Текст книги "Невольница для зверя, или Попаданский кодекс мести (СИ)"
Автор книги: Диа Мар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)
Диа Мар
Невольница для зверя, или Попаданский кодекс мести
Пролог
Через минуту все закончится.
Дыхание сбивается, а сердце лупит о ребра так, что вот-вот выскочит наружу. Тропинка и не думает обрываться: змеится под ногами, убегая по камням к самой вершине холма. Иглистые ветви подлеска рвут платье в клочья. Усталость сводит ноги все жестче, но сил не прибавляется. Мы бежали так долго, что и коньки откинуть не грех.
– Скорее, Элен, – торопит Михаэль и подталкивает меня в спину. – Еще немного!
– Я не могу, – одышка разрывает фразы. – Больше нет сил.
Он разворачивает меня к себе, стискивает крепкими ладонями плечи и пронзительно смотрит в глаза. В его взоре сквозит странная смесь сожаления и отчаяния, и я знаю, отчего это. Он верил в меня. И верит до сих пор.
– Элен, – он ведет рукой, указывая на подножие холма. Я ничего не вижу, но знаю, что его нюх уже учуял чужаков. Преследователи рядом и вот-вот нагонят нас. – Времени у нас осталось мало. Несколько минут, а то и меньше. Ты знаешь, на что они способны. Ты должна уходить.
– Но я хочу остаться, – смотрю на него с щенячьей мольбой, а сердце выкручивают боль и тоска. Слишком люблю. Слишком верю в него и в этот мир. – Навсегда…
– Еще рано, – Михаэль кусает губы. – Ты должна уходить, пока они тебя не настигли!
– Мы ведь увидимся с тобой еще?
– Обещаю, что найду тебя, где бы ты ни была, Элен.
– Правда обещаешь?
В ответ он улыбается – широко и тепло. Так, будто сейчас не последние секунды нашего «мы». Так, словно за нами никто не гонится, и все вокруг – лишь фарс. Не выдержав, прижимаюсь к самым желанным губам и пью его. Навзрыд. До мурашек по коже и приятной тяжести внизу живота. Приникаю к нему всем телом и целую, пока губы не начинают болеть.
Он отстраняется с неохотой. И я знаю: где бы он ни был, он чувствует то же самое. Даже если его нет в моей Вселенной. Гладит щеку, невесомо спускаясь по шее к ключице и посылая по телу дрожь. А я стараюсь впитать каждое его прикосновение, каждое движение, чтобы запомнить и пронести через года.
– Михаэль, я тебя…
– Попались! – доносится снизу, и тишину разрывает треск ломающихся веток. Теперь принюхиваться уже не нужно: вот он, этот смрадный запах чужаков. Накрывает нас и заставляет бояться каждого шага.
Но нам уже не страшно.
– Я люблю тебя, Элен, – Михаэль улыбается мне. – А теперь беги! И ни о чем не жалей.
Я молча киваю. А Михаэль, махнув на прощание рукой, подпрыгивает и превращается в воздухе в белого волка. И, разбежавшись, несется в самую гущу подлеска. Туда, где переплетаются чужие голоса и ломаются ветки.
Я бегу. Уже не чувствую усталости и стараюсь не обращать внимание на звуки борьбы позади. Несусь по камням, продираюсь сквозь колючий кустарник, перепрыгиваю через выступающие корни. Мне легко. И совсем не страшно.
Замираю на вершине холма и смотрю в темный зев каменного ущелья подо мной. Если это единственный выход, я должна решиться.
Шаг.
Полет.
Яркая вспышка эмоций. Эйфория на грани.
А потом – свет. Ослепляющий, бесконечный и знакомый.
– Лена! Ты меня видишь?
Правило № 1. Никогда никому не доверяй
Бывают дни, когда начинаешь тихо ненавидеть весь мир.
Бывают вещи, что рушат иллюзии в секунду. И удары, что в один момент разбивают вымысел на острые осколки, оставляя вместо красочных фресок ноющую пустоту.
В моей личной пустоте маячит лишь одна яркая деталь: экран ноутбука подруги и ее страница в соцсети с репостом магазина-конкурента.
– Что это значит, Эля? – мой голос, кажется, растерял все интонации. А голова – мысли. – Конкурентам помогаешь?
