Текст книги "Зимняя луна (Ад в наследство)"

Автор книги: Дин Рей Кунц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

На этот раз, однако, знакомое желание увидеть родных не успело окончательно оформиться в его голове, – его необъяснимо охватил ужас. Холодный ветер, казалось, просвистел снизу в верх по всему позвоночнику, как будто тот был пустой трубой.

Обернувшись, он был готов встретиться глазами с кем-то, кто стоит у него за спиной. Но за спиной никого не было.

Небо стало полностью голубым, последние облака ускользнули за северный горизонт, и воздух был теплей, чем когда-либо с осени. Но, тем не менее, внутренний холод заставил Эдуардо раскатать рукава, застегнуть манжеты. Когда же он снова посмотрел на надгробия, то воображение внезапно заполнилось неприятными образами Томми и Маргариты, какие они должно быть сейчас в своих гробах: гниющие, изъеденные червями, пустые глазницы, кости. Он непроизвольно задрожал и его охватила абсолютная уверенность, что земля перед гранитными глыбами вот-вот зашевелится и осядет, их руки вынырнут из осыпающейся почвы и начнут яростно отгребать ее в сторону, появятся их лица, их безглазые лица…

Он отшатнулся от могил и отступил на несколько шагов, но не побежал – был слишком стар, чтобы верить в оживающих мертвецов или в призраков.

Прошлогодняя трава и оттаявшая под весенним солнцем земля не шевелились. А через некоторое время он и перестал ожидать, что зашевелятся.

Снова взяв себя в руки, старик прошел между каменными столбиками вон с кладбища. Всю дорогу к дому ему хотелось резко обернуться и поглядеть, что у него за спиной. Но этого он не сделал.

Вошел в дом с черного хода и запер за собой дверь. Обычно он никогда не запирал дверей. Хотя настало время обеда, аппетита не было. Вместо того чтобы готовить еду, он открыл бутылку «Короны». Три бутылки в день – его обычная норма. Бывали дни, когда не пил вовсе, хотя не в последнее время. С недавних пор, забывая про свою норму, он осушал более трех бутылок за день. А в некоторые дни – значительно больше.

Чуть позже полудня, когда Эдуардо сидел в кресле гостиной, пытаясь прочесть Томаса Вулфа [26]26
  Томас Вулф (1900 – 1938) – «серьёзный» американский писатель.


[Закрыть] и потягивая третью бутылку пива, он вдруг понял, пережитое на кладбище было предупреждением. Предчувствием. Но предчувствием чего?

* * *

Апрель миновал, феномен в лесу больше не повторялся, но Эдуардо стал более, а не менее, напряженным. Он обратил внимание на то, что каждое из предыдущих событий происходило, когда луна была в одной и той же фазе – в первой четверти. Лунный цикл может не иметь никакого отношения к этим необычным событиям, но может быть календарем, по которому их можно предвидеть.

Начиная с ночи первого мая, которая уже могла похвастаться кусочком новолуния, он спал полностью одетым. Пистолет в кобуре из мягкой кожи лежал на ночном столике. Рядом был плеер с наушниками и уже вставленным диском «Сердце Червяка». Двенадцатизарядный ремингтоновский дробовик лежал под кроватью, готовый к бою. Оставалось только протянуть к нему руку. Видеокамера была снабжена новыми батареями и чистой кассетой: Эдуардо приготовился действовать быстро.

Он спал урывками, но ночь прошла без инцидентов.

По правде говоря, он не слишком ожидал неприятностей до раннего утра четвертого мая.

Конечно, странный спектакль мог вообще больше не повториться. Он очень надеялся, что не станет его зрителем снова. Но, однако, сердце чувствовало то, чего не мог принять целиком его мозг: значительные события уже начались, они только набирают силу, и он не может избежать участия в них, как осужденный в кандалах не может избежать петли или гильотины.

Его расчеты оказались не совсем верными.

