Текст книги "Мой чужой король (СИ)"

Автор книги: Дарья Вознесенская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

ГЛАВА 8

Я медленно, как во сне, отступила и аккуратно закрыла дверь. Огляделась…

В коридоре все по прежнему. Давящая тишина и пустота, потому как никто не рискнул подняться вслед за мной после моей отповеди.

Снова открыла дверь…

Ничего не изменилось. Комната с задернутыми шторами. Почти потухший жар. Кровать.

И мой умирающий муж на ней.

Внутри всколыхнулось. И слиплось в комок в горле то, что произошло за последние несколько часов. Я все сглатывала его… сглатывала – и никак не могла проглотить.

Мое далеко не победное шествие под стены крепости и – удивительно – то, как быстро я туда попала.

Запах смерти и разложения внутри… потому как жители слишком боялись жечь костры – ведь таким образом осаждавшие узнают, сколь многих они потеряли.

Три пошатывающихся воина из личной охраны Ледяного короля, среди которых я с изумлением едва узнала ярла Клеппа – обросшего, бледного, будто состарившегося на десять лет.

И путанные, жалкие объяснения.

Оказалось, что Эгиль и его отряд и верно отправились прочь, когда Сердце Ворона пало – выручили всё и всех, что возможно, разнесли по северу и гонцов, и верных людей… А сами двинулись в мою сторону, в Ястребиную крепость. Но не коротким путем, что был завален, а окольным. И по пути им пришлось сменить планы, когда они узнали про чужаков. Свернули к ним навстречу, а затем и в сторону Торгара, прознав о планах долинных и решив соединиться с защитниками.

Вот только с того момента все пошло не так…

Хотя, нет. Все пошло не так с того момента, как Ворон решил, что меня стоит оставить в живых. Я не собираюсь испытывать по этому поводу вины, но…

Или с того момента, как он убил своего отца и принял и силу, и бремя? А может с его рождения?

Мы никогда не узнаем, где свернули не туда…

Но защитников крепости не оказалось в крепости. Они покинули её еще раньше, едва начал сходить снег на дальних вершинах, едва забрезжил весенний рассвет… Покинули, глупцы, для того, чтобы, вопреки приказу короля служить, прежде всего, защитой Севера, разжиться сведениями, а может и богатствами новых приисков, слухи о которых их достигли. И оставили лишь небольшую горстку воинов. Многие из этих стражей погибли или были ранены при первом – и пока последнем – штурме.

Они были уверены, незнакомые мне ярлы Торгара, возжелавшие духа приключений, что никто не посягнет на эти стены. Они не знали и не пытались узнать, что происходит в глубине или на Перевале – и платой за эту самонадеянность им станет сгоревший дом и мертвые жены и дети…

Не станет.

Помоги мне Фрейя – не станет! Разве стоила возможность проучить недальновидных мужчин стольких жизней?

Эгиль и его люди – не столь уж многочисленные к концу перехода – были серьезно ранены, а кто-то и убит. И вместо того, чтобы получить в Торгаре разъяснения и сильных духом сородичей, встретили лишь жалкую кучку испуганных жителей, чьи оборонительные способности оказались почти на дне подземного царства. И темную хворь, что поспособствовала ослаблению раненых и новым смертям.

Прознай об этом Одд – давно бы захватил “твердыню”.

Но он не узнал… пока. А я, сцепив пальцы, чтобы не завопить от безысходности и бешенства на их оцепенение, на попытку сдаться до того, как с них действительно это спросят, на молчание и бездействие, потребовала злым голосом немедля жечь мертвых, чтобы живые остались такими хотя бы до следующего утра.

И что, что погребальный дым будет виден отовсюду?

Завтра все здесь покроется пламенем…

А затем сказала собрать всех женщин, кто не свихнулся от страха и тоски, все травы и камни, порошки и тряпки, и кипятить, кипятить воду, очищая в кипящих котлах и грязь, и кровь, и страхи. Варить отвары, омывать, наконец, раны и отпаивать каждого, кто еще не ушел пировать с богами… Не отпускать их! И руки не опускать… Кто мог колдовать – пусть колдуют. Плевать, что это не считалось здесь почетным, а может даже постыдным. Не стыдно остаться в живых хоть колдовством, хоть молитвами. Не стыдно показаться слабым – но стыдно отказаться от собственной силы, хоть какой, хоть силы продолжать жить, несмотря на мертвых вокруг.