Слова крошатся на языке и становятся плоскими, беззвучными. Кажется, что и кричать я буду шепотом. Пульсом в висках стучит бесконечное «Так тебе и надо!» Можно было и не спрашивать. Так тебе и надо, дурочка наивная! Или не говорила мать, что никому нельзя верить?!
Эля поднимает голову и убирает со щеки темный локон:
– Ле-е-е-ен! Так просто нужно, я давно хотела сказать, – и улыбается: лучисто и тепло, как обычно. За такую улыбку можно многое ей простить. – Не сердись на меня.
– Как не сердиться-то, – не скрывая негодования, рвусь к вешалкам с товаром. Делаю вид, что расправляю невесомое кружево белья и перекрученные лямочки бюстье, а сама молю Вселенную лишь о том, чтобы все оказалось не так страшно, как подсказывает мне интуиция. – С чего бы тебе наших конкурентов репостить?! Тем более, когда продажи так упали!
– Это не конкуренты, – оправдывается Эля, мусоля в ладонях объемный воротник.
– Ага, не конкуренты. Только они тоже нижнее белье продают. Ты думаешь, чем мы будем за аренду платить, если все покупатели к ним переметнутся?!
– Я там соучредитель, – отрезает Эля. И смотрит на меня большими невинными глазами. И ресницами хлопает. Спиной чую – хлопает!
Ах, вот как!..
К горлу подкатывает горький ком. Ну и новости! Соучредитель. Как много в этом слове! Сердце падает вниз, и мне кажется, что воздух становится твердым. Я глотаю чистое стекло. Вешалки с пестрыми комплектами нижнего белья качаются перед глазами, а пол уплывает из-под ног: вот-вот упаду.
– Ты хочешь сказать, что уходишь из нашего дела? – с трудом подбираю слова. Онемевшие пальцы роняют на пол огненно-алый пеньюар. Атлас расправляет в воздухе ложноножки, и, переливаясь, складывается у моих туфель: настоящее огненное озеро. Смотрю в пол и кажется, что кровоточит душа.
– Лен, ты что! – слышу, как закрывается ноутбук, а потом меня окутывает вязкий аромат духов подруги. – Как ты могла подумать, что я брошу тебя? После всего, что мы пережили с этим магазином, в такой тяжелый момент для нас? Я и два бизнеса потяну. Ты кем меня считаешь?
Сказала бы я, только слова горлом не идут. Десять лет дружбы, преданности и гармонии рот кляпом затыкают, да кое-какие зачатки вежливости гасят рвущуюся ругань. И я глотаю обиду молча. Если вы хотите знать, что чувствуешь, когда самый близкий человек втыкает нож в спину – прыгните в разгар жары в ледяное озеро. Лягте на дно, задержите дыхание. И глаза распахните так, чтобы больно стало. И лежите, покуда смерть лапы на плечи не положит. А как в шею нацелится – пытайтесь выплыть, задыхаясь и захлебываясь. Всплывете живым – хорошо. Значит, вас больше ничего не убьет.
Опускаю руки от отчаяния. Задеваю бедром стойку. Вешалки сердито перешептываются на своем пластиковом языке, срываются, и товар летит мне под ноги. Пеньюары раскидывают воздушные оборки, лифы звякают застежками. Прозрачные и легкие, как молочная пенка, кружева, невесомый шифон, гладкий атлас… Что же ты, Элька, наделала? Зачем рушишь все?!
Я сваливаю товар в кучу. Не хочу разжигать конфликт: все и так ясно. Расколотое блюдце не склеишь так, чтобы трещины не было видно. Молча одеваюсь и ухожу. Элькин недоумевающий взгляд провожает меня в колючий мороз улицы. То ли не видит, что натворила, то ли ждала другой реакции.
Течение городского проспекта подхватывает меня и несет сквозь гомон голосов и скрежет зимней резины. Ненасытный мороз гложет щеки и выжимает слезы. Наш магазин под отвесным карнизом старой трехэтажки остается за спиной, как кусочек прошлого. Только вчера это место казалось самым дорогим, а сегодня я не знаю, как буду туда возвращаться. Я вообще не представляю, что делать дальше. Как поступить, в какую сторону пойти… И что потерять: коня или голову. Догадываюсь, что Эля ожидала большего от нашего дела, но не желаю в это верить. Ведь мы обещали друг другу, что преодолеем трудности бок о бок. И выплывем. И кредиты свои ипотечные погасим. И в люди выбьемся. Я искренне хотела этого для нас. А Эля хотела, наверное, еще сильнее. Для себя.
