Текст книги "Зимняя луна (Ад в наследство)"

Автор книги: Дин Рей Кунц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

11

Март, апрель и май Джек пролежал в гипсе, страдая от боли, судорог, мышечных спазм, неконтролируемых нервных тиков и зуда кожи в тех местах, которые нельзя было почесать под гипсом. Он переносил все эти неудобства и многие другие почти безропотно и благодарил Бога за то, что будет жить и сможет снова обнимать свою жену и видеть, как растет сын.

Сложностей со здоровьем было даже больше, чем мелких неудобств. Риск пролежней сохранялся всегда, хотя гипсовый панцирь был сформован с большой тщательностью и большинство сиделок были заботливы, внимательны и опытны. Если пролежень допустить, вылечить его нелегко: могла быстро начаться гангрена. Из-за того, что он периодически пользовался катетером, шансы получить инфекцию мочеиспускательного канала повышались, что могло привести к весьма серьезным формам цистита. Любой пациент, находящийся без движения долгое время, был в опасности из-за возможного образования тромбов в сердце или мозге, что могло убить его или спровоцировать серьезные мозговые повреждения. Хотя Джеку постоянно давали лекарства, чтобы сократить возможность такого осложнения, это было именно то, что его пугало сильнее всего.

И он волновался за Хитер и Тоби. Они были одни, это тревожило, несмотря на то, что Хитер, под руководством Альмы Брайсон, кажется, приготовилась справиться с чем угодно, от одинокого грабителя до нападения враждебного государства. Все это оружие в доме, говорило об душевном состоянии Хитер, – эта мысль волновала его едва ли не больше чем тревога о чьем-либо вторжении.

И деньги, вернее их нехватка, заботили его сильнее, чем возможность закупорки сосудов. Он был нетрудоспособен и понятия не имел, когда сможет снова работать. Хитер была без работы, экономика не показывала признаков выхода из депрессии, а их сбережения постепенно истощались. Друзья из департамента открыли специальный счет на его семью в филиале «Уэллс Фарго Банк», и взносы от полицейских и частных лиц теперь составляли уже более двадцати пяти тысяч долларов. Но медицинские и реабилитационные расходы никогда целиком не покрывались страховкой, и он ожидал, что даже этот фонд не вернет им тот скромный уровень финансовой безопасности, который у них был до перестрелки на станции Аркадяна. К сентябрю или октябрю платить по ипотеке будет нечем.

Однако Джек был в силах хранить все эти тревожные мысли при себе, частично потому, что знал, что у других людей есть свои тревоги, которые у них могут быть посерьезней, чем у него. А также и потому, что был оптимистом, верующим в целительную силу смеха и позитивного мышления. Хотя некоторые его друзья думали, что его отношение к напастям – это бравада, но он с этим ничего не мог поделать. Насколько себя помнил, таким родился. Когда пессимист глядел на стакан вина и видел его полупустым, Джек не только видел его наполовину полным, но и сознавал, что еще предстоит выпить бо́льшую часть бутылки. Он был в гипсовом панцире и временно нетрудоспособен, но чувствовал, что спасен и избежал постоянной нетрудоспособности и смерти. Он испытывал боль, конечно, но многие люди в этой же больнице страдали от боли пострашней. До тех пор, пока стакан не опустеет и бутылка тоже, он всегда будет предвкушать следующий глоток вина, а не сожалеть о том, что так мало осталось.

В свое первое посещение больницы в марте Тоби испугался, увидев отца обездвиженным, его глаза наполнились слезами, но он прикусил губу и задрал подбородок, пытаясь быть мужественным. Джек сделал все возможное, чтобы свести к минимуму эффект от серьезности своего положения. Настаивал на том, что он выглядит хуже, чем есть на самом деле, и пытался с растущим отчаянием поднять дух сына. Наконец рассмешил мальчика, объявив, что он вообще не ранен, а находится в больнице, участвуя в новой секретной полицейской программе, и появится через несколько месяцев в качестве нового бойца Армии Маленьких Черепашек Ниндзя.

– Да, – сказал он, – это правда. Посмотри, весь этот гипс – панцирь, черепаший панцирь, который пристроили ко мне на спину. Когда он подсохнет и покроется «кевларом», пули от него будут просто отскакивать.