Нельзя обращаться с собой как со стадом, которое приготовили на заклание…

И только тогда отправилась к Ворону.

А он был там. В отдельных покоях на втором этаже. Бледный от потери крови, недвижимый от сеченых и колотых ран – и как доскакал? Клепп сказал, что даже не покачнулся в седле, не дал понять осадившим, что ранен – и без сознания. Он не спал уже даже, а стоял на пороге нового королевства – я это и без всякого колдовства поняла.

Не отпущу. После всего, что с нами было, я его заслужила. А он заслужил свою колдунью, которая будет сворачивать ему кровь еще долго. Во всех смыслах. Я научила считаться с моей силой, научила бояться. Научилась не бояться этой силы самой. Но что мне все это, если я не смогу помочь тому, кто действительно важен?

– Что я могу сделать, кюна?

Я резко обернулась.

Ярл Клепп все-таки пошел за мной… но не потому, что не доверял. Похоже, именно он и ухаживал за Эгилем. И. несмотря на свою мрачность и ранения, готов до последнего бороться – хоть за своего короля, хоть за свою королеву.

‍

Признал.

Но сказать ему было нечего… Все, что я могу сделать для мужа, я сделаю сама.

– Быть может тоже молиться богам? – вздохнул устало.

– Оставьте эту успокоительную ложь для девиц, – скривилась, – Богам нет дела до людей. Собственные интриги и пиры интересуют асов больше, чем радости и горести нижних земель. А помочь… да отвлеките всех. Пусть приведут в порядок дома, наденут чистые одежды, поедят, в конце концов – уверена, припасы не закончились еще. Пусть поверят в лучшее и в то, что завтра будет новый день.

– А он будет?

– Идите, – махнула я рукой, не отвечая на вопрос.

И отвернулась.

Дай сил мне и злости, Фрейя, потому что сейчас мне действительно страшно.

Мысли стали вязкими, в голове нарастал невнятный, тягучий гул. Я снова была у кровати Ворона, всматриваясь в поблекшие на вид черты. Легко-легко касаясь прямого носа, впалых щек, отросших волос…

Раны осмотрела и только вздохнула горестно, проводя руками по пылающей коже и воспаленным краям.

От накатывающей паники спас звук. Невнятный глухой стон, что родился в тяжело поднимающейся груди Ворона. Он отразился от стен и впитался в мое сердце вместе со вздохом.

Я сморгнула слезы и провела руками над телом мужчины.

Легенды сказывали, что руки короля и королевы и без особых даров обладали такой исцеляющей силой, что доступна только альвам. Что чем больше любви и приязни ты испытываешь к человеку, тем вероятней твоя помощь. И видят боги, я готова была сполна налить своей любви в кубок, но… ни одно колдовство быстро не подымет после таких ранений.

После того, как стержень силы истлел.

Да пусть будет долго! Я буду воевать за каждый час!

До вечера я хлопотала над мужем. Всё, что нашла в крепости и собственном заплечном мешке использовала, почти все силы и слова истощила, все заклинания и заговоры вспомнила…

А вечером за мной пришли.

– Кюна, – ярл Клепп говорил тихо, – Посланники чужаков требуют вас на стену.

ГЛАВА 9

– Останьтесь внизу.

– Но кюна…

– Останьтесь внизу. Все, – голос делается резче. А потом я обращаюсь непосредственно к ярлу Клеппу, – Вы все еще видите во мне рабыню, раз не исполняете приказы сразу?

– Я все еще хочу защитить свою королеву!

Злится. Пусть злится – злость есть порождение жизни.

– Они бы выстрелили мне в спину, если бы хотели убить. На стене со мной ничего не случится, так что хватит спорить. И отзовите этих несчастных созданий, что взяли в свои руки луки и мечи – впервые в жизни ведь, да? Они бесполезны. И, даже переодевшись в доспехи, не имеют устрашающий вид.

Я поднимаюсь на стену одна.

