Текст книги "Нестандартный ход 2. Реванш (СИ)"

Автор книги: De ojos verdes

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Как-то разом все вокруг привиделись ей слаженным механизмом. Предательским. Как у них получилось всё провернуть втайне?! Лилит, на прошлой неделе принесшая ей кремовое платье в пол и с грустной моськой рассказывающая, что при заказе ошиблась с размером, зато Элизе, кажется, будет в самый раз, и можно надеть на крестины. Бабушка, так стремительно вчера оставившая их с Ромой наедине, чтобы не сболтнуть лишнего. Анна и Зорик, которые станут сейчас их каворами – посаженными отцом и матерью. Сам Рома, который вчера на её шутку о женитьбе непривычно промолчал, когда как пикировка для них в этом случае была бы более естественной. То есть, он смеялся над тем, что она попала в яблочко, сама того не подозревая!

Перед началом обряда Элиза напоследок взглянула Разумовскому в глаза, обещая, что вот так с рук ему это не сойдет. Потом.

А пока она полностью погрузилась в нечто неописуемое, чувствуя необъяснимое покалывание оттого, как каждым молитвенным словом, выданным низким приятным голосом церковного служителя, их с Разумовским будто пришивало друг к другу невидимыми прочными стежками навсегда. Вот теперь точно – намертво.

Это было похоже на сон. Никогда она себе не позволяла мечтать и загадывать так далеко. Когда они надели кольца, Элиза с трудом скрыла своё удивление. В отличие от простого кольца мужа, у неё было кольцо «Trinity» – знаменитое творение Картье, представляющее собой сплетение желтого, белого и розового золота.

Пребывая в трансе и никак не в силах поверить до конца, что снова стала ему женой, девушка очнулась лишь в то мгновение, когда её лба в целомудренном покровительственном поцелуе коснулись теплые родные губы. И словно этим Рома скрепил своё обещание, данное перед людьми и Богом. А на Элизу напал блаженный ступор. Она почувствовала себя так, словно её облекло любовью этого потрясающего мужчины…

Уже в зале торжеств они наряду с маленьким Робертом принимали поздравления, и этот блаженный ступор всё никак не отпускал девушку.

– Давай немного прогуляемся, мне надо подышать свежим воздухом, – попросила Рому где-то через час празднования.

Он кивнул и протянул ей руку, чтобы они вместе вышли из-за стола.

На улице было морозно, март в Арагацотнинской области, практически усеянной горами, был еще зимним.

Подведя Разумовского к краю огороженного обрыва, Элиза сначала сделала то, чего хотела с первой минуты, как его увидела. Уткнулась носом в яремную впадину мужчины и глубоко вдохнула. Непередаваемое райское ощущение, что ты – дома после очень-очень долгих странствий. Особенно когда в ответ тебя стискивают так неистово.

– Это не значит, – буркнула ему в шею, – что ты отделался от конфетно-букетного периода, Разумовский. А еще… я хочу настоящую свадьбу. С выездной церемонией бракосочетания.

– Покорно готов на два первых пункта. Третий придется отклонить ввиду того, что мы женаты. Нас не распишут повторно.

Девушка возмущенно пискнула и вскинула голову, меча в него молнии в ожидании объяснений. Рома задорно улыбался с легкой долей вины. Провел костяшками пальцев по её щеке, признавая:

– Невозможно было подать документы, испачканные алыми пятнами, – усмехнулся криво, – как договор, скрепленный кровью. Твоей кровью.

Упоминание того эпизода сразу же сбило весь настрой. Элиза отвела глаза, вспомнив о Лене и обо всем, что она сделала.

– Не думай о ней, пожалуйста, – проницательно заметил Разумовский, – оставь это всё в прошлом.

– Я хочу тебе сказать… я так много думала о ней, о её истории…

– Не надо, ей обеспечили профессиональную помощь. Дальше она построит свою жизнь правильно.

