Текст книги "Проклятие Пифоса"

Автор книги: Дэвид Аннандейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

И когда его боком пронесло мимо терпеливо ждавшего «Веритас феррум», ударный крейсер Железных Рук громко заявил о себе. Лэнс-излучатели и орудийные батареи открыли огонь. Энергетические лучи прочертили пустоту, уничтожили слабеющие пустотные щиты «Золотого сечения» и вспороли обшивку предательского корабля. Следом ударили твердотельные снаряды, мощными бронебойными боеголовками сокрушая раненую добычу. Обстрел не прекращался. То было запоздавшее возмездие, ответ за унижение на Исстване.

Ад разверзся в коридорах эскортного корабля. Волна очищающего пламени прокатилась по его внутренностям, пожирая всех на своем пути – легионеров, рабов, сервиторов. Все обратилось в пепел. «Золотое сечение» так ни разу и не выстрелило в ответ. Железный кулак Аттика низверг его в смирение, безмолвие, забвение. И смерть его пришла не в виде огненной феерии. Корабль развалился на части. Спустя всего несколько минут единственными огоньками, освещавшими его корпус, остались угасающие языки пламени. Истерзанная громадина уплывала в вечную ночь, медленно вращаясь в пустоте и рассыпаясь на обломки – еще одна мертвая глыба, которой суждено веками кружиться вокруг далекой Гамартии.

Осталась только «Калидора». Боевая баржа являла собой истинного левиафана, все тело которого, словно шипами, была усеяно всевозможными орудиями. Но она также было и великолепным хрустальным городом – лиловой жемчужиной, разгонявшей темноту своим сиянием, преисполненным злобы и высокомерия. Подлинный монумент излишеству. С многообразием ее бортовых орудий могло сравниться лишь вычурное изобилие всевозможных украшений. Границы между оружием и произведением искусства стерлись. Статуи простирали к звездам руки, что были пушками. Лэнс-излучатели были вмонтированы в бесформенные скульптуры, напоминавшие застывшие во льду взрывы, и олицетворяли торжество крайностей, чувств, экстаза.

«Калидору» тоже поразили мины, но титаническая боевая баржа будто не заметила нападения. Размерами она вчетверо превосходила корабли сопровождения и вдвое – «Веритас феррум», и подобные меры были ей не страшнее комариных укусов. Крейсер Железных Рук обстреливал ее из всех орудий, но и этого было недостаточно. Орудия «Веритас феррум» могли от силы потрепать, но никак не вывести «Калидору» из строя – не раньше, чем ее ответный огонь превратит ударный крейсер в облако космической пыли.

Аттик не рассчитывал, что мины или огонь лэнсов убьют или хотя бы покалечат его жертву. Он вообще не надеялся нанести боевой барже серьезный урон. Ему нужно было лишь на мгновение ослепить врага, отвлечь его внимание. Потому что для меньшего, слабого и побитого «Веритас феррум» существовал всего один способ уничтожить «Калидору».

Обезглавить ее.

В момент перехода эскадры Детей Императора в реальное пространство «Веритас феррум» произвел еще один залп. Эти снаряды летели медленнее, и когда гибель «Вечного величия» зацепила «Калидору», от цели их отделяло приличное расстояние. Пока могучий корабль терзала испепеляющая волна, они подлетали к носовой части боевой баржи справа под прикрытием ее же тени. Шипы по левому борту начисто смело взрывом. Разряды энергии метались по корпусу. Жемчужина вспыхнула ослепительным сиянием, а затем померкла, словно угодила в затмение. Пустотные щиты держались, но они ослабли, оставив баржу открытой для удара Аттика.

Рой абордажных торпед приближался к «Калидоре». Десятками они рассекали пустоту – темные тупоносые металлические акулы. Чистая и прямолинейная жестокость против пышущего роскошью тщеславия Детей Императора. Таково было послание Дуруна Аттика всем предателям, которых Железные Руки некогда называли своими ближайшими братьями. Таково было правосудие. Возмездие. Урок. Аттик намеревался сполна отплатить унижением за унижение, да еще и с процентами. Предатели восторжествовали на Исстване V благодаря эффекту неожиданности и огромному численному перевесу. Теперь же он покажет им фатальную правду о том, как ведут войну Железные Руки. Их методы не имели ничего общего с показушничеством Детей Императора. Ничего напускного, лишь точное и незамутненное искусство боя.

