Текст книги "Нестандартный ход 2. Реванш (СИ)"
Автор книги: De ojos verdes
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)
Он был чертовски прав, потому что Элиза чувствовала невероятную слабость и озноб, от которых снова клонило в сон. Поблагодарив за столь короткий, но необходимый визит, она закрыла за ним дверь и вытащила свой телефон. Узнала, как там Ева и новорожденная малышка, затем сделала несколько звонков родным, чтобы не беспокоились, если исчезнет с радаров, и снова рухнула на постель, закутавшись в одеяло.
Всю субботу девушка провалялась ничком, видя тревожные сны, больше напоминавшие флешбэки из парижского прошлого. Почему-то в памяти всплывали лица девочек-моделей, которых, казалось, Элиза давно забыла. И не только их. Но и неприглядную неглянцевую сторону модельного бизнеса.
Например, самой ужасной в её представлении была история китаянки Нинг. Девушка потратила невероятные суммы денег на то, чтобы удлинить ноги и руки, пройдя жесткую реабилитацию и потеряв при этом несколько лет своей жизни. Ей нравилось рассказывать о пережитых испытаниях, которые, по её собственному мнению, помогли ей взлететь.
Судьбы остальных девчонок тоже были довольно стандартными: они практически с детства мечтали стать моделями и осознанно шли к этому, начав карьеру в подростковом возрасте. И не только рьяно боролись за своё место под солнцем, но и дорого платили за него. Среди них было немало тех, кто подвергался домогательствам со стороны букеров[1], фотографов и других действующих в этой цепочке лиц. Была парочка нефартовых, переживших и насилие.
Если поначалу Элиза мысленно поражалась, как они продолжают вариться в этой среде после всего, что перепало им на долю, то потом девушка осознала простую истину. Эти люди по-своему больны. Фанатичны до истеричности. У них подорвана психика, будто прощание с нервной системой – главное условие данной отрасли. Не у всех, конечно. Но точно – у подавляющего большинства.
За год участия в дизайнерских показах и различных съемках Элиза сделала вывод, что этот адский труд совершенно того не стоит. Если бы не её отрешенность и умение держаться особняком, а также боль неразделенной любви, из-за которой всё вокруг меркло, она вполне могла бы сойти с ума среди такого контингента. Нужно было иметь стальной стержень, чтобы тебя не сожрали предельно требовательные работодатели и другие завистливые модели. Не реагировать на агрессию и провокации, не вмешиваться в постоянные потасовки и закрывать глаза на подставы, которые в коллективе были не редкостью. А еще – не обращать внимания на болезненность, невменяемость и срывы. Расстройство пищевого поведения, прием антидепрессантов, а иногда – и наркотиков.
Быть может, ей удалось более-менее нейтрально пройти этот путь, потому что рядом была Ася, которая страховала и готова была зубами разорвать любого обидчика, чувствуя ответственность за Элизу. А, возможно, дело действительно в том, что девушка находилась в туманной серости и часто даже не замечала, что происходит. Она жила роботом, четко выполняющим указания. И работала, бывало, по шестнадцать-восемнадцать часов в сутки, если речь шла о съемках для каталогов. Там забывалось собственное имя, а не просто события из жизни. А потом, когда в конце ты видел красивую сочную картинку как результат, сам собой напрашивался вопрос: неужели вот ради этого девушки готовы терпеть все мучения? Невыносимые погодные условия – если кадры снимают на улице, слепящий свет прожекторов, вспышек, исходящий от них адский жар, отсутствие стеснительности, когда тебя в четыре руки между сменой образа переодевают женщины-работники, совершенно не церемонясь и не заботясь о твоем комфорте. Антисанитария среди визажистов, пренебрегающих элементарной гигиеной, нарушенный сон, гормональные скачки и многое другое.
Если ставить себе целью славу и популярность – для кого-то эта цена вполне приемлема.