Улыбнувшись против воли и вытерев слезы рукой, Тоби сказал:

– Выглядит похоже, пап!

– Да это правда!

– Ты не знаешь тхэквондо.

– Я буду брать уроки, как только панцирь подсохнет.

– Ниндзя должны уметь пользоваться мечом и всеми такими штуками.

– Побольше уроков, вот и все.

– Большая проблема в другом.

– В чем же?

– Ты не настоящая черепаха.

– Ну, конечно, не настоящая черепаха. Не глупи! Департамент не может нанимать на работу никого, кроме людей. Нарушителям не очень-то понравится, если им придется подавать права на машину представителям иного вида. Поэтому мы вынуждены работать, имитируя Армию Маленьких Черепашек Ниндзя. А что? Разве Человек-Паук на самом деле паук? А Бэтмен действительно летучая мышь?

– В этом ты прав. Ты чертовски прав. Но…

– Что «но»?

Ухмыльнувшись, мальчик сказал:

– Ты не тинейджер.

– Я могу замаскироваться под него.

– Не получится. Староват.

– Разве?

– Настоящий старик.

– У вас, сэр, будут большие неприятности, когда я встану с постели!

– Да, но пока сохнет панцирь, я в безопасности!

Когда Тоби пришел в больницу в следующий раз – Хитер бывала здесь каждый день, но Тоби ограничивали одним или двумя визитами в неделю, – Джек надел цветную головную повязку. Хитер принесла ему красно-желтый шарф, который он сложил и повязал вокруг головы. Конец узла лихо свисал у правого уха.

– Остальная форма пока еще разрабатывается, – сообщил он Тоби.

Через несколько недель, в середине апреля, Хитер установила ширму вокруг постели Джека и вымыла его губкой и шампунем, чтобы взять на себя хоть немного работы сиделок. Она сказала:

– Я не уверена, что мне нравится когда другие женщины тебя моют. Я начинаю ревновать.

Он изобразил испуг:

– Клянусь, что могу объяснить, где был этой ночью!

– Уже не первая сиделка, при встрече говорит мне, что ты ее любимый пациент…

– Ну, милая, это нелепо! Кто угодно может стать их любимым пациентом. Это просто. Все, что нужно делать, – это не блевать на них и не смеяться над их маленькими чепчиками.

– Так просто, да? – спросила она, протирая губкой его левую руку.

– Также нужно съедать все, что лежит на обеденном подносе, не выпрашивать у них дозу героина без предписания врача и никогда не симулировать остановку сердца только для того, чтобы привлечь их внимание.

– Они говорят, что ты такой милый, смелый и забавный.

– О, чепуха, – ответил он с преувеличенной скромностью, но был действительно смущен.

– Двое из них сообщили мне, что я должна быть счастлива, имея такого мужа.

– Ты не ударила их?

– Удалось с собой совладать.

– Хорошо. А то бы они отыгрались на мне. А у некоторых из этих сиделок довольно тяжелая рука.

– Бедный ты мой, – прошептала Хитер, наклоняясь над кроватью и целуя его прямо в губы. – Как я тебя люблю.

От поцелуя у него перехватило дыхание. Ее волосы упали ему на лицо, они пахли лимонным шампунем.

– Хитер, – ответил он тихо, кладя руку ей на щеку. – Хитер, Хитер, – повторял он ее имя, как будто оно было священным, что на и самом деле было так, и не только именем, но и молитвой, которая поддерживала его. Имя и ее лицо делали его ночи менее темными, а его дни, полные боли, – более короткими.

– Как я тебя люблю, – повторила она.

– Я тоже и счастлив что встретил тебя.

– Ты скоро будешь снова со мной, дома.

– Скоро, – сказал он, хотя знал, что пролежит в реабилитационной больнице еще много недель.

– И больше не будет ночей в одиночестве, – добавила она.

– Не будет.

– Всегда вместе.

– Всегда. – Его горло сжалось, и он испугался, что сейчас расплачется. Он не стыдился плакать, но знал, что никому из них двоих плакать нельзя. Им нужны все их силы и решительность для борьбы, которая еще впереди. Джек с трудом сглотнул и прошептал:

– Когда я вернусь домой…

– Да?