Щербатая каменная лестница то и дело осыпается под моими ногами, но я не смотрю под ноги – только вперед.

Выдыхаю.

Это даже красиво… Закат, скорая смерть и несколько темных всадников на фоне багрового неба. И почему я никогда не смотрела на закаты?

В них жизни не меньше, чем в рассветах.

– Я жду от тебя приятных мне вестей, Эсме, – кричит мой брат снизу.

Надо отдать ему должное – с непокрытой головой. Сидит на коне. И воины без щитов и вскинутых луков. Убить их сейчас – не по воле богов. Но не это меня останавливает…

С Оддом у меня есть маленький, но шанс договориться.

Со сбившейся в темную тучу озлобленной толпой там, позади – нет.

– Мне нечем тебя порадовать. Никто не будет ждать тебя с распростертыми объятиями.

Я допускаю в голосе сожаление, а сама думаю.

Думаю на протяжении всего этого дня… но именно сейчас начинает вырисовываться что-то совершенно безумное. Идея, которая способна воплотиться разве что с помощью колдовста…

Но я колдунья или нет?

– Не впустят в свой дом? – рычит Одд.

Ни в дом, ни в свои тела, ни в свои души, братец.

Да, я не задала им ни одного вопроса. И вовсе не потому, что была уверена – так и ответят гордо. Не бывать ногам врагов в их крепости с их разрешения. Кто ответит?

Малые дети, цепляющиеся за юбки матерей?

Изможденные женщины?

Воины без сил и крови?

Но я знала точно – как только долинные попадут в крепость как победители, даже благородные превратятся в чудовищ. Такова уж человеческая натура. У меня только один шанс спасти жизни…

Вывести их прочь.

– Не впустят, – говорю звонко, – но они готовы оставить его добровольно.

– Трусы!

– Я говорю про женщин и детей, Одд, – с каждым мгновением моя мысль обретает все больше жизни, – Про тех невинных, ради кого я рискую собственной головой. Позволь уйти отсюда женщинам и детям…

– Они не хотят видеть смерть своих мужей? – хохочет братец.

Знал бы ты Одд… знал бы, сколько “мужей” здесь осталось…

– Они хотят жить, – говорю просто и хрипло от нахлынувших чувств, – Мы выйдем на рассвете… и ты пропустишь. А дальше поступай по своему разумению. Но наша дорога будет длинная и ненастная… позволь хоть что-то взять с собой нужное.

– Ты будто не дочь короля, а дочь торговца. Ой, да пусть берут что захотят, – машет рукой, неожиданно развеселившись, Одд, – Это будет даже любопытно – посмотреть на северянок в каменьях. Я-то знаю, чем всё закончится… Вы, бабы, и дня не сможете прожить без мужской защиты. И сами попроситесь в услужение моим самым последним воинам. О да… – хохочет еще громче, уже предвкушая унижение каждой из жен ярлов, – Но не вздумайте обмануть. Переодеть кого или повозки взять… только то, что в руках вынесут.

– Твое благородство подобно богам, – говорю пресекшимся на середине фразы голосом.

– До рассвета, Рассветная, – в его голосе и торжество, и улыбка.

Я не улыбаюсь, когда спускаюсь во двор.

Я только собираю всех, кто способен мыслить, и даю четкие указания. Не имеющие двойного толкования… Женщины напуганы. Мужчины – из тех, кто еще способен слышать и воспринимать – хмурятся. Дети не понимают ничего.

На нескольких лицах я вижу надежду, на чьих-то – негодование. Пусть…

И даже глупость одной из богатых торговок, которая заявляет, что ей не по нраву будет взять на себя простого и давно немытого слугу, встречаю лишь взглядом. Но таким, что она замолкает и делает шаг назад.

Я же вернулась к Ворону…

К рассвету Эгилю становится хуже.

Я отдала ему всё – все свои знания, мысли, и тепло тела. Но этого оказалось недостаточно. Он продолжал уходить.

Для меня каждый его вдох становился лучом солнца, что никак не могло пробиться сквозь закрытые ставни. Для него – болезненным напоминанием, что ослабевшее тело вынуждено тяготиться своим присутствием на Земле.