– Нет, я не об этом… не перебивай, – девушка судорожно вздохнула. – В общем, я не осуждаю тебя за то, что ты заставил её сделать аборт. Я понимаю и принимаю твои доводы. Но правда в том, что я еще и эгоистично радуюсь тому, что другая женщина не подарила тебе детей. И если сначала меня ужасно мучила эта мысль, то сейчас я почти свыклась с ней и готова говорить об этом честно. Мне немного стыдно, но совсем чуть-чуть.

Элиза снова взглянула на него, смущаясь этой откровенности.

Рома улыбнулся на это её «чуть-чуть», и в его глазах промелькнуло облегчение. Похоже, он тоже переживал по поводу данного инцидента.

– А еще, знаешь, наверное, я благодарна ей. И не только. Всем, кто причастен к нам, нынешним нам. За каждое испытание, за всю боль, что мы пережили, став сегодня теми, кто есть. Даже твоей суке-бабушке. За то, что дала тебе такую базу, ненароком поспособствовав тому, что ты вырос настоящим мужчиной.

Он кивнул, и девушка, почувствовав, как его напрягла эта тема, поспешила сменить её.

– Однако, есть у тебя отвратительная черта, с которой я не могу смириться, – дождалась, пока во взгляде мужа не зажжется озорное любопытство, и картинно проскрипела:

– Ты не умеешь выбирать себе женщин, Разумовский!

Рома расхохотался, запрокинув голову, переместил свою ладонь ей на затылок и заставил вновь лечь на грудную клетку, вибрирующую от смеха.

– Как хорошо, что мне больше не придется этого делать, зато у тебя безупречный выбор мужчин. Мужчины.

Трудно с этим не согласиться.

Когда они вернулись в зал, веселье было в самом разгаре. И длилось до полуночи, так и не сбавив градус. А Элиза в перерывах между танцами, сидела и оглядывала родных с непривычно щемящим умиротворением.

Лилит и Влада, прошедших, пожалуй, самые жестокие испытания, и чуть не потерявших друг друга.

Дедушку, которого изрядно подкосила потеря сына, сделав из здорового выносливого мужчины сгорбившегося старика, глаза которого будто потухли навсегда. В них иногда блестело что-то живое, когда он возился с правнуком, но этого было так мало…

Бабушку, по-женски стоически перенесшей ту же потерю. Продолжавшей четвертый год рыдать тайком и держаться при всех оловянным солдатиком, потому что жизнь продолжается, и у неё есть дети, которым она еще нужна.

Анну и Зорика, вспоминая тот самый эпизод двенадцать лет назад, когда сестра плевалась и божилась, что это всё дурацкий сон, и парень никак не может стать её мужем…

У всех троих сны воплотились…

Когда праздник подошел к концу и Рома намерился поехать в отель, в котором остановился, семейство напало на него с традиционным «Обижаешь!». Как ни крути, он снова официально являлся зятем, и вчерашние уговоры уже были обоснованнее, на этот раз Разумовский им поддался. Как миленький забрал свои вещи и вернулся в дом, где им с Элизой очень символично выделили ту самую комнату, в которой всё, можно сказать, и началось.

Когда девушка вошла в спальню, он уже лежал на кровати обнаженный по пояс и укрытый одеялом. Волосы всё еще блестели после душа, поза была расслабленной и естественной. Но стоило ему увидеть её, и мужчина разразился диким хохотом, сотрясаясь и ни капли не сдерживаясь.

Она фыркнула, оставшись стоять на месте в своем амплуа скромницы – одолжила у бабушки наглухо сшитую старинную белую сорочку с воротом и попросила заплести легкую косу.

– Мой господин доволен, – потупила глазки, демонстрируя инсталляцию «очи долу» и этой репликой вызывая новый приступ смеха.

Роль смиренной жены под такую неуважительную реакцию ей быстро наскучила. Она пересекла разделявшее их расстояние и с разбегу плюхнулась на него, укусив в плечо.

