Текст книги "Проклятие Пифоса"

Автор книги: Дэвид Аннандейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Иного пути одолеть кошмары ночи может и не быть.

Камн и последние из Железных Рук уже карабкались вверх. Еще несколько минут – и придет время им с капитаном покинуть эту проклятую землю. Суетливое голодное шипение личинок стремительно приближалось. Каменный зал охватила дрожь.

– Ты знал, – бросил Аттик.

– Капитан?

– Ты предупредил нас об атаке. Еще до того, как появился хоть малейший ее признак. Ты знал.

– Я не… Это…

– Откуда ты знал?

Шепот. Ухмылка. Приказывающий голос. Раскрой все это, и что тогда?

– Я не уверен, – сказал Гальба. И не солгал.

– Так будь уверен.

Личинки явились. Бурлящим потоком они хлынули в зал со ската, мгновенно покрыв пол копошащейся массой. Стоя прямо перед ними, четверо уцелевших воинов Гвардии Ворона бросили в тварей осколочные гранаты. Линия взрывов создала огненную стену, которую тут же прочертили очереди болтеров Птерона и его братьев, задержав неукротимый потоп на несколько драгоценных секунд.

Но всего на несколько. Личинки рванулись к добыче, громоздясь друг на друга. Волна вновь набирала силу.

– Капитан Аттик, – обратился Птерон. – Время.

Без слов Аттик повернул голову к Гальбе. Сержант отошел на шаг и поднял глаза, осматривая поверхность сооружения. Камн и остальные уже почти добрались до вершины. Вдвоем с капитаном они добавят нежелательной нагрузки на тросы, но Птерон был прав. Они и так задержались, насколько это было возможно. Сержант ударил перчатками по нагруднику в знамении аквилы и принялся карабкаться. Он посмотрел вниз и увидел, что Аттик пересек выступ и остановился у другого троса.

– Благодарю тебя, Гвардеец Ворона, – сказал капитан. – Твоя работа здесь окончена.

Но он все еще не взялся за кабель. Гальба остановился и стал наблюдать.

Закованные в черные доспехи воины XIX легиона взмыли из постройки на пламенных выхлопах своих прыжковых ранцев. Только тогда Аттик взялся за кабель и стал подниматься. Его ноги оттолкнулись от земли как раз в тот момент, когда потоп хлынул через арку. Он не смотрел вниз, отказываясь одарить врага чем-либо, кроме самого высокомерного презрения. Он карабкался, перебирая руками, и вскоре сравнялся с Гальбой. Дальше двое легионеров двигались вместе.

Гальба посмотрел вниз. Напор личинок был таков, что они хлынули из проходов омерзительным водопадом прямо в вырытую яму. Но затем твари поумерили пыл, хлещущий вниз поток иссяк, и черви начали взбираться вверх по стенам.

– Они с нами еще не закончили, – заметил сержант.

Аттик зарычал.

– Хорошо. Потому что я еще не закончил с ними. Сержант Даррас, готовь огнеметы.

– Нам хватит прометия?

– Если потребуется, я их голыми руками рвать буду.

Гальба и Аттик не преодолели еще и полпути, как натяжение тросов ослабло – Железные Руки добрались до вершины. Больше не опасаясь оборвать кабели случайным рывком или покачиванием, двое космодесантников поползли быстрее, отрываясь от личинок, пока те покрывали копошащимся ковром стены ямы и сооружения в ней. Когда воины выбрались наверх, Даррас и еще двое братьев уже ждали с оружием наготове.

Теперь вниз посмотрел уже Аттик. Он склонился над краем провала, оценивая поползновения кошмарных тварей.

– Стойте на краю, – приказал капитан. – Держитесь друг друга и оставайтесь на виду. Притворитесь добычей. Дайте им цель. Так они не станут расползаться.

Железные Руки подошли к нему. Гальба понял, что Аттик прав. Не имея глаз, личинки каким-то образом чувствовали присутствие легионеров и теснились друг к другу, превратившись в дрожащий бледный клин.