Те, кому многое дано, всегда теряют больше других.

Напитанный чужой силой, колдовской мощью, что корнями вросла в его тело и сердце, превратила кровь в ледяной горный ручей, пальцы – в перья, а мысли – в кристаллы памяти совсем других существ, он годами менялся. И изменился так, что, потеряв связь с иными, исчез больше чем наполовину.

Он бы выпростал свои собственные крылья, будь у него время.

Не успел.

И почти не успела я.

Но до самого последнего вдоха – и своего, и его – я собираюсь быть с ним и держать его рядом. Не смиряться, пусть боги и зовут его пировать. Пусть это против природы… Но то на Юге и в долинах принимали злую составляющую природы и судьбы как должное, оставляли за ней право делать то, что ей угодно – ведь она мудрая.

А я … похоже, дух Севера окончательно поселился в моем сердце.

И я видела теперь естественность и судьбу лишь как столб мудрости, залепленный грязью злых проявлений. А разве не следует нам добраться до основы, очистив грязь? И разве не сам Тор указал нам путь, первым бросаясь на борьбу с великанами – воплощениями злых сил этой природы?

Вот и я борюсь. За еще один его вдох… И еще одно мгновение нашей жизни, которую я держу в своих ослабевших пальцах…

Рассвет я почувствовала до того, как в дверь тихонько постучали.

Переоделась в подготовленное для меня платье и накидку, навесила на шею и голову тяжелые украшения. Мне было неведомо, кому они принадлежат… мне не было до этого дела. Я наряжалась не для того, чтобы быть красивой – или вправду вынести на шее сокровищницу Торгара, удавкой обвивающую мою шею.

Но Одд ценит внешнее. А боги… всегда любили представления, обставленные как можно более богато. И если это всё даст на одно мгновение больше, еще одну сребрушку, перетягивающую меру весов в мою пользу – оно того стоит.

– Помогите нам, асы, – шепчу едва ли не в бреду, – и ты, Один, великий мудрец, колдун и воин, чьи пиры мечтает посетить каждый. И ты, Фригг, жена его, что покровительствует нам, людям. И хитрый Локи, и защитник Тор. Дай мне ярости, Моди, дай мне мощи, Магни. И дай мне, Видар, поддержки – той самой, что ты оказывал Ворону, просящему твоего покровительства. Убереги нас, Хлин, от опасности, и помоги мне, Снотра, сдержанностью, ибо видите вы – я едва не полыхаю. И встань под мои знамена, Фрейя, хоть на одно сегодняшнее утро встань – потому что если ты не поможешь, с Севера уйдет любовь…

Ворона помогли вынести и положили на ворох почти истлевшего сена.

А я оглядела живых в серых рассветных сумерках. Сколько их здесь? Даже сотни нет вместе с детьми. Наряженные в самые лучшие и теплые наряды. И мужчины в повязках, кто-то, как и Ворон, в беспамятстве.

Только несколько воинов на своих ногах в отдалении. Не далеко – просто отдельно от нас всех. В том числе ярл Клепп.

Я хмурюсь и смотрю на них вопросительно, уже понимая его упорство и задумку, что откликаются во мне лишь раздражением. Не уважением, увы. Ведь ясно дала понять…

Он ловит мой взгляд и вздергивает подбородок. На меч руку укладывает и смотрит и с укоризной, и с вызовом одновременно.

– Меня не понесут!

И решительные кивки стоящих рядом… Кого? Мальчишек! На которых тоскливо смотрят их матери.

– На всех одно указание, – стараюсь говорить спокойно.

Но Клепп перебивает:

– Я не собираюсь туда выходить. Сдаться? Лучше сдохнуть. Я не истекаю кровью, у меня не отнялись ноги и…

Он не договаривает.

Не знаю, действовала ли я когда-нибудь так быстро?

Но, помогите мне боги и все мои матери-колдуньи, я не собиралась кого-то уговаривать. И тратить на это время – оно и так по капле вытекает из каждого из нас вместе с жизнями.

Ярл Клепп не договаривает.