– Хватит смеяться! Я же сегодня дала клятву быть тебе покорной, а ты – быть мне покровителем. Вот и вживаюсь! Рома приподнялся, удерживая её на себе, и старая кровать под ними жалобно заскрипела. – Бл*ть! – в сердцах кинула девушка, моментально представив, что там за стеной вообразят домочадцы. – А я был уверен, что ты перестала материться… – Иногда душа просит. – Сними ты уже этот ужас, – поперхнулся очередным смешком, проведя ладонью по хлопку. – На утопленницу похожа. – Слушаю и повинуюсь…

Оседлав его бедра, она одним стремительным движением сдернула одеяние через голову, оставшись перед ним полностью обнаженной. И получила обжигающий взгляд вмиг потемневших глаз.

Рома протянул руку и провел по её шраму от начала до конца. Элиза обязательно расскажет ему эту историю. Но потом. Отныне у них достаточно времени, чтобы всё-всё друг другу раскрыть. Лишь упомянула, указывая на безобразный шов:

– Смотри, этот шрам я получила в тот день, когда поняла, что ты – моё всё, а вот этот, – повернувшись щекой, на которой Лена оставила отметину, – в тот день, когда поняла, что я – твоё всё. Идеально для увековечивания таких событий.

Разумовский порывисто сгреб её и прижался губами к этому свежему шраму.

– Прости… – горячо, сокрушенно, отчаянно.

– И ты меня тоже, – потерлась о слегка колючий подбородок.

Его близость действовала на неё дурманом. Она была такой долгожданной в самом заветном её значении… Тотальная, безоговорочная, взаимная…

– Рома, – проникновенно протянула Элиза и взволнованно заглянула ему в глаза, – я хочу тебя. Хочу тебя всего. Хочу, чтобы на этот раз брачная ночь состоялась по-настоящему. Сделай так, чтобы нас никто не услышал…

И он понял. Понял, что её возбуждение – оно другое, не то, что сосредотачивается в сокровенном треугольнике между ног, а то, что зарождается под ребрами рьяным биением и выплескивается глубинным желанием принадлежать. Это желание закружило обоих в огненном вихре протяжного настойчивого зова. И ему невозможно было противостоять.

Мужчина сдернул одеяло и бережно переместил её на бок перед собой, а сам устроился сзади, прижимая к своей груди. Приподнял колено девушки, вынудив перекинуть ногу через его бедро. Затем положил ладонь на девичий живот и осторожно вошел в неё. Вырвав из Элизы приглушенный судорожный вздох. Задвигался. Мучительно медленно. Так, чтобы амплитуда толчков не порождала механических звуков кровати.

Густое, пропитанное их собственным жаром таинство сводило с ума своей неумолимой тягучестью. Миллиметр за миллиметром. Дразняще. На пределе. Девушка откинула голову назад ему на плечо, и Рома тут же нашел её губы в полутьме, одаривая сладкими неторопливыми поцелуями, аккомпанирующими основному действу. Кожа пылала от неспешного, но повсеместно обжигающего трения их тел. Это было похоже на пытку. Соблазнительную неизбежную пытку. Элиза накрыла его ладонь и переплела их пальцы. Накал между ними стал походить на чистое безумие. А они и были безумцами, обрекшими себя на такое ласковое наказание. Ей приходилось пресекать стоны, рвущиеся из груди, ему – сдерживать себя, чтобы не нарастить темп. Это длилось долго… так долго, что, казалось, ночь скоро подойдет к концу.

И когда пик был близок, Рома обдал её горячечным продирающим до костей шепотом: – Моя нарисованная девочка… сильная, упрямая, гордая. Моя единственная. Я люблю тебя, Элиза.

И она вся сжалась. Сжалась и вспыхнула ярко. Как никогда. Заметавшись в его тисках, закусив губу, глотая крики. Он последовал за ней. И это удовольствие на двоих дрожало и дрожало, растянувшись во времени.

Многим позже, уже прийдя в себя, но будучи утомленно расплющенной на его груди и не в силах оторваться от созерцания родной счастливой улыбки, Элиза еле слышно спросила:

– А ты веришь, что люди предначертаны друг другу?

– Отныне я верю во всё, что заставляет твои глаза так блестеть, – его рука лениво перебирает её волосы.

Загадочно улыбнувшись, девушка поведала ему свой сон, изумив рассказом, и оба сошлись на том, что жизнь им наглядно продемонстрировала – идти наперекор провидению не стоит.