Элиза ставила другую цель – забыться. И терпеливо проживала так месяц за месяцем. Поэтому жизнь, как таковую, в первый год своего пребывания в Париже она не помнила…
Только такими кошмарными обрывками в полудреме подобное существование и может являться тебе спустя несколько лет…
К ночи девушке стало хуже. Появился надсадный кашель. Пришлось с прискорбием признать, что заболела, и заказать лекарства через курьера. После приема которых она снова уснула на долгие часы.
Воскресенье прошло в схожем режиме. За исключением того, что Элиза заставила себя поменять мокрое постельное белье на свежее и принять душ, чтобы смыть липкий пот.
Её состояние смело можно было назвать прострацией и даже бредом. Девушка не понимала зачастую, спит или бодрствует, словно балансировала где-то между.
Ощутимо ныл и пульсировал шрам на руке, который она неконтролируемо чесала, пытаясь отогнать назойливые воспоминания, ставшие продолжением вчерашних флешбэков. Но в какой-то момент, вновь провалившись в тягучую полудрему, всё же ослабла настолько, что отпустила сопротивление, и поддалась играм беснующейся памяти. Вспомнила тот самый день, поставивший точку в её метаниях.
Мужчин было очень много. И в окружении Аси, и в повседневной жизни. Какая-то часть из тех, кто пытался добиться внимания Элизы, поначалу была очень настойчива, но энтузиазм вскоре разбивался о её стойкое равнодушие. Состоятельные среди них пытались купить девушку дорогими подарками, один раз дело дошло до абсурда – под окнами квартиры стояла новая машина, перевязанная лентой. С трудом удалось уговорить убрать это нелепое позерство. Но подарки поменьше Ася заставляла её брать: брендовую одежду, парфюмерию, украшения, сертификаты и даже путевки на курорты. Ну, как заставляла… сама принимала их и ставила Элизу перед фактом, мол, всё – уже твое.
А менее состоятельные «радовали романтикой» – цветами, стихами и… идиотскими обещаниями то украсть, то покончить с собой. Это всё напоминало девушке раннюю юность, когда она окончательно смирилась с тем, что достойные парни, которые могли бы ей понравиться, избегали её, считая слишком недосягаемой, а вот идиоты и самоуверенные ничтожества – наоборот, одолевали со всех сторон.
Бывало, Элиза смотрела на очередного ухажера в суете этих фальшиво сверкающих для неё дней и размышляла, почему не может хоть кому-то из них дать шанс. Злость на свою собственную никчемность и несостоятельность как женщины копилась в ней очень долго. Сначала это были ненавязчивые звоночки где-то там на дне сознания. Но со временем они незаметно становились всё громче и громче. И в один прекрасный момент вылились в дикий шквал вопросов, стоящих в ушах на репите.
Будешь хранить себя для него? А разве ты ему нужна? Он бы отпустил тебя, если так? Думаешь, он там соблюдает целибат? Надеешься на что-то после целого года молчания?
Этим вопросам не было конца и края. Они рождались из недр, куда Элиза старалась запихнуть обиды и боль, и прорывались сквозь выстроенные стены, расшатывая их.
И однажды девушка поняла, что клокочущая в ней злость на Рому должна найти выход. Эта ярость отравляла её еще сильнее, чем унылая обстановка вокруг. Мысль о том, что Разумовский давно забыл о ней, пока она совершает никчемные потуги не вспоминать о нем сто раз на дню, убивала. Несправедливостью. Непринятием такого положения вещей. Почему так?! Неужели нельзя избавиться от этих душевных стенаний, разрушающих её до неузнаваемости?! Где та сильная личность, поставившая себе цель и идущая к ней напролом? Откуда взялась неопознанная субстанция вместо неё?!
Метод был определен. Клин клином вышибают.
Элиза понимала, что ей не нужен разовый секс, от него ей станет только хуже, она потеряет уважение к себе, если пойдет на поводу импульсивности и затащит кого-нибудь в постель, чтобы тупо поставить галочку и таким способом отомстить эфемерному образу Ромы в своей голове. Потому что настоящему Роме – плевать! Надо было просто смириться с этой правдой.
