Текст книги "Тень Саганами"

Автор книги: Дэвид Марк Вебер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 61 страниц)

Глава 28

Хелен открыла люк и собиралась уже было шагнуть внутрь, но внезапно замерла.

Этот маленький обсервационный купол она обнаружила в начале второй недели, проведенной на борту "Гексапумы". Он никогда не использовался. Видеокамеры, размещённые по всему корпусу крейсера, давали обзор с многократным перекрытием, особенно здесь, в пространстве между шлюпочными отсеками. Это позволяло диспетчеру шлюпочного отсека получить на дисплее своего командного поста вид гораздо лучший, чем могли обеспечить человеческие глаза, даже с такой изумительно помещённой точки обзора. Но купол всё-таки существовал, и, в случае какой-либо аварии, когда обычный командный пост был бы выведен из строя, некто поместившийся здесь мог действительно принести какую-то пользу. Лично Хелен сомневалась в подобном, но её это не особо заботило. В чем бы ни заключался смысл его наличия, купол дал ей место побыть наедине с сотворённой Богом Вселенной и подумать.

В куполе было очень тихо. Армопластовый блистер толщиной в руку в днище центрального веретена "Гексапумы" был прочнее, чем тридцать или сорок сантиметров наилучшей вообразимой в докосмические времена брони. Мог купол похвастаться и собственным бронированным люком. Внутри находились два удобных кресла, панель связи и органы управления, необходимые для настройки и наведения маленького гравитационно-линзового телескопа. Тихий шелест струящегося через вентиляционные отверстия воздуха был единственным звуком внутри, а безмолвное присутствие звёзд было ей единственной компанией, когда она приходила сюда, чтобы побыть в одиночестве. Чтобы подумать. Чтобы преодолеть нечто… вроде того кровавого побоища, которое она видела на борту "Анхура".

И это делало купол сокровищем высочайшей ценности на корабле, где уединение было практически невозможно.

Вот почему она испытала внезапный, обжигающий всплеск возмущения, обнаружив, что кто-то ещё обнаружил её убежище. И не просто "кто-то".

Пауло д'Ареццо поднял взгляд, когда люк распахнулся, потом вскочил на ноги, увидев Хелен. Странное выражение промелькнуло на его слишком красивом лице – слишком быстрая и слишком сложная вспышка эмоций, чтобы она смогла их прочитать. Очевидно, удивление. И разочарование – скорее всего зеркальное отражение её собственного возмущения, если он, как и она, верил в то, что никто больше не обнаружил это убежище. Но было и что-то ещё. Что-то более тёмное и более холодное. Чёрное, цепкое и горчащее как яд, оно плясало аккурат за гранью узнавания.

Что бы то ни было, оно исчезло также быстро, как появилось, сменившись знакомой и столь основательно ненавидимой ею маской.

– Прости, если я тебя напугала, – сухо произнесла она. – Я не заметила, что отсек занят.

– Всё в порядке, – его голос тоже звучал сухо и слегка неестественно. – Я в любом случае практически закончил на сегодня. – Он полуобернулся чтобы что-то подобрать. Движения его выглядели торопливыми, самую малость чересчур быстрыми, и, практически против собственной воли, Хелен шагнула внутрь маленького отсека и заглянула ему через плечо.

Это был альбом. Не электронный: старомодный бумажный, с грубой поверхностью, рисовать на которой следовало столь же старомодными карандашами, мелками или углём. Кэти Монтень иногда пользовалась похожим альбомом, хотя постоянно настаивала на том, что является всего лишь дилетантом. Хелен не была так уж уверена в этом. Кэти определённо не училась рисовать, и работы её недотягивали, возможно, до профессиональных стандартов, но в них было нечто. Ощущение. Чувство… узнавания. Нечто. Хелен не училась тому, что могло помочь описать это "нечто", но могла это распознать, когда видела.

Как распознала, увидев альбом Пауло. Вот только у него явно были и природный талант, и обучение, которых недоставало Кэти.