Эпилог

Шесть лет спустя…

«…он знал её разной: красивой, замученной таких не бросают на полпути к радости, такие, как правило, малоизученны, такую отдать не захочешь из жадности…». Екатерина Лысенко

Из здания суда вышла роскошная молодая женщина в строгом деловом костюме, тугой хвост длинных иссиня-черных волос которой раскачивался в такт четким шагам, словно выверенный маятник. Цокот тонких каблуков отбивался звонко и хлестко. Чуть ли не высекая искры. Прямую спину атаковали разномастные взгляды: немного завистливые, немного восхищенные, немного пренебрежительные с ноткой восходящей ненависти.

За годы насыщенной практики, полной сокрушительных побед и немногочисленных неизбежных поражений, её нарекли Немезидой – в честь богини возмездия, карающей за нарушение общественных и нравственных порядков. И данное прозвище чертовски ей шло, отражая самую суть естества.

Она приближалась к спорткару, неизменно встречающему её после каждого протяжного заседания. Не дожидаясь, пока перед ней галантно откроют дверь, резко распахнула ту и юркнула в салон.

Рома знал – если его жена спешит укрыться, значит, дела плохи.

Элиза плюхнулась на сидение, отшвырнула портфель назад, скинула туфли и прижала колени к груди, обхватив их руками, и вынуждая ткань юбки медленно ползти вверх.

Еще несколько секунд – и пространство наполнилось бередящим душу глухим воем.

Разумовский придвинулся к ней, поддел за щиколотки и потянул на себя, переложив её ноги на свои бедра, чтобы ей было удобнее, а девушка, устроившись боком, прислонилась щекой к подголовнику. Мужчина не мешал Элизе изливаться в безмолвной горечи. Лишь время от времени целовал согнутые коленки через тонкий капрон. Она не плакала. Выплескивала злость, тяжело дыша.

– Эта тварь пристрастна! – прошипела позже. – Продажная сука пристрастна! Такие не имеют права быть судьями! Вообразила себя всемогущей Фемидой… Мстит рандомной девочке за то, что у самой в семье аналогичная ситуация…

Эмоции девушки давили отчаянием и унынием. Такое бывало редко, но всё же бывало: она корила себя за бессилие перед обстоятельствами, перед несправедливостью этого мира, постепенно выветривая максимализм и идеализм. А на этот раз всё было еще сложнее – в деле фигурировал ребенок, ставший камнем преткновения между родителями. В последнее время Элиза крайне остро воспринимала события, связанные с детьми. По личным причинам.

– Я всё равно буду рассчитывать на апелляцию! – яростно провозгласила она и ударила кулаком по панели.

В такие мрачные вечера Рома отвозил её домой, на несколько часов предоставлял самой себе, чтобы улегся шторм через бурную деятельность – обычно, она активно штудировала все лазейки, делая пометки, и расписывала стратегию защиты. А потом заходил в кабинет, бесцеремонно сгребал в охапку и утаскивал в спальню, где долго-долго любил, заставляя забыться в его руках.

Жизнь с ней можно было назвать стабильными качелями. Это из той серии, где жили они долго и счастливо, но с существенной поправкой – практикуя секс в мозг. Что значит, не обходилось без катастрофических столкновений, царапающего сознание молчания, щекочущей нервы ревности и других напастей. А после каждого катаклизма, наученные горьким опытом, они говорили. И продолжали любить. Сильнее. Еще. И еще.

Что такое любовь по-разумовски? Прежде всего – тыл. Он по-прежнему редко вещает о чувствах и часто демонстрирует их поступками, оберегая и защищая, пока она по-прежнему разрывает шаблоны, остается валькирией и окрашивает его существование в яркие тона.

Что такое любовь по-разумовски? Это когда он перед входом в квартиру потуже затягивает галстук, чтобы на пороге поймать в объятия Элизу и наблюдать, с каким сосредоточенным недовольством она избавляет его от удавки. А затем Рома ловит взмах ресниц, полыхание костра в глазах, впитывает её заботу и, затаив дыхание, предвкушает, как она после всех манипуляций прильнет щекой к его груди, удовлетворенно вздыхая.