Дальнобойная артиллерия «Калидоры» рявкнула в ответ «Веритас феррум». Ударный крейсер получил первые повреждения, но он уже отступал, при этом продолжая стрелять и оттягивать на себя ярость «Калидоры». Боевая баржа ринулась в погоню, сама подставляясь под дождь абордажных торпед.

И под следующий удар в жестоком уроке Аттика.

Объекты астероидного пояса двигались по непредсказуемым и смертоносным орбитам. Для любого судна переход от точки Мандевилля до области космоса, расчищенной от обломков мощным гравитационным полем Полиника, представлял серьезную опасность. Слишком много объектов, слишком много траекторий, постоянно изменяющихся из-за случайных столкновений… Всегда существовал риск катастрофы.

Но порой риск можно превратить в определенность.

Через поле боя неспешно дрейфовала глыба льда размером с гору. Имея неправильную форму и несколько километров в поперечнике, она была достаточно велика, чтобы представлять угрозу для любых кораблей. Но при этом она была хорошо видна даже в таком темном уголке звездной системы, переливаясь тусклыми бело-голубыми оттенками в холодном свете солнца. Траектория уводила ее прочь от разразившейся пустотной войны. «Калидора», преследуя «Веритас феррум», оставила ее справа.

На борту одной из ведущих торпед Аттик смотрел в передний иллюминатор и видел, как ослепительный аметист «Калидоры» затмевает тусклую жемчужину небесной громадины. «Сейчас», – подумал он.

Словно повинуясь его приказу, сработали термоядерные заряды, установленные на ледяной глыбе. Тьму озарил яростный свет. Взрыв расколол небесное тело надвое. Один кусок, вращаясь, отлетел в черноту космоса. Другой же швырнуло прямо на «Калидору» – ледяной кулак размером с треть корабля. Двигатели боевой баржи полыхнули, начиная экстренный маневр уклонения. Задрав нос, корабль попытался уйти вверх с траектории столкновения. Заговорили орудия правого борта, поражая надвигающуюся гору лэнсами, снарядами пушек и торпедами. Ожесточенная бомбардировка выгрызала кратеры во льду и заставляла поверхность глыбы кипеть. Обломки и пар хвостом протянулись за ней. Любой корабль уже был бы уничтожен, а от экипажа не осталось бы даже пепла. Но у небесной горы не было экипажа, и ее курс не менялся. Отстреливаясь, «Калидора» не добилась ничего – только превратила ледяную громадину в комету.

И эта комета ударила баржу в нос. Попадание получилось не прямым, да и корабль был крепким. Но даже так лед смял переднюю обшивку, словно хрупкий пергамент, и разворотил нос корабля, уничтожив златокрылую эмблему. Умирающие орудийные системы извергали потоки плазмы, что разлетались в космосе полосами полярного сияния. Взрывы охватили целый километр корпуса корабля. Сотня шпилей исчезла, будто их никогда и не было. На несколько мгновений боевая баржа превратилась в гигантский факел, пожираемый собственным пламенем. «Калидору» бросило в разворот, и выхлопы двигателей лишь усиливали ее бесконтрольное вращение. Бортовые огни моргнули и погасли. За один полный оборот блестящий символ высокомерия Детей Императора объяла тьма.

Абордажные торпеды вышли на финальный заход. Аттик наблюдал, как «Калидора» медленно заваливается набок. Невозможно было представить, что такая огромная боевая баржа может стать настолько беспомощной. Словно целый континент внезапно ушел в дрейф. Капитан упивался зрелищем вражеского корабля, за считанные мгновения превратившегося в громаду мертвого металла в мерцающем ореоле его собственной боли. Один полный оборот без сил и контроля. Но затем энергия вернулась. Пустоту снова озарила гордыня «Калидоры». Корабль возобладал над собой и вновь развернулся для погони. Но он был ранен. Он все еще содрогался от вторичных взрывов. А еще он был зол и теперь искал цель для своей ярости.