На Пифос опускались сумерки. Вечный облачный покров не пропускал закаты. Лишь день медленно умирал, и тени сгущались, погружая все во мрак. И на последнем издыхании света, когда уже зажглись факелы на стенах и в поселении, но ночь еще не разыгралась в свою полную кошмарную силу, личинки доползли до вершины шахты.

– Поприветствуйте их, – скомандовал Аттик.

Свет огнеметов слепил глаза, а вонь горящих тварей разъедала ноздри. Гальба не обращал внимания. Он ощущал запах возмездия. Запах очищения. Он был свидетельством того, что прокаженная плоть была исторгнута из вселенной, которой требовался порядок. Даррас и его воины низко держали раструбы огнеметов, заливая наступающий клин потоками пылающего прометия. Личинки прекрасно горели, а некоторые даже раздувались и лопались, когда внутри их тел воспламенялись ядовитые газы. Извиваясь и шипя, они падали и на лету поджигали своих же сородичей. Железные Руки выпускали огненную смерть короткими струями, водя стволами из стороны в сторону и равномерно выжигая весь обрыв. Пламя быстро распространилось далеко за пределы дальности огнеметов. А личинки, движимые бездумным голодом, все рвались к добыче, прямо навстречу своей незавидной участи.

– Штурмовой катер может запустить в дыру ракету «Адская ярость», – предложил Камн.

– Мы скоро здесь закончим, – сказал капитан.

Словно внемля его воле, огонь раскинулся еще шире, поглощая чудовищ. Когда настала ночь, все внутренности ямы были объяты пламенем.

– Очищено, – констатировал Аттик, эхом повторив мысли Гальбы. Он повернулся спиной к умирающему врагу и, отойдя от края дыры, пробормотал: – Значит, у нас были зрители.

Гальба развернулся. Собралась огромная толпа колонистов. В их глазах метались отблески языков пламени, вылизывающих провал.

– Вы осознаете то, что увидели? – спросил у них Аттик. Его грубый электронный голос рассек ночную тишину. – Вы – подданные Империума и подчиняетесь воле Императора. Такова же судьба всех – животных, ксеносов, людей, – кто отвергает эту волю. Трудитесь на совесть, сражайтесь достойно. Заслужите нашу защиту. Или же вы заслужите наше милосердие.

Последнее слово обернулось презрительным шипением. Гальба даже не моргнул. Глядя на толпу смертных, он видел сборище плоти. В своей слабости насколько они отличались от уничтоженных насекомых? Был ли прав Кхи’дем, утверждая, что от них будет какая-то польза? Пока они не могли защищать свое поселение самостоятельно, то были всего лишь тратой драгоценных ресурсов. И вот они здесь, со стороны глядят на войну. Рвение ли он видел на их лицах? Да, именно так.

– Вы меня слышали? – потребовал ответа Аттик. Его голос хлестал электронным кнутом, его тело застыло неподвижным силуэтом грозного бога войны, подсвеченным огнями из ада, который он принес в реальность.

Люди отпрянули. Но когда они утвердительно закричали, то в их голосах Гальба ощутил воодушевления больше и страха меньше, чем он ожидал. Сержант ощутил, как между ним и смертными растет пропасть. Плоть становилась для него непостижимой.

Но затем перед его мысленным взором проскочило лицо Каншеля. Он увидел нерушимую верность слуги и его смертный ужас. Его презрение увяло и расцвела жалость – даже к такому стаду, что сейчас он видел перед собой. Воин метался между ненавистью к плоти и потребностью защищать ее, как вдруг понял, что Аттик теперь смотрит на него.

– Другие будут? – спросил капитан. Теперь он говорил тихо, чтобы его мог слышать только Гальба. Тихо и холодно.

– Другие?

– Будет ли новая атака?

– Брат-капитан, я не знаю.

– Внизу ты знал.

– Да, – согласился он. – Но я не представляю, почему понял это.

Аттик нагнулся к нему.

– Слушай внимательно, брат-сержант. Ты будешь сообщать мне о любой полученной информации немедленно.

– Разумеется, но я…

– И запомни еще вот что. Что бы ни творилось с Империумом, наш легион остается верен приказам Императора. Я не потерплю нарушения Никейского эдикта и не стану мириться с колдовством в наших рядах. Ты меня понял?