– И мы с тобой ляжем в постель….

Приблизив свое лицо к его лицу, она тоже шепнула:

– Да?

– Ты сделаешь для меня кое-что особенное?

– Конечно, глупышка, а что.

– Ты оденешься как сиделка. Это меня вправду возбуждает…

Хитер замигала от удивления, потом разразилась смехом, и махнула его холодной губкой по лицу:

– Животное!

– Ну тогда, как насчет монашки?

– Извращенец!

– Девочка-скаут?

– Мой милый, смелый и забавный извращенец!

Если бы у него не было хорошего чувства юмора, он бы не смог быть полицейским. Смех, иногда черный смех, был щитом, который позволял преодолевать, не пачкаясь, грязь и безумие, в которых большинство полицейских вынуждены действовать в наше время.

Чувство юмора помогало выздоровлению и позволяло не поддаваться боли и тревогам, хотя была одна вещь, над которой Джеку было тяжело смеяться, – его беспомощность. Он был смущен тем, то ему помогали выполнять основные функции организма и регулярно ставили клизмы, чтобы нейтрализовать последствия малой подвижности. Неделя за неделей отсутствие уединенности в такого сорта делах становилось все более и более унизительным.

 Он лежит в постели, в жестких объятиях гипса, неспособный бежать, ходить и даже ползти, а вдруг какая-нибудь катастрофа? Периодически его охватывала уверенность, что больница скоро будет охвачена огнем или случится землетрясение. Хотя он и знал, что персонал хорошо натренирован на действия в чрезвычайных ситуациях и что его не бросят, но время от времени его охватывала необъяснимая, иррациональная паника. Часто посреди глубокой ночи слепой ужас сжимал его сильней и сильней с каждым часом и отступал постепенно лишь под напором логики или усталости.

К середине мая к Джеку пришло глубокое, безграничное восхищение парализованными людьми, у которых был частичный или полный паралич всех четырех конечностей, но которые не позволяли болезни взять над ними верх.

У него, по крайней мере, были руки и кисти и он мог тренироваться, ритмично сжимая резиновые мячи и выписывать кривые руками с небольшим в них весом.  Мог почесать нос, если тот зудел, покормить себя до некоторой степени самостоятельно, высморкаться. Джек испытывал чрезвычайное благоговение по отношению к людям, которые страдали полным параличом ниже шеи, но крепко держались за свою радость к жизни и с надеждой смотрели в будущее. Джек считал, что не обладает их мужеством и характером, пусть он и выбран любимым пациентом недели, месяца или столетия.

Если бы его лишили ног и рук на три месяца, он был бы подавлен отчаянием. А если бы он не знал, что встанет с постели и снова научится ходить к тому времени, когда весна превратится в лето, то перспектива долговременной беспомощности сломила бы его рассудок…

За окном его палаты на третьем этаже ему была видна крона высокой пальмы. Много недель Джек провел час за часом наблюдая, как ее листья дрожат от легкого бриза или неистово сотрясаются от штормового ветра, – ярко-зеленые на фоне солнечного неба, хмуро-зеленые на фоне угрюмых облаков. Иногда видел птиц и завидовал их свободному полету.

Поклялся, что, когда встанет на ноги, никогда снова не позволит себе сделаться таким беспомощным. Он знал о высокомерии этой клятвы, его способность выполнить ее зависит от капризов судьбы. Человек полагает, а Бог располагает. Но по этому поводу он не мог смеяться над собой. Он никогда не будет снова беспомощным. Никогда! Это был вызов Богу: оставь меня в покое или убей, но не ставь в такое положение.

* * *

Капитан Лайл Кроуфорд, посетил его в третий раз вечером третьего июня.