Торпеды миновали развороченный, дымящийся нос и полетели вдоль корпуса боевой баржи. Под ними проносился самоцветный город башен – кисть для художника разрушений. А впереди находился командный остров – массивное венценосное сооружение на корме. И только сейчас завеса спала с глаз Детей Императора, и они узрели наконец истинную угрозу. Орудийные башни развернулись. Пушки обратили свой огонь на абордажные торпеды. Некоторые попали. В каждом расцветающем огненном шаре Аттик видел погребальный костер для своих легионеров. Но огней оказалось немного. Ударная группа прорвалась сквозь убогую оборонительную сеть.

В последние секунды перед столкновением Аттик вызвал по воксу все торпеды.

– Дети Императора исповедуют совершенство. Так давайте же преподнесем им наш дар, братья. Покажем этим предателям совершенство войны.

Глава 6

ФИЛОСОФИЯ НА БОЙНЕ. ОБЕЗГЛАВЛИВАНИЕ. КРЕОН

Абордажные торпеды поразили островную надстройку и глубоко вонзились внутрь – как множество колющих ударов гладия, направленного в глотку «Калидоры». Принятая Аттиком стратегия обезглавливания предполагала, что торпеды ударят по верхнему квадранту строения в главном кластере. Атакуя с множества направлений, они преодолеют оборону Детей Императора и при этом окажутся достаточно близко друг к другу, чтобы боевые отделения смогли при необходимости быстро соединиться. Аттика не интересовали машинное отделение или ангары. Он хотел заполучить капитанский мостик. Цель операции была исключительно проста и в этой простоте по-своему совершенна: всех убить, все уничтожить.

Торпеда Гальбы пробила обшивку боевой баржи на уровень ниже большей части остальных. От яростного трения буровой наконечник снаряда раскалился добела. С шипением распахнулся люк, и Железные Руки высыпали наружу. С ними были Кхи’дем и Птерон. Аттик великодушно согласился дать Саламандрам и Гвардии Ворона шанс вернуть себе толику чести, но на жестких условиях – лишь одному представителю каждого легиона дозволили ступить на поле мести вместе с Железными Руками.

Гальба и его воины оказались в галерее, освещенной таким же аметистовым сиянием, как и внешний корпус корабля. Теперь, оказавшись на свету, сержант увидел, что оттенками он напоминает скорее кровоподтек, нежели драгоценный камень. Мраморный пол был устлан ковром, но материал под ногами казался Гальбе слишком странным. Галерея вела к левому борту. Имея двадцать метров в ширину и почти километр в длину, она была спроектирована с расчетом на сотни посетителей, чтобы выставленными здесь чудесами могли насладиться как можно больше зрителей. Вдали галерею завершали две массивные бронзовые двери высотой в четыре роста космодесантника. Отделение двинулось к ним, проходя мимо гобеленов на стенах и под свисающими с потолка стягами. Сосредоточившись на дверях и в любую секунду ожидая нападения, Гальба удостоил выставленные напоказ шедевры лишь мимолетным взглядом. Отметил их наличие, только и всего. Маниакальное пристрастие Детей Императора к рисованию, скульптуре, музыке, театру и литературе его не заботило. В былые дни братства с III легионом – когда это было? Неделю назад? Месяц? Вечность? – Гальба бывал на кораблях воинства Фулгрима, и каждый раз среди этой показушной роскоши ему начинало казаться, будто он задыхается. Куда бы он ни посмотрел, отовсюду буквально кричали произведения искусства, требуя к себе внимания. Чрезмерная нагрузка на чувства угрожала ясности мышления. В те моменты Гальба особенно ясно понимал Аттика, систематически искоренявшего в себе все человеческое. Он стремился к чистоте машины, закалявшей тело и дух против потакания своим слабостям, которыми жили Дети Императора.

В те дни Гальба думал, что все различие между братскими легионами сводилось только к эстетическим взглядам. Теперь же он чувствовал подсознательное отвращение к этим художествам и отказывался замечать их.