Второго мая он лег спать рано из-за того, что ему не удалось хорошо выспаться предыдущей ночью, и был разбужен после полуночи, в первые минуты третьего мая, всеми этими зловещими и ритмичными пульсациями.

Звук был не громче, чем в прошлый раз, но волна давления, которая сопровождала каждое биение пульсации, была раза в полтора мощнее, чем что-либо, что он переживал до сих пор. Дом сотрясался до основания, кресло-качалка в углу стремительно раскачивалось по дуге взад-вперед, как сверхактивный призрак, который впал в сверхчеловеческую ярость, а одна из картин свалилась со стены и с грохотом обрушилась на пол.

К тому времени, когда Эдуардо включил свет, откинул одеяло и встал с кровати, он обнаружил, что незаметно для себя погрузился в состояние полутранса, схожее с тем, которое захватило его в прошлом месяце. Если он поддастся этому целиком, то опять ослепнет и покинет дом, даже не помня, как сделал первый шаг от кровати.

Он схватил плеер, натянул наушники на голову и нажал кнопку. – Музыка «Сердца Червяка» хлынула в уши.

Было подозрение, что неземной дрожащий звук действует на особой частоте с естественным гипнотическим воздействием. Если так, то месмерические звуки, приводящие в этот транс, нужно блокировать подходящим хаотическим шумом.

Старик повышал громкость воя «Сердца Червяка» до тех пор, пока не перестал слышать низкочастотные звуки, а следовательно и лежащие в их основе электронные колебания перестали на него действовать. Он был уверен, что его барабанным перепонкам грозит опасность лопнуть, однако, вой хэви-металлической группы помог стряхнуть транс, прежде чем он полностью попал под его влияние.

Он все еще чувствовал волны давления, проходящие через него и видел их воздействие на предметы вокруг. Однако, как он и подозревал, только звук сам по себе вызывал в нем реакцию кролика перед удавом, заглушив его, он был в безопасности.

Прикрепив плеер к поясу, чтобы не держать его в руках, Эдуардо пристегнул к бедру кобуру с пистолетом. Потом извлек дробовик из-под кровати, повесил его на ремень через плечо, ухватил видеокамеру и поспешил вниз, наружу.

Ночь была холодной.

Сверкала половина диска луны.

Свет, исходящий от группы деревьев и от земли на опушке леса, был уже кроваво-красным, безо всякой янтарности.

Встав на крыльце, Эдуардо заснял жуткое свечение с расстояния. Он делал различные панорамные кадры, чтобы показать в перспективе и весь ландшафт.

Затем в азарте сбежал по ступенькам и поспешил через коричневую лужайку во дворе в поле. Он боялся, что феномен продлится меньше, чем в прошлом месяце, так как второе происшествие было короче, но интенсивней первого.

Он дважды задерживался посреди луга на несколько секунд, чтобы заснять все с иного расстояния. Настороженно остановившись в десяти метрах от центра сверхъестественного сияния, забеспокоился, а возьмет ли камера что-нибудь или пленка окажется засвеченной из-за невыносимой яркости?

Холодный огонь яростно пылал и было ясно, что вырывается он из какого-то совсем иного места, или времени, или измерения.

Волна давления ударила Эдуардо. Теперь она была гораздо жестче чем штормовой прибой и раскачивала его с такой силой, что ему потребовались большие усилия, чтобы сохранить равновесие.

Снова он ощутил, как нечто пытается освободиться от пут, пробиться, вырваться из границ и родиться, придя уже вполне развитым в этот мир.

Апокалиптический вой «Сердца Червяка» был идеальным аккомпанементом для всей сцены. Грубый, как кувалда, вибрирующий, атональный, гимн животных потребностей, освобождающий человека от всех ограничений. Это была мрачно-ликующая музыка Судного дня.

Низкочастотные звуки, а следовательно и лежащие в их основе электронные колебания, должно быть, возросли в соответствии с яркостью света и повысившейся силой давления волн. Он снова начал их слышать, понял, что его опять что-то манит, и еще повысил громкость «Сердца Червяка».