И тоже научиться «плевать». Ведь излечиваются же как-то другие люди, полюбившие не тех и не так.
На протяжении месяца девушка стала пристальнее присматриваться к мужчинам в своем окружении. Ей нужна была достойная особь, к которой она смогла бы питать интерес. Чтобы «замена» была стоящей. Соответствовала потере. А, может, и превзошла бы. Ну не единственный же в своем роде этот чертов Разумовский?!
И чтобы не обманываться, Элиза категорически не рассматривала кандидатуры брюнетов. Не хватало только обнаружить, что выбрала копию бывшего, чтобы его же и забыть.
И спустя какое-то время ей удалось отыскать идеальный вариант.
Это был один из спонсоров. Очень солидный молодой мужчина с вполне себе нормальным международным именем Даниель. У него были потрясающего серого оттенка умные глаза и вьющаяся блондинистая шевелюра. А улыбка – мечта. Он сам несколько раз заговаривал с Элизой на мероприятиях и заслужил расположение девушки своей нетривиальностью. Галантный, интересный и порядочный. Она позволила ему ухаживать за собой. Побывала впервые в жизни на нескольких свиданиях. И уверилась, что готова пойти дальше, когда мужчина как-то поцеловал её, проводив до дома.
В тот самый судьбоносный день состоялось открытие очень важного для Аси показа, по случаю которого подруга решила организовать винтажную вечеринку в Марé, историческом районе Парижа. Он отличался своим контрастом – старые дома ремесленников находились рядом с роскошными дворцами богачей.
Была арендована просторная квартира, дизайн которой тематически подходил под задумку Аси, и приглашены все её друзья и приятели, внесшие лепту в успех показа. Разумеется, Даниель тоже там был. И в какой-то момент, поймав в полутьме его пристальный поплывший взгляд, Элиза взяла мужчину за ладонь и нашла самую дальнюю крохотную комнатушку, в которой они и скрылись от всех.
Сознание было трезвым. Чувства – притупленными, словно выключенными. Она понимала, что ей необходимо сделать этот шаг, чтобы хоть как-то ослабить агонию по Роме. И пока руки чужого мужчины блуждали по её телу, уговаривала себя быть отзывчивее в ответ на его нежность. Он впервые попробовал поцеловать её по-настоящему. Не просто чмокнуть в губы на прощание, а как подобает французу, чьи предки стояли у истоков этого самого французского поцелуя.
Девушка не сразу ощутила неладное. Бросив все силы на то, чтобы отогнать внутренний протест, она потянулась к пуговицам мужской рубашки после того, как помогла справиться с молнией на своем платье.
А потом Элизу вырвало.
Когда его язык особенно настойчиво закрутился у неё во рту.
Некрасиво и непристойно вырвало в эту уродливую реальность, где она пытается изменить. Нет, не мужу, статус которого уже считался «экс». А себе. Снова сделать нечто такое, чтобы доказать призрачному образу свою силу. Потешить гордость. Эго. Зачем?
Но подсознание несравненно мощнее. И невербальное проявление тела это продемонстрировало в очередной раз.
Умирая от стыда, девушка попросила прощения у Даниеля и бросилась прочь, ничего не слушая. Кое-как протиснувшись в ванную, умылась, прочистила рот и вышла, пряча глаза, чтобы не попадаться несостоявшемуся любовнику. Ноги сами привели её на лестничную площадку. Оттуда – на крышу через халатно оставленный открытым люк.
Крыша пятиэтажки была ровной и чистой, обставленной различными антеннами, приемниками – всё как положено. С одного края открывался вид на Сену, но ночью смотреть на темную водную пучину Элиза не захотела. Это добавляло мрачности в её состояние. Поэтому девушка прошлась по периметру и остановилась напротив. Там через брусчатую улочку находилось почти такое же симпатичное здание, балкончики которого были усеяны пестрыми цветами. Куда приятнее созерцать такой вид.