Но с ковром определенно было что-то не так.

– Брат-сержант? – вызвал Гальбу Вект. – Ты видишь, что сотворили эти предатели?

Только тогда он действительно посмотрел. И увидел. На стягах, которые должны были восхвалять военные заслуги, не было гербов или хоть каких-либо знакомых ему символов. Вместо них на полотнах проступали руны – их форма была чужда ему, а смысл ускользал от понимания, но продолжал извиваться, словно змей, под тонким льдом рассудка и отрицания. Постоянно повторялись два рисунка. Один напоминал группу копий, пересекающихся в виде восьмиконечной звезды. Другой – маятник, увенчанный серповидными лезвиями. Лицо Гальбы перекосило отвращение. Он никак не мог избавиться от ощущения, что символы улыбаются ему – пылко, мерзко, порочно. То была извращенная абстракция, загрязнявшая всякую плоть, на какую падала искривленная ухмылка. Гальбу захлестнуло желание очистить все, что еще несло на себе следы органики, ибо только так он сможет избавиться от скверны, что пробует все глубже впиваться когтями в его разум.

Он оторвал взгляд от стягов. Не сбавляя темпа, на бегу, осознал истинную суть остальных произведений искусства. Железные Руки бежали по галерее, посвященной пороку – умоисступлению, пыткам и до крайности утонченным художествам. Гобелены на стенах представляли сцены массовой резни как упоение ощущениями. Фигуры, в чьих очертаниях едва угадывались человеческие черты, запускали пальцы во внутренности своих жертв и даже в собственные. Заживо обгладывали черепа. Купались в крови, словно в самой любви. Но еще хуже изображений на гобеленах были полотна. Шелк в них переплетался с плотью. Они сами были теми преступлениями, которые восхваляли. Сотни жертв были обращены в картины своих собственных смертей.

И тут Гальба понял, что не так с ковром. И он, и настенные полотна были чудовищными творениями одного рода. Рука даровитого, но чудовищного мастера изваяла ткань из плоти, мышц и сухожилий. Ноги буквально утопали в омерзительном ворсе. Благодаря вплетению волос умело выделанная дубленая кожа стала мягкой, как хлопок, сохраняя при этом гладкость живых тканей, подобную влажному шелку. Узор был абстрактным, а его оттенки и переливы напоминали музыку, что порождала все крики мира. Над ковром явно трудилось множество рук, и Гальба уверился, что их обладатели, в конечном счете, один за другим стали частью своего же детища. Творцы были обречены во веки веков пребывать внутри собственного шедевра, подписанного их же телами.

Мертвые, разумеется, не чувствуют боли. Но почему тогда под ногами бегущих Железных Рук ковер корчился и извивался? «Все дело в материале, – убеждал себя Гальба, – в этом гениальном произведении жуткого ремесленничества». Иного объяснения и быть не могло, ибо оно бы обнажило заражение разума бредовыми фантазиями. А он не собирался дарить предателям и их кораблю такую победу.

Вместо этого он нес им погибель. Он и его братья покончат с жестокостью иной, очищающей жестокостью машины. Бионическая рука казалась ему оплотом против чумы безумия. Болтер был не просто продолжением его тела, но путеводным камнем его странствия, направлявшим на тропу становления совершенным орудием войны.

Каждое его действие на этом корабле, совершенное во имя Императора и примарха, станет шагом к чистому совершенству, не опороченному безумием окружающей его плоти. Совершенству, что разрушит иллюзии, восславляемые Детьми Императора.

– Что стало с этим легионом? – вслух огласил свои мысли Вект.

– Это ничто по сравнению с тем, что сделаем с ним мы, – ответил Гальба.

– На такое нельзя закрывать глаза, – вставил замечание Кхи’дем. – Я никогда не видел подобного безумия. Это уже больше, чем просто предательство.

– В предательстве нет ничего простого, – фыркнул Гальба. – И нет преступления хуже.