Осознав, что было изображено на эскизе, Хелен отрывыство вздохнула. Там была вдребезги разбитая молотообразная оконечность, подсвеченная Нунцио-Б, в окружении обломков и осколков. Строгая композиция – графит по бумаге, чернейшие тени и безжалостный, слепящий свет, рваные кромки и жестокая красота бликов на искромсанной броне. И каким-то образом рисунок передавал не только образ разорванной обшивки и обломков корпуса. Он передавал сотворившую всё это силу, понимание художником боли, смерти и крови, ожидавших внутри. И в этих ужасах таилось обещание расставания с некой драгоценной невинностью, почти утери девственности.

При звуке, с которым она втянула воздух, Пауло оглянулся и побледнел. Рука его метнулась быстрее прежнего и захлопнула альбом, словно он устыдился того, что она увидела рисунок. Снова отвернувшись и втянув голову в плечи он запихнул альбом в сумку, которую Хелен часто видела у него, ни разу не задумавшись, что может быть внутри.

– Прости, – пробормотал он, протискиваясь мимо неё к люку.

– Подожди, – она ухватила его за локоть прежде чем поняла, что хочет сказать. Он немедленно остановился, где-то секунду смотрел на её руку, а потом поднял взгляд к её лицу.

– Зачем? – спросил он.

– Затем… – Хелен остановилась, внезапно поняв, что не знает, как ответить на этот вопрос. Она хотела уже отпустить его и извиниться, но тут взглянула в его серые, обычно отстранённые глаза, которые не были отстранёнными. В них таилась тьма, та самая тьма, Хелен это понимала, которая привела её сюда подумать и побыть в одиночестве. Но было в них и что-то ещё.

Одиночество, удивленно подумала она. Может быть даже… страх?

– Затем, что я хочу поговорить с тобой, – сказала она, поражаясь тому факту, что это было правдой.

– О чём? – его глубокий, звучный голос прозвучал со знакомой чопорностью. Не грубо, не пытаясь оттолкнуть, но с тем самым несомненным ощущением дистанции. Хелен ощутила столь же знакомую вспышку раздражения, но на этот раз она видела его глаза и его рисунок. Она осознала, что в Пауло д'Ареццо было больше, чем она когда-либо давала себе труд заметить раньше, и это вызвало у неё тупой укол стыда.

– О причине, по которой ты здесь, – она обвела свободной рукой тихий, тускло освещённый купол. – О причине, по которой я здесь.

На мгновение было похоже, что Пауло хочет вырваться и уйти. Потом он пожал плечами.

– Я прихожу сюда подумать.

– Как и я, – криво улыбнулась Хелен. – Для этого трудно найти подходящее место, верно?

– Если хочешь для этого остаться один, – согласился он. Это могло бы быть укором ей за вторжение в его уединение, но не было. Пауло отвернулся к искоркам звёзд, и лицо его смягчилось. – Думаю, это должен быть самый спокойный уголок на всём корабле, – тихо сказал он.

– Во всяком случае, самый спокойный, какой мне удалось найти, – согласилась Хелен и указала на кресло, в котором он сидел в момент её появления. Пауло посмотрел на неё, пожал плечами, и уселся на место. Она села в другое кресло и развернула его к нему.

– Это тебя беспокоит, верно? – она повела рукой в сторону закрытого альбома у него в сумке. – То, что мы видели на "Анхуре"… оно беспокоит тебя так же, как и меня, верно?

– Да, – он отвёл взгляд, уставившись в мирную черноту космоса. – Да, верно.

– Хочешь поговорить об этом?

Он резко повернулся к ней, с удивлённым видом, и она задала себе вопрос, не вспомнил ли и он, тоже, их спор с Аикавой в Салажьем Уголке.

– Не знаю, – секунду спустя ответил Пауло. – Я на самом деле не смог облечь это в слова даже для себя самого, тем более для кого-то ещё.

– Я тоже, – призналась Хелен. Настал её черёд отводить взгляд к звёздам. – Это было… ужасно. Жутко. И всё-таки… – она замолчала и медленно покачала головой.

– И всё-таки присутствовало это ужасное ощущение триумфа, так ведь? – его тихий вопрос как магнитом притянул к нему её взгляд. – Это ощущение успеха. Того, что мы доказали, что являемся более быстрыми, более крутыми… более умными. Что мы лучше их.

– Да, – медленно кивнула она. – Полагаю, так и было. И, возможно, так и должно было быть. Мы были быстрее и круче… во всяком случае, в этот раз. И на флот мы пришли как раз для того, чтобы остановить таких как они. Не должно ли было присутствовать ощущение триумфа, победы, когда мы остановили убийц, насильников и мучителей, чтобы они больше никому и никогда не смогли навредить?