И девушка стояла на краю, застыв в одной позе и сокрушаясь над всем, что происходит в её жизни за последний год с лишним. Она не чувствовала холода, не воспринимала колючих забав ветра с кожей и волосами. Просто смотрела на бежевый фасад и размышляла о том, что ей делать дальше, чтобы окончательно себя не потерять во имя человека, которому она не нужна. Если еще есть выход из этой воронки…
Чуть поодаль на крыше соседнего с бежевым здания был прикреплен небольшой светодиодный экран с обновляющейся рекламой. Блики раздражали, постоянно попадая в глаза. Элиза в какую-то секунду рассерженно кинула в этом направлении мимолетный взгляд, словно на назойливую муху, надоевшую своим жужжанием. И тут же отвернулась.
А потом её неведомой силой толкнуло вновь взглянуть туда. И зависнуть на транслируемом водопаде в экзотической обстановке. Потому что… он казался смутно знакомым.
И внезапно в сознании вспышкой взорвалось воспоминание. Очень яркой и болезненной вспышкой, вызвавшей выброс адреналина в крови. Это даже не воспоминание… ибо не было в её жизни ничего подобного! Это – чертов сон десятилетней давности, который Элиза даже не помнила после пробуждения, когда они с сестрами по подростковой дурости решили последовать традиции наесться на ночь соленых лепешек, чтобы по приданию увидеть суженого, подающего им воду…
Девушка пошатнулась в ужасе. Этот сон в мельчайших подробностях со всеми диалогами пролетел перед глазами, словно случался наяву… И её суженым… был Рома! Элиза захлебнулась очередном вдохом и поднесла трясущуюся ладонь ко рту, словно пытаясь заглушить и без того немой крик. Такого просто не может быть! Не бывает! Не могло случиться… Как объяснить эти дьявольские игры разума?..
Она качнулась вперед оттого, как непреодолимо закружилась голова в напряжении. И собиралась сделать шаг назад, когда её неожиданно дернули за руку с невероятной силой. От жуткого испуга девушка потеряла равновесие и полетела в сторону, пытаясь за что-то ухватиться в воздухе. Но не смогла удержаться и упала на холодную кровлю, почувствовав пронзительную боль, протянувшуюся от запястья до плеча.
Они с Асей в шоке уставились друг на друга. Подруга тяжело дышала, сидя рядом на коленях и прижимая ладонь к сердцу.
– В последний раз такой ад я переживала, когда рожала... – произнесла она с нескрываемой яростью, заставив Элизу обескураженно хлопать ресницами. – Че-е-ерт! Твоя рука!
Рука была распорота острым концом ближайшей антенны, и от вида глубокой рваной раны становилось дурно. Ася помогла девушке подняться и повела на выход с крыши, к которому теперь будто указателем шла дорожка из кровавых капель.
Элиза с трудом понимала, что происходит. У нее в голове фокус был абсолютно на другом – невероятном открытии, которое она совершила несколькими минутами ранее. Поэтому сосредоточиться на том, что ей говорили обеспокоенные люди вокруг, девушка никак не могла.
А дальше – неимоверная суета. Кто-то чем-то перемотал ей руку. Посадил в машину. Довез до больницы. Уколы. Наложение швов. Все необходимые процедуры, и даже доблестная полиция, пытавшаяся разъяснятся с ней на ломаном английском со своим картавым «р». Реальность плыла и размазывалась в тревожном сознании, а от большого количества обезболивающих тяжели веки.
С этого момента в памяти девушки начинался провал. Один бесконечный морок без возможности пробуждения. Стойкое ощущение, что находится в эпицентре пекла, и ее терзают огнем.
Иногда становилось немного легче. Когда чувствовала на себе детские ладошки – прохладные, мягкие, нежные. Рассудок зло и безжалостно шутил над ней, и Элиза в густом бреду была уверена, что родила, и эти ладошки принадлежат ее малышу. Радость переплеталась с горечью, свет с тьмой, реальность с вымыслом. Там, в своей утопии, она снова обнимала Рому, и не было между ними никаких недомолвок и претензий, только сладкое непреодолимое притяжение...