– Я имею в виду, – пояснил Кхи’дем, – что в увиденном нами сокрыт кошмарный смысл. Твой брат прав, задаваясь такими вопросами. Произошло что-то поистине ужасное. Отметая это как несущественное, мы делаем себе только хуже.

– Когда всех их убьем, у нас будет полно времени для любых вопросов, – отрезал сержант Железных Рук. Но собственный ответ ему показался пустым и недостаточным.

До бронзовых дверей оставалась всего пара сотен метров, и Гальба уже мог различить украшавшие их рельефные изображения. Даже с такого расстояния стало ясно, что створки сложены из тел, залитых расплавленным металлом. С другой стороны ворот доносились звуки битвы: гулкий барабанный бой болтеров, рев и визги разрубающих кости цепных мечей, крики ярости схлестнувшихся легионеров. Над белым шумом криков гремел могучий грозный голос, но слов его было не разобрать. Вдруг громкость резко возросла, подобно приливной волне, двери с оглушительным грохотом распахнулись, и из них хлынули предатели. Дети Императора собирались дать отпор захватчикам.

И опрометчиво ринулись прямо навстречу горячему приветствию Гальбы.

Сержант возглавил воинский клин. Ширина галереи позволяла целому отделению рассредоточиться так, чтобы у каждого боевого брата был свободный сектор обстрела. Еще до того, как двери распахнулись, Железные Руки открыли огонь из болтеров. Дети Императора бросились в атаку. Они не надели шлемов – от высокомерия или из-за неожиданности, Гальба не знал и знать не хотел. От попаданий реактивных снарядов черепа ведущих воинов взорвались, словно перезрелые фрукты. Следовавшие ряды легионеров уже подняли оружие и начали отстреливаться, сбивая темп наступления Железных Рук.

– Уклоняться, – скомандовал по воксу Гальба, – и идти на сближение.

Укрыться негде. Единственный способ избежать бойни – добраться до врага и сокрушить его в ближнем бою.

Клин потерял прежнюю симметричную форму – легионеры теперь мчались вперед произвольными зигзагами, кидаясь то влево, то вправо, одновременно стреляя на подавление. Точно прицелиться в таких условиях было невозможно. Но даже летящие веером снаряды оставались смертоносными. На глазах Гальбы один предатель упал, захлебываясь кровью в разорванной глотке.

Шквальный огонь Железных Рук выиграл для них несколько драгоценных секунд и метров. Когда ответная стрельба началась всерьез, они уже были гораздо ближе к врагу. Но Дети Императора, похоже, жаждали яростной жестокой сечи не меньше сынов Ферруса Мануса. Они не останавливались, чтобы прицелиться, а неистово рвались вперед с упоенными воплями вперемешку с воем ярости на устах.

Две группировки стремительно сближались, и теперь Гальба мог отчетливо рассмотреть лица предателей. Преображения, которым подверглись его бывшие братья, вызывали беспокойство ничуть не меньшее, чем их теперешнее искусство. Они терзали свою плоть. Гальба разглядел руны, нарисованные ранами по плоти. Скальпы, порезанные на лоскуты и сдвинутые с черепов металлическими стержнями. Шипы, колючая проволока, исковерканная лепнина и другие болезненные осколки развращенного воображения уродовали облик легионеров. А те смеялись, упиваясь собственной болью.

То, что бежало навстречу Гальбе, являло собой мрачную издевку над догматами его легиона, провозглашавшими единение с неорганикой. Но если Железные Руки заменяли слабую плоть силой металла, то Дети Императора использовали одно, чтобы губить другое. Железные Руки стремились к чистоте. Эти же создания погрязли в адском кутеже в погоне за новыми, все более сильными и острыми ощущениями. Голод, который им никогда не утолить, заставлял их предаваться истязаниям и ликовать в агонии. Дети Императора теперь упивались чувствами, но абсолютное блаженство оставалось для них недостижимо, и это терзало их невыносимыми муками.

Эти мысли проносились в мозгу Гальбы, пока он рвался навстречу убийствам – подсознательное знание, инстинктивная реакция, которую внешность Детей Императора воззвала из глубин того, что в древние, объятые мраком невежества времена назвали бы его душой. К ярости от предательства примешалось отвращение. Честь требовала истребить предателей. Нечто менее рациональное требовало выжечь все следы их существования.