Вечер пахнет снегом и арбузами. Бегу, разрезая толпу, в никуда, не замечая, что вход в метро остался позади и растворился ярким пятном в морозном мареве. Все, чего мне хочется – лечь в утоптанный снег и забыться. Чтобы не думать о том, как выплачивать кредиты, что отдавать за аренду и как продолжать бизнес бок о бок с Элей.
Мимо несутся цветные вывески: повседневный лик большого города. Смазываются разноцветными разводами, щиплют глаза и стекают вместе с тушью на щеки. Смахиваю слезинку, и на белой варежке проступает коричневая полоса. Тяжело быть природной блондинкой: приходится постоянно красить ресницы, да так, чтобы натурально! А уж как солидно выглядят, наверное, мои красные глаза!
Дабы сдержаться, читаю неоновые надписи. Круглосуточный обмен валюты. Арт-бутик. Ногтевая мастерская очередной Маши Пупкиной. Крафтовое вино…
А не напиться ли мне? В дань созвучию: напиться-забыться, забыться-напиться?
Не успеваю подумать об этом, как ноги выносят меня на расчищенное крыльцо. А руки, предавая разум, толкают тяжелую дверь. В открывшемся проеме мрачно, душновато и тепло. И пахнет терпкой виноградной кислинкой. Где-то приглушенно постукивают деревянные колокольчики. Совсем как в сказочном трактире!
– Доброго ве-е-ечера, – тянет откуда-то злачный голос: то ли мужской, то ли женский.
Правило № 2. Пить – здоровью вредить
Я вглядываюсь в красноватый полумрак. Напротив прорисовывается длинный прилавок, похожий на барную стойку. Стена за ним уставлена ровными рядами бутылок с цветными этикетками. Кисловатая темень звенит тишиной. Странно: вечер пятницы, а здесь – ни души… Пусто, будто в чумном доме.
– У нас – напитки от лучших крафтовых виноде-е-елов России и мира, – продолжает голос. Струится вокруг меня, закручивается коконом, а я даже не понимаю, откуда он льется. – Что вы предпочитаете?
– Что-то покрепче, – срывается с губ.
– А сто-о-оит ли? – вытягивает голос, и мне становится не по себе.
Преодолевая изумление, я подхожу к прилавку и замечаю за ним невысокого старичка с горбатой спиной и приплюснутым носом. Бордовый жилет, стянутый на пояснице бантом, оттеняет его кремовую рубашку в полоску. Ну, точно: тролль из сказки.
– Такой молодке и покрепче? – продавец поднимает лохматую бровь и скрипуче, но добродушно хихикает. – Никак, случилось что? Подберу напи-и-иток, чтобы залить любое разочарование. Если оно, коне-е-ечно, стоит того.
– А если без лирики? – ухмыляюсь я собственной дерзости.
– Универсальное? – старичок трет гладко выбритый подбородок, и его искривленные артритом пальцы тянутся к стойке. – Попробуйте «Лабиринты разлук» – купажное сухое белое вино с легкими ванильными нотками. Специально для дам закупал, пользуется успехом. Или «Пороги страсти», если любите красное сухое… Никого еще равноду-у-ушным не оставило.
Он долго рассматривает сосуды на полке, а потом деловито тычет пальцем в бутыль темного стекла. На этикетке обнаженные мужчина и женщина занимаются любовью в непристойной позе.
– Фе, – высказываюсь я машинально.
– Ой, зря-а вы личико кривите! – продавец хлопает в ладоши. – Молодым сейчас только это и подавай! Берут, да благодарят потом. – Он хитро усмехается, и я словно вижу его юнцом. Но свет падает на его морщинистое лицо, и иллюзия рушится. – Но не хотите, как…
– Отчего люди такие… – шепчу, перебивая продавца, – ненадежные? Не внушают веры, совершают странные поступки, уходят в закат, ничего не объясняя?
– А-а-а, – тянет старик, и мне становится жутко. – Все понятно. Для обиженных у нас есть особое вино.
– Для тех, кого предали, вы хотите сказать?
– Для обиженных, – твердо возражает старичок. Чешет нос и ныряет под прилавок, ковыряясь на нижней полке. – Из черной вишни.
– Компот, что ли?
Продавец усмехается, и бутылка синего стекла стукается донышком о прилавок:
– «Страшная сказка». Лечит любые обиды и подсказывает му-у-удрые решения. Принимать на ночь, не больше одного бокала.