А потом Элиза вынырнула из терпкой цепкой круговерти. И узнала, что уже третью неделю не приходит в себя из-за сильнейшей инфекции, с которой организм боролся все это время. Что самое страшное позади, но вид раны остается ужасающим. И главное – детские руки были. Они принадлежали Авелин, дочери Аси, которая изредка навещала девушку в бессознательности вместе с мамой.
В день выписки подруга поинтересовалась у неё:
– Ты как себя чувствуешь? Выдержишь, если заглянем кое-куда по дороге?
– Да, вполне.
Когда машина въехала в чудесный двор шикарного поместья, Элиза рассеянно рассматривала ухоженные аллеи, ещё не догадываясь, что её привезли… в другую больницу. Точнее, в госпиталь Питье-Сальпетриер. Прочтя табличку с изумлением и не задавая лишних вопросов, она просто следовала за Асей, уверенно лавирующей в бесконечных белых коридорах. Пока они не дошли до нужного отделения, облачившись в халаты, бахилы и маски.
– Здесь лежат онкобольные дети, мы навестим дочь моей знакомой, – услышала девушка причину визита, опешив.
И снова молча обе проскользнули через несколько дверей, минуя медперсонал, чтобы потом попасть в двуместную палату, маленькие жительницы которой увлеченно играли за столом, переговариваясь. Заметив нежданных гостей, те поспешили к ним.
И Элизу потрясло, как они живо передвигались, смеясь, несмотря на болезненную бледность и круги под глазами. Тоненькие, худенькие, почти прозрачные, с четкой картой голубых линий на руках. С банданами, перевязанными эластичным бинтом запястьями и щербатыми улыбками. Такие… кипучие и веселые. Они тараторили на родном языке, заваливая Асю, вручившую им подарки, какой-то по-детски очень важной информацией и время от времени с интересом поглядывали на незнакомку, замершую в паре метров от них.
А потом одна из девочек, осмелев, подошла к Элизе и, немного колеблясь, провела крохотным пальцем по кончикам её распущенных волос. Подняла взгляд и произнесла что-то с восторгом.
– Она говорит, у тебя очень красивые густые волосы.
– Мерси, – всё, что могла выдать в ответ девушка, глядя на выжидающего ребенка.
В общей сложности они пробыли в госпитале около получаса и ушли, когда в палату вернулась бабушка той самой девочки. Видно было, что Асю здесь давно знают.
– Ты молодец, – Элиза заговорила только в машине, слишком впечатленная и подавленная мыслью, что именно приходится переживать этим детям в таком беззащитном возрасте.
– Ты, что, думаешь, я приволокла тебя сюда, чтобы показать, какая хорошая? – огрызнулась вдруг Ася, кинув в неё быстрый яростный взор и снова вернувшись к выруливанию с парковки. – Я надеялась, что эти крошки, борющиеся за жизнь, хоть как-то встряхнут тебя, дуру такую, решившую сигануть с крыши. Руки чесались всыпать тебе по первое число, но ты и так отхлебнула последствий. Господи, если бы ты знала, как я зла на тебя, Элиза!
Последнюю фразу та процедила, скрипя зубами.
И стало понятно, почему она вела себя так холодно в последнее время. А ведь сама Элиза, лёжа в больнице, с грустью думала, что подруга просто устала с ней возиться. Оказывается, её записали в суицидницы. Странно, но девушке даже в голову не пришел такой вариант. Неужели именно так она и выглядела со стороны на той крыше?..
Почему-то в этот момент говорить правду Элиза не захотела, сил спорить или вести долгие душеные беседы не было совершенно. На неё давил калейдоскоп событий, и раздражало, что из-за слабости никак не получается сосредоточиться, поймать рассыпающиеся мысли, проанализировать, что с ней произошло.