– Я не псайкер, капитан. Я…

– Ты меня понял?

– Так точно, мой лорд.

Гальба слышал голос воина-машины и задумался, какие еще голоса ему доведется услышать и чем это для него обернется.

Глава 13

АНАЛИЗ СИТУАЦИИ. ОГНИ ВЕРЫ. ТАНЕЦ

Впечатляющая речь, – заметил Кхи’дем.

Птерон кивнул.

– И показательная.

Они стояли у частокола и наблюдали, как толпа расходится после тирады Аттика.

– Он не питает теплых чувств к смертным, – признал Саламандра, – и это не новость. Но не кажется ли тебе, что его неприязнь переросла во что-то более опасное?

– Нет, – после секундной задержки ответил Птерон. – Пока что нет. А тебе?

– Мне тоже нет.

Кхи’дем надеялся, что не обманывается собственным оптимизмом. Он понимал, к каким последствиям может привести игнорирование признаков опасности. И еще он понимал: случись худшее, Саламандры и Гвардия Ворона не многое смогут сделать. В отделении Кхи’дема осталось всего четверо боевых братьев – на одного больше, чем у Птерона.

– Он недвусмысленно требовал верности Императору, – продолжал сержант. – В его словах я слышал презрение. Я видел лидера, который намерен управлять своими подчиненными при помощи страха. Но он не делает ничего преступного. Я не согласен с его методами, но мне нечем оспорить его цели.

Он криво улыбнулся Птерону.

– Прошу, скажи мне, что во мне говорит разум, а не надежда.

Птерон усмехнулся – сухо и очень коротко.

– Откуда тебе знать, что моя уверенность строится на более весомых основаниях?

– Значит, мы продолжаем топтаться на одном месте. Мы должны верить в нашего брата.

– Вера, – пробормотал ветеран. – Император приучил нас относиться к этому слову с подозрением. Возможно, если бы мы делали это с большей строгостью, Империум бы не докатился до такого.

– Он низверг веру в ложных богов, – мягко поправил Кхи’дем, – но не веру друг в друга. Или в мечту об Империуме. Он верил в своих детей.

– И вот как мы отплатили за это, – в словах Птерона не было ни капли цинизма, только неимоверная скорбь.

– Мы еще покажем себя достойными. Должны показать.

– Согласен, – сказал Птерон, и с минуту они молча смотрели на угасающие огни.

Кхи’дем прочистил горло.

– Сожалею о гибели твоего брата.

– Спасибо. Жизнь на этой планете… – Птерон покачал головой. – Я думал, что ее абсолютная враждебность больше не способна меня удивить, но ошибался. В этом нет никакого смысла. Я все еще уверен, что подобное противоестественно.

– Но если этот мир рукотворен, то это лишь подкрепляет убеждение Аттика в том, что против нас здесь действует разумный противник.

– В этом я не сомневаюсь.

Кхи’дем задумался над своими следующими словами.

– У тебя есть доказательства, не доступные остальным?

Птерон улыбнулся.

– Да, брат. Когда-то я был одним из библиариев моего легиона. Но я не нарушаю Никейский эдикт.

– Никогда бы не подумал.

– Я не скрываю, кем являюсь. В конце концов, после Эдикта это уже не имеет значения. Но я думаю, что было бы… неразумно… выставлять мою природу напоказ перед Аттиком.

– Мутации не вяжутся с его пониманием совершенной, упорядоченной вселенной, – согласился Кхи’дем. – Уверен, он видит в них великую слабость.

– Плоть нестабильна, а значит – слаба.

– Именно. Я восхищаюсь твоей мудростью. Но скажи мне, твоя битва против тех насекомых…

– Я не верю, что это была направленная атака. Просто еще одно проявление злобы этого мира.

– Не похоже, чтобы ты был в этом абсолютно уверен.

Гвардеец Ворона состроил гримасу.

– Я и не уверен. Наш враг, кем бы он ни был, использует силу имматериума. Это понятно по нападениям на нашу базу. По ночам варп так лихорадит… Держать мои способности под контролем становится болезненно. Но сегодня я не отметил ничего, кроме легкой ряби. Этого недостаточно, чтобы направить атаку такого масштаба.