Кроуфорд был невзрачным человеком среднего роста и среднего веса, с коротко стриженными каштановыми волосами, карими глазами и смуглой кожей – все практически одного оттенка. Он носил «Hush Puppies» [29]29
  Hush Puppies – производитель обуви из США.
  Бренд Hush Puppies появился в 1958 году и предложил миру комфортную и легкую обувь на каждый день. Его название пошло от блюда «hush puppys» (рыба с кукурузной лепешкой), примерный перевод которого – «молчание щенят». Название понравилось представителю компании Wolverine World Wide, и он захотел выяснить его происхождение и узнал, что среди фермеров этот рецепт используется для успокоения шумных собак. Забавно то, что в то время термин «лающие собаки» (barking dogs) применялся для определения уставших ног. Тогда продавцу и пришла мысль о создании обуви, которая подобно этому блюду сможет «успокоить» ноги, уставшие от нагрузок и неудобных ботинок.


[Закрыть], шоколадно-коричневый пиджак и желтовато-коричневую рубашку, как будто его главным желанием было выглядеть настолько незаметным, чтобы сливаться с любым фоном. На голове была коричневая кепка, которую он снял и держал обеими руками все то время, что простоял у кровати. Он медленно говорил и быстро улыбался, у него было столько наград за отвагу, сколько не набралось бы и у двух  любых других  полицейских в департаменте. Он был лучшим, прирожденным лидером из всех, кого Джек только встречал.

– Как дела? – спросил Кроуфорд.

– Моя подача улучшилась, но мой удар слева все еще паршивый, – сказал Джек.

– Главное – не стискивать ракетку.

– Ты думаешь, в этом мои проблемы?

– В этом и в том, что ты не можешь встать.

Джек рассмеялся.

– Как дела в отделе, капитан?

– Забавы не прекращаются. Два парня завернули в ювелирный на Вествуд-бульваре этим утром, прямо после открытия. Глушители на оружии – застрелили владельца и двоих служащих. Включить тревогу никто не успел и снаружи никто ничего не слышал. Чемоданы полны драгоценностями. Открыли огромный сейф в задней комнате, полный жутко дорогих вещей стоимостью в миллионы.  До этого момента все выглядит как легкая прогулка. Затем оба парня принялись спорить, что брать сначала и есть ли у них время взять все. Один из них что-то сказал относительно матушки другого, ну а дальше, представляешь, они стреляют друг в друга.

– Боже!

– Ну, прошло немного времени, и туда зашел покупатель. Четыре мертвеца плюс полуживой подонок, растянувшийся на полу, раненый так сильно, что даже не смог уползти оттуда и попытаться смыться. Клиент стоит, потрясенный кровью, которая забрызгала все к чертовой матери. Он был просто парализован видом всего этого. Раненый ублюдок ждал, что покупатель сделает что-нибудь, но когда парень просто застыл разинув рот, то грабитель заявил:

– Ради всего святого, вызовите «скорую помощь»!

– Ради всего святого? – повторил Джек.

– Да, ради любви к Господу. Когда появились медики, первое, что он попросил, это Библию.

Джек недоуменно покрутил головой из стороны в сторону на подушке:

– Приятно слышать, что не все эти подонки безбожники, а?

– Это греет мне душу, – сказал Кроуфорд.

Джек был единственным больным в палате. Его сосед, пятидесятилетний специалист по планированию фермерского хозяйства, пролежав три дня, умер вчера от осложнений после обычной операции на желчном пузыре.

Кроуфорд сел на край свободной постели:

– У меня есть хорошие новости для тебя. Отдел внутренних расследований наконец составил окончательный отчет о перестрелке, и ты оправдан во всех действиях. Еще лучше то, что и шеф, и комиссия утвердили это как окончательное решение.

– Почему-то плясать мне не хочется?

– Мы оба знаем, что требование о специальном расследовании было чушью собачьей. Но мы также оба знаем… что раз уж они открыли эту дверь, то не всегда закрывают ее, не хлопая по пальцам некоторых невинных парней. Так что будем считать, что тебе повезло.

– Они оправдали и Лютера?

– Да, конечно.

– Хорошо.

Кроуфорд сказал:

– Я поставил твое имя в список на награждения – Лютера тоже, посмертно. Обе кандидатуры, кажется, собираются одобрить.

– Спасибо, капитан.

– Вы заслужили.

– Я не собираюсь проклинать кретинов из комиссии, а шеф может тоже идти в ад пешком. Но вы для меня авторитет и мне особенно грет душу то, что именно вы вписали наши имена.