Касаюсь холодного стекла, и оно почти звенит под моими пальцами. Вот же невидаль: выбираю вино, как духи! С этикетки на меня смотрит зелеными глазами волк, и эта композиция куда интереснее предыдущей. Губы растягиваются в ухмылке. Один бокал – еще чего! Сегодня я планирую нализаться так, чтобы имя свое забыть! Даже если это пойло в синем стекле окажется первосортной гадостью.
– Наверное, его и возьму, – бормочу я, доставая карту.
– Вас устраивает цена-а-а? – тянет старичок добродушно.
– Плевать, – отрезаю я и набираю код. Мне и вправду все по боку. Как пить дать – аренду оплатить не смогу. Есть ли смысл экономить?
Продавец протягивает чек. Ненароком коснувшись моих пальцев, неожиданно поднимается. Наваливается на прилавок и смотрит на меня в упор. Насквозь просвечивает выцветшими серыми глазами, как рентген-аппарат – даже не по себе становится.
– Дар у тебя есть, – говорит он в конце концов.
– Вы о чем?! – сминаю чек в кулаке.
– Ска-а-азочница ты. – Он тянет по лицу стариковскую улыбку.
Разворачиваюсь и спешу к двери. Глупый подкат!
– Иногда хочется сделать их все кошма-а-арными, правда? – летит в спину. – Чтобы мир твою боль услышал. Не де-елай так, хорошо? Хорошо?! Сколько отдашь света, столько и получишь!
Не замечаю, как ноги выносят меня на улицу, в кусачие объятия января. Прячу бутыль в сумку и озираюсь, вспоминая, куда шла, и в какой стороне потерялся вход на станцию метро. Вижу только снежное марево да пестрые силуэты, тающие во мгле. Этот город все еще пугает меня лабиринтами улиц и выводит в незнакомые места. Не любит меня Москва, не принимает…
Почти десять лет прошло с той поры, как я сбежала. Ну, как сбежала… Мать приволокла отчима, и он начал относиться ко мне совсем не по-отечески. Я не нашла лучшего выхода, чем перевестись на индивидуальный план и свалить на большую землю. Не брезговала никакой работой. Приходилось трудиться и почтальоном, и кассиром, и санитаркой в больнице! Ждала окончания ВУЗа, как манны небесной. Но, получив заветный диплом, обнаружила, что экономисты в столице никому не нужны. Нужно было что-то менять.
Забавно, но куча попыток начать свое дело не дала мне ровным счетом ни-че-го, кроме ипотечной однушки в замкадье, которую я без проблем взяла бы и будучи рядовым специалистом государственного банка. Были у меня, конечно, и периоды расцвета, но падения непременно становились громче. Однажды мне даже пришлось продать нажитую непосильным трудом иномарку, чтобы покрыть долги рухнувшего бизнеса. Но танцевать на граблях я продолжала, как непуганная. Верила: если долго мучиться, можно стать виртуозом. Вот и вся моя глупая жизнь. Одним словом, если ты опустился на дно, и тебе стучат снизу – это я.
Вваливаюсь в квартиру на тринадцатом этаже и сразу же бросаю пуховик на пол. С прошлого августа я не люблю заглядывать в массивный зеркальный шкаф для одежды. С тех самых пор, как Олег смылся из моей жизни – то ли с позором, то ли с радостью – и одна его сторона осталась сиротливо-пустой, как лишенный кожи скелет.
Ботинки летят в угол, раскидывая по линолеуму комья снега и песка. Когда живешь одна, можно позволить себе все. Швыряться обувью, оставлять одежду, где приспичит, колотить подушки, представляя попеременно то Олега, то Эльку. Не тратиться на дорогой ремонт, не закупаться продуктами на три недели впрок, не устраивать влажную уборку по семь раза на дню, не собирать мужские носки с паласа, не драить пивные кружки за чужими друзьями. Прекрасный тайм-менеджмент!
Выуживаю бутыль из сумки и, наконец, включаю свет. Глаза волка на этикетке горят и сияют, будто два изумруда. Экий маркетинговый ход! Специально для таких романтичных дурочек, как я! Ну ладно, хватит слезливого самоуничижения. Главное, чтоб пойло вкусным оказалось. Какое уж оно там? Вишневое?