Что такое любовь по-разумовски? Это построить дом, каждый сантиметр которого об Элизе. Со вкусом, через изысканную простоту, но при этом добившись пронзительной красоты. Это сделать совместный кабинет с двумя противоположно расставленными столами, чтобы во время рабочего процесса беспрепятственно обмениваться горячими многообещающими взглядами. Это иногда играть для неё «К Элизе», неизменно сажая на рояль, чтобы утопать в восторге, сочащемся из её глаз.

Мужчина считал себя счастливчиком. Кто-то там Наверху сподобился подарить ему такое чудо – женщину, идеально сваянную под его руки. Физически – ростом, формами, изгибами, и в остальном – сердцем, душой. Когда они сплетались, складывалось ощущение, что сложились кусочки пазла.

Впервые жизнь протекает легко, естественно, играючи. Он занимается тем, что нравилось ему всегда – проектирует здания, развивая частную компанию, специализирующуюся на элитном жилье. Бывает, помогает отцу, отошедшему от казенной должности и ушедшему в семейный бизнес. И в целом… просто наслаждается повседневностью.

Чтобы прийти к такой эйфории, им с Элизой понадобилось много усилий. Вдоль и поперек были обговорены обиды, в том числе и детские травмы. И, несмотря на то что для Ромы детство это период черного провала, он старался делиться с ней, превозмогая когда-то достигнутый порог боли, после которого запретил себе думать о трагичных событиях, а впоследствии и вспоминать о них.

Она рассказала ему о годах, проведенных в Париже, и после упоминаний о фотосъемках в стиле ню, Разумовский долго не находил себе места от совершенно неуместной неконтролируемой ревности. Он, вообще, по факту, с огромной неохотой признавал, что внутри него таился дикарь, придерживающийся первобытных канонов. Один из которых – быть единственным мужчиной у любимой женщины. Что абсолютно не имеет логики в свете его прошлого образа жизни. Тем не менее мысль, что Элиза всецело принадлежит ему и не испачкана чужим присутствием, неизменно приводила Рому в восхищение. Что, в свою очередь, весьма забавляло саму девушку, для которой это было в порядке вещей.

Наинеприятнейшей темой, впрочем, давно закрытой, была история с Леной. Валькирия уверяла Разумовского, что в стремлении привлечь его внимание эта девушка даже сделала из себя приближенный вариант Элизы. А он разводил руками и отрицал это, потому что никогда не видел в ней сходств с женой. Данная связь случилась на фоне одиночества и осталась поучительным эпизодом. К счастью, с Леной в дальнейшем они не пересекались. А вот с другими персонажами из рабочей среды – бывало.

Оба попрощались с мысленными затворами и позволили друг другу дышать полной грудью.

Пока у Элизы не появилась зацикленность на том, что она никак не может забеременеть. И её скрытое отчаяние для Ромы стало настоящей ледяной иглой в сердце…

* * *

Еще три года спустя…

«Существует правило: если хотите иметь прелестных женщин, не истребляйте пороков, иначе вы будете похожи на тех дураков, которые, страстно любя бабочек, истребляют гусениц». Виктор Гюго «Человек, который смеется»

Второсортный паб насквозь провонял кальянным дымом до тошнотворного сочетания сладких запахов. Музыка была еще более отвратительной, выпивка – на тройку, а контингент – ниже плинтуса. Но зато здесь вероятность встретить знакомых и тем более коллег равнялась нулю. Именно поэтому выбор Элизы пал на него.

Девушка отшивала уже бессчётного претендента на роль инструмента для прелюбодеяния. Если бы сам Разумовский ей изменил, было бы проще. Но эта сволочь из другой категории сволочей. Поэтому у неё созрел гениальный план – самой изменить мужу, чтобы он в ней разочаровался и бросил. Потому что никак иначе они не разойдутся. Как бы она ни грозилась уйти, Рома всегда возвращал обратно и утирал сопли, выслушивая поток инсайтов в порыве самобичевания.

