Текст книги "Зимняя луна (Ад в наследство)"

Автор книги: Дин Рей Кунц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

– Прочтите симптомы обеих болезней, – произнес Поттер. – Если заметите что-нибудь у себя, даже отдаленно похожее, сразу идите к врачу.

– Я не очень люблю врачей.

– Это не правильно. У вас есть личный врач?

– Никогда не требовался.

– Тогда позвоните мне, и я так или иначе вызову к вам врача. Договорились?

– Хорошо.

– Вы сделаете так?

– Конечно.

Поттер сказал:

– У вас есть там телефон?

– Разумеется. У кого сегодня нет телефона?

Вопрос, казалось, подтверждал, что у него репутация отшельника и чудака. Что он, может быть, и заслужил. Так как он теперь об этом подумал, то вспомнил, что не звонил сам и ему не звонили по крайней мере уже пять или шесть месяцев. Это вообще случалось не больше чем три раза за все прошедшие годы, а один из этих звонков произошел из-за неправильного соединения.

Поттер подошел к своему столу, взял ручку, вытащил блокнот и записал номер, который продиктовал ему Эдуардо. Затем Поттер протянул Эдуардо карточку с напечатанными адресом офиса и номерами телефонов, служебным и домашним.

Эдуардо положил карточку в бумажник.

– Сколько я вам должен?

– Нисколько, – ответил Поттер. – Это же не ваши домашние еноты, так почему вы должны платить? Бешенство – проблема всей общины.

Поттер проводил его до автомобиля.

Лиственницы шелестели под теплым ветром, сверчки трещали, а лягушки квакали, как мертвец из фильма ужасов, пытающийся заговорить.

Открыв дверь со стороны водителя, Эдуардо повернулся к ветеринару и сказал:

– Когда вы будете делать вскрытие…

– Да?

– Вы будете искать только признаки известных болезней?

– Ну еще патологии, травмы.

– Это все?

– А что еще я могу искать?

Эдуардо поколебался, пожал плечами и произнес:

– Что-нибудь… странное.

Поттер снова пристально посмотрел на Эдуардо и сказал:

– Хорошо, сэр, теперь я это сделаю.

* * *

Весь обратный путь по темному безлюдному краю Эдуарда размышлял, правильно ли поступил. Насколько он понимал, существовало только две альтернативы той тактике, которую он выбрал, и обе были проблематичны.

Во-первых он мог избавиться от енотов на ранчо и ждать дальнейших происшествий. Но тем самым уничтожил бы важное свидетельство того, что нечто внеземное прячется в лесах Монтаны.

Во-вторых мог рассказать Тревису Поттеру о светящихся деревьях, пульсирующих звуках, волнах давления и черном портале. Поведал бы ему о том, как еноты держали его под наблюдением, – и свое чувство, будто они служили глазами неизвестному наблюдателю в лесу. Если его действительно считают за старого отшельника и чудака, то Поттер всерьез этих слов не воспримет. Хуже того, когда эта история дойдет до властей, какому-нибудь деятельному чиновнику может прийти в голову, что бедный старый Эд Фернандес впал в маразм или даже сошел с ума, опасен для себя и общества. Со всей мыслимой сострадательностью, с печалью в глазах и тихими голосами, грустно качая головами и говоря себе, что делают это для его же блага, они могут устроить ему против воли психиатрическое освидетельствование.

Ему была отвратительна одна мысль о том, что его уволокут в больницу, будут обследовать, обращаясь с ним так, как будто он впал в детство. Он не будет хорошо себя вести: знал себя. Будет отвечать им с упрямством и презрением, раздражая благодетелей до такой степени, что те могут захотеть побудить суд заняться его делами и распорядиться перевести его в дом престарелых или какое-нибудь другое учреждение до конца его дней.

Он много прожил и видел, как много жизней было погублено людьми, действовавшими из лучших побуждений и из самодовольной уверенности в собственном превосходстве и мудрости. Гибель еще одного старика не будет замечена, а у него нет ни жены, ни детей, ни друзей и ни родственников, которые могли бы поддержать его в борьбе с убийственной добротой государства.