– Но?

– Но сержант Гальба предупредил нас о нападении еще до того, как оно началось. До того, как появились хоть малейшие признаки приближения насекомых.

– Значит, он..?

– Не думаю.

– Тогда как такое возможно?

– Никак, – даже в темноте Саламандра видел, насколько обеспокоенным выглядит Птерон. – Меня больше заботит вопрос, почему все это происходит.

Пламя погасло. В поселении не было силовых генераторов и единственным источником света служили факелы, расставленные по земле. Гнилостный маслянистый дым поднимался из шахты и стелился над плато, принося вонь протухшего моря. Кхи’дем представил себе левиафана из темных глубин, пожирающего мечты, надежду и братство.

– Мы только и делаем, что смотрим и ждем, – заговорил он. – Если мы не будем осторожны, то дождемся того момента, когда печальный рок станет неотвратимым. Мы оба знаем, что здесь происходит нечто очень плохое. Мы должны действовать.

Произнося это, сам он думал: «Громкие слова, бедный ты дурак. Вперед! Действуй! Ах да, ты же не знаешь, что именно предпринять».

Но Птерон согласно кивнул.

– Здесь работает колдовство. Мы должны противостоять ему.

– Осторожнее, – предостерег Кхи’дем.

– Я не стану нарушать волю Императора. Но среди нас есть санкционированный псайкер, чья сила может принести нам определенную пользу.

– Астропат, – догадался Кхи’дем.

Ночь выдалась паршивой. Опять. Как и все последующие. Кошмары тенью следовали за Каншелем по пятам с самой первой минуты на Пифосе, и он не мог избавиться от них. Они резвились над ним и простирали свою тьму перед ним. Истощенный тяжкой работой, слуга проваливался в забытье, хватаясь за осколки сна, но и там ему приходилось бороться с зеркальными отражениями тех ужасов, что скользили в ночи во время бодрствования.

В своей борьбе с кошмарами тьмы он был не одинок, но это не успокаивало. Иеруна окружали такие же загнанные, измученные люди с впалыми глазами и нервами на взводе. Если бы где-то нашлось убежище, они бы бросились туда со всех ног. Но не было успокоения, ибо, когда приходила ночь и тянулась ко всем своими кошмарами, они не могли помочь друг другу. Каншель, как и остальные, скручивался на своей койке во все более тугой клубок, словно надеясь сжаться в ничто и так укрыться от взгляда существ, что скользят под покровом темноты. Прятаться было негде. Сражаться – невозможно. Ничего не оставалось, кроме как дрожать, всхлипывать и надеяться, что этой ночью придет не твой черед. Молиться, чтобы следующим утром не тебя нашли обезумевшим или мертвым.

Молитвы Иеруна пока находили отклик, но каждый день кому-то другому везло меньше. Не важно, какие меры предосторожности установил Аттик, сколько стражников он выставил и как часто охрана прочесывала лагерь – смерти все равно продолжались. Всегда один-два слуги за раз, не больше, но без перебоев. Казалось, что проклятье, наводящее ужас на лагерь, насмехается над капитаном, пляшет свой зловещий танец под собственную музыку и не обращает никакого внимания на тщетные старания Железных Рук.

Легионеры ничего не могли поделать, чтобы остановить медленное, но неумолимое вымирание. И страх расползался. Усиливался. Наливался ядом насыщенного, сложного купажа. Его лозы произрастали из отравленной почвы Исствана V. Поражение подготовило плодородную почву, где нагнаивались ожидания новых ужасов и горечи. Ночи, воплощавшие все темные предчувствия, лишь подливали масла в огонь, и каждый рассвет становился очередным принудительным глотком из ядовитой чаши. День за днем чаша наполнялась все больше. И Каншель понимал – когда она переполнится, подобные ему утонут в ужасе. От психики смертных ничего не останется. База превратится в дом безумцев. А затем в могильник.

Если даже Железные Руки бессильны перед этой скверной, то что могли поделать простые смертные? Каншель просил лишь о возможности исполнить свой долг. Но против страхов он был бессилен. Сущности бродили в тенях на паучьих лапках, поднимая на поверхность худшие сны о безумии и претворяя их в жизнь. Но притом оставались нереальными, и сразиться с ними было невозможно.