Рассудив, что, если поднять градус алкоголя, то дело пойдет куда слаженнее, Элиза опрокинула в себя две стопки текилы, подождала секунд двадцать, чтобы спиртное дошло до нужных очагов, и развернулась к очередному недоухажеру.

Странно, но он действительно показался ей вполне симпатичным. Жаль только, что умом не блистал. Никто из них не блистал, в принципе. Не было никого, хотя бы близко находящегося к тому уровню эволюции, на котором твердо стоял Роман Аристархович. Нет среди данных экземпляров ни одной эрудированной особи, способной занять её как минимум примитивной пикировкой при знакомстве.

Куда катится мир…

Решив, что пора приступать к действиям, девушка приговорила еще одну порцию и вгрызлась в лайм. Шумно выдохнула и развернулась, чтобы поцеловать кого-то-там-годного-к-грехопадению… И внезапно мир опрокинулся. В прямом смысле.

Она оказалась висящей вниз головой на широком до боли знакомом плече, обладатель которого стремительно пробирался через толпу к выходу.

Текила в ней богобоязненно запротестовала, грозясь вернуться наружу.

Вместе с ней очнулась и запротестовала Элиза, задрыгавшая ногами и чувствующая, как ладно ринулась вверх ткань её ультракороткого платья. Вообще-то, она такое не носит. Носила когда-то давно нечто подобное, чтобы позлить Рому и привлечь его внимание, когда они еще не были вместе. А сегодня прибегла к старым запасам Аси с целью выглядеть максимально доступно и пошло.

– Разумовский, твою ма… бабушку! Верни обратно, откуда взял! Кому сказала!

Её продолжили молча нести. Предположительно – к парковке. При этом намертво приковав лодыжки к мужскому телу, чтобы лишить возможности наносить удары и дальше. Но руки-то у неё оставались свободными. И девушка пустила их в ход, начав колотить по стальной спине. Но когда ей в ответ прилетел болезненный шлепок по заднице, взвизгнула от неожиданности. Месть не заставила себя долго ждать – благо, конечности у неё длинные, и левая мужская ягодица получила смачный обжигающий выпад в исполнении её пятерни.

Но в следующую секунду Элиза потрясенно замерзла.

– Ты, что, серьезно меня укусил? – пролепетала куда-то в район его поясницы, ошеломленная непредсказуемостью мужа, который – на минуточку – уважаемый серьезный бизнесмен, не преминувший оголить её полушарие и впиться в него зубами.

Кожа горела от безжалостного укуса, а тошнота неумолимо подступала к горлу.

– Рома, – жалобно проныла, сдаваясь, – у меня голова кружится, я немного пьяная, меня срочно надо стабилизировать в естественное вертикальное положение.

Увы, это было правдой. Суперспособность пить и не пьянеть канула в лету после перенесенного сильнейшего воспаления легких. Уж чем лечили, не знала, но организм предательски перестроился, и теперь ей хватало обычных порций, способных подкосить простых смертных.

Как-то удачно сложилось, что они успели дойти до машины.

Но, вместо того чтобы поставить на ноги, Рома открыл заднюю дверь и буквально закинул девушку на сидение монстра-внедорожника – издержки профессии, мужу нужна была вездеходная машина, когда он ездил смотреть территории для будущих объектов. И сам залез следом, моментально щелкнув сигнализацией. После чего подался вперед, дернул какие-то рычаги, и спинка чудесным образом вместе с ошалевшей Элизой полетела назад. Таким образом сформировалось полноценное ложе. Правда, она совсем не была готова к страстному соитию.