Передать Поттеру для осмотра и вскрытия мертвых животных – это было все, на что Эдуардо осмелился. Его тревожило только, что если действительно енотами управлял инопланетянин, то Тревис Поттер мог подвергнуться возможному риску.

Однако Эдуардо ведь намекнул на странность дела, и у Поттера, похоже, есть изрядная доля здравого смысла. Ветеринары знают о риске, связанном с болезнями. Он предпримет все меры против заражения, которые, вероятно, будут эффективны и против какой бы там ни было неземной опасности.

Вот опять видно за окном крошечное соцветие огоньков неизвестного ему поселения. Свет горит в домах незнакомых ему семей, далеко в море ночи. Впервые в своей жизни Эдуардо пожалел, что не знает их имен, лиц, что ничего о них не знает.

Представил себе, как сидит какой-нибудь ребенок на далеком крыльце или у окна, глядя вдаль через равнины на фары «Чероки». Маленький мальчик или девочка, полный планов и мечтаний, может задаться вопросом – а кто там сидит в машине за этими огоньками, куда он направляется и чем наполнена его жизнь.

Мысли об этом ребенке где-то в ночи придали Эдуардо странное чувство общности, совершенно неожиданное – будто он является, хочет этого или нет, частью семьи человечества. Частью этого разочаровывающего и противоречивого рода, много ошибающегося и часто бестолкового, но также периодически благородного и восхитительного. И что общую судьбу он разделяет с каждым членом этой большой семьи.

Для него такой взгляд на мир был необычно оптимистичным и великодушно философским, правда неприятно близким к сентиметализму. Но это не только удивило, но и согрело его.

Он был убежден, что то что прошло сквозь дверь, было враждебно человечеству – а то как это произошло свидетельствовало, что и вся земная природа была враждебна пришедшему. Пришелец был представителем холодной и равнодушной вселенной, которую Бог сделал такой для того, чтобы отличать добро от от зла. Почти каждый человек на Земле живет в постоянной борьбе со злом и с трудом достигает в этом успеха. Если новое зло сошло на землю и при этом общий объем зла на Земле станет таким, что бороться с ним поодиночке станет невозможно, то человечеству потребуется чувство общности, и нужда в этом чувстве будет гораздо острее, чем когда-либо за все время долгого и тревожного существования человека. Тем более с инопланетной добавкой бороться смогут лишь немногие.

* * *

Дом он увидел, когда до него оставалось шестьдесят – восемьдесят метров, и понял, что что-то не так. Резко нажал на тормоза.

Перед тем как уехать в Иглз Руст, он зажег свет во всех комнатах из-за иррационального нежелания возвращаться в темный дом. Он ясно помнил, что когда отъезжал все окна горели. Что ж, теперь он темен. Черен, как тьма у дьявола в животе.

Прежде чем осознать, что делает, Эдуардо нажал кнопку блокировки, одновременно запирая все двери автомобиля.

Он посидел немного, просто глядя на дом. Парадная дверь была закрыта, и ни одно из тех окон, которые он мог видеть, не было разбито. Казалось, все было в порядке.

Исключая то, что все лампы во всех комнатах были выключены. Кем? Чем?

Предположил, что это произошло из-за аварии на электростанции, – но сам этому не поверил. Иногда гроза в Монтане была причиной отключения: зимой пурга и скопившийся лед могли разрушить систему энергоподачи, оборвать провода, свалить столб. Но сегодня не было непогоды, и ветер был самый тихий и нежный. Он не заметил ни одного поваленного столба по дороге.

Дом ждал.

Нельзя же сидеть всю ночь в машине. Нельзя же в ней жить, черт возьми!

Он медленно проехал оставшийся путь и остановился перед гаражом. Взял пульт дистанционного управления и нажал на единственную кнопку.