Сосны Ламберта и желтые сосны, до того спокойные, как деревья на театральной декорации, неожиданно затряслись, хотя ветра не было. Воздух заполнился вертящимися иголками.

Волны давления возросли так внезапно и яростно, что Эдуардо отбросило назад, он споткнулся и упал на задницу, выронив камеру, – съемка прервалась.

Плеер, прикрепленный к поясу, начал биться о левое бедро. Завывания «Сердца Червяка» увенчались пронзительным воплем, который сменил музыку и был так мучителен, как будто в уши кто-то принялся усердно вбивать гвозди.

Закричав от боли, старик сорвал с головы наушники. Плеер задымился. Он оторвал его, бросил на землю, обжигая пальцы о горячий металл.

Метрономное дрожание окружило его, как будто он очутился внутри колотящегося сердца великана.

Сопротивляясь той силе, что влекла его внутрь света, где бы он превратился навсегда в его часть, Эдуардо встал на ноги. Скинул дробовик с плеча.

Слепящий блеск заставлял его щуриться, серии ударных волн сбивали дыхание. Полыхание вечнозеленых веток, дрожь земли, электронный свист, похожий на усиленный визг пилы хирурга отпиливающего ногу, судорожное шевеление всей ночи, – небо и земля пульсировали, – нечто билось, билось, постоянно и безжалостно толкало ткань реальности.

– Вуууш!

Этот новый звук был похож – но гораздо громче – на хлопок открываемой банки с кофе или земляными орешками, законсервированными вакуумным способом: воздух рвется заполнить пустоту. Немедленно после этого одиночного короткого «вуууш» на ночь упал покров молчания, и неземной свет исчез в один миг.

Эдуардо Фернандес отупело стоял под луной, недоверчиво уставившись на совершенную сферу чистой черноты, которая возвышалась перед ним, как шар для Гаргантюа на столе космического бильярда. Она была так безупречно черна, что выделялась на фоне обычной темноты майской ночи рельефно, как вспышка ядерного взрыва на фоне самого солнечного, но привычного дня. Огромная: десять метров в диаметре. Она заполнила пространство, когда-то занятое светящимися соснами и землей.

Корабль.

Сначала Эдуардо некоторое время считал, что видит перед собой именно корабль, в чьем корпусе нет окон, – гладкий, как лужа нефти. И ждал, парализованный ужасом, когда появится рубец света, дверь с треском откроется и выдвинется трап.

Вдруг вместо страха, который уже обволок его мысли, к Эдуардо пришло ясное и внезапное осознание, что он смотрит не на твердый предмет. Лунный свет не отражался от его поверхности – просто уходил внутрь, как будто в колодец или туннель. Если бы не это, он смог бы представить, как выглядят изогнутые стенки этого корабля. Инстинктивно, не нуждаясь даже в прикосновении к этой поверхности, он понял, что у сферы нет веса, нет вообще массы, не возникало даже самого примитивного ощущения, что нечто нависает над ним и грозит обрушиться, которое должно было бы появиться, если бы сфера обладала массой.

Объект не был объемным, – это была не сфера, а круг. Не три измерения, а два.

Дверь.

Открытая.

Темноту за порогом не рассеивал ни блеск, ни самый слабый отсвет. Такая совершенная чернота не могла быть ни естественной, ни созданной человеческими руками, и за то время, что он смотрел на нее, глаза Эдуардо заболели от напряженного поиска измерений и деталей, которых не существовало.

Он захотел убежать. Но вместо этого приблизился к двери.

Его сердце колотилось, а кровяное давление, без сомнения, должно было скоро вылиться в инсульт. Он сжал дробовик с трогательной надеждой на его эффективность, выставив его впереди себя. Так первобытный троглодит, должно быть, совал в опасную сторону свой талисман, покрытый рунами, со вставками из зубов дикого зверя, лоснящийся от жертвенной крови и увенчанный клоком волос злого колдуна.