Опустив взгляд на коричневую кепку, которую он крутил и мял в своих смуглых руках, Кроуфорд сказал:

– Я ценю это.

Они оба немного помолчали.

Джек вспоминал Лютера. Кроуфорд тоже. Наконец Кроуфорд оторвал взгляд от своей кепки и сказал:

– Теперь плохие новости.

– Ну как же без них.

– Не очень плохие, просто раздражающие. Ты слышал о фильме Энсона Оливера?

– Котором? Их три.

– Значит, не слышал. Его родители и его беременная невеста подписали контракт с «Уорнер Бразерс».

– Контракт?

– Продали права на историю жизни Энсона Оливера за миллион долларов.

Джек потерял дар речи.

Кроуфорд сказал:

– Судя по их словам, они сделали это по двум причинам. Во-первых, хотят обеспечить нерожденного сына Оливера, чтобы будущее ребенка было надежным.

– Что насчет будущего для моего ребенка? – спросил Джек зло.

Кроуфорд поднял голову.

– Ты и вправду расстроен?

– Да!

– Черт, Джек, с каких это пор наши дети волнуют подобных людей?

– С никаких.

– Точно. Ты, и я, и наши дети, мы существуем для того, чтобы аплодировать им, когда они сделают что-нибудь артистическое или высокоинтеллектуальное, – и убирать за ними, когда они нагадят.

– Это несправедливо, черт побери! – возмутился Джек, и рассмеялся над собственными словами – как будто какой-либо опытный полицейский действительно мог считать, что жизнь справедлива, добродетель вознаграждается, а зло карается. – Впрочем, ненавидеть их за это бессмысленно, можно с таким же успехом ненавидеть молнию, ненавидеть лед за холод, ненавидеть огонь за жар.  Просто такова их природа, они так думают и никогда не изменятся. – Джек вздохнул, все еще злой, но уже по инерции:

– Вы сказали, что были две причины для подписания контракта. Какая вторая?

– Сделать фильм, который станет памятником гению Энсона Оливера.  «Памятник гению Энсона Оливера», – так выразился его отец, а невеста, мать его будущего наследника, добавила, что этот фильм представит противоречивую карьеру Энсона Оливера и его смерть в исторической перспективе.

– Ради всего святого! Какая историческая перспектива? Он снимал фильмы, он не был лидером западного мира – просто снимал фильмы!

Кроуфорд тихо рассмеялся и пожал плечами:

– Ну, со временем они сделают из него лидера, я даже подозреваю, окажется, что он был борцом с наркоманией, неустанным защитником бездомных.

Джек подхватил:

– Вдохновленным христианином, который однажды решил посвятить себя миссионерской деятельности…

– …и занимался ею до тех пор, пока Мать Тереза не приказала ему вместо этого делать фильмы…

– …и именно из-за его успешных деяний во имя справедливости он был убит в результате заговора, с участием ЦРУ, ФБР…

– …британской королевской семьи и Международного Братства Бойлерщиков и Слесарей-водопроводчиков…

– …покойного Иосифа Сталина…

– …лягушонка Кермита…[30]30
  Лягушонок Кермит – Самая известная из кукол, созданных американским кукольником Джимом Хенсоном.


[Закрыть]

– …и  Клики раввинов-наркоманов Нью-Джерси, – закончил Джек.

Они расхохотались, потому что ситуация была слишком нелепой, чтобы реагировать на нее как-нибудь иначе, и потому, что смеясь они ставили себя выше всего этого. Смех придавал им силы.

– Им лучше не вводить меня в свой чертов фильм, – сказал Джек после того, как справился с приступом кашля, в который перешел смех , – или я этих мерзавцев буду преследовать по суду.

– Они изменят твое имя, сделают тебя азиатом-полицейским по имени Вонг, на десять лет старше, на пятнадцать сантиметров ниже, женатым на красной по имени Берта, и ты не сможешь их преследовать за клевету.

– Люди все равно узнают, что это был я в реальной жизни.

– В реальной жизни? О чем ты говоришь, кино важнее и сильнее, – там истинная правда.

– Боже, как они могут делать героя из этого парня?