– Может быть, – его ноздри раздулись, когда он глубоко вдохнул, а потом покачал головой. – Нет, не "может быть". Ты права. И не то, чтобы ты или я отдали приказ, или выстрелили. Не в этот раз. Но правда, если вдуматься, состоит в том, что какое бы зло не представляли собой враги, – уверяю тебя, они были злом, по любому определению этого термина, – они по-прежнему остаются людьми. Я видел, что с ними произошло, и у меня достаточно хорошее воображение, чтобы хотя бы отчасти представить себе каково им было, когда это происходило. И никто не должен чувствовать себя триумфатором оттого, что сделал это с кем-то другим, как бы тот ни заслуживал, чтобы с ним это сделали. Никто не должен… а я чувствовал. Так что это говорит обо мне?

– Усомнился в решении надеть форму? – практически нежно спросила она.

– Нет, – он решительно помотал головой. – Как я и сказал тогда, когда мы говорили с остальными. Именно поэтому я пришёл во флот, и я не испытываю никаких сомнений относительно своей работы. Относительно того, чтобы останавливать таких, как эти люди. Даже относительно того, чтобы стрелять в людей из других флотов – убивать их – кто в точности как ты и я делает только то, что от них требует долг. Я не думаю, что дело в убийстве самом по себе. Я думаю, дело в том, что я могу понимать насколько это ужасно и ощущать ответственность за это не испытывая вины. Разве не должно быть ощущения вины? Мне ненавистно то, что я помог сделать с другими людьми, и я сожалею, что это вообще должно было с кем-то произойти, но не испытываю вины, Хелен. Тяжесть на душе. Отвращение. Ужас. Всё это я ощущаю. Но не вину. Что это говорит обо мне? То, что я могу убивать людей и не испытывать вины?

Он взглянул на неё, его серые глаза превратились в бездонные колодцы, а она скрестила руки на груди.

– Это говорит о том, что ты человек. И не будь так уж уверен, что не испытываешь вины. Или что не испытаешь, в своё время. Отец говорит, что так происходит с большинством людей, что это социальный защитный механизм. Но не со всеми. И он говорит, что это не обязательно означает, что такие люди злы, или являются монстрами-психопатами. Иногда это всего лишь означает, что они видят произошедшее более чётко. Что они не лгут сами себе. Нам приходится делать выбор. Иногда он прост, иногда труден. А иногда ответственность перед людьми, которые дороги нам, или то, во что мы верим, или люди, которые не могут защитить себя сами, вообще не оставляют нам выбора.

– Не знаю. – Пауло покачал головой. – Это выглядит слишком… упрощённо. Словно сам вручаешь себе индульгенцию на моральном уровне.

– Нет, это не так, – тихо сказала она. – Поверь мне. Вина и ужас независимы друг от друга. Можно испытывать одно вне зависимости от того, испытываешь ли другое.

– О чём это ты? – он откинулся, опустив руки на подлокотники, и пристально уставился на неё, как будто услышал не вполне то, что она сказала. – Ты же вообще не об "Анхуре" говоришь, верно?

И снова его восприимчивость удивила Хелен. Она несколько секунд вглядывалась в него, а потом покачала головой.

– Нет. Я говорю о том, что произошло несколько лет назад на Старой Земле.

– Когда тебя похитили Кощеи?

– Ты знал об этом? – она удивлённо моргнула, а Пауло рассмеялся.

– В газетах эту историю излагали достаточно подробно[19]19
  а ещё подробнее она изложена в повести Эрика Флинта «Горец» (From the Highlands)


[Закрыть], – заметил он. – Особенно про участие «Рабсилы». У меня были свои причины следить за этой историей. – И снова что-то мелькнуло в глубине его глаз. Потом он улыбнулся. – И ни твой отец, ни леди Монтень не были особо… незаметны после вашего возвращения домой. – Он посерьёзнел. – Я с самого начала понимал, что репортеры не разузнали историю целиком, но и то, что им досталось, было достаточно кроваво. Это должно было быть весьма тяжело для ребёнка… четырнадцати стандартных лет, верно?