Однако страх перед дверью – и перед неизвестными царствами и существами – был не таким отупляющим, как страх перед старением и неуверенностью в себе, с которым он жил последнее время. Если есть возможность получить какие-то доказательства этого происшествия, необходимо продолжать исследовать так далеко и так долго, насколько выдержат его нервы. Тогда возможно, он не будет больше просыпаться по утрам с подозрением, что его мозг помутился и доверять ему нельзя.

Осторожно передвигаясь по мертвой и примятой траве луга, утопая ногами в разжиженной весенней почве, он оставался настороже, в ожидании любого изменения внутри круга: уменьшения черноты, появления теней внутри мрака, искры, намека на движение, чего-нибудь, что может сигнализировать о приближении… пришельца. Остановился в метре от этой сбивающей с толку мрачности, слегка вытянув голову вперед – изумленный, как бродяга из сказки, глядевший в самое большое волшебное зеркало, какое только могли вообразить себе братья Гримм, которое ничего не отражало. Оно было заколдовано или что-то в этом роде, но предоставляло замечательную возможность бросить взгляд, при котором дыбом встают волосы, – взгляд прямо в вечность.

Держа дробовик одной рукой, другой он нащупал и поднял с земли камень величиной с лимон. Осторожно бросил его в дверь: был уверен больше чем на пятьдесят процентов, что камешек отлетит от черноты с жестким металлическим лязгом. Было легче поверить, что он видит предмет, чем в то, что заглядывает в бесконечность. Но камень пересек вертикальную плоскость двери и исчез без звука.

Он придвинулся ближе.

В качестве эксперимента он просунул ствол дробовика через порог. Он не растворился во мраке. Вместо этого чернота настолько полностью поглотила переднюю ствола, что казалось, будто кто-то провел высокоскоростной пилой, аккуратно обрезав его.

Эдуардо потянул «Ремингтон» обратно, и снова появилась передняя часть ствола. Казалось, он был цел и невредим. Коснулся стали рукой. – На ощупь все было таким, каким оно и должно быть.

Глубоко вздохнув, точно не зная, храбрец он или безумец, старик поднял дрожащую руку, как бы говоря кому-то «привет», протянул ее вперед, и… ощутил место перехода между этим миром и тем… что бы там ни находилось за дверью! В ладони начало покалывать, а пальцы стали словно ватные. Холод. Ощущение было такое, будто ладонь касается поверхности лужи, – легко не преодолевая поверхностное натяжение.

Он колебался.

– Тебе семьдесят лет, – проворчал он. – Что тебе терять?

С трудом сглотнув, он просунул руку в портал, и она исчезла точно так же, как и дробовик. Ей не встретилось никакого сопротивления, и его запястье теперь кончалось аккуратным обрубком.

– Боже, – сказал он тихо.

Сжал кулак, разжал и снова сжал, но так и не смог определить, повинуется ли ему рука с той стороны барьера. Все чувства заканчивались в том месте, где эта адская чернота пересекала его запястье.

Вытащил руку. – Все мышцы действуют как и прежде, с рукой все в порядке.

Эдуардо поглядел вокруг – глубокая и мирная майская ночь. Лес вставал по бокам этого невозможного круга тьмы. Луг бледно-матовый в сиянии луны. Дом в конце луга. Некоторые окна темны, другие заполнены светом. Пики гор на западе, шапки снега сверкают в послеполуночном небе.

Сцена слишком полна деталями, чтобы снится или быть частью галлюцинации слабоумного старика. В конце концов, он не сумасшедший старый дурак. Старый, да. Дурак, наверное. Но не маразматик.