Сложно говорить, когда в тебя впиваются острым жалом две стрелы, что я стремительно выхватила вместе с луком из рук угрюмой девицы. Одна стрела входит в бедро правой ноги, другая – ниже колена. Болезненные повреждения, что не приведут к смертельным последствиям, если вовремя вытащить острие и сделать перевязку.

– Теперь вы достаточно истекаете кровью?

В полном молчании даже мой тихий голос разносится гласом трубы.

В глазах Клеппа – незамутненная злость и изумление.

Я подхожу к нему, упавшему набок, и склоняюсь к его лицу.

– Злись. Ненавидь. Но когда-нибудь, когда ты услышишь первый крик своего ребенка, ты сможешь простить мое предательство. Мужчины… вы готовы положить жизни на нашу защиту, и мы за это благодарны. Но я не стану благодарить за то, что вы просто ищете смерти. Иногда надо уметь остановиться… чтобы выйти вместе с королевой за стены, где поджидает неизвестность. Чтобы услышать, если все обернется Тьмой, последний вздох своей кюны. Чтобы согреть и утешить ту, что все потеряла, взять на руки уставших детей или помочь сложить погребальный костер, если придется прощаться с моим королем…

Я разогнулась и осмотрела притихших людей.

– Кто-то еще хочет воспротивиться моим приказам? У кого слишком много сил?

Молчат.

И я говорю открывать ворота…

Там темень. Там ветер. Там – смерть. Та самая, что дает начало новой жизни.

И мой муж непосильно-посильным грузом на моих плечах.

И я делаю первый шаг, второй…

Не дыша. Как и следующие за мной женщины.

Каждая из которых взвалила на себя самое ценное – жизнь. Каждая из которых несет на плечах нечто большее, чем человеческое тело – надежду. Каждая из которых прошла свой собственный путь и теперь помогает другим остаться на этом пути. Даже если он не родня по крови. Даже если не ровня по статусу…

Мы не дышим почти от тяжести… и невозможности каждого шага. Но шагаем.

А дышат за нас другие.

Изумленно, искалечено, сипло – чужие.

Их дыхание вырывается из под кожаных масок, расширившиеся глаза следят за каждой, что покидает Торгар… А я ищу среди них одного. И когда нахожу его взгляд – взгляд Одда – уже не опускаю свой ни на мгновение.

Ни когда он шипит ругательство сквозь зубы.

Ни когда он снимает шлем, который нацепил в предвкушении битвы…

Он понимает все и разом – сложно не понять. И в его зрачках идет нешуточная битва, исход которой для меня пока непредсказуем.

Я продолжаю шагать, все сильнее сгибаясь под тяжестью Ворона. Так и норовя оскользнуться на инее и грязи, выпустить из слабеющих рук свое личное сокровище. Но я иду – и смотрю на Одда.

Побелевшие крылья носа, полыхающие ненавистью глаза… О да, если бы я питалась ненавистью, то была бы сыта до конца оборота. Но пусть ненависть, пусть злость – пока он испытывает эти чувства, он остается человеком. Тем, кто еще помнит про собственные обещания и заветы Богов, требующие выполнять эти обещания.

Даже если одна рыжая колдунья решила, вопреки всему, развернуть их совсем в другую сторону…

Мне приходится остановиться, потому что спину простреливает болью, а грудную клетку сжимает страхом. Но то, что при этом замирают все – и те, кто надеется на спасение, и те, кто раздумывает, имеем ли мы на него право – вливает в меня совсем иные силы.

И я снова иду.

Миную Одда и его приближенных.

Миную молчаливые колонны воинов, сжимающих зубы и пальцы на рукоятях щитов и мечей.

Миную тех, кто жаждал крови и поживы… а что за богатство крепости без мертвых тел вокруг?

Их ноздри трепещут от гнева – мои уши пытаются уловить малейшее движение, направленное против меня.

Они недвижимы – а мы идем.

Но я ведь не всесильна…

Во мне живо уже только лишь упрямство – все остальное истончилось до тонкой корочки льда, которая превратится в осколки от малейшего удара. Я иду, и вслед за мной идут мои подданные… а те, кто не может идти, тех несут… И мы обращаемся спиной к нашим врагам, превращаясь в живые мишени.

И воздух звенит чистотой и ожиданием… но чего?

Жизни или смерти?

С этим, наверное, можно справиться.

И, конечно, я не справлялась…

Какой бы ни был у меня опыт, наглость, мудрость, вера, но такое не возможно провернуть без последствий. И я это знала.

Знала, что в какой-то момент не смогу сделать очередной шаг… Что в какой-то момент кто-то, кто не готов к такой победе, не сможет сдержаться и ударит, пусть и не получит на то приказа. Что тяжесть окажется непосильной, что упадет кто-то из женщин…

Знала.

Но все равно продолжала упорствовать.

Мы почти пересекли пустошь и достигли первых скал…

А потом я услышала пение лука. И вскрик. И почувствовала раздирающую боль – не свою. За мной сгрудились все, кто был на это способен. В желании если не защитить своего короля и королеву, то хотя бы отсрочить их гибель…

Я стиснула зубы…

– Войско! Войско в долинах!

…и рухнула на землю.

Теперь уже я – и люди вокруг меня – оказались в неподвижности. Достигшие границы своих душевных и телесных сил. Зато все вокруг пришло в движение.

Никто на нас не обращал внимания… Чужаки заметались и бросились к пропасти, откуда открывался прекрасный вид на плато. А потом и вовсе растерянно побежали к предводителю…

Кивнула мальчику рядом, чтобы сходил, и тот принес весть:

– Кюна! Там их…гряда! Северных воинов. В черных доспехах и щитах! – захлебывался он восторгом, – Они быстры, они здесь совсем скоро будут! Уже к обеду! Мы спасены!

Спасены ли?

К обеду – это достаточно, чтобы неоднократно уничтожить тех, кто призвал помощь на твою погибель.

Я вскинула голову и прямо посмотрела на бледного Одда, замершего в отдалении.

Я не могла сейчас наказывать его воина, что выпустил единственную пока стрелу – я даже и не понимала, в кого он попал.

Я не могла молить о спасении – моих просьб не услышали бы.

Я не могла угрожать или требовать.

Я могла лишь надеяться, что весь мой путь, что начался одним осенним днем, когда мой отец позвал меня в малый зал, привел меня к жизни, а не к смерти.

Он смотрел на меня долго…. а потом отвернулся и начал что-то говорить своим людям, подняв руку и призывая к молчанию. Утверждая мир.

Я же положила голову Ворона себе на колени и закрыла глаза, чувствуя, как кипят слезы под смеженными веками. Слезы облегчения и понимания, что делать…

«Мой дар – мое спасение».

Меня учили не поддаваться боли, но никто не объяснил, что сильнее всего болит не за себя.

«Моя любовь – моя плата».

Я ведь только познала её и не прошу забрать… но прошу разделить со мной и направить во спасение.

«И жизнь внутри меня – мое право».

Право на то, чтобы быть рядом с мужчиной, которого я люблю. Право на то, чтобы чувствовать себя счастливой.

«Мой дар – твоя жизнь»

И я с радостью отдам и его, и все, что смогу, ради стука твоего сердца, ради того, чтобы ты открыл глаза.

«Пусть сила моя проникнет в тебя, кровь смешается с твоей и направится к твоему сердцу, а моя суть оживит навечно».

Эгиль вздрагивает всем телом. Я же… мало что чувствую. Хотя нет – чувствую. Гул в голове, поток, заполняющий меня и пространство вокруг, трепет зародившейся внутри жизни, дарующий мне силу продолжать.

«Впитай мой дар, ощути биение своего сердца и оживи дыхание»

Меня трясет – но и Эгиля тоже. Камень на моей груди и клеймо чернокнижницы будто раскалены огнем, будто по моей коже кто-то проводит кинжалом, вырезая невиданный цветок. Кровь кипит. И тут же – мощная волна, проносящаяся по всему телу.

«Силой своего рода, силой, данной мне при рождении, силой, подаренной мне новой жизнью заклинаю…»

Он выгибается, а я вжимаю пальцы в его плечи и выдыхаю в открытый в крике рот.

«…живи».

И улыбаюсь, чувствуя, как лопается черный хрусталь.

Улыбаюсь, потому что Эгиль открывает глаза.