– Да уж, но я не это имела в виду. – Брови Пауло поползли вверх, а Хелен неловко поёжилась, не в состоянии поверить, что собирается рассказать не кому-нибудь, а Пауло д'Ареццо что-то, о чём никогда не говорила даже Аикаве и Рагнхильд. Потом глубоко вдохнула. – Прежде чем папа и… прочие нашли нас с Берри и Ларсом, там были трое мужчин. Они схватили Берри и Ларса прежде, чем я набрела на них. Берри изнасиловали и избили – очень сильно. Полагаю, они бы убили её, скорее всего, весьма скоро. Но этого я не знала, когда они напали на меня.

К этому моменту он уставился на неё широко распахнутыми глазами. Хелен набрала воздуха ещё раз.

– Я уже довольно неплохо владела Neue-Stil, – ровно сказала она. – Я была напугана – только что сбежала от Кощеев и знала, что они меня убьют, если я не оторвусь. У меня в жилах вместо крови был чуть ли не чистый адреналин, и никто не смог бы заставить меня повернуть назад. Поэтому, когда эти трое кинулись на меня из темноты, я их убила.

– Ты их убила, – повторил Пауло.

– Да, – она ровно встретила его взгляд. – Всех троих. Сломала им шеи. До сих пор помню ощущение, с которым ломались кости. Меня тошнило, мне было плохо, и я задавалась вопросом, что же я за монстр. Временами та тошнота возвращается. Но я вспоминаю, что я всё ещё здесь, всё ещё жива. И что Ларс и Берри всё ещё живы. И скажу тебе со всей откровенностью, Пауло: как бы мне ни было плохо, и как бы я ни желала, чтобы ничего этого не случилось, я не чувствую вины и действительно ощущаю… триумф. Я могу, глядя себе в глаза, без колебаний сказать, что сделала то, что должна была сделать, и что сделаю это и снова. И, полагаю, именно этот вопрос тебе следует задать самому себе в отношении "Анхура". Ты уже сказал, что сделал бы то же самое снова, если бы пришлось. Не значит ли это, что сделано было то, что следовало сделать? Что тебе следовало сделать, чтобы оставаться собой? И если это так, почему ты должен испытывать вину?

Он несколько секунд молча смотрел на неё, а потом медленно кивнул.

– Не уверен, что в твоей логике не найдётся зияющей дыры, но это не делает сказанное тобой неверным. Мне следует обдумать это.

– О, да, – согласилась она с кривой улыбкой. – Тебе следует обдумать это, Пауло. Тщательно. Я-то уж точно поступила именно так! И не подумай, что у меня не было тяжелых минут из-за того, что случилось с "Анхуром". Надо быть психом, чтобы их не иметь. Только не надорвись, пытаясь взгромоздить себе на плечи вину за всю пролитую во вселенной кровь.

– Это… э… мудрый совет.

– Знаю, – с готовностью согласилась она. – Я перефразировала то, что мастер Тай сказал мне после произошедшего в Старом Чикаго. Он куда мудрее меня. Разумеется, большинство людей мудрее меня, если уж на то пошло.

– Не прибедняйся.

– Ладно-ладно, – она отмахнулась, а он покачал головой с наверное первой увиденной ею совершенно открытой улыбкой. Улыбка превратила его обычное отстраненное выражение лица в нечто совершенно другое. Хелен склонила голову набок.

– Слушай, – сказала она, ощущая возвращение неловкости, но не позволяя ей остановить себя, – это может быть не моё дело, но отчего ты такой, ну… замкнутый?

– Я не замкнутый, – немедленно возразил он, переставая улыбаться. Настала её очередь качать головой.

– О, нет, именно так. И до меня начинает доходить, что я протормозила сильнее обычного в осознании того, что это не по тем причинам, по которым мне казалось.

– Я не понимаю, о чём ты говоришь, – сухо заявил Пауло.

– Я говорю о том факте, что это, в конце концов, не из-за того, что ты считаешь себя настолько уж лучше остальных.

– Из-за того, что я считаю как? – он уставился на Хелен в таком очевидном ошеломлении, что та не сдержала смешка.

– Ну, так я подумала сперва. И временами я, бывает, ленюсь думать. Почему-то я так и не перешла от первой мысли к мысли номер два или номер три, – она пожала плечами. – Я вижу кого-то, кто столь явно потратил уйму денег на биоскульптуру, и автоматически предполагаю, что у него должно быть достаточно высокое самомнение.