Пробка под напором тюбика жидкой помады идет легко. Проваливается в бутылку с характерным чпоканьем, и нос щекочет терпкий аромат. Вишня… Такая спелая и красная, что аж черная. Память рисует перед глазами налитые ягоды на гибких ветвях, совсем как в деревне у бабушки в пору беззаботного детства. Когда не было ни похотливого отчима, ни афериста Олега, ни Эли.
Густая жидкость алеет кровью и пахнет детством. Глоток – и вишневая сладость течет в горло, согревая сердце. М-м-м! С Элькой дегустировать вино было бы интереснее.
Глоток – и обжигающая волна врывается в грудь. Потолок плывет в дымном мареве, а мне хочется хохотать. Может, не стоит сердиться на Эльку? Она ведь трех детей поднимает, вот и вертится, как может.
Глоток – и огни за окном качаются и плывут. Сливаются в большое озеро, застилают глаза, тянут ко мне щупальца лучей. И мне снова тепло и светло. Как в детстве: там, где вишня клонит ягодные ветки и дощатый бабушкин забор.
Не больше стакана? Это почему? Я жадно облизываю горлышко бутылки и делаю глоток. Снова и снова.
Глоток – и завтра кажется радужным. У меня все еще впереди: где наша не пропадала?!
Глоток – и тоска уходит. Хорошо, что Олег вовремя показал себя с плохой стороны. И что я нашла силы предъявить ему это.
Глоток. За что я там на Элю злилась?
Еще глоток. Голова идет кругом, а душа – вразнос. Хочется танцевать, только на ногах не удержусь. Не привыкла я пить, а особенно – столько и сразу.
Глоток – и кажется, что щупальца огней подступили ближе, а потолок надвигается на меня белой стеной.
Роняю голову на сложенные руки. Ухмыляюсь, будто сытый кот. Наступающий сон мягкий, молочно-белый и густой. Только бы проснуться завтра!
Вкус вишни – полный и чуть горьковатый – остывает на губах, а белый туман завоевывает кухню. И меня тянет в его седые объятия. Невыносимо.
Глоток… и сердце сжимает железная лапа. А ведь в магазине глаза волка не светились!
Правило № 3. Помни, с кем засыпаешь
– Не спи, красавица! – заискивающий голос кажется знакомым. – Проспишь мои деньги!
По щеке, порождая волну мурашек, скользит горячий язык. Прерывистое дыхание колет и греет кожу. Поцелуи очерчивают подбородок, спускаются по шее, и, минуя ключицу, застывают на груди. Чужой рот втягивает сосок и терзает его, покусывая. От горячих волн истомы, бегущих по телу, становится не по себе. Я тону в нежности, пьяная от порочных желаний.
– М-м-м… – задыхаясь, выгибаюсь навстречу. Все еще в полусне. Нет ничего приятнее, чем проснуться от ласк. Особенно когда они так настойчивы и нежны.
– Хватит спать. – Губы отрываются от груди, и нежную кожу обдает неприятный холод. – Мы можем провести время куда интереснее. Ты ведь не возражаешь?
Сильная и уверенная рука стискивает грудь, выкручивая сосок. Неровно вскрикиваю, когда ее сменяет язык, а пальцы отправляются блуждать по моему животу. Дразнящими прикосновениями спускаются ниже, властно раздвигают бедра и проникают между ними. Ласкают так, что снова хочется закричать и податься навстречу. Летать, трепетать, отдаваться…
Стоп! Что происходит?! Я же засыпала одетой! За… столом!
Вздрагиваю, и разгоряченную кожу щекочет мороз. От подступившего страха не дышится. Совсем. У меня уже полгода нет мужчины! Кто бы это мог быть?
Значит, пока я спала, кто-то проник в мою квартиру. Вытащил меня из-за стола, раздел, уложил на кровать и принялся насиловать, пользуясь моим беспомощным положением.
Новая догадка бьет по голове, и настойчивые прикосновения ниже пояса становятся почти неощутимыми. Да кто же так нежно насилует, будто юнец в первую брачную ночь, что до тела невинной невесты дорвался?!
Как же страшно открывать глаза!
Настойчивые, но нежные прикосновения распаляют, а я пытаюсь собрать мысли в кучу. Ни одна из версий не проходит проверку. Остается одно: мне это снится. Тогда почему все так реально: от душистого деревянного запаха до болезненного томления внизу живота?!