«Нет, пока нереальны, – повторял свои склизкие обещания шепот у шеи Каншеля. – Пока нет, но скоро, о, как скоро, очень-очень скоро. Осталось совсем чуть-чуть. Еще чуточку усилия. Еще чуточку терпения».

Иногда Иеруну казалось, что он слышит шипение даже днем. Порой серым пифосским полднем он подскакивал от чьих-то сдавленных смешков, напоминавших скрип лопаты по высушенным черепам. Слуга оборачивался и оглядывался, но никого не находил.

«Не сейчас. Еще чуть-чуть».

Ему ничего не оставалось, кроме как молиться. Каншель отрекся от своей веры в здравый смысл, что обратилась в почерневшие развалины. Она не могла защитить его ночами на Пифосе и не приносила ему сил. Цепляться за нее дальше было бы смертельной глупостью, ведь он бы цеплялся за ложь, сломя голову падая прямо в пасть наступающему злу. Он больше не чувствовал никакого стыда за свое отступничество. Ведь разве не было совершенным здравомыслием, столкнувшись с доказательством существования демонических сил, обратиться за помощью к божественным?

Иерун пришел на свое первое собрание наутро после ночи, проведенной под защитой «Лектицио Дивинитатус». Танаура проводила групповую молитву в углу столовой, выкроив несколько мгновений для общения со своей паствой перед тем, как слуги погрузятся в назначенную им работу. Каншель нерешительно приблизился к собранию. Он не знал, должен ли он соблюдать какие-то особые ритуалы и заметили ли вообще верующие его присутствие.

Переживал он напрасно.

– Иерун, – поприветствовала его Танаура, когда слуга подошел поближе. – Присоединяйся.

Круг расступился, а затем сомкнулся вокруг него. Каншель смотрел на такие же опустошенные ужасом лица, как и его собственное. Но они сияли отчаянной надеждой, за которую люди готовы были сражаться и убивать. За осторожными, неуверенными улыбками последовало искреннее пылкое приветствие. И, приняв участие в служении, Иерун понял, в чем дело.

Танаура снова начала молитву.

– Отец Человечества, мы просим тебя о защите.

– Император защищает, – отозвались прихожане, и Каншель в их числе.

– Направь нас к свету в эту тяжкую годину.

– Император защищает.

– В час отчаяния говорим мы, что тьма накроет нас, и свет наш обернется ночью.

– Но даже тьма – не тьма рядом с Тобою, – раздался ответ.

– И ночь светла, словно день, – закончила Танаура.

Теперь улыбки стали куда увереннее. Каншель почувствовал прилив сил. Он осознал ту благородную истину об этих собраниях, от которой прежде отмахивался. В единстве крылась истинная сила. Она даровала ему успокоение днем, потому что он знал, что не одинок.

Никто из них не был одинок. Они были друг у друга, и с ними был Император. Той ночью ужасов меньше не стало, но у него самого прибавилось сил. Он встретил свет с большей решимостью, и хотя внутри у него все трепетало, и он по-прежнему свернулся в тугой клубок, парализованный страхом, у него нашлись силы вынести это испытание. Его питала надежда. И следующим утром, с новыми молитвами в слегка расширившемся кругу, Иерун впитал новую силу, что раздувала пламя из тлеющей искорки надежды.

Лишь это поддерживало слугу бесконечными ночами, пожинавшими все новые и новые жертвы.

Днем он продолжал трудиться в поселении. Слуги легиона и колонисты вместе работали на строительстве и раскопках. Частокол закончили, и теперь у центра плато началось возведение юрт. Путешественники наконец обрели крышу над головой, только вот они сами, похоже, едва ли придавали этому значение. Иначе как объяснить, что жилищем для себя люди занялись в последнюю очередь, только после завершения лож? Залы для собраний теперь стояли на каждом холме, отмечавшем погребенные в земле сооружения.

Продолжались раскопки в четырех глубоких котлованах у основания холмов. Верхние части диковинных построек уже показались на свет. Железные Руки спускались вглубь еще три раза. Они ничего не нашли, но и нападений больше не происходило. Аттика это не устраивало. Враг все еще где-то прятался, и капитан намеревался найти его. Все подземные туннели, ведущие к центру плато, были завалены булыжниками, и Аттик потребовал их расчистить.