Еще несколько секунд болтерный огонь расчерчивал пространство между двумя группировками. Легионеры с обеих сторон замешкались. На глазах Гальбы еще двое Детей Императора пали, сраженные точными выстрелами в головы, тогда как все его братья сражались подле него – кулак возмездия оставался невредимым. А затем воины двух легионов сошлись врукопашную, словно схлестнулись две волны. Галерея наполнилась грохотом сталкивающихся доспехов, звоном скрещивающихся клинков, хрустом костей, раздробленных ударами пудовых кулаков, и гортанного рева гигантов, вышедших на войну.

Буквально за секунду до столкновения Гальба закрепил болтер в магнитной кобуре на бедре и взялся за цепной меч. Удерживая рукоять обеими руками, сержант рубанул им из-за головы, вкладывая в удар всю свою силу и инерцию. Ближайший из сынов Фулгрима попытался парировать атаку. Охваченный экстазом битвы, он забыл сменить оружие для ближнего боя, а болтер оказался паршивой защитой от меча Гальбы. Зубья цепи взвизгнули, рассекая ствол, и с влажным чавканьем вгрызлись в череп предателя. Пролив первую кровь, Гальба ощутил удовлетворение. С самого предательства в Каллиниде за Железными Руками оставался должок, и теперь он наконец мог истреблять врагов собственными руками во имя своего павшего примарха.

Разрубая голову предателя надвое, он видел, как зрачки его противника расширяются в агонии и в то же время сияют от возбуждения новизной жутких ощущений. Но в конце концов глаза предателя заволокла смертная тьма, и лишь это по-настоящему имело значение. Гальба рывком выдернул меч из трупа и блокировал выпад другого космодесантника, который перепрыгнул через тело погибшего собрата, целясь своим жужжащим клинком в горло сержанта. Он пригнулся под ударом и с силой врезался в отступника, выбив того из равновесия, а затем, не теряя ни секунды, глубоко вонзил клинок в нагрудник врага.

Железные Руки и Дети Императора рвали друг друга на части. Гальба с головой окунулся в водоворот гремящего керамита и брызжущей крови. Время для него замедлило свой бег. В голове не осталось ничего, кроме сиюсекундных нужд. Он двигался вперед шаг за шагом, от убийства к убийству. Его броня погнулась и потрескалась под десятками ударов, но он отмахивался от них, разя врагов снова и снова. Он разбивал лица в кашу, прорубался сквозь пластины доспехов и укрепленные ребра к черным бьющимся сердцам и навсегда останавливал их.

Сквозь грохот боя прорезался новый шум, набирая громкость и отвлекая на себя внимание. Это был голос, усиленный вокс-рупорами до оглушающего уровня, и принадлежал он машине. И хотя в его жестких неизменных модуляциях не ощущалось ничего человеческого, голос пылко проповедовал, и слова его сквозили леденящей кровь страстностью.

– Пределов нет! – провозглашал он. – Постигните всю истину ощущений, ибо нет для них границ! Дайте волю восприятию, братья. Отдайтесь во власть порока, ибо ощущения есть путь к совершенству! Чем низменнее действо, тем острее ощущения. Что вам говорили? Что все дозволено? Нет! Все обязательно! – на последнем слове громкость резко подскочила. – Что слабые запрещают, мы обязаны объять до конца! Внемлите заветам пророка Саада! Лишь в крайностях – блажь! Лишь в чувствах – истинное знание!

Голос принялся декламировать литанию бесчинствам, словно предаваясь величайшим зверствам, которые можно свершить одними лишь словами. Он приближался, и ему вторил громогласный, тяжеловесный топот по палубе. Гальба понял, что ждет их впереди.

Дредноут.