Кроуфорд сказал:

– Они сделали героев из Бонни и Клайда.[31]31
  Бонни и Клайд  – американская преступная пара, путешествовавшая по Центральной части Соединенных Штатов со своей бандой во время Великой депрессии, известная своими ограблениями банков. Убиты полицейскими в 1934.


[Закрыть]

– Антигероев.

– Ладно, тогда, Бутч Кэссиди и Сандэнс Кид.[32]32
  Бутч Кэссиди (1866—1908) и Сандэнс Кид (1867—1908) – легендарные американские бандиты, промышлявшие нападениями на банки и грузовые поезда.


[Закрыть]

– То же самое.

– Они сделали героями Джимми Хоффа [33]33
  Джеймс(Джимми) Риддли Хоффа –  профсоюзный лидер американских водителей, стал в США легендарным, превратил свой профсоюз в самую грозную рабочую организацию страны, был не в ладах с законом, зато в тесных отношениях с мафией.


[Закрыть] и Багси Сигеля [34]34
  Бенджамин (Багси) Сигел (1906–1947) – Американский гангстер.


[Закрыть]. Энсон Оливер – это раз плюнуть для них.

Этой ночью, после того как ушел Лайл Кроуфорд, Джек попытался игнорировать тысячу неудобств и хоть немного поспать, но он не смог прекратить думать о фильме, о миллионе долларов, о преследованиях, которым Тоби подвергся в школе, о подлых граффити, которыми покрывают стены их дома. О недостаточности их сбережений, о его статусе калеки, о Лютере в могиле, об одинокой Альме с ее арсеналом. А Энсона Оливера на экране будет изображать какой-нибудь молодой актер с изысканными чертами лица и печальными глазами, излучающими ауру святого сострадания. Покажут и его благородные цели, величину благородства которых будет превышать только его сексапильность.

Джека охватило чувство беспомощности, гораздо более сильное, чем то, которое он испытывал раньше. Причиной этого лишь частично было его заточение в гипсе и кровати. Большей частью в этом были виноваты мысли. Мысли связанные с Лос-Анджелесом, с домом, который упал в цене и который теперь будет трудно продать на рынке в условиях кризиса. Мысли о своей профессии. – Он был хорошим полицейским в то время, когда героями становятся гангстеры. Смысл жизни до сих пор ему виделся в том, чтобы«служить и защищать», и  чем еще зарабатывать на хлеб, в чем будет его новый смысл жизни он пока не знал. Он был пойман этими мыслями, как крыса в гигантском лабораторном лабиринте. Но, в отличие от крысы, у него даже не было иллюзии свободы.

* * *

Шестого июня гипс сняли. Перелом позвоночника зажил. Джек был полон ощущений от обеих ног. Несомненно, он снова научится ходить.

Однако сначала он не смог даже встать без помощи одной из двух сиделок и ходунков на колесиках. Его бедра высохли. Хотя икроножные мышцы и получали небольшую пассивную нагрузку, они значительно атрофировались. Первый раз в жизни Джек был расплывшимся и дряблым в талии – единственном месте, которое прибавило в объеме.

Прогулявшись по комнате на ходунках с помощью сиделки он вспотел так, что этим потом можно было бы наполнить двухсотлитровую бочку. Тем не менее этот день был праздником. Жизнь продолжается. Он почувствовал себя возрожденным.

Он остановился у окна и увидел как над высокой пальмой, крону которой он видел, когда лежал и был прикован к кровати, появилось в небе трио чаек, прилетевших вглубь страны. Эти морские птицы парили в восходящем потоке воздуха с полминуты, как три белых воздушных змея. Птицы покружились свободно в синеве и исчезли на западе. Джек следил за ними, пока они не пропали из виду, его зрение затуманилось, – ему бы так.

Хитер и Тоби навестили его этим вечером и принесли мороженое с арахисовым маслом и шоколадом.  Несмотря на расплывшуюся талию Джек съел свою порцию.