Колонисты с энтузиазмом восприняли приказ. Сотни вызывались добровольцами – намного больше, чем требовалось. Каншель обрадовался. Он знал, насколько чудовищный враг противостоит имперским силам.

Иерун сомневался, что его удастся поймать под землей, но достаточно наслышался рассказов об огромных залах, искривленных колоннах и сиянии цвета гнилой крови. Руины были обителью ужасов, а он и так натерпелся достаточно кошмаров, чтобы лезть прямо в лапы новых.

На третий день после обнаружения развалин Каншель помогал возводить очередную юрту, когда услышал крики. Они прилетели с северо-запада, где в частоколе были проделаны ворота. Строительная бригада наполовину состояла из колонистов, и те побросали округлые деревянные жерди и кинулись к воротам. Иерун и его товарищи-слуги последовали за ними. Крики доносились с другой стороны стены. Вскоре их заглушило рычание рептилий, а спустя несколько мгновений визги превратились в более слабые мучительные стоны, которые вскоре тоже стихли. Рык зазвучал глухо.

«Набили себе пасти, твари», – в ужасе подумал Каншель.

Сначала раздавались только звуки рвущейся плоти и разгрызаемых костей. А затем вдруг громыхнула короткая очередь – глубокое стакатто болтера, которое ни с чем не перепутать.

Опустилась тишина. Группа перед воротами замерла без движения. В передних рядах Каншель заметил Ске Врис. По всей длине частокола, на полтора метра ниже наконечников заостренных стенных бревен, протянулся мостик. Колонисты-стражники, что раньше метались по нему, теперь стояли и молча созерцали разворачивающуюся внизу сцену. Один из них подал знак, и четверо других шагнули вперед, чтобы поднять тяжелые ворота. Внутрь вошел Кхи’дем с закрепленным на бедре шлемом. Труп, который он тащил, напоминал уже не человека, а мешок выпотрошенного мяса. Но воин держал его очень бережно и почтительно, а затем передал его подошедшим колонистам. На плече космодесантника висела лазерная винтовка. Он снял ее и протянул Ске Врис.

– Еще работает.

– Благодарю вас, великий господин, – Ске Врис низко поклонилась.

Кхи’дем фыркнул.

– Не стоит. Пусть лучше ваши люди прекратят страдать подобной глупостью. Незачем так рисковать.

– Мы должны следовать традициям, – объяснила женщина. – У нас есть обязанности, священные для нас. У вас, уверена, тоже.

– Как хотите, – ответил легионер и зашагал прочь.

Колонисты, которые открыли ворота, теперь сами прошли сквозь них и скрылись на склоне плато. Каншель подошел к Ске Врис.

– Что случилось? – спросил слуга. – Как он очутился за стеной?

– Он охотился.

– Охотился? – у Каншеля отвисла челюсть. Люди не могли вести себя подобно хищникам на Пифосе. Они были добычей, и их выживание зависело от принятия этого простого базового факта. В поселении хватало припасов – в основном, пайков, собранных из зоны посадки кораблей флота. Не самая изысканная пища, но ее было достаточно, чтобы люди могли закончить строительство поселения и в дальнейшем организовать крупные охотничьи отряды, способные убивать одиночных животных без катастрофических потерь. Для одного-единственного смертного выбраться за стены было равносильно самоубийству.

– Охотился для чего? – потребовал объяснений Каншель.

Ске Врис посмотрела на него, словно на умалишенного.

– Для домов, разумеется.

Слуга через плечо посмотрел на юрты, а затем, ужаснувшись, снова на Ске Врис. Поверх деревянных каркасов были натянуты шкуры ящеров, образуя стены и потолки. Дубить их времени не было, поэтому на жилищах висела сама плоть зверей, очищенная и растянутая. Кожа оказалась настолько прочной, что отлично подошла для нужд колонистов, хотя Иеруну этот материал показался слишком противным. Из-за него дома выглядели слишком органическими, будто живыми. Сам он предпочел бы хижины, сложенные из дерна или бревен. Несмотря на строительство лож и частокола, вокруг еще оставалось полно сырья. Но колонисты настаивали на необходимости именно таких убежищ. Поначалу Каншель думал, что шкуры остались от ящеров, убитых при очищении плато. Он ошибался.