Через неделю, окрепнув достаточно, чтобы самостоятельно выйти на улицу, девушка нашла первый попавшийся по пути салон и попросила состричь ей волосы аккуратным хвостом, чтобы потом забрать его. Так она стала обладательницей модного каре. Дождалась прихода Аси с работы ближе к ночи и, отдав свою «драгоценность», попросила пустить её на два соответствующих парика для тех больных девочек, а потом честно призналась:
– Я тогда не собиралась прыгать.
И рассказала всё как было. Ничего не скрывая.
Элиза впервые раскрывала душу перед чужим человеком. Пусть и считала девушку подругой и верной соратницей, она была не так близка, как, к примеру, Лилит, с которой тоже не удавалось наладить связь на расстоянии.
– Еще одно доказательство того, что часто любовь – это психическое отклонение. Ты знаешь, что по классификации ВОЗ[2] её причисляют к пункту «Расстройство привычек и влечений»? – с печальной улыбкой проинформировала Ася.
А потом извинилась за вспышку злости и объяснила, что очень испугалась. Чувствуя ответственность за Элизу, она, подумав, что девушка хочет покончить с собой, испытала настоящее потрясение.
Инцидент после насыщенного диалога был предан забвению, но за поход к больным девочкам Элиза всё же поблагодарила ещё раз. Неизгладимое впечатление имело стойкое послевкусие, заставляющее много думать о жизни.
Впрочем, параллельно с философскими излияниями девушка имела и реальные проблемы. Финансовые. Лечение практически опустошило её счет, и надо было ориентироваться, как действовать дальше. И стоит ли уже вернуться в Москву?
Но, прислушавшись к своим ощущениям, она поняла, что никак не готова возвратиться в подвешенном состоянии, когда так и не поняла, что у неё внутри. И, посоветовавшись с Асей, уверявшей, что спешить нет резона, Элиза приняла решение остаться на неопределенный период. Затянувшийся ещё на два года.
Выяснилось, что именно такой срок требовался ей, чтобы разобраться в многочисленных вопросах и процессах. Это было время неторопливого, прямого, тихого и обнаженного разговора с собой, который до этого откладывался в далекий ящик много лет.
Самым сложным было признание филофобии[3] как результата детских травм. Наверное, как и у всех «больных», путь ее исцеления тоже стал возможным только после принятия своей «болезни».
Люди могут говорить и думать о тебе разное без оснований, но, когда ты впускаешь их мнение в свое пространство и выделяешь ему почетное место, оно уживается там и практически становится правдой.
И она решилась на это – методично высвободить захламленное пространство. Жизнь не должна строиться на стремлении кому-то что-то доказать, чтобы в итоге заслужить любовь. Да, черт возьми, ей повезло чуть больше, чем другим, и в этом нет ее вины! За безупречную внешность, гибкий ум, прекрасную память и большие способности не надо было оправдываться и всячески демонстрировать, что достойна их. Элиза и так развивала свои данные, прикладывая немало усилий. Ну, кроме красоты. Все, что имела, являлось ее собственной заслугой, и этим просто следовало уметь гордиться и наслаждаться, а не ставить галочки и перепрыгивать дальше со словами: вот, видели, я заработала, а не... то самое. Любить себя за уникальность, за то, что ты такой есть. Фраза, которая всегда казалась идиотской, а на практике оказалась чуть ли не невыполнимой.
Расставание с волосами было не просто благородным поступком, а отправной точкой для перемен. Конечно, в первую очередь ее покорили глаза девочки, с восторгом смотрящей на шевелюру, которой сама была лишена из-за терапии. Но этот бескорыстный жест одновременно выступал стартом.
Постепенно она искореняла закоснелые привычки.
Первое: пробовала питаться в заведениях общепита. Заставляла себя понемногу. Сколько можно взращивать брезгливость? Такая ее концентрация в человеке – не есть норма, это ведь тоже своего рода непринятие, особенно, когда сутками напролет находишься в социуме.