– Биоскульптуру? – продолжая смотреть на неё, он, внезапно, рассмеялся. Безрадостным смехом, дотронувшись до лица и поморщившись. – Биоскульптура? Ты думаешь, это именно она?

– Ну, да, – уходя в оборону, сказала она. – Хочешь сказать, что это не так?

– Нет, – ответил он. – Это не биоскульптура. Это генетика.

– Да брось! – она кинула на него скептический взгляд. – Люди не появляются на свет, выглядя настолько хорошо, без некоторой помощи, мистер д'Ареццо!

– Я не говорил, что это природная генетика, – отозвался он, и его глубокий, музыкальный голос внезапно настолько охрип, что Хелен резко выпрямилась. Они встретились взглядами, и его спокойные серые глаза больше не были спокойными. Они были пытающими, как капли расплавленного кварца. А затем он внезапно, шокирующе высунул язык.

Такой жест она видела раньше – в исполнении "террористов" вроде Джереми Экса и учёных вроде Веба ДюГавела. Но она никогда не видела генного штрих-кода генетического раба на языке офицера флота. Пауло подержал язык высунутым секунд пять, потом убрал, но его серые глаза продолжали сверкать.

– Если ты считаешь, что я хорошо выгляжу, – горько сказал он, – тебе следовало бы видеть мою мать. Я не видел… во всяком случае, не помню этого. Она умерла, когда мне не было и года. Но отец достаточно часто описывал мне её. У него не было другого выхода, потому что он не мог мне её показать… "Рабсила" не дозволяет своим рабам иметь фотографии друг друга.

Хелен уставилась на него, а он смотрел в ответ дерзко, практически враждебно.

– Я не знала, – наконец тихо сказала она.

– И не обязана была знать, – он вздохнул и отвёл взгляд, его напряжённые плечи слегка расслабились. – Это… не то, о чём я люблю поговорить. И, – он снова взглянул на неё, – не то, что бы я помнил себя рабом. Отец помнит, и временами это его грызёт. А вот то, что мы с ним – и с моей матерью – были специально созданы привлекательными, поскольку так и должны выглядеть "рабы для удовольствий", вот это временами грызёт и меня. Но отец никогда не забывал, что это флот остановил то невольничье судно, на котором были мы. При этом моя мать погибла, но он никогда не обвинял в этом флот. Как и я. По крайней мере, она умерла свободной, видит Бог! Именно поэтому отец взял фамилию капитана д'Ареццо, когда заполнял бумаги для получения гражданства. И поэтому я пошёл во флот.

– Могу понять, – сказала она, мысленно пиная себя за то, что не распознала признаки. Уж кто-то, кто провёл столько времени с бывшими рабами и членами Антирабовладельческой Лиги сколько она, должен был их заметить. Но почему он ни разу даже не намекнул ей? Должен же он знать, что приёмная дочь Кэти Монтень будет настолько близка к пониманию, насколько вообще может быть тот, кто сам никогда не был рабом!

– Да, – выдохнул Пауло, словно прочитав её мысли. – Да, думаю, если кто-то на "Кисе" и может понять, то это ты. Но эта не та тема, на которую я люблю поговорить. Не потому, на самом деле, что стыжусь. Но потому… потому что это уводит прочь от меня. Это концентрирует на том, откуда я появился, на том мерзавце, извращенце "бизнесмене", который создал меня и который никогда даже не считал ни моих родителей, ни меня людьми.

Он взглянул через купол наружу, губы его скривились.

– Полагаю, ты также можешь понять, почему я не так впечатлён собственной "привлекательностью", как остальные, – произнёс он тихим, хриплым голосом. – Временами это заходит куда дальше. Когда ты знаешь, что шайка двинутых ублюдков сделала тебя красивым – чтобы ты был милым, привлекательным куском мяса, который можно выгодно продать или сдать в аренду – и кто-то начинает бегать за тобой только потому, что ты выглядишь столь чертовски привлекательно, это вызывает тошноту. Ведь не ты им нужен. Не тот, кто живёт внутри, не тот, кто делает подобное. – Он хлопнул ладонью по сумке с альбомом. – Им нужно вот это. – Он снова прикоснулся к лицу. – Эта… упаковка.