– Вы с ума посходили? – выдохнул слуга.

Ске Врис улыбнулась.

– Разве это глупо – жить и умирать за свои традиции? За свои верования? Разве ты не готов принести такую же жертву?

– Разумеется, готов, – разгоряченно ответил Каншель. – Но если эти верования неразумны…

– А твои? Твои разумны?

Иерун не нашелся, что на это ответить. Он был поражен, если не сказать – раздавлен, тем, насколько Ске Врис отделяет свои традиции от традиций Империума. Каншель снова задался вопросом, были ли эти колонисты потерянным народом, который никогда не знал благ имперского мира. Но затем отмел этот вопрос. Такие мысли были вне его компетенции. Если Аттика не заботит неортодоксальность колонистов, то и его не должна.

Каншель не сводил взгляда со Ске Врис, пока снова не открылись ворота. Он встрепенулся, ожидая увидеть рвущихся внутрь ящеров. Он слышал хищников в джунглях за частоколом. С каждым днем их рев становился все громче. Однако в поселение никто не ворвался, а спустя минуту показались четверо колонистов, тащивших за собой останки убитого Кхи’демом зверя. Когда ворота закрылись, Ске Врис хлопнула в ладоши.

– Ну вот, – усмехнулась она. – Мясо для еды, шкуры для убежища. Мы утратили и мы обрели.

– Сожалею о смерти вашего сородича, – сказал Каншель.

– Мы почтим его память. Он будет жить в воспоминаниях и в стенах наших домов, ведь он умер на земле наших мечтаний. – Послушница широко распростерла руки, словно принимая в радостные объятья весь этот мир. – О чем тут сожалеть?

Каншель любовался довольной улыбкой на сияющем лице женщины. Отрывки песен колонистов, занятых работой, долетали до его ушей. Эти люди не испытывали страха, терзавшего базу.

– Я завидую вам, – признался он.

– Почему?

– Как вы можете быть такими счастливыми?

Ске Врис склонила голову.

– А почему бы нам такими не быть?

Ответом стал хриплый визг сверху. Каншель и послушница одновременно присели. Выпустив когти, летающий ящер круто спикировал к одному из стражников на стене. Размах крыльев твари достигал десятка метров. Вся его морда походила на сплошную челюсть больше человеческого роста. С мостика взметнулись разрозненные лазерные лучи, но зверь был слишком стремителен, а защитники – слишком неопытны. Со вторым насмешливым вскриком рептилия распорола стражника когтями. Кхи’дем уже бежал обратно, но чудовище скрылось из виду раньше, чем космодесантник успел выстрелить.

Саламандра опустил болтер. Ске Врис снова поклонилась ему в ноги.

– Прошу, примите еще раз нашу благодарность, господин.

Кхи’дем посмотрел на послушницу. На его лице читалось неприкрытое отвращение.

– Почему ты улыбаешься? Гибель твоих людей доставляет тебе удовольствие?

– Ничуть, господин. Я радуюсь тому, что мы шагаем по земле, предначертанной нам судьбой. Каждое мгновение здесь – наслаждение. Рано или поздно мы все умрем здесь. Дома. Вековые мечты наконец осуществились, и радость наша неодолима.

– Ваша радость безумна, – пробормотал Кхи’дем и удалился.

Каншель бегло осмотрел небо, высматривая новых крылатых охотников. Их не оказалось, но вид мужчин и женщин, патрулирующих стену, не внушал ему никакого доверия. Свои винтовки они держали, словно малые дети. Неужели никто из них никогда не сражался? Иерун сам не был солдатом, но невозможно было провести жизнь на борту ударного крейсера и не приобрести хотя бы базовых навыков в военном деле. Сейчас его окружали наивные дураки, но именно от них во многом зависела оборона поселения. Саламандры отказались бросать людей на произвол судьбы, но их было мало, и они физически не могли поспеть везде.