Проповеди привели Гальбу в замешательство. В словах явственно звучали жажда и превознесение плоти в самых худших ее формах, чего воин никак не ожидал услышать от дредноута. Голос нарастал, словно загоняя себя все глубже в бездну развращенности. Поскольку от физической сущности воина в саркофаге дредноута почти ничего не осталось, он мог разделить безумное неистовство своих братьев лишь словами и мыслями – вот он и разражался тирадами об абсолютном совершенстве жестокости, словно желая обрести в них высочайший, не постижимый никак иначе опыт.

Натиск Детей Императора внезапно ослаб. Предатели расступились. Гальба благоразумно остался на своем месте. Впереди дверной проем заполонила колоссальная фигура. Дредноут прибыл. Слова его били по умам, а для плоти у него было полно иных приспособлений: могучие ноги, лязгающая клешня и злобно светящиеся двойные лазпушки. Грузной походкой Древний шагал по галерее навстречу Железным Рукам, ни на секунду не прекращая своей черной проповеди. Его фиолетовый корпус, словно болезнь, покрывала золотая филигрань, в сложном орнаменте которой таился пугающий смысл. Нити сплетались в закрученные узоры, и концы их пульсировали, словно вены.

Но даже в новом гротескном облике Гальба узнал гиганта. Древний Курваль, некогда достопочтенный философ войны, в равной мере вещавший о совершенстве и горечи утраты. Теперь же его вокс-рупоры приветствовали Железных Рук скрежещущими монотонными речами, преисполненными неутолимого голода. Он превратился в ходячий алтарь, икону безумного поклонения.

– Ваше отчаяние есть мое блаженство, – произнес дредноут и открыл огонь.

В давке ближнего боя Железные Руки были вынуждены вновь сомкнуть ряды, но теперь, увидев новую угрозу, воины бросились врассыпную. Отделению удалось увернуться от залпа лазпушки, но на командном дисплее шлема Гальбы руны трех боевых братьев вспыхнули алым и погасли.

Прикрываемый с боков легионерами-предателями, Курваль шагал вперед, поливая галерею непрерывным огнем. Мерзкие гобелены и ковер рассыпались пеплом. Гальба бросился на пол и перекатился в сторону. Сверкающий луч прошипел прямо над его головой, опалив верх силового ранца. Еще один брат сгорел дотла.

Железным Рукам не хватало ни численности, ни оружия, чтобы сражаться с Курвалем лицом к лицу. Нужно было устранить его с поля боя. Сорвав с пояса мелта-заряд, Гальба швырнул его под ноги дредноуту.

– Сбросим его, – одновременно передал сержант по воксу.

Отделение отреагировало еще до того, как он успел закончить приказ. Воины видели, как поступил их командир, и все поняли. Все они были смертоносными деталями единой машины войны. Следом за гранатой Гальбы под ноги Курвалю прилетело еще четыре. Дредноут притормозил, выверяя свой следующий шаг, и замер с поднятой ногой. В момент взрыва гранат на глаза Гальбы опустились заслонки. На долю секунды весь мир исчез в ослепительной вспышке плазмы. А вот целый кусок палубы от сильнейшего жара исчез навсегда. Камень и сталь расплавились, и перед Курвалем раскрылась двухметровая дыра.

Дредноут старался одолеть гравитацию и собственную инерцию – и проиграл. Его нога провалилась в пустоту. Он накренился и рухнул на палубу двадцатью метрами ниже, словно метеор. Вой ярости из его рупоров прозвучал так же ровно, как и мерзкая проповедь до него. Несколько Детей Императора попадали вниз вместе с ним.

– Плоть слаба! – взревел Гальба, поднимаясь на ноги и бросаясь в бой. Клич Железных Рук прогремел грозным ответом порочному экстазу воинов Фулгрима. Огибая дыру в полу, отделение Гальбы ринулось навстречу врагу. Курваль бездумно палил вверх, прожигая в палубном настиле новые отверстия. Пробегая мимо дыры, Птерон метнул вниз еще один мелта-заряд. Шипящий взрыв оборвал неистовый рев Древнего, превратив его в пронзительный электронный вопль. Его выстрелы стали еще более беспорядочными, словно отчаянные хлесткие выпады раненого зверя.