– К настоящему моменту я познакомилась с немалым числом бывших рабов, Пауло, – сказала Хелен старательно нейтральным тоном, – и у большинства из них есть свои демоны. Полагаю, на самом-то деле по другому и быть не может. Но что бы ни случилось с ними, что бы ни было сделано с ними, и что бы о них не думали ублюдки с Мезы, они – люди. И тот факт, что кто-то считал их собственностью, ничего не меняет. Он просто означает, что люди, считающие себя долбаными богами, решили, что они – игрушки. А некоторые игрушки, Пауло д'Ареццо, очень, очень опасны. В конечном итоге именно это положит "Рабсиле" конец, ты же понимаешь. Люди вроде Джереми Экса. И Веба ДюГавела. И тебя.

Он посмотрел на Хелен с подозрением, словно заподозрив её в неискренности, и она снова усмехнулась, с ехидством.

– Пауло, с практической точки зрения Кэти Монтень приходится мне матерью. И о папе ты тоже наслышан. Ты думаешь, у них нет чертовски хорошего представления, сколько бывших рабов и детей бывших рабов приходят в вооружённые силы Звёздного Королевства? Борьба за соблюдение конвенции Червела приносит свои дивиденды. Это привлекает многих – таких как ты – и то, что это привлекает подобных тебе людей, является одной из причин, по которым мы столь добросовестно проводим эту конвенцию в жизнь. Это положительная обратная связь. И, кроме всего прочего, разумеется, есть и Факел.

– Знаю, – он опустил глаза, уставившись на указательный палец собственной правой руки, которым чертил круги на колене. – Именно об этом я на самом деле и хотел с тобой поговорить… О Факеле и о твоей сестре, я имею в виду. Но мне… То есть, всё так затянулось, и…

– Пауло, – практически нежно сказала она, – я знаю множество бывших рабов, понимаешь? Некоторые из них похожи на Джереми и Веба. Факт своего происхождения они несут как флаг и готовы забить его прямо в глотку вселенной. Он определяет, кто они такие. И они готовы вцепиться в горло "Рабсиле" прямо собственными зубами. Другие просто хотят сделать вид, что рабства не было вообще. А есть полно тех, кто не хочет притворяться, что рабства было, но хочет добиться всего самостоятельно. Они не хотят говорить о нём. Они не хотят, чтобы люди делали им поблажки, делали для них исключения из-за какого-то ложного ощущения вины. И они не нуждаются в жалости или в том, чтобы окружающие строили своё к ним отношение как к бывшим жертвам. Очевидно, я не удосужилась узнать тебя так, как следовало, или это не стало бы для меня таким сюрпризом. Но всё-таки я узнала тебя достаточно хорошо, особенно теперь, чтобы понимать, что ты один из этой компании твердолобых, негибких и упрямых. Тех, кто непреклонен в стремлении добиться успеха без нытья, без оправданий и без специальных скидок. Тех, кто слишком упрям для собственного блага и слишком, чёрт подери, глуп, чтобы это понимать. Типа грифонских горцев.

Хелен ему улыбнулась и Пауло, очевидно к собственному удивлению, улыбнулся в ответ.

– Может быть мы действительно похожи, – наконец произнёс он. – В чём-то.

– И кто бы мог подумать? – ответила она, сверкнув зубами в улыбке.

– Скорее всего, нам не повредило бы, если бы этот разговор состоялся раньше, – добавил он.

– Не-а, нисколько, – согласилась она.

– Тем не менее, полагаю, не слишком поздно начать всё заново, – заметил он.

– Нет, если только ты не ожидаешь, чтобы я отказалась от своей обычной упрямой, несносной и в основном поверхностной натуры, – сказала она.

– Не знаю, насколько это самоуничижение справедливо, – задумчиво произнёс Пауло. – Я никогда на самом деле не считал тебя упрямой.

– Как только я справлюсь с несвойственным мне ощущением раскаяния в том, что ошиблась в причинах твоего высокомерного поведения, ты за это заплатишь, – заверила его Хелен.

– Буду этого ждать со страхом и трепетом.

– Самое умное, что ты сказал за весь день, – зловеще заявила она, и они дружно расхохотались.