Разумовский, не церемонясь, дернул её левую руку на себя и водрузил на безымянный палец обручальное кольцо, которое девушка оставила дома, выходя на падкую тропинку. Она никогда раньше не расставалась с ним. Все девять лет замужества носила регулярно. Это украшение было для неё особенным. На внутренней стороне каждого ободка в тройном сплетении обожаемый ею муж оставил гравировки: «Элиза. Разумовские. Рома». Ненароком перед глазами пронеслись первые месяцы после возвращения с родины, где они спонтанно – ну, или запланировано – обвенчались. Как Элиза бортанула его прямо в аэропорту, заявив, что едет домой, к родителям – это чтобы у него не было к ней свободного доступа, ибо в квартире Аси она сама бы не ручалась за свое целомудрие. А ручаться надо было, поскольку было выдвинуто требование роскошных ухаживаний и подготовки к свадьбе, до которой прозвучало клятвенное ни-ни. Кого из них больше мучила этим, – себя или Рому, – она так и не поняла. Но третья по счету их брачная ночь искрила только так после дразнящего воздержания. Зато он действительно красиво ухаживал за ней все полтора месяца, а девушка втайне сменила фамилию, сделав ему своеобразный свадебный подарок. И плюс статус теперь соответствовал центральной гравировке – Разумовские.

А еще Элиза самым наглым образом заявила ему, что, раз развод не состоялся, значит, бесценный муж задолжал ей одно желание.

– И чего ты хочешь? – спросил тогда Рома настороженно. – Покажи же мне город любви влюбленными глазами, Разумовский.

И показал. Так показал… что она не узнала Париж, знакомясь с ним заново.

Готова ли была девушка сбросить в пропасть столько лет счастья? Нет! Но растущая в геометрической прогрессии вина свербела внутри неустанно…

– Еще раз… – его голос вибрировал от лютой ярости, неотвратимо возвращая в реальность. – Еще раз ты его снимешь, и я… – Что? Что ты сделаешь? – бросила ядовито и дерзко, отчетливо нарываясь. – Я клянусь, Элиза, я тебя выпорю, чтобы выбить этот бред! – Это не бред! – закричала она в отчаянии, резко подавшись к нему. – Рома, тебе сорок шесть лет, мне – тридцать восемь. Мы девять лет пытаемся! Время уходит. Но я не могу родить ребенка, а ты заслуживаешь, чтобы у тебя было продолжение! Такой шикарный генофонд не должен простаивать! Я не хочу до конца жизни страдать от мысли, что оказалась бесполезной и никчемной. Так что… брось меня.

Закончила Элиза тихо-тихо, своей же просьбой причиняя себе чудовищную боль. Но альтернатив не видела. Воспитывать детей от другой женщины – увольте. Суррогатное материнство не признавал Рома. ЭКО у них несколько раз провалилось. Чудес всё не случалось и не случалось. Ни одной беременности. Только появившиеся в силу стресса задержки и нестабильный цикл.

– Бросил, – процедил мужчина и… действительно толкнул её в плечо, бросив на сидение, чтобы девушка распласталась по велюровой обивке, а сам навалился сверху, слегка придавив собой. Она отвернулась к окну и уставилась в темноту ночи, смаргивая подступившие слезы. – Дура, – устало выдохнул муж, опаляя щеку злобным горячим дыханием. – Мне не нужны дети от другой женщины. Мне плевать на пролонгацию генов. И мне надоело приводить тебя в чувство! – Я уже предложила решение, чтобы не надоедать тебе… – у неё почти получилось сказать это безразлично. – Элиза, многие пытаются десятилетиями, почему ты так быстро ставишь на нас крест?.. – Потому что я знаю, что всё бесполезно… Ничего не получится. Это такая кара, Разумовский, нам с тобой за то, что я когда-то разбрасывалась словами «не хочу быть матерью», а ты заставил Лену сделать аборт…

Шокированный её признанием, мужчина долго молчал. А потом пленил ладонью подбородок девушки и вынудил развернуться к себе. Но Элиза трусливо зажмурилась.

– М-да, Разумовская, патология налицо. Тебе не от бесплодия надо лечиться, а в психиатрию обратиться. Или, может, сразу вызвать экзорцистов, чтобы изгнали эту нечисть из тебя? – Ненавижу тебя. – А я тебя – люблю. И исключительно по этой причине прощу сегодняшнюю выходку и твои нелепые предположения. – О, катись ты в… – Открой глаза и смотри на меня, когда посылаешь так далеко, – пригрозил, слегка сжав пальцы на скулах, и этим заставляя её губы немного оттопыриться.

Она попыталась фыркнуть, но в такой позиции изо рта вылетело лишь нелепое дуновение.