– Не стесняйся, крошка, – незнакомец прижимается ко мне, и я чувствую, что он готов продолжать. Напряженный, каменный, горячий. – Доверься…
Нет, это уже слишком!
Распахиваю глаза и в секунду понимаю, что я не у себя дома.
Комнатка совсем крошечная: вешалка для одежды у входа, нелепый пуф у стены и огромная кровать. Такая гигантская, что целая армия первосортных самцов поперек поместится! Надо мной висит деревянный потолок, перечерченный грубыми балками. Почти как в деревне, только изысканнее, аккуратнее. Квадраты света пляшут по доскам, складываясь пополам там, где потолок переходит в стену. Витиеватые цветы щурятся и строят рожи с подстаренных обоев.
Что же получается? Меня похитили?!
– Какого черта?! – вскрикиваю я и сажусь на кровати, ненароком угодив коленкой во что-то твердое. Боль бежит к кончикам пальцев. Взвыв, поджимаю ноги.
– Ай-й! – на другой край кровати, раскидывая шлейф кудрявых волос, перекатывается хлипкое мужское тельце. Судя по тому, что тельце закрывает ладошками лицо, мой удар пришелся точно в подбородок.
– Какого хрена? – вырывается изо рта. Хочется сказать грязнее, да разобраться бы для начала, что произошло.
– А-а-ай, – отвечает тельце жалобно.
– Сейчас доайкаешься!
– Уф-ф-ф, ну за что?
– Это весь твой словарный запас?! – выкрикиваю я до боли в связках.
– Что я не так сделал-то?! – тело елозит ногами, скатывая белье. – Зря цацкался с тобой?
Протираю глаза – нет, не сплю. Для верности за руку себя щипаю. Боль отрезвляет. Надо смириться: это не страстный сон, а страшная явь. Я стою без одежды в незнакомой комнате, и мной пытается завладеть какой-то хиляк!
Нет уж, не бывать этому!
В ярости срываю с кровати простыню. Ткань трещит и стонет, обнажая полосатый матрац. Наспех обматываюсь лоскутом, заслоняя наготу.
– Объясни-ка мне, – начинаю, едва сдерживая желание накостылять тельцу по первое число, – что здесь происходит?!
– З-зачем же так, Элен? – тельце трет подбородок, так и не показывая наглого личика. – Я же обещал, что в первый раз исполню все твои капризы! Сказала бы, где я оплошал, да и все!
– Куда ты меня притащил? – вопросы рвутся наружу, и я уже не могу себя контролировать. – Ты знаешь, что на чужую территорию не суются без приглашения?
– Но это же не твой дом, Элен, – жалобно голосит незнакомец. – Твой дом – в глуши, за кольцевым объездом. Поди, уже лес на его месте вырос.
– Но ты же меня уволок оттуда?
– Элен, да что с тобой? – незнакомец поднимает лицо, переворачивается на смятой постели, не стесняясь наготы, и я понимаю, отчего его голос показался мне знакомым.
– Олег?! – от неожиданности едва не падаю на пол. Вглядываюсь в лицо мужчины, не в силах поверить глазам. Он самый, гад. Хитрый прищур из-под густых русых бровей, дерзкий изгиб тонких губ да волосы мышиного цвета, что он стрижет почти под корень, дабы не стали заметны кудри.
Стоп. С середины августа его патлы никак не могли до плеч отрасти! Или это не Олег, или…
– Откуда мое имя знаешь?! – лицо незнакомца становится озадаченным. Он начинает суетиться, наспех прикрываясь одеялом и остатками простыни.
– Но мы же… – начинаю подбирать слова.
– Ты из Олы? Признавайся, девка!
– Кого девкой назвал?! – крик переходит в истошный вопль.
Может, это какая-то ошибка?! Цепляю краем глаза зеркало на стене: нет, как есть, истина! Отражение-то мое, разве что, чуть стройнее, но это, должно быть, стекло искажает. Светло-русые волосы ниже плеч, глаза пугающего льдистого оттенка, гладкая молочная кожа. Уж себя-то я всегда узнаю!
– Ты из Олы сюда примчалась?! – повторяет Олег, заворачивая остатки простыни вокруг бедер. Кровать жалобно скрипит, когда он отрывает хлипкий зад от матраца. – Признавайся! Только там меня так… тьфу!