Второе: справедливо рассудив, что других вариантов заработка в чужой стране без владения национальным языком у нее нет, Элиза согласилась выйти в эскорт. Ася уверяла, что это временно, пока окончательно не заживет шрам, который потом надо будет убрать, и можно вернуться в модели. Вот здесь девушка буквально ломала себя изнутри кирпичик за кирпичиком. Торговать лицом, всю сознательную жизнь порицая это занятие, было крайне тяжело. И договориться с собой удалось далеко не сразу. Рациональная ее часть напоминала – на что-то нужно жить, и, если уж люди готовы платить за твое общество без интима, дерзай.
Третье: училась открыто общаться с мужчинами, принимая тот факт, что перед собой в ее лице они преимущественно видят красивую картинку. Подавляя в себе рвение убедить их в том, что у нее еще и функционирующие извилины вместо нитки между ушами. Данный пункт вытекал из предыдущего, и во время «работы», пока была вынуждена мозолить глаза хотя бы час-полтора перед тем, как уединиться где-нибудь, Элиза старалась быть вежливой и учтивой с «клиентами». И для нее позже стало удивительным открытием, что протест пошел на спад, а потом и вовсе исчез. Ей действительно стало безразлично, что на нее смотрят с похотью. Здесь главным было то, что никто из них никогда ее не получит, а практиковаться в психологии поведения этих буржуев оказалось даже полезным. Тренировало умение абстрагироваться и источать хладнокровие в ответ на проскакивающие непристойности.
Четвертое: приспосабливалась взаимодействовать с женщинами. Убрала предвзятость, свыкнувшись с мыслью, что отныне ничем не лучше и не хуже никого из них. Это же так просто – избегать пустых конфликтов, беречь свои нервы и знать, что это лишь тебе во благо. Просто – когда осознал бесценность молчания.
Пятое: познала искусство женственности, истребляя в себе комплекс неполноценности и стремление закрыться под неприметной одеждой. Девушка ведь сознательно избегала красивых эффектных вещей, потому что и так привлекала внимание. Годы напролет зарывала желание выглядеть по-девичьи и отдавала предпочтение унылому скучному стилю.
Здесь, безусловно, ей очень помогла Ася, являющая собой уникальный образец женской красоты. И это было о состоянии, а не внешних данных. Чего стоил ее бессменный утренний ритуал: заходя после пробуждения в ванную для гигиенических процедур, та обязательно выходила с помадой на губах. Разной. И по цвету можно было определить, кто она сегодня – роковая женщина или бессовестная нимфетка. Эта девушка любила все свои ипостаси, потакала своим порокам и не стыдилась капризов.
Ася привила Элизе вкус, приучила правильно сочетать элементы облика и не бояться экспериментировать.
Да и, вообще, Ася оказалась для нее судьбоносной личностью. Первое время никак не отпускала навязчивая мысль, зачем ей это? Привозить с собой незнакомого человека из Москвы, впускать в дом, помогать, поддерживать? Могут ли эти действия быть бескорыстными?
– Я – художник, деточка, – со смехом призналась она на вопрос Элизы, зачем ей это надо было. – Если в моей голове сложилась картинка, и ты стал ее недостающим пазлом, не успокоюсь, пока тебя не завербую. То есть, я очень даже корыстна в этом случае. Ты же стала свежей кровью в моих проектах, усердно трудилась, чтобы оправдать доверие. Да и грех было пропадать такой фактуре. Ты обесцениваешь в себе то, за что миллионы женщин готовы продать душу дьяволу.
Пришлось снова и снова без выяснения причинно-следственных связей смиряться с тем, что творческие люди особенные, а их поступкам не стоит искать обыденную логику.
Так они и жили, Ася варилась в ярком и сверхнасыщенном призвании нести красоту в массы своими творениями, а Элиза постигала азы свободной от стереотипов и комплексов жизни. Перенимала некоторые привычки: гибкость мышления и легкость взглядов, а также курение крепких сигарет, если первое и втрое дают сбой, и становится совсем невмоготу, когда воспоминания припечатывают своей тяжестью.
