертва. Как камень. Хотя бы оттого, что ее шея была сломана, а разбухшие глаза фактически вывалились из глазниц. Очевидно, что она умерла еще в полете, от обширного апоплексического удара. Такого же, как и те, что убили енотов и белок. Свалившись с большой высоты, она ударилась о землю с жуткой силой, получив еще другие повреждения. Была мертва, как камень.
Теперь, пришитая к сетке дуршлага, ожившая птица была не способна оторвать голову от груди не потому, что этому мешали нити, которыми он ее закрепил, а потому, что ее шея была сломана. Переломанные лапы бесцельно трепыхались. Искалеченные крылья пытались биться и в этом им опять больше, чем стягивающие нити, мешали повреждения.
Преодолевая страх и отвращение, Эдуардо прижал руку к груди вороны. Он не почувствовал сердцебиения.
Сердце каждой маленькой птицы должно биться чрезвычайно часто, чаще, чем сердце любого млекопитающего. Маленький мечущийся мотор: пых-пых-пых! Всегда легко это определить по тому, как дрожит тельце от быстрых ударов.
Сердце вороны определенно не билось. Насколько он мог определить, птица также и не дышала. И шея была сломанной.
Он надеялся, что станет свидетелем способности пришельца чудесным образом возвращать мертвых к жизни, такого рода чуда. Но правда была гораздо мрачнее. – Ворона была мертва, но шевелилась.
Дрожа от омерзения, Эдуардо отнял свою руку от маленького корчащегося тельца.
Пришелец мог управлять трупом, не оживляя. В какой-то степени он обладал властью как над живым, так и над неживым.
Эдуардо отчаянно пытался не думать об этом.
Но он не мог выключить свой мозг. Не мог больше не задавать себе вопросы. Ведь если бы он не отвез енотов тогда к ветеринару, они бы тоже начали шевелиться и снова бы встали на ноги. Холодные, но двигающиеся, мертвые, но выполняющие команды?
В дуршлаге голова вороны свободно крутилась на сломанной шее, и ее клюв открывался и закрывался со слабым клацанием.
Вероятно, никто вовсе не утаскивал четырех белок с луга. Может быть, их тела уже были охвачены трупным окоченением, когда прозвучал настойчивый зов «кукольника». Тут их холодные мышцы напряглись, засокращались, суставы захрустели и трупики, дергаясь и поднимая головы, поползли конвульсивными толчками с луга в лес, к берлоге того, кто им дал команду.
Может отвязать ворону от дуршлага и вынести ее наружу, – она на своих сломанных ногах и крыльях отправится в путь к своему хозяину? Осмелится ли он пойти за ней в сердце тьмы?
Нет, что за страшные мысли. Нет, если должна быть последняя встреча, то пусть она произойдет на его территории, а не в каком-нибудь странном логове, что устроил себе пришелец.
Эдуардо неожиданно был поражен леденящим кровь подозрением, что пришелец был до такой степени чужд, что даже не разделял человеческое понимание жизни и смерти, не проводил черты между ними вообще. Вероятно, его род никогда не умирает, или они умирают в подлинном биологическом смысле, но снова возрождаются в какой-то другой форме из собственных гниющих останков – и пришелец ожидает, что то же самое окажется правдой и для созданий в этом мире. Тогда природа их вида – по одному этому их отношению к смерти – должна быть невообразимо более чуждой, извращенной, отталкивающей, чем он мог себе представить.
В бесконечной вселенной потенциальное число форм разумной жизни тоже бесконечно – этому его научили книги, которые он читал в последнее время. Теоретически, все, что можно вообразить, должно существовать где-то в безграничной реальности. Когда говоришь о внеземной форме жизни, чужое значит чужое, максимально непохожее на привычное. Одна странность, обернутая в другую, вне легкого понимания и, возможно, вне всех надежд на понимание.
Он размышлял на эту тему и раньше, но только теперь отчетливо осознал, как мало у него шансов понять этого путешественника, реально понять его, – примерно столько же сколько шансов у мыши понять человека, понять его душу, его мысли.
Мертвая ворона подрагивала, шевеля сломанными лапами.
Из ее искалеченного горла вырывалось несуразное карканье, гротескная пародия на крик живой птицы.
Мрак заполнил душу Эдуардо. Он знал о «госте», убедился в его о существовании, с той ночи, десятого июня когда был оставлен отвратительный след в доме. Пытался заглушить свой страх перед пришельцем алкоголем. Пытался гнать от себя мысли о том, что неизвестное скрывается в соседнем лесу. Но до сих пор Эдуардо не боялся умереть. Он был почти рад смерти. И вдруг, глядя на эту птицу, слыша это карканье мертвеца, испугался умереть. Это был даже не страх, а неконтролируемый животный ужас. Эдуардо задрожал и вспотел. – Хотя пришелец не демонстрировал способности управлять живым человеком, но что произойдет, когда он умрет?? Нет, умирать здесь нельзя
Старик взял ружье со стола, снял ключи от «Чероки» с крючка и пошел к двери, соединяющей кухню и гараж. Он должен уехать немедленно, не теряя времени, убраться подальше. К черту дальнейшее изучение пришельца. К черту надежды на встречу. Ему нужно просто сесть в «Чероки», вдавить педаль газа в пол и, сметая все на своем пути, оказаться как можно дальше от того, что вышло из черной двери в ту монтанскую ночь.
Распахнув дверь, он остановился на пороге между кухней и гаражом. – Ему некуда было бежать. Семьи не осталось, друзей нет, он слишком стар, чтобы начинать новую жизнь. И ведь с Земли не убежишь, а путешественник останется в этом мире, проводя свои извращенные, оскверняющие эксперименты.
Нет, бежать нельзя. Он никогда не бегал ни от чего в своей жизни. – Гордость мешала ему шагнуть в гараж, гордость и чувство, что неправильно трусливо перекладывать на других проблему с пришельцем. Если он побежит, то потеряет уважение к себе и больше не сможет глядеть на себя в зеркале. Быть старым и одиноким плохо. Но быть старым, одиноким и снедаемым ненавистью к самому себе – лучше умереть. Отчаянно хотелось уехать, но это невозможно.
Отступил с порога. Закрыл дверь в гараж и вернул ружье на стол. В душе – мрак, сущий ад. Интересно, такое кто-нибудь когда-нибудь испытывал?
Мертвая ворона билась, стараясь вырваться из дуршлага. Эдуардо использовал толстую нитку и вязал надежные узлы, а мышцы и кости птицы были слишком сильно повреждены, чтобы разорвать их.
Его план показался теперь глупым. Акт бессмысленной бравады и безумия. Но однако он продолжил его воплощение, предпочитая делать что-то, а не ждать смиренно конца.
На заднем крыльце прижал дуршлаг вплотную к внешней стороне двери на кухню. Пленная ворона царапалась и трепыхалась. Эдуардо отметил карандашом места на двери по отверстиям в ручках.
Затем вбил в те места два стандартных гвоздя и повесил на них дуршлаг.
Ворона все еще слабо сопротивлялась, она была видна сквозь проволочную сетку. Но дуршлаг можно легко снять с гвоздей.