– Олег, Олег, о чем ты вообще?! – ярость переходит в страх, возбуждение – в дрожь ужаса. Отступаю к стене, придерживая лоскут у груди. – Какая Ола?! Я из Саранска!
– Даже Империи не знаешь, девка, – Олег сплевывает и надвигается на меня. Мелкий, а с гонором исполина. – Нет такого города!
– Империи? – упираюсь голыми лопатками в стену. От страха и недоумения колотит. – Города такого нет? Что за розыгрыш?
– Кто подослал?! – Олег подлетает ко мне и смыкает ладонь у меня на запястье. Кожа трещит от боли. Пытаюсь оттолкнуть его – не поддается. Вот тумбочка дубовая: мелкий, а жилистый. Куда уж мне, хилячке…
– Уйди, брачный аферист! – дергаю руку, но цепкие пальцы не отпускают. Лишь глазенки Олега загораются едким пламенем, едва слышит последнее слово.
– Кто? – ухмыляясь, он сжимает мои руки сильнее. Кончики пальцев немеют и становятся холодными. – Отвечай!
Его фразы становятся бессвязными, голос заглушает странный шум за окном. Повинуясь инстинкту, поворачиваю голову и диву даюсь: в голубом, как лазурь, небе парит продолговатая капсула дирижабля. Адская машина вертится над верхушками сосен, как рыба, что корм ищет, а потом гордо уплывает за пределы видимости.
«Саранск? – едко вещает голос подсознания. – Нет такого города в Империи!» И да: я слишком стройная в этом зеркале. За ночь столько не сбросить, да и эффект искажения не спасет.
Руки Олега все крепче сжимают запястья. Он что-то разъяренно кричит в спертый воздух, но я уже не слышу. Лоскут, обхватывающий мое тело, сваливается к ногам, и я снова стою перед ним обнаженная. Только уже не стыдно: страшно. Выходит, или с ума сошла, или попала! Совсем как в женских романах… И то, и другое маловероятно. Ни то, ни другое ничего хорошего не сулит.
Надо что-то делать.
– Да, – говорю я неожиданно громко. – Подослали вывести тебя на чистую воду. Но кто – ты никогда не поймешь. А вот о тебе могут узнать.
И подмигиваю. Со всем елейным обаянием, коим природа наградила.
И тут он меняется. Будто кипятком окатили ниже пояса. Разжимает пальцы, отпуская меня, и, спотыкаясь, бредет к кровати. Падает на нее с размаху, и матрац издает пронзительный скрип.
– Что нужно? – отрезает он коротко.
А я не верю своему счастью. Здешние боги меня, определенно, любят! Вот и моя энциклопедия. Наверное. Потому что как выведать у Олега что-то, не подставляя себя, я не представляю.
Ой, да ладно! Где наша не бывала? Сжимаю пальцы, пытаясь обуздать панику. Пока все идет лучше некуда. В процессе разберемся.
– Что нужно? – повторяет Олег, а мне уже не по себе. Что, ну что с этого хиляка требовать? Горы золотые? Деньги? Интересно, каков курс евро в здешней Империи?
– Пока не решила, – улыбаясь так дерзко, как могу, подкрадываюсь к кровати. Изогнувшись, как кошка, сажусь рядом. А чего мне стесняться: почти год жили вместе. Он мне мозг сношал, что любит, а самому нужны были деньги. – Но не смей с виду пропадать. Все расскажу.
– Знаешь же, что не пропаду, Элен, – скалит зубы, как шакал. – И сколько задолжал Виктору. Кстати, прогневается, если узнает, что у нас с тобой дело ничем не кончилось. Или с самим Виктором хочешь?
Закусываю губу. Это уже интересно.
– Домой хочу, – бормочу озлобленно.
– Ты же знаешь, что это невозможно!
– Почему? – в сердце закрадывается страх. – Сейчас мы оденемся, спустимся, и ты на своем ведре с болтами домой меня отправишь. Подальше от этого гиблого места!
– Элен, это не смешно, – Олег неожиданно становится серьезным. Совсем как коллектор, что то и дело названивает по телефону. – Знаешь же, что он сделает тебе и мне, если пойдем на такое.
– Да кто «он»-то?! Зачем я вообще кому-то, кроме коллекторов, понадобилась?!
– Теперь так запела, значит? А чем ты думала, когда ему себя предложила? – Олег поднимает раздраженный взгляд. – Не обязана ж была вступаться за брата. Не ты же дел наворотила, а он!