Время шло, все ненужное в характере постепенно оседало пеплом – а это крайне трудоемкий процесс, клубок болезненных инсайтов распутывался, и в душе установился относительный покой. Вот когда пространство стало очищаться от хлама и наступило умиротворение, следом – его, это пространство, автоматически заполнила подлинная суть ее чувств к Роме.
Не как наказание, а как дар.
Это осмысление сначала пугало. Как человек, придерживающийся только фактов и логики, Элиза долго открещивалась от озарения на крыше, поскольку не могла взять в толк, чем объяснить свой вещий сон. Постижение данного феномена вводило девушку в ступор и непривычное волнение. Было страшно и странно. Если всю жизнь не воспринимал понятие «начертано судьбой», что делать, когда оно стукнуло тебя обухом по голове?.. Как смириться с тем, что некоторые вещи вне твоего сознания и даются по наитию? Подобно простейшим колебаниям времени, которые выше нашего разума. И что Рома в ее жизни – из той же песни.
Теперь она не понимала, почему раньше позволяла себе думать, что Разумовский – петля? Размышлять о нем так... грязно? С ненавистью, обидой, осуждением?..
Как допустила, чтобы чувство к нему окрасилось в мрачные тона? Считая, что выдыхается, потому что он отнимает ее у себя самой, заполнив мысли, сердце, тело девушки. Ведь всё это в ней – был он. И снова себя же корить за любовь, которая якобы поставила на колени. Потому что до этого клялась, что никогда не влюбится и не пополнит ряды умалишенных.
Как?!
Разве есть кто-то достойнее Ромы? Кто-то, способный покорить ее своим благородством? Есть еще мужчина, которому Элиза могла бы довериться с подобным отчаянием, прыгнув в омут без страховки? Нет. Для нее – точно нет. Теперь она дала ответ на свой яростный вопрос: да, этот чертов Разумовский единственный и неповторимый в своем роде.
И уж если любить – то только так. Всеобъемлюще. Правда, это безумно непросто. Бывало, девушку скручивало такой болью от тоски, что посещала мысль, легче умереть – ведь неужели человек способен вынести столько чувств к другому человеку? Терпеть перманентный зуд в груди, не имея возможности дотянуться до очага и расчесать, утолить его. Мучиться осознанием, что эта агония – одностороння?.. Но продолжать любить. Любить так, что порой боишься себя. Одержимо скучать по его стати, глазам, улыбке... касаниям, объятиям, словесным дуэлям. Не переставать прокручивать в памяти, как он недосягаем среди всех, словно недосягаемость – сам его аромат. В состав которого входит умение быть честным и не изменять своей сути, умение властвовать без подчинения и нести за это ответственность, умение быть мужчиной, чей почерк определяется поступками, коими он никогда не кичится, выставляя за доблесть. Знать, что по нему никогда не отболит. И учиться жить с этим...
Так и состоялось полное принятие. Всего. В том числе – себя.
«Работая», Элиза сменяла города и даже страны Европы, а затем возвращалась в свой персональный безликий Париж без любви. Парадоксальное чувствование. Но видеть в нем краски не получалось. Зато именно он подарил девушке себя настоящую, научив ежедневно совершать маленькие значимые подвиги.
Спустя три года, вернувшись в Москву и ступая по ее Новогодним улочкам, девушка твердо знала, кто она и чего хочет.
Верила в несокрушимость этого знания.
Пока не столкнулась с реальностью...
* * *
Элизу выдернуло из сна резким толчком, и она сразу зашлась в приступе удушающего кашля. Задыхаясь со слезами на глазах и ловя ртом воздух. Когда немного полегчало, девушка легла на бок и снова прикрыла веки. Это болото засасывало сильнее, уже и не понять – вечер за окном или ночь. Сны травили душу, переламывая ее, будто по новой заставляя пережить каждую минуту. Делали слабой, немощной и изможденной.