Этой ночью ему снились чайки. Три. С великолепно широкими размахами крыльев. Такие же белые и сияющие, как ангелы. Они медленно летели, взмывая и ныряя, смело выписывая петли, а он бежал по полям внизу, пытаясь не отставать от них. Он снова был мальчиком, раскидывал руки, как крылья, взбегал на холмы, сбегал по заросшим травой склонам. Полевые цветы хлестали его по ногам, и ему представлялось, что он вот-вот взмоет в воздух, свободный от земного притяжения, и полетит вместе с чайками. Пока он глядел на чаек поля закончились, и он обнаружил, что крутит ногами в воздухе, за краем обрыва с острыми и торчащими скалами, а далеко внизу о них разбиваются мощные волны, белые брызги летят высоко в небо, и он падает, падает…

Он знал, что это лишь сон, но не мог проснуться, как ни старался. Падает и падает, – все ближе и ближе смерть. Падает и падает, – все ближе и ближе  иззубренная черная пасть скал, холодная глубокая глотка жадного моря. Падает, падает…

* * *

Через четыре дня повышенно энергичной терапии в Вестсайдской больнице Джека перевезли в реабилитационный центр Феникса. Это было одиннадцатого июня. Хотя перелом позвоночника зажил, он вызвал некоторые повреждения в нервах. Тем не менее прогнозы были превосходными.

Его комната была, как в гостинице. Ковер вместо линолеумного пола, полосатые зелено-синие обои, гравюры в красивых рамах с буколическими пейзажами, яркие, но веселые шторы на окне. Две больничные кровати, однако, противоречили образу «Холидей-Инн».[35]35
  «Holiday Inn» – американская, ныне британская сеть гостиниц.


[Закрыть]

Кабинет физиотерапии, куда его доставили впервые в инвалидном кресле в шесть тридцать утра двенадцатого июня, был хорошо оборудован тренажерами. Здесь пахло больше гимнастическим залом, чем больницей, что было неплохо. Оценив это так, Джек, представив, что ему здесь предстоит, подумал, что обманывает себя, что это место скорее не гимнастический зал, а камера пыток.

Его физиотерапевту Моше Блуму было под тридцать, рост метр восемьдесят, тело такое накачанное и хорошо сложенное, что он выглядел так, словно тренировался один на один с армейским танком. У него были кудрявые черные волосы, карие глаза с золотыми крапинками, а темная кожа под калифорнийским солнцем стала просто роскошно-бронзовой. В белых тапочках, белых широких брюках и белой футболке он был похож на сияющее видение, парящее в преломлении света в сантиметре над полом, пришедшее, чтобы передать послание от Бога, которое прозвучало коротко: «Нет боли, нет достижений».

– Не очень-то похоже на наставление, то, как вы это произносите, – заметил ему Джек.

– Что?

– Звучит как угроза.

– Вы будете плакать как младенец после первых нескольких занятий.

– Если вы только этого хотите, я могу заплакать как младенец прямо сейчас, и мы мирно разойдемся по домам.

– Вы будете бояться боли до начала тренировки.

– Я проходил терапию в Вестсайдской больнице.

– Это была просто игра в песочнице! Ничего похожего на тот ад, в который я вас собираюсь ввести.

– Вы так умеете успокоить…

Блум пожал своими огромными плечами.

– У вас не должно быть иллюзий о какой-то легкости реабилитации.

– Я изначально человек без иллюзий.

– Хорошо. Вы будете бояться боли, ужасаться ее, избегать, просить отправить вас домой полукалекой, не заканчивая программы…

– Вот здорово, я едва могу дождаться начала!

– …но я научу вас ненавидеть боль вместо того, чтобы бояться ее…

– Может быть, я лучше пойду на уроки по шитью, или испанским языком займусь?

– …а затем я научу вас любить боль, потому что это единственный явный признак того, что вы прогрессируете.

– Вам нужно пройти новый курс по агитации пациентов.

– Вы сами должны себя вдохновить, Макгарвей. Моя основная задача – это бросить вам вызов.

– Зовите меня Джек.

Терапевт покачал головой.

– Нет. Для начала я буду звать вас Макгарвей, а вы зовите меня Блум. Такие отношения всегда враждебны в начале. Вам нужно ненавидеть меня, чтобы сфокусировать на мне свою ярость. Когда это время придет, будет легче ненавидеть меня, если мы не будем пользоваться именами.

– Я уже вас ненавижу.

Блум улыбнулся:

– Вы правильно делаете, Макгарвей.