Дети Императора попытались перегруппироваться. Их строй разбился, а оставаться на своих оборонительных позициях они не могли из-за слепого огня их истерзанного дредноута с нижней галереи. На стороне Железных Рук была скорость, и они обратили ее в силу. Обогнув дыру, они вновь образовали клин и врезались в разрозненные ряды предателей. Гальба рубил врагов. Воины-отступники замертво падали к его ногам. Какой бы скверне они ни поддались, силой и обликом они все еще оставались легионерами Астартес. Но руки Гальбы направляла справедливость, а разили они с мощью праведного возмездия. Чистота машины сокрушила уродство плоти.

Потрепанное и понесшее потери, но по-прежнему непреклонное отделение сержанта вырвалось из галереи. За ней открылось обширное пространство в форме звезды – пересечение сразу полудюжины основных проходов по боевой барже. Из центра поднималась широкая спиральная лестница. Мраморные ступени ее были сплошь пронизаны фиолетовыми жилками. Гальбу это зрелище натолкнуло на мысль о гнилой аристократичной крови, проглядывающей сквозь бледную кожу. На верхнем пролете шел яростный бой. Защитники «Калидоры» пытались прорваться на следующий уровень и оттеснить собравшихся там захватчиков.

Гальба повел своих воинов наверх, перескакивая сразу через три ступени. Вместе с братьями на верхней палубе они поймали Детей Императора в тиски. Ширины лестницы хватало, чтобы два легионера могли стоять плечом к плечу. Гальба остановился в паре ступеней от врага. Вдвоем с Вектом они припали к полу, открывая линию огня братьям за их спинами, чьи болтеры низвергли на врага сконцентрированный огненный ад.

Тиски сжались.

Поскольку большая часть абордажных торпед вонзилась в палубу непосредственно под командным мостиком, отделение Гальбы одним из последних присоединилось к ударной группе. К тому моменту уже были установлены подрывные заряды, с детонацией которых начался штурм капитанского мостика. Коридоры и лестничные пролеты обрушились, отрезав верхние палубы от остального корабля и подарив Железным Рукам немного времени. Более того, на их стороне оказалось численное превосходство. Конечно, на всем корабле оставались еще сотни Детей Императора. Но если перекрыть подкреплениям доступ, пусть даже временно, это станет неважно.

После взрывов Гальбу и его братьев отрезало от своей абордажной торпеды, равно как и от трех других. Это, впрочем, тоже было несущественно. Жвала войны работали беспощадно, и много легионеров уже погибло. В оставшихся торпедах, до которых еще можно было добраться, места будет предостаточно.

Два отделения остались охранять точку эвакуации, остальные пробили дверь на мостик. Гальба присоединился к штурму. Счет шел на секунды. Когда Дети Императора ворвались в галерею, тогда Железные Руки приступом возьмут мостик. Ими двигала великая ярость, и в этот решающий удар они бросили практически все свои силы.

Сердце «Калидоры» надежно охранялось. Дети Императора сражались рьяно, умело, отчаянно. Они понимали, чем для них обернется поражение. Но их борьба была тщетна. Аттик пришел убить их корабль, и они не могли его остановить. Ничто не могло. Он стал орудием неотвратимого рока.

Опустошая болтерную обойму в предателей, Гальба заметил, как Аттик ринулся на верхний уровень мостика. Действия капитана были пронизаны смертоносной расчетливостью. Своим цепным топором он орудовал с изяществом, казалось бы, чуждым такому оружию. В руках Аттика клинок разительно отличался от грубых мясницких инструментов Пожирателей Миров. Капитан «Веритас феррум» рассекал им воздух так, будто дирижировал оркестром. Взмахи и удары плавно перетекали друг в друга. Цепи рычали, не останавливаясь ни на секунду. Даже разрезая доспехи и кости, оружие не сбивалось с ритма грациозного танца смерти. Оно стало продолжением воина-машины, что держал его, частью его руки. Аттик не позволял себе ни единого лишнего движения. Никакой показушности – только убийственная последовательность поршня. Истинное совершенство искусства причинения смерти. Аттик убивал во имя своего примарха. Он бился в единстве с железом, а плоть ушла в тень.