Он снова обратил свое внимание на дверь и внезапно задумался, что же она может из себя представлять? Он представил себе длинную трубу из эбонита, совсем не отражающего свет, похожую на нефтепровод, который тянется отсюда по прямой, вися в воздухе,  не повторяя изгиба земной поверхности, через горы, над  тундрой Аляски и уходит в космос: туннель к звездам.

Когда Эдуардо подошел к правому краю десятиметрового пятна и поглядел на него сбоку, то обнаружил нечто совершенно отличное – но не менее странное – от образа трубопровода в своем мозгу. Лес лежал за огромным порталом, неизменный, насколько он это мог определить. Луна светила, и деревья тянулись к ней, словно стремясь как-то ответить на ласку этого серебристого сияния, а где-то вдалеке ухала сова, вылетевшая на охоту. Дверь исчезала, если смотреть на нее сбоку. Ее толщина, если она у нее была, оказалась меньше, чем у нитки или хорошо наточенного лезвия бритвы.

Эдуардо прошел за нее.

Поглядев оттуда, увидел дверь в виде того же самого десятиметрового круга. Отсюда казалось, что круг поглотил не часть леса, а луг и дом за ним. Портал был подобен огромной монете, толщиной с лист бумаги, стоящей на ребре.

Он вернулся, чтобы еще раз взглянуть на портал сбоку: отсюда нельзя было различить даже нить сверхъестественной черноты. Протянул руку, но она наткнулась только на пустой воздух.

Сбоку двери просто не существовало – от этой мысли замутило.

Старик приблизил лицо к невидимому краю этой круглой чертовщины, затем наклонился влево, поглядев на ту часть двери, которую обозначил как «переднюю». И погрузил левую руку в темноту настолько же глубоко, как и раньше.

Он удивился собственной смелости и подумал, что слишком уж быстро поверил в то, что феномен перед ним совсем безвреден, и это после всего того, что случилось. Любопытство, этот старый убийца котов – и не так уж малого числа людей, – поймало его в свои объятия.

Не вынимая левой руки, он выгнулся вправо и поглядел на «заднюю» часть двери. Его пальцы не проходили насквозь.

Он засунул руку глубже, но она все никак не появлялась с другой стороны. Дверь была тоньше бритвенного лезвия, но, куда же исчезла его рука?

Он вытянул руку из «загадки» и снова стал повернувшись лицом к «передней» части портала.

Он задавался вопросом, а что же случится с ним, если он шагнет внутрь обеими ногами, весь, и останется без какой-либо связи с тем миром, который он да сих пор знал. Что обнаружит за дверью? Сможет ли вернуться, если ему не понравится то, что там найдет?

Но дозы любопытства, необходимой, чтобы решиться на подобный риск, у него не нашлось. Эдуардо стоял, размышляя и постепенно все явственней ощущая, что «нечто» надвигается. Прежде чем он смог решить, что же делать, эта чистая эссенция темноты прорвалась, вытекла из двери – океан ночи, который одним глотком вобрал его в свое нутро.

* * *

Когда Эдуардо Фернандес пришел в себя, то обнаружил, что лежит животом на прошлогодней примятой траве, голова повернута вправо, а взгляд направлен на длинный луг перед домом.

Заря еще не занялась, но какое-то время явно прошло. Луна уже закатилась, и ночь была тусклой и бесцветной без ее серебристого колдовства.

Старик был глубоко, до самых изначальных своих недр потрясен, был в замешательстве, но затем его разум прояснился – он все вспомнил. Сел и огляделся вокруг. Монета из черноты толщиной с бритвенное лезвие исчезла. Лес стоял там же и такой же, какой всегда. Может быть дверь упала и лежит плашмя на земле, превратившись в бездонный колодец? Добравшись до того места, где находилась дверь, он обнаружил, что нет, – она просто пропала.

Дрожащий и обессиленный, ежась от головной боли, настолько сильной, что, казалось, что сквозь его мозг протянули раскаленную проволоку и теперь ее подергивают, он с трудом встал на ноги. Его качало, как пьяницу, после недельного запоя.