Железные Руки игнорировали поселение. Аттик разместил свои войска в глубинах подземного сооружения и на защите базы. Колонистам приходилось самим заботиться о своем выживании. Те, кто работал в руинах, приносили прямую пользу Железным Рукам, а потому легионеры за ними присматривали. Время от времени из шахт доносилось приглушенное эхо ружейной стрельбы – это происходили новые атаки личинок. Впрочем, ни одно из них по масштабам и близко не могло сравниться с первым. Судя по всему, Железные Руки изрядно сократили популяцию подземных обитателей. Существа попытались всей массой задавить нарушителей, вторгшихся в их владения, и потерпели поражение.

Но на поверхности живность Пифоса смелела на глазах. Казалось, животные чувствовали, что их добыча стала более уязвимой. По одному и по двое монстры все чаще нападали на стену. Каншель тихо радовался тому, что ни одна стая пока не додумалась до согласованного нападения, но, когда он слышал рычащий хор в джунглях на другой стороне частокола, в нем росла уверенность, что ждать этого осталось недолго.

Ске Врис выпрямилась, все еще улыбаясь вслед удаляющемуся космодесантнику.

– А ты как думаешь, друг мой? – спросила она Каншеля. – По-твоему, наша радость безумна?

– Я думаю, вы не в своем уме. Все вы.

– Мы все оказались вместе на этой планете. Мы гордимся нашей верой. А ты своей, очевидно, боишься. И кто из нас после этого «не в своем уме»?

Раздался бешеный рев, и звук тяжелой поступи сотряс землю. Нечто громадное врезалось в стену. Три стражника бросились к своим постам и открыли огонь. Они смеялись, и в радости их было нечто легкомысленное, словно вера опьяняла этих людей. Каншель вздрогнул. Ске Врис посмотрела на него с недрогнувшей улыбкой. Лазерный огонь продолжался, пока рев не превратился в вой, а затем в тишину. Смех продолжался и дальше.

– Итак? – напомнила Ске Врис.

– Я не знаю, – прошептал слуга.

– Ты ищешь силу.

Каншель кивнул.

– Сила приходит из веры, – умудренно сказала ему Ске Врис.

– Да. И я постигаю ее.

Ске Врис схватила его за руку.

– Замечательно! Возможно, для нас настало время совместного молебна.

Каншель беспокойно глянул в сторону ближайшей ложи.

– Я не уверен.

– Так будь уверен. Вскоре мы будем поминать наших павших собратьев. Присоединяйся.

– Возможно, – уступил он.

– Поверь, тебя ждет вдохновение, – пообещала Ске Врис.

Каншель вернулся к юрте. Минул остаток дня. Нападения ящеров продолжались. Все, кроме одного, удалось отразить без потерь. С наступлением вечера один из стражников потерял равновесие и перевалился через стену. Крики несчастного были милосердно короткими и, похоже, нисколько не потревожили восторга его сородичей, убивших зверя. Каншель задумался, где проходит грань между оптимизмом и бессердечностью. Почувствовав отторжение, слуга решил, что не будет участвовать в службе. Вместо этого он вознамерился работать, пока не прибудут транспорты с базы.

Он стойко придерживался своего решения, пока не начался ритуал. Звуки песнопений заставили его отвлечься от шкур, которые он пытался сшить вместе. Сотни колонистов собрались в первой ложе. Они заполонили все внутреннее пространство, а те, кому не хватило места, толпились на холме. Песня звучала так же празднично, как и все, что Каншель слышал прежде, но теперь в ней чувствовалась еще и сила. Песня была триумфальной.

Обогнув дыру, слуга направился к ложе. Он прислушивался к напевам так, как никогда до этого. Мелодия говорила с ним. Связывала его с колонистами. Еще несколько дней назад он свысока поглядывал на этих людей и их песни. Его отталкивали их суеверия, которые он считал верным признаком воспаленного воображения и отрицания прочных, основополагающих реалий вселенной. Так он убеждал себя. Но теперь Каншель уразумел, что это он все время заблуждался. Он упорно отказывался слышать истину в этой музыке. Он отвергал молитвы, потому что не хотел верить в то, что какая-то сущность может их услышать.