Мороз сковывает горло и ползет вниз, к самому сердцу. Все внутри – сплошная глыба льда. Какой брат? О чем он?
– Говорили тебе, что пожалеешь, – продолжает бурчать Олег. – Но тебе же приключения подавай. А теперь поздно уже. Улетел дирижабль, умчался паровоз, поздно махать руками.
Слушаю его вполуха, пропуская слова и звуки, а глыба внутри становится еще плотнее. Я сама – цельный кусок льда. Арктическая вечная мерзлота. Расколоти – не сумеешь.
– А еще… – продолжает он с долей ехидства.
– Бесишь, – отрезаю я, двигаясь к вешалке в углу. – Заткнись, пожалуйста! Розыгрыш не удался! Просто смирись, что остался ни с чем! Мы расстались с тобой, и точка!
Перебираю одежду. Кто-то свалил ее так небрежно, что она походит на тряпки. Мужские брюки странного покроя, рубашка в мелкий цветок, платье в пол… Стоп. Платье?! Когда я в последний раз платье надевала?! На выпускной в школе?!
Сомнений, впрочем, быть не может. Платье скроено точно по моей фигуре – той, что из зеркала. И цвета моего любимого: кораллово-розового.
Поднимаю платье, и следом к моим ногам падает белье. И где он такое заказал?! Женщины давно такое не носят, а эти панталоны явно фабричные! Что ж, если нет лучшего варианта…
– Я тебя, гада, сейчас в полицию сдам! – рычу я и натягиваю отвратительный жесткий бюстгальтер. Странный материал приплющивает грудь, но не держит. Грубые завязки извиваются меж лопаток, как змеи.
– Еще одну глупость сделать решила? – выдавливает Олег. – В добрый путь, Элен.
– Прикрылся б хоть!
И кто только придумал такой идиотский фасон? И вообще, раскраивая платье, надо оставлять запас для пирож… дыхания! Кажется, вдохну – и материя затрещит по швам.
– Где сумка? – отпихиваю вешалку, и она бухается на ковер. Смешные лоскуты нелепых нарядов танцуют в воздухе.
– Какая сумка, Элен?
– Моя! С документами и деньгами.
Олег манерно прикрывает рот ладонью, как средневековая девица. Наглые глаза смеются. Надо мной, точно говорю!
– Куда запрятал, мошенник бездарный?
– Не привыкла еще, Элен? – смешливо проговаривает Олег.
– Ненавижу!
– Любишь-ненавидишь, – с наслаждением мусолит он, – а что-то менять поздно. Сама предложила, сама подписалась. Согласись, «сама обиделась» в этом ряду смотрится как-то нелогично.
– Замолчи!
С раздражением распахиваю дверь и вылетаю в узкий коридор. Ох, ответит мне Олег за дурацкие шутки! Не иначе, как мстит за то, что на кредит раскрутить не вышло! Аферюга подлый…
Одна сторона коридора заканчивается глухим тупиком. Лишь полоса бордовых обоев с золотистыми бордюрами, да и только. Прямо роскошь девяностых. Форменное дурновкусие.
Вернувшись назад и пройдя в другой конец коридора, я нахожу лестницу. Широкую и извитую, с витиеватыми решетками перил и полосами ковровой дорожки поверх ступеней. Лестница спускается в просторную гостиную с пышными диванами и администраторской стойкой. Пахнет тут мерзко: старой мебелью, деревом и мужским потом. Что за местечко злачное? Ничего, вот обращусь, куда нужно, и эту квестовую комнату прикроют!
– Ты куда, Элен? – из-под деревянной стойки выныривает светловолосая девичья голова с кудряшками.
– Мы знакомы, чтобы вы мне тыкали? – цежу сквозь зубы.
– Что? – девица роняет ключи и открывает ротик.
– Если этот охламон сказал вам, что за этот нелепый аттракцион плачу я, – оглядываюсь, подмечая, не спускается ли кто с лестницы, – то знайте, уговора не было. Он втянул меня в этот бедлам, ничего не объяснив. Мне не понравилось. И я постараюсь, чтобы у вас были проблемы!
Блондинка кашляет, давясь воздухом. На лице ее смесь удивления и отвращения.
– А сейчас я ухожу, – говорю так громко, что девушка отступает к стене. И мне ее даже жаль. – И молитесь, чтобы завтра я остыла и не пошла куда надо с заявлением!