Доковылял до того места, где должна была лежать видеокамера.

Ее там не было.

Поискал вокруг, постепенно расширяя зону поисков, пока, наконец, не убедился, что ищет уже там, куда камера попасть никак не могла. Найти камеры он не смог.

Дробовик исчез точно так же. И отброшенный плеер с наушниками.

С неохотой старик вернулся в дом. Сварил крепкого кофе, почти такого же горького и черного, как эспрессо. С первой чашкой он выпил две таблетки аспирина.

Обычно он пил слабый кофе и ограничивал себя двумя-тремя чашками. Слишком много кофеина может спровоцировать неприятности с простатой. Но этим утром его вообще не волновала простата, даже то, что она может раздуться как баскетбольный мяч. Ему был нужен кофе.

Отстегнул кобуру, с пролежавшим в ней все это время пистолетом, и положил ее на кухонный стол. Затем сел на стул так, чтобы легко можно было схватить оружие снова.

Повторно осмотрел ту руку, которую засовывал в портал, подумав, а вдруг она может внезапно обратиться в прах. А почему нет? Было ли это более невероятным, чем то, что уже произошло?

С первыми лучами солнца Эдуардо пристегнул кобуру и отправился на луг, где снова долго искал камеру, дробовик и плеер.

Исчезли.

Можно обойтись и без дробовика. Это совсем не единственное его оружие.

Плеер уже выполнил свою задачу, больше не нужен. Кроме того, он вспомнил, как изнутри шел дым и как накалился корпус, когда он отстегнул плейер от пояса: наверняка плейер сломался.

Однако было ужасно жаль видеокамеры, так как без нее у него не оставалось свидетельств того, что он видел. Может быть, поэтому ее и забрали.

Снова в доме сварил свежий кофе. Для чего ему, черт возьми, вообще нужна эта простата?

Из кабинета он принес блокнот с листами желтой линованной бумаги и пару шариковых ручек.

Сидя за кухонным столом и потягивая кофе, принялся заполнять страницы своим четким почерком. На первой странице он вывел:

Меня зовут Эдуардо Фернандес, и я был свидетелем серии странных и необъяснимых событий. Я не слишком большой любитель вести дневник: часто решал начать его точно с наступлением нового года, но всегда до самого конца января находились другие дела. Однако теперь я достаточно встревожен и хочу изложить здесь все, что видел и могу еще увидеть в дальнейшем. Тогда, если со мной что-то случится, будет эта запись.

Он попытался передать всю свою необычную историю простыми словами, с минимумом прилагательных и без эмоций, даже избегал рассуждений о природе этого явления или силы, которая сотворила «дверь». По правде говоря, он сомневался, стоит ли называть это дверью, но в конце концов использовал именно этот термин, потому что знал, на каком-то глубинном уровне вне языка и логики, что портал был именно дверью. Если умрет – столкнувшись с этим, он может и погибнуть – прежде чем добудет доказательства того, что эти странные события действительно происходили, то теперь у него была надежда, что на того, кто прочитает его отчет, произведут должное впечатление его холодность, спокойный стиль, и этот неизвестный читатель не станет расценивать отчет как бред слабоумного старика.

Он так увлекся своим писательством, что проработал до полудня, прежде чем оторвался сготовить себе что-нибудь поесть. Из-за того, что завтрак он пропустил, аппетит у него был неплохой. Он отрезал холодной цыплячьей грудки, оставшейся от вчерашнего ужина, и построил пару высоких сэндвичей с сыром, помидорами, листьями салата и горчицей. Сэндвичи с пивом были идеальной едой потому, что их можно было есть, одновременно продолжая составлять отчет.

К сумеркам он закончил свой рассказ. Заканчивалось все так:

Я не ожидаю увидеть вновь дверь, потому что подозреваю, что она уже выполнила свое назначение. Что-то прошло через нее. Хотелось бы узнать, что это было. А может быть, я этого и не хочу.