Автоматическая дверь гаража поднялась. Внутри помещения, рассчитанного на три автомобиля, лампа, на потолке, снабженная таймером на три минуты, давала достаточно света, чтобы увидеть, что в гараже все в порядке и что теория аварии на станции несостоятельна.

Вместо того чтобы въехать внутрь, он остался на месте. Поставил «Чероки» на тормоз, но не выключил двигатель и оставил включенными фары. Взяв дробовик и пистолет,  вышел из автомобиля, оставив дверь со стороны водителя открытой настежь.

Дверь открыта, фары включены, двигатель работает.

Ему не хотелось думать, что он струсит и побежит при первом же неблагоприятном признаке. Но если придется выбирать между бегством и смертью, то он хотел быть уверенным, что окажется быстрее чего-либо, что побежит за ним.

Хотя в дробовике было только пять патронов – один уже в стволе, а четыре других в магазине, – его совершенно не волновало, что он не захватил еще запасных патронов. Если ему так не повезет, что при встрече с чем-то он не свалит это пятью выстрелами почти в упор, то ясно, что сам он не проживет достаточно долго для того, чтобы перезарядить ружье, быстрее будет выхватить пистолет.

Подойдя к дому, поднялся по ступенькам крыльца и дернул за ручку парадной двери. Она была заперта.

Ключи от дома висели на цепочке из бусин, отдельно от автомобильных ключей. Он выловил цепочку из джинсов и открыл дверь.

Стоя снаружи, Эдуардо сжал дробовик в правой руке, а левую протянул через порог, за полуоткрытую дверь, ища ощупью выключатель, ожидая, что нечто бросится на него из угольно-черной прихожей или положит свою руку на его, пока он будет шарить по стене в поисках выключателя.

Щелкнул выключатель, и свет наполнил весь холл, выплеснулся мимо него на крыльцо. Он пересек порог и сделал несколько шагов в глубину дома, оставив дверь позади себя открытой.

В доме было тихо.

Темные комнаты по обе стороны коридора. Кабинет слева. Гостиная справа.

Ему не хотелось поворачиваться спиной к любой из этих комнат, но, наконец он двинулся направо, выставив ружье перед собой. Когда включил верхний свет, просторная гостиная оказалась пустой. Никаких следов вторжения. Ничего необычного. Затем заметил нечто черное, лежащее на белой кайме китайского ковра. Сначала ему пришло в голову, что это испражнения, которые оставил зверек, бывший в доме. Но когда он нагнулся над этим и присмотрелся повнимательнее, то увидел, что это всего лишь затвердевший комок мокрой земли. Из него торчала пара травинок.

Вернувшись в коридор, увидел, то что пропустил в первый раз: маленькие крошки грязи усеяли полированный дубовый пол. Осторожно ступил в кабинет, где люстры на потолке не было. Приток света из коридора позволил отыскать и включить лампу на столе.

Крошки и пятна грязи, уже высохшие, запачкали промокательную бумагу. Еще больше ее было на красном кожаном сиденье стула.

– Что за черт? – поинтересовался он тихо.

Быстро распахнул стеклянные дверцы стенного шкафа, но там никто не скрывался.

В коридоре тоже проверил шкаф. Никого.

Парадная дверь была все еще открыта. Он никак не мог решить, что с ней делать. Ему нравилось, что она открыта, потому что это обеспечивало ему беспрепятственный выход, если понадобится бежать. С другой стороны, если он поднимется на второй этаж, то что-то может проскользнуть в дом, пока он будет наверху. С неохотой закрыл дверь и задвинул засов.

Бежевый широкий ковер от стены до стены спускался сверху по лестнице с дубовым паркетом и тяжелыми перилами. В центре нескольких нижних ступеней лежали шматки сухой земли. Немного, но достаточно, чтобы привлечь его внимание.

Поднял взгляд на второй этаж.

Нет. Сначала внизу.

Он ничего не нашел ни в дамской туалетной, ни в шкафу под лестницей, ни в большой столовой, ни в гардеробной, ни в технической мойке. Но на кухне грязь была снова, и больше, чем где-либо еще.

Недоеденный ужин из макарон, колбасы и хлеба с маслом оставался на столе, так как его прервало внезапное появление енота и смерть зверька в конвульсиях. Комки высохшей грязи покрывали ободок тарелки. Стол вокруг тарелки был покрыт горошинами сухой земли. Засохший лист клена (откуда в краю хвойных деревьев?), рядом мертвый жук.

Жук лежал на спинке, шесть окостеневших лапок задраны в воздух. Когда он перевернул его осторожно пальцем, то увидел, что панцирь был радужно-сине-зеленого цвета.

Два сплющенных комка грязи, прилипли к сиденью стула. На дубовом полу вокруг стула было еще больше грязи.

Еще одна куча грунта лежала перед холодильником, в ней было несколько травинок, еще один засохший лист и дождевой червяк. Червяк был все еще жив, но бешено извивался, видимо, страдая.

Ощущение мурашек на затылке и внезапная убежденность в том, что за ним кто-то наблюдает, заставили Эдуардо сжать дробовик обеими руками и резко обернуться к окну, затем к другому. Никакого бледного ужасного лица, прижатого к стеклу с той стороны, какое он ожидал увидеть.

Только ночь.

Хромированная ручка холодильника была запачкана, и он не стал ее касаться. Открыл дверь, ухватившись за край. Еда и напитки внутри казались нетронутыми, все было точно так же, как он оставил.

Дверцы обоих духовок были распахнуты. Он закрыл их, не трогая ручек, которые тоже в некоторых местах были покрыты непонятной грязью.

За острый край дверцы духовки зацепился обрывок ткани шириной чуть больше сантиметра и менее трех сантиметров в длину. Ткань была бледно-голубая с узором кривых линий темно-синего цвета.

Эдуардо смотрел на обрывок ткани целую вечность, время, казалось, остановилось, и вселенная зависла так же неподвижно, как маятник разбитых дедушкиных часов, – пока льдинки глубокого страха не образовались в его крови, отчего он задрожал так безудержно, что застучали зубы. Он снова посмотрел на одно окно, на другое, там ничего и не кого не было..

Только ночь. Ночь. Слепое, бесцветное, равнодушное лицо ночи.

Эдуардо пошел на второй этаж. Отмечал комья, крошки и пятна земли – когда-то влажной, а теперь высохшей – их можно было найти в большинстве комнат. Еще один лист. Еще два жука, высохших, как древний папирус. Камешек, размером с вишневую косточку, гладкий и серый.

Заметил, что некоторые выключатели тоже были запачканы. После этого он включал свет, натягивая на кисть рукав или пользуясь прикладом дробовика.

Он осмотрел все комнаты, обыскал все шкафы, посмотрел внимательно за и под каждым предметом мебели, где пустое пространство могло быть достаточными, для того чтобы там могло спрятаться даже такое большое, как шести-восьмилетний ребенок, и когда окончательно убедился, что никто не прячется на втором этаже, то вернулся в конец верхнего коридора. Дернул за свисавшую веревку, – закрыл люк на чердаке. Включил на чердаке свет, свет включался из коридора,  и забрался на чердак. Он осмотрел каждый темный, пыльный угол чердака, где повисли в паутине мотыльки похожие на снежинки  и черные, как тени, кормящиеся ими пауки.

Снова спустившись на кухню, Эдуардо отодвинул медный засов на двери погреба. Она открывалась только с кухни. Ничто не могло спуститься вниз и закрыться изнутри. Но ведь и парадная, и задняя двери дома были заперты, когда он выехал в город. Никто не мог проникнуть внутрь и снова закрыть, уходя, – без ключей, а единственно существующие ключи были у него. И все эти проклятые замки́ были заперты, когда он пришел домой, а во время осмотра не обнаружилось ни одного выбитого или незапертого окна. Но нечто все же определенно проникло внутрь и потом ушло.

Он спустился в погреб и обыскал две огромные комнаты без окон. Они были холодные, слегка заросшие плесенью и пустые.

В настоящий момент дом был в безопасности.

И он был в нем единственным живым существом.

Выйдя из дома через переднюю дверь, старик запер ее за собой, загнал «Чероки» в гараж. Опустил дверь гаража при помощи дистанционного управления, прежде чем выйти из автомобиля.

Следующие несколько часов он отскребал, пылесосил и мыл с такой настойчивостью и неослабевающей энергией, что внешнему наблюдателю наверняка показался бы с виду безумцем. Использовал жидкое мыло, сильный раствор аммония, распрыскивал лизол, считая, что каждая испачканная поверхность должна быть не просто чистой, но продезинфицированной – по возможности настолько же стерильной, как поверхности больничной операционной или лаборатории. Он обливался потом, рубашка им пропиталась насквозь, волосы приклеились к коже головы. Мышцы шеи, плеч и рук начали ныть. Артрит – суставы распухли и покраснели, но он сжимал щетки и тряпки еще сильнее, с почти маниакальной свирепостью, пока от боли не закружилась голова и не потекли слезы из глаз.

Эдуардо знал, что пытается не просто санировать дом, но и очистить себя самого от некоторых ужасных мыслей, которые не мог вынести, и идей, верность которых не сможет исследовать, совершенно точно не сможет. Для этого он превратил себя в чистящую машину, бесчувственного робота, полностью сосредоточившись на выполняемой черной работе. Глубоко вдыхал пары аммиака, как будто они могли продезинфицировать его мозги. Стремился устать так основательно, чтобы потом удалось заснуть и, возможно, даже забыть все это. Когда он все вычистил, то уложил использованные бумажные полотенца, тряпки, щетки и губки в пластиковый пакет. Покончив с этим, завязал верх пакета и отнес его наружу, в мусорный бак. Обычно он использовал губки и щетки не единожды, но не в этот раз.

Вместо того чтобы вынуть одноразовый бумажный пакет из пылесоса, он выбросил весь аппарат вместе с мусором. Он не хотел задумываться о происхождении микроскопических частиц, застрявших в его щетках, во всасывающем шланге, большей частью настолько крошечных, что он никогда не будет уверен, что они удалены, что пылесос безопасен, даже если он разберет пылесос до винтика, вымоет каждый сантиметр и каждую доступную впадинку с хлоркой.

Вынул из холодильника всю еду и напитки, которых могла коснуться… мог коснуться «гость». Все, что было завернуто в полиэтилен или фольгу, даже если казалось нетронутым: швейцарский сыр, чеддер, остаток ветчины, половинка луковицы, распечатанные контейнеры, пакеты и пачки – следовало выбросить. Следовало выбросить: пятьсотграммовую банку сливочного масла с защелкивающейся пластиковой крышкой, открывающиеся банки с укропом и сладкими огурчиками, оливками, вишнями, майонезом, горчицей, бутылки с отвинчивающимися крышками – соусом для салата, соевым соусом, кетчупом, открытую коробку изюма, открытый пакет молока. От мысли о том, что его губы коснуться чего-то, чего прежде касался «гость», тошнило, и он вздрагивал. Когда покончил с холодильником, там осталось немного: несколько закрытых банок безалкогольных напитков и бутылки пива.

Но в конце концов, он же имеет дело с осквернением. Осторожность и еще раз осторожность. Никакая акция сейчас не черезмерна.

Здесь не просто бактериальное заражение, нет. Если бы только все было так просто. Боже, если бы только! Духовное заражение. Темнота, способная просочиться в сердце, протечь глубоко в душу.

Даже не думай об этом. Не думай. Не надо.

Слишком устал, чтобы думать. Слишком стар, чтобы думать. Слишком напуган.

Из гаража он принес небольшой холодильник и сложил в него все оставшиеся годные продукты, – восемь бутылок пива удалось втиснуть  в морозильную камеру. Консервный нож положил в задний карман брюк.

Оставив везде зажженным свет, перенес холодильник и дробовик наверх, в спальню, где спал последние три года и разместил их рядом с кроватью.

Хлипкая, ненадежная дверь спальни. Все, что требовалось для того, чтобы зайти в комнату из коридора, – это хороший удар ногой. Поэтому он пододвинул кровать ближе к двери и расклинил между дверью и кроватью стул с прямой спинкой.

Не думай о том, что может пройти сквозь дверь. Отключи разум. Все внимание на артрит, боль в мышцах, в шее – пусть это вытеснит все мысли.

Эдуардо принял душ и мылся так же тщательно, как оттирал запачканные места в доме. Закончил только тогда, когда обнаружил, что израсходовал весь запас горячей воды.

Оделся, но не для сна: носки, брюки, футболка. Ботинки поставил рядом с кроватью, около дробовика.

Хотя часы на тумбочке и его наручные были согласны в том, что сейчас без десяти три утра, Эдуардо не брал сон. Он сел на постель, упершись спиной в подушку, прижав ее к изголовью кровати.

Дистанционным управлением включил телевизор и перебрал, кажущуюся бесконечной, череду каналов, которые передавались по спутниковой антенне, установленной позади конюшни. Нашел боевик, полицейские против наркобандитов – много беготни, прыжков, стрельбы, потасовок, погонь и взрывов. Выключил полностью звук, потому что хотел слышать, когда где-нибудь в доме раздастся подозрительный шум.

Пил пиво, уставившись в экран, даже не пытаясь следить за сюжетом, просто позволив своим мозгам заполнится абстрактным мельтешением картинок и яркими вспышками меняющихся цветов. Они понемногу стирали темные пятна тех ужасных мыслей. Тех упрямых мыслей.

Что-то стукнулось о стекло окна, выходящего на запад.

Поглядел на жалюзи, которые были плотно закрыты.

Еще раз стукнуло. Как будто камешек по стеклу.

Его сердце бешено заколотилось.

Заставил себя снова поглядеть на экран. Картинки. Цвета. Он допил бутылку. Открыл вторую.

Тук. И снова, почти сразу. Тук.

Возможно, это просто мотылек или жук-скарабей, летит на свет, пробивающийся даже сквозь закрытые жалюзи.

Может быть встать, подойти к окну и убедиться, что это всего лишь летающий жук колотится о стекло, и успокоиться.

Даже не думай об этом!

Большой глоток из бутылки.

Тук.

Видимо что-то стояло на темной лужайке внизу и глядело на окно. Нечто такое, что точно знало, что он здесь и хотело вступить в контакт.

Но на этот раз не енот.

Нет, нет, нет!

Теперь не хитрая пушистая мордочка с маленькой черной маской. Не прекрасная шкурка и хвост с черным колечком.

Мельтешение картинок , цвета, пиво. Выскребать нелегкие мысли, очищаться от заразы.

Тук.

Если он не избавит себя от чудовищной мысли, которая пачкает его мозг, то рано или поздно обезумеет и скорее рано.

Тук.

Если он подойдет к окну, уберет жалюзи и увидит внизу на лужайке чужака, то даже безумие не будет спасением. После этого у него будет единственный выход. – Дуло дробовика в рот, и палец ноги на спусковой крючок.

Тук.

Он повысил громкость телевизора. Еще. Еще. Прикончил вторую бутылку. Громкость прибавил до максимума, – от хриплых звуков бешеного фильма, казалось, затряслась вся комната. Сдернул крышку с третьей бутылки, – нужно  напиться. Может быть, тогда утром он забудет о болезненных, безумных мыслях, которые так настойчиво ему досаждали сегодня, может быть алкоголь их смоет. Или, возможно, он умрет во сне, – его это почти не волновало. Он надолго присосался к горлышку бутылки, стремясь к забвению.