– Хорошо, – вдруг проронил Рома, озадачив согласием, отчего девушка действительно распахнула веки и вовсю уставилась на него. – Я принимаю твоё предложение. Только при одном условии. Сейчас мы порепетируем.

Обескураженная, Элиза вдруг почувствовала, как платье задралось до талии, после чего оголилась грудь, лишенная бюстгальтера, а следом на тонкое кружево трусиков нежно легла ладонь, дошедшая до самой чувственной точки. Накрыла сосредоточение женственности и плавно задвигалась. Затем он поймал зубами призывно торчащий сосок и ласково прикусил, пустив молниеносные импульсы по всему телу.

– А теперь представь, Элиза, что я проделываю всё то же самое с другой женщиной, бросив тебя, потому что у нас, подчеркиваю – у нас! – не получается зачать. – Га-а-ад! – вонзила ногти ему в предплечья и свирепо дернулась в его руках, но он крепко удерживал её. – Сволочь! Скотина! – Ну, слава Богу, есть реакции – пациент не потерян. На этом, так понимаю, прения теряют свою актуальность ввиду неоспоримой доказательной базы? – Ненавижу! – взревела подавленно. – Люблю, – всё так же невозмутимо в ответ. – А теперь, моя неповторимая, за каждое своё оскорбление мне ответишь. И не только за оскорбление, но и за то, что, пока я битый час искал тебя в окрестностях, ты весело проводила время в компании каких-то сомнительных персонажей…

От его упреждающего шепота, наполненного гневом, волоски на загривке встали дыбом, а сердце, предвкушающее заявленную агонию, пропустило удар. Девушка знала, что угроза будет исполнена. Только не боль будет страхом. А способность мужа свести её с ума до состояния, где она полностью теряет себя, отдавшись в его власть.

Рома надкусил её нижнюю губу. Потом еще. И снова. Одновременно переместив одну руку ей на грудь, а второй продолжая орудовать у неё между ног.

Накрыл рот Элизы напористым жадным поцелуем, разделяя на двоих вкус лайма и отголоски текилы, и сжал мягкое полушарие до легкой интригующей боли.

Он всё знает об этом теле. Он сам «настраивал» его, подобно музыкальному инструменту. Он умело пользуется своим знанием как безотказным оружием усмирить девушку. И через считанные мгновения она выгибается ему навстречу, как мужчина и повелевает.

Разумовский будет долго разогревать её, но не даст вспыхнуть. Каждый раз, приближая к пламени, безжалостно оборвет движение, заставляя девушку рычать от разочарования. И приведет своими действиями к кондиции, в которой звук расстегиваемой пряжки ремня и разъезжающейся молнии на его брюках покажется ей музыкой.

– Ш-ш-ш… – стиснув зубы, непроизвольно выдаст себя, когда Рома одним размашистым длинным толчком заполнит её собой до упора. И не сдержит слезы, когда он прошепчет ей молитвенно на ухо: – Выброси эту дурь из головы, у нас всё впереди… – Обещаешь? – Обещаю, – словно рухнувшим на неё в безграничном приступе счастья звездном небе…

* * *

И еще чуть меньше года спустя…

«…он терся щекой об ладони холодные, закутывал в свитер и тёплую куртку, она называла его ярким примером, примером того, как лишают рассудка». Екатерина Лысенко

Элиза балдела. Улыбалась и балдела. Позволив себе наконец-то отпустить тревоги и переживания, сопутствующие всем этим семи месяцам, шесть из которых она практически провела неподвижно. Сложная беременность велась высококвалифицированными специалистами, поставившими цель дотянуть хотя бы до семи месяцев, а дальше – кесарить, само собой.

Не в её положении «старороженицы» со всеми отягчающими обстоятельствами производить двойняшек на свет естественным путем.

Она знала, что больше никогда… никогда ей не испытать вот этой окрыляющей эйфории оттого, что в тебе бьется еще два крохотных сердечка. Не будет никаких чудес и повторной беременности, это был её единственный шанс на миллион. Идеальный мужчина, доставшийся ей в мужья, безупречно выполнил своё обещание.