Текст книги "Операция "Волчье сердце" (СИ)"
Автор книги: Дарья Снежная
Соавторы: Любовь Ремезова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)
Глава 3. Честный лавочник, или о превратностях судьбы и лидийской погоды
У лавки гоблина Ошат-даро карета управления остановилась в тот момент, когда погода, и так весь день трепавшая горожан крепким ветром, испортилась окончательно. Низкие тучи ползли над городом, и их рыхлые темные брюха цеплялись за иглу ратуши, за цветные шпили университета. Дело пахло грозой, и не в переносном смысле, а в самом прямом – предгрозовой сыростью, особой, озоновой свежестью.
Лавка эта, ничем не примечательная, устроилась в уютном местечке между булочной и лавкой готовой одежды. Ошат-даро, чтимый владелец сего заведения, давно мог бы позволить себе почивать на лаврах, оставив дело на работников, но предпочитал и по сей день стоять за прилавком.
Когда-то давно, так давно, что как будто и не в этой жизни, Ошат-даро (тогда еще не старый, а вовсе даже молодой, и не «даро», а «микуль») перебрался из родного города в Лидий, да так в нем и осел. Прикупил лавку, торговал в ней всякой всячиной: от изделий народных промыслов до сомнительной ценности барахла, принесенного морем – и по-тихому привечал рисковый народ. Знался и с контрабандистами, и с торговцами краденым, и с нечистыми на руку мастерами. Мог добыть что угодно – и точно так же что угодно продать, но черты никогда не переступал. Были у Ошат-даро твердые представления о чести и о том, что является допустимым и уместным. И пусть с законами королевства эти представления совпадали не всегда (ладно, очень редко!), но были они незыблемы и тверды, как скалы, у подножия которых в незапамятные времена обосновался его народ.
И среди прочих были у него такие убеждения, которые давали капитану надежду найти здесь сегодня содействие: гоблины чтили женщин. Они считали недопустимым причинение женщине вреда. И пусть Ивонна Эшли не принадлежала народу Ошат-даро, все равно – оборвана была женская жизнь.
Именно потому лавка строго гоблина стала первым местом, куда направил стопы капитан Вольфгер Лейт, разыскивая следы мастера, изготавливающего ментальные артефакты. Ну и то обстоятельство, что расположена лавка была в относительно приличном районе.
Вольфгер помог мастеру выбраться из кареты, дождался, пока она разгладит юбку и поправит прическу (волосы снова предательски мазнули концами по горлу), и двинулся к двери, украшенной связкой зловещих зубов, большая часть которых, капитан знал точно, была приобретена на ближайшем рыбном рынке.
– Здравствуй, почтенный! – поприветствовал капитан стоящего за прилавком гоблина – невысокого, ниже капитанского плеча, смуглокожего с прозеленью, с седыми клоками волос и крупными ушами, чуть заостренными в верхней части.
– И тебе доброго дня, тшикое Вольфгер, – почтительно поклонился Ошат-даро. Мелькнули в вежливой улыбке страшноватые заостренные зубы, хитро блеснули маленькие глаза, успевшие в один момент окинуть взглядом капитана, его спутницу, оценить осанку, поведение гостей в лавке и положение относительно друг друга, прикинуть стоимость всего, что на них надето, сравнить с тем, что было в прошлую встречу, сделать выводы и сохранить их в голове на веки вечные.
Слово «тши» на языке гоблинов обозначало сложное понятие и включало в себя одновременно всех, кто преследует добычу – будь то собака-ищейка, охотник, вставший на след, либо же шаман, преследующий злокозненного духа. Все они были «тши», а если в процессе погони они меняли что-то в себе – запах, или лицо, или сознание, не суть важно – то становились «тшикое».
Вольфгер однажды, в далекой юности, пытался объяснить коллеге-гоблину, что меняться сознательно не умеет, но все равно шесть дней в месяц, три в полнолуние и три в новолуние, становился «тшикое». Все остальные дни он был «сержант» – видимо, слово «тши» тому коллеге из далекой юности не нравилось. Выяснить, причем здесь новолуние, которого оборотень не чувствовал вообще никак, не удавалось.
Имелось у капитана подозрение, что коллега просто выделывался, изводя любопытного юнца, но доказать эту версию так и не удалось.
Внутри лавка представляла собой весьма занятное зрелище.
Прямо от входа взгляд упирался в стойку, за которой и помещался хозяин собственной персоной. Стена позади него была занята открытыми полками от пола до самого потолка – только в углу приткнулась маленькая дверца, а рядом с ней стояла складная лесенка, позволявшая низкорослому хозяину доставать товар с самого верха. Стены лавки были завешены всякой всячиной настолько густо, что собственно стен не было и видно. Самый бесполезный хлам перемежался там с вполне ценными вещами, и у Алмии, окинувшей помещение взглядом, тут же заблестели глаза. Единственное, что здесь было свободно от товара – это, как ни странно, прилавок. На его полированной поверхности находилась только касса – начищенная, массивная и солидная.
Прилавок был высотой по солнечное сплетение человеку среднего роста, и чтобы из-за него виднелось чуть больше гоблинской макушки, с обратной стороны пол был поднят примерно на полметра дощатым настилом.
Под этим настилом, помнится, лет пять назад был найден шикарный склад контрабанды...
– Что привело вас ко мне сегодня, дорогой? О, знаю, знаю! До вас дошли слухи, что совсем недавно море подарило берегу рядом с Лидием много отборного янтаря, и вы пришли на него взглянуть? – завел свою песню Ошат-даро, и Вольфгер вынырнул из воспоминаний, а Алмия оторвалась от разглядывания дивных стен.
– Сожалею, почтенный, но наше дело менее приятно. Слышал ли ты что-нибудь об убийстве, случившемся на Кирпичной улице?
Входная дверь стукнула – это девица в серо-голубом платье с передником, мявшаяся на входе, услышала слово «убийство», охнула и выскочила на улицу.
Гоблин, сделавший удивленное лицо (а может, и правда удивившийся, кто его знает?), недовольно поджал губы:
– Ты распугаешь моих покупателей, тшикое Вольфгер!
Мастер Алмия крутила головой, с интересом разглядывая стены лавки. Принимать участия в разговоре она явно не собиралась.
– Сожалею, почтенный, – отозвался капитан, и в его голосе не было и следа сожаления. – Вчера, при попытке ограбления дома Николаса Корвина, погибла Ивонна Эшли, горничная…
– Э, нет! – вознегодовал гоблин, – Я не имею отношения к ограблениям и убийствам, тшикое Вольфгер! Нет-нет-нет, и не надо меня припутывать – я ничего об этом не знаю! И знать не могу, нет-нет! Старый Ошат-даро был лучшего мнения о тшикое Вольфгере – такое думать о честном лавочнике…
Вольфгер смотрел на хозяина лавки молча, в упор.
– Ладно, может, не совсем честном, – поправился гоблин, видимо, вспомнив, кто пять лет назад вскрыл схрон под помостом. – Но разве можно обвинить старого лавочника в попытке немножко подработать – единственно только из желания не пойти по миру…
Капитан все так же смотрел на собеседника, не отводя взгляда и не делая попыток вклиниться в диалог.
– Хорошо-хорошо, законники, собственно, в этом меня и обвинили. Но это все было давно, давно – и я усвоил урок и прочно встал на путь исправления…
– Может, хватит уже? – спокойно спросил волк, устав ждать, когда старый прощелыга выдохнется.
– Ты же знаешь, уважаемый, я не занимаюсь такими делами, – так же спокойно отозвался Ошат-даро, оборвав причитания на полуслове.
– Знаю, – согласился капитан. – Но девушке было двадцать лет, она собиралась замуж осенью, копила приданое и присматривала жилье, где они могли бы жить с будущим мужем.
– Да будет к ней милосердна Великая Мать, – вздохнул гоблин. – Но что может знать об этом несчастный старик?!
Вольфгер хмыкнул – «бедный несчастный старик», при нужде, мог связать в узел конскую подкову, и капитан от души сочувствовал незадачливым грабителям, буде таковые вздумают напасть на Ошат-даро. Да только вряд ли такие найдутся, дураков нет – с гоблином связываться.
– Ей на одежду прикололи булавку, примерно вот такого размера, – Лейт развел пальцы, отмеряя длину. – Серебро и темная шпинель. И после этого она делала всё, что ей говорили. Не знаешь, кто бы из местных шоркалей мог такую смастерить?
– Да откуда бы! – скорбно вздохнул гоблин, и весь его облик, от острых ушей до выдающегося носа, свидетельствовал, сколь трудно нынче жить честному гоблину.
– Скажите, а вот эта вот штучка на стене – она настоящая? – вмешалась в разговор мастер Алмия.
– А как же, достойная госпожа! – расцвел лавочник и начал льстиво расписывать возможности и достоинства подвешенного на цепи шара с перьями, радостно меняя и тему разговора, и собеседника.
На его месте Вольфгер бы так не радовался.
Достойная госпожа слушала гоблина с вежливым безразличием, продолжая разглядывать вещицу на стене – шар размером с мужской кулак, перья и что-то, похожее на битые стекляшки – а Ошат-даро пел соловьем.
– Документики на перья птицы косшим имеются? – скучающе перебила она поток гоблинского красноречия и махнула перед носом у гоблина бляхой служебного медальона.
– Документики-то имеются, отчего же им не иметься! – медом, патокой разлился гоблин, но в глазах его мелькнуло такое… Капитан с трудом удержался от смеха, когда тот метнул на него яростный взгляд: «Кого ты ко мне приволок!»
Но старый лавочник не был бы собой, если бы не умел выворачиваться из щекотливых ситуаций.
– Только ведь в город-то не перья ввезли, чтимая госпожа, а защитный талисман работы моего почтенного родича, сущую безделицу, – заюлил он, словно и не нахваливал сам только что госпоже старшему эксперту Управления по контролю магических проявлений, какой сильномогучий артефакт он продает практически задаром. – Так что, разрешений на перышки-то и не надобно, а сам по себе талисманчик-то безобидный!
Алмия хмыкнула и вернулась к созерцанию «сильномогучего артефакта», в мгновение ока превратившегося в «сущую безделицу». Как бы там ни было, а то, что она видела, ей явно нравилось, и разглядывание доставляло ей удовольствие. К хозяину лавки и его заверениям она снова потеряла всякий интерес.
– Так что, почтенный, – вернул разговор в предыдущее русло капитан, – не подскажешь, кто бы мог на заказ булавочку выполнить?
– Нет, пожалуй, – неохотно отозвался Ошат-даро и настороженно зыркнул в спину мастера Алмии. – После того, как заплечных дел мастера пустили на ремни Буго Шуструю Лапу и всех его сыновей, я не слышал, чтобы кто-то из наших умельцев брался за такие заказы. Это же совсем отмороженным надо быть. Если на артефактах-подавителях погореть – так и не откупишься. Дураков нет – следом за шоркалем на плаху идти.
Вольфгер мысленно прикинул – Буго Шустрая Лапа, если он верно вспомнил, был казнен, еще когда Вольфгер не пришел на службу в стражу, а вовсе даже таскал армейский мундир на границе. Казнили же легендарного шоркаля еще по приказу позапрошлого градоправителя и, выходит, с тех пор о подобных артефактах в Лидии не слышали.
Давненько.
– А, может, почтенный, ты слышал, будто кто-то из залетных умельцев готов взяться за такую работу? Или там – готовое продать желал бы?
Ошат-даро скривился, словно разом откусил половину лимона:
– За кого ты меня принимаешь, тшикое Вольфгер?!
– За старого прохвоста, который держит свою зеленую лапу на пульсе в этом городе дольше, чем я ношу форму стражи, – честно признался капитан, и гоблин польщенно ухмыльнулся. – Так что с залетными мастерами?
– Ничего, – отозвался упомянутый прохвост. – Ни слуху. Если кто и промышляет – а раз девицу к Великой Матери отправили, то, выходит, что и промышляет – то мне не отчитался. По-умному все делает. Очень тихо.
– Да уж объявлений в газетных листах точно не дает, – согласился капитан. – А скажи мне тогда вот что. В последнее время – скажем, недели три-четыре – у тебя ничего вот по этому списку не покупали?
Лист, исписанный идеальным почерком госпожи эксперта, лег на прилавок перед гоблином.
– Э, почтенный, да разве ж все упомнишь? – изумился лавочник.
– Вон тот подавитель магии откуда у вас? – вмешалась в разговор голосом сытой и оттого ленивой кобры мастер Алмия.
– Да какой же это магиегаситель! Ловец снов безобидный! – взвился гоблин, как ужаленный.
– Ну, не знаю, не знаю… Выглядит очень подозрительно! Заберу-ка я его, пожалуй, на экспертизу, – задумчиво объявила мастер. И доверительно сообщила: – А то есть, знаете, такие умельцы, что опаснейшие артефакты маскируют под мирные вещицы. Вот год назад чуть было короля таким образом не взорвали… Надо проявлять бдительность!
От ласкового-ласкового тона волосы на затылке зашевелились даже у Вольфгера, поднаторевшего в стычках с госпожой экспертом.
Ошат-даро же, нужно отдать ему должное, духом оказался крепок:
– Э-э-э, почтенная! Как так можно, честного лавочника средь бела дня грабить! Хотя, если госпожа изволит предъявить ордер – с печатями там, с подписями – тогда, конечно, тогда Ошат-даро не посмеет перечить!
– Ну, во-первых, не «грабят», а «изымают на экспертизу» и непременно вернут вам в установленные законом сроки. А во-вторых… – мастер Алмия улыбнулась так льдисто, так многозначительно, что клыкастый гоблинский оскал на ее фоне померк. – Я ведь не капитан стражи Вольфгер Лейт. Я представитель Управления по контролю магических проявлений, и для того, чтобы изъять что-либо для детального изучения, мне достаточно одного – собственных подозрений. И, знаете, вон та маска в углу тоже вызывает у меня сомнения. Ужасный случай с подобной маской не так давно был – человека просто в клочья разорвало! Да и вообще, милейший, – с оскорбительной вежливостью добила Алмия. – Что-то мне ваш ассортимент подозрительным кажется. Вот откуда у вас родоплеменные артефакты из-под Грозовых скал? Редчайшие вещи. И работа подозрительно хороша, рука мастера исключительная чувствуется – такое ваши сородичи не продают, а у вас, смотрите-ка, имеется. Думаю, следует вашу лавочку прикрыть, нагнать сюда экспертов… А может, даже изъять всё и изучить в управлении! Так, конечно, дольше получится, месяца три, не иначе...
Гоблин затравленно зыркнул на Вольфгера, но если и надеялся на его поддержку, то зря. Потому что это было не в интересах капитана – раз, и потому что старший эксперт Управления по контролю магических проявлений действительно имела такие полномочия – два.
– Давайте сюда ваш список! – рявкнул загнанный в угол владелец лавки и выдрал из рук капитана листок, который тот демонстративно начал было убирать.
Быстро окинув его взглядом, гоблин выудил из-под прилавка внушительную конторскую книгу, писчий набор, водрузил на нос квадратные очки в роговой оправе и принялся перелистывать желтоватые страницы, бормоча себе под нос:
– Тэк-с, четыре недели, четыре недели… Что тут у нас…
Вольфгер усмехнулся про себя и обернулся на свою невольную напарницу.
Алмия, утратившая интерес к происходящему, как только добилась своего, разглядывала очередную диковинку на стене лавки – коряво вылепленный глиняный сосуд, кое-как, вкривь и вкось, оплетенный мохнатой веревкой.
– Что-то нашли? – на всякий уточнил он.
– Да. Это хранитель удачи, гоблинская работа. Мастерство впечатляет – посмотрите на эти линии...
– По нашему делу, – внес уточнение Вольфгер, по опыту зная, что все артефакторы малость с прибабахом и о своих драгоценных сокровищах могут токовать часами.
– Нет, – ледяным тоном отрезала госпожа эксперт, облила капитана тонной презрения и вернулась к прерванному занятию.
– Вот, держи! – мрачно буркнул Ошат-даро, шлепнул на прилавок листок со сделанными выписками и звучно захлопнул свой гроссбух.
Вольфгер спрятал в карман оба списка, Алмии и лавочника, расшаркался с гостеприимным, любезным и бесконечно законопослушным гоблином и направился к дверям, оторвав госпожу старшего эксперта от ее увлекательного занятия.
А уже возле самого порога гоблин вдруг окликнул его спутницу:
– Эй, белобрысая, стой!
Алмия обернулась, ожидая продолжения, и Ошат-даро, оскалив зубы в подобии улыбки, скомандовал:
– Вон там, за венком посмотри!
Погребальный венок, на удивление гармонично вписавшийся в диковатый интерьер лавки, висел под самым потолком в дальнем углу за дверью и в глаза не бросался. Алмия потянулась к нему, и гоблин разразился потоком брани:
– Стой, дура! Ну что за тэй-миго, что за дура! Кто ж тянет руки невесть к чему, когда рядом есть мужчина?! Тшикое, дорогой, сними ей!
Вольфгер изо всех сил давил рвущийся наружу смех – так с госпожой старшим экспертом, кажется, давно никто не разговаривал, и ее лицо… О, это выражение стоило того, чтобы ради него перетерпеть унизительную выволочку от столичного хлыща. Капитан шагнул вперед, не дожидаясь, пока Алмия всё прочтет по выражению его лица, и взялся за нижний край венка. Крякнул – тот оказался неожиданно увесистым, тканевые цветы были наклеены не на проволочный каркас, а на деревянный щит – и аккуратно опустил его на пол. А когда повернулся к мастеру, не поверил своим глазам: как маленькая девочка, увидевшая мечту, с отчетливо-влюбленным выражением лица, она глазела на комок веревочных узлов, перьев и камешков, скрывавшийся раньше за венком.
Вольфгер на всякий случай взглянул еще разок на таинственную находку, но понял лишь, что он чего-то не понимает, потому что это по-прежнему была несуразная, не слишком привлекательная вещь, созданная то ли ребенком, то ли кем-то совсем безруким. Серая веревка невнятного происхождения, завязанная в невнятный ком разномастными узлами – гладкими, рельефными, плотными, рыхлыми. Кое-где в узлы были ввязаны бросовые камни, и перья, и зубы – куда ж без зубов-то? А еще они свисали подвесками в разные стороны – куриный бог в веревочной петле, совиное перо, спил полированной кости...
Алмия смотрела на это безумие так, словно ничего прекраснее в жизни не видела. Ошат-даро крякнул, расплываясь в самодовольной улыбке.
По лицу мастера было понятно, что без этой жути она отсюда не уйдет. По лицу Ошат-даро было ясно – оберет до последней монетки.
Капитан вздохнул. Однажды ему довелось стать свидетелем битвы – торговались гном и лепрекон. Кажется, здесь и сейчас назревало что-то, что затмит то событие по эпохальности…
– Сколько? – севшим голосом спросила мастер, и капитан поморщился: ну что же она даже не пытается скрыть заинтересованность!
Поздновато, конечно, играть безразличие, но ведь попробовать стоило!
Гоблин с довольным смешком просеменил туда, где намертво застряла мастер и, подцепив несуразную вещицу длинной палкой с крючком на конце, произнес гортанную фразу на родном наречии. А потом, откровенно наслаждаясь недоверчивым выражением лица Алмии, протянул ей:
– Бери-бери! – повторив на всеобщем ритуальную фразу, – Отдаю, не требуя платы, от чистой души!
И когда мастер, как зачарованная, протянула руки, быстро добавил:
– С одним условием! В мою лавку ты больше не придешь, тэй-миго!
Алмия гневно сверкнула на хозяина лавки глазами:
– Согласна!
Гоблин хохотнул, и комок веревок сменил хозяина окончательно, а Алмии даже был выдан здоровенный кус мятой упаковочной бумаги и обрывок бечевки – завернуть сокровище.
И пока мастер паковала приобретение с тем видом, с каким матери пеленают младенцев, Вольфгер негромко сказал гоблину, вернувшемуся за прилавок:
– Ей ведь давно не по статусу самой по лавкам с проверками ходить, чтимый. У нее для этого подчиненные есть. Сегодня просто уж так вышло.
– Ну, не просто так ведь дарить было, э? – подмигнул в ответ старый выжига.
***
Карета тряслась по лидийским мостовым, но мои мысли теперь были далеки от земных неудобств. Я держала подарок гоблина на коленях, понимая, что то и дело ласково оглаживаю его – но ничего не могла с этим поделать. И даже взгляд капитана, в котором смешались недоумение со снисходительностью (так люди обычно на душевнобольных смотрят), не мог меня одернуть.
Если кое-кто не способен понять, какая ценность мне перепала, то это его проблемы, а не мои!
Магия в нашем мире, несмотря на долгие века изучения, все еще оставалась явлением загадочным и порой совершенно необъяснимым. Классическая школа, ритуальная, ведовство, шаманство…
Последнее особенно прекрасно было тем, что оно не могло работать. Не имели шаманы малых народов силы. Не трогали их песни и пляски тонкие магические струны мира. Не таили в себе никакой энергии веревки и камушки, косточки и деревянные бусины. Толпы ученых раз за раз совершали паломничества ко всевозможным шаманам, изучали их работы с лупой, разбирали, собирали, записывали, воспроизводили и в один голос твердили – не может оно работать.
А оно работало.
И я сама один раз видела, как обрушившийся на Лидий недельный штиль сменился веселым бризом только потому, что племя орков, прибывшее сюда на заработки во главе с шаманом, рисковало пропустить из-за этого штиля Великий День, отмечать который предки заповедовали исключительно на родной земле.
А ведь ветра магии не подчинялись. Да и не было ее – была безумная пляска с бубном, гортанные песни на чужом наречии и сладкий дым трав, сначала поднимающийся в воздух идеально прямой струйкой и тем больше клонившийся от набирающего силу ветра, чем выше становилась песнь шамана.
Потом полгорода ходило в купленных у того шамана оберегах, большинство из которых были оптом сплетены в одной артефактной мастерской, за отдельную плату этого не разглашавшей. Вот что значит – правильная реклама.
Гоблины, в отличие от орков, своим добром делились неохотно. Эти пройдохи могли пролезть без мыла куда угодно, но шаманское мастерство было для них священно и поводом для наживы не становилось никогда. Ну ладно, очень редко. Так что вещь, лежавшая у меня на коленях, точно была настоящей. Да это и чувствовалось, по едва заметному теплу, щекотавшему кончики пальцев, ноги и живот. Гоблины называли такие обереги «гир-таяно» – дар жизни или благополучия – переводы от источника к источнику разнились. Они делились на мужские и женские и вручались детям племени на взросление. Мальчикам – когда те покидали отчий дом, чтобы жить своей жизнью. Девочкам – когда те выходили замуж. Не сказать, что все гоблины были такими уж благополучными, но вот то, что мало кто из людей мог похвастаться наличием такого оберега в своей коллекции – это факт!
Так что капитан стражи Вольфгер Лейт мог сколько угодно раздражать меня своей вопиющей необразованностью – всерьез разозлиться у меня все равно не получалось.
Старый зеленый проныра, вот знал же, чем девушке угодить…
О том, что мы все еще работаем, я спохватилась только тогда, когда карета остановилась у другой лавки – куда менее презентабельной на вид и в куда более вонючем квартале. Приняв руку вервольфа на выходе из кареты, я брезгливо приподняла юбку и уже ее не опустила. Небо хмурилось все сильнее. Мне на нос даже шлепнулась одинокая капля, и я мотнула головой, сбрасывая ее.
Визит в эту лавку, как и в три следующие, к сожалению, дал еще меньше, чем разговор с почтенным Ошат-даро. Да и сами торговцы вместо того, чтобы расплыться улыбками навстречу дорогому гостю, становились нервными, замкнутыми и еще более подозрительными. Кажется, они и сами это понимали, а от этого нервничали еще больше. А я – все больше понимала, почему капитан столь настойчиво отказывался от моей компании.
Особенно – когда до последнего пункта назначения, которым оказалась даже не лавка, а захудалый то ли бар, то ли трактир, мне пришлось добрых метров триста тащиться пешком по невнятному подобию дороги, потому что карета не могла проехать по слишком узкой улице. Признаться, я даже не подозревала, что в Лидии в принципе есть такие места, куда больше похожие на захудалую деревню.
Лейт задавал одни и те же вопросы, получал одни и те же ответы – не видел, не знаю, ни в чем не виноват, а сразу после этого – заверения, что если вдруг, то сразу и непременно. От меня и моего присутствия толку не было никакого, и я уже была не рада, что вообще во все это ввязалась.
А вишенкой на торте стал дождь.
Нет, не дождь. Ливень.
Он ударил сплошной стеной, обрушившись на наши головы, как гильотина, на полпути к карете.
Я взвизгнула, бестолково метнулась в поисках укрытия. Взметнувшийся ветер щедро плеснул воды в лицо, в глаза… А в следующее мгновение капитан Лейт ухватил меня за руку и побежал. Я не рухнула в грязь, наверное, только потому, что, влекомая с такой силой, почти не касалась земли.
Вервольф впихнул меня в карету – мокрую насквозь, дрожащую, стучащую зубами, залез сам и встряхнулся, как самый настоящий пес, обдав меня мелкими брызгами.
– Куда, госпожа Алмия? – сунул нос в окошечко кучер, укрытый водоотталкивающими чарами.
– Домой, – раздраженно рявкнула я, благо паренек знал мой новый адрес.
В такие минуты я всегда остро завидовала магам других специализаций. Артефакторам сушка давалась нелегко, да еще и невозможно было сушить одежду, когда она надета на живое существо, сначала ее надо было снять.
Тут я вспомнила, наконец, что я в карете не одна и против воли подумала, какое лицо сделалось бы у Вольфгера Лейта, примись я сейчас стаскивать с себя промокшие насквозь тряпки.
Воображение оказалось бессильно. Сейчас лицо у капитана было таким же, как и всегда – собранно непроницаемым. Он провел по лицу широкой ладонью, стирая с него воду, и выглянул в окно, кажется, пытаясь прикинуть, куда мы едем.
– Прикажите высадить меня на перекрестке с проспектом Золотых рук. Мы же будем мимо него проезжать?
Я посмотрела на вервольфа с недоумением.
– Зачем? Рабочий день окончен. Дождь будет лить еще час как минимум, раз уж так разошелся. Вы едете ко мне. Обсохнете и, когда буря утихнет, отправитесь по своим делам, какими бы они у вас там ни были.
– Что вы, мастер Алмия, – хрипло отозвался вервольф. – Я и так сегодня чрезмерно злоупотребляю вашим вниманием.
Я готова была поклясться, что этот предельно вежливый, но просто-таки сочащийся ядом тон он скопировал у меня! Плагиатор!
– Да и по правде говоря…
Выслушивать себя в исполнении капитана городской стражи мне надоело очень быстро.
– Это не обсуждается, – отрезала я и, не в силах больше удерживать лицо, зябко обхватила себя ладонями за плечи. Мокрая ткань неприятно липла к телу, в туфлях тоже хлюпало, и я подозревала, что мои любимые чулки безнадежно испорчены. – Это моя карета, и коль скоро вы ею весь день пользуетесь, будьте любезны сейчас ехать туда, куда вас везут и быть благодарным.
Я в кои-то веки решила широту души проявить, а он ломается еще, как девица на выданье!
Вервольф смерил меня взглядом с ног до головы и промолчал. Только угол губ дернулся.
Признаться, я была готова к тому, что Лейт бабахнет кулаком по стене кареты и прикажет сделать по-своему, а то и выскочит прямо на ходу – что ему сделается. Но таки его воспитания хватило на то, чтобы не перечить даме. Хотя бы после того, как дама рявкнула. А потом еще и я – злюка!
На крыльце дома капитан меня тоже не бросил, послушно протопал за мной на третий этаж, и эта молчаливая покорность всколыхнула в душе некоторое ощущение неправильности происходящего. Но я себя успокоила тем, что в мужчине просто взыграл здравый смысл. В конце концов, я во многом могла упрекнуть Вольфгера Лейта, но идиотом он не был, несмотря на внешность бандита, туповатого и агрессивного. И в своем деле мастером он был известным, несмотря на вопиющую безграмотность в области артефактики.
Я отперла дверь, вошла, не глядя бросив ключи на тумбочку у входа, мазнула ладонью по выключателю.
– Проходите, капитан, извините за беспорядок, я только вчера переехала. Сейчас я переоденусь и помогу вам высохнуть, а пока загляните в ванную, – я махнула рукой на дверь слева, – там должны быть полотенца.
С этими словами я ускакала в спальню, по дороге опять налетев на диван и запнувшись о столик. Ай, чтоб вас всех! Надо было все же контролировать этих идиотов!
Мокрая одежда стягивались неохотно, ушибленный мизинец ныл. Я шипела сквозь зубы, проклиная непогоду, а непогода отвечала мне тем же, с новыми силами штурмуя оконное стекло. Если я хоть сколько-нибудь знала климат родного города, капитану Лейту предстояло злоупотреблять моим обществом еще пару часов, как минимум.
Нежный кашемир любимого свитера мягко окутал тело, наконец, окончательно уняв дрожь и приподняв мне настроение на пару пунктов. Натянуть любимые фланелевые домашние брюки я не решилась, остановилась на юбке, но между чулками и теплыми носками все же, поколебавшись, выбрала носки. Бес с ним, с капитаном Лейтом, мне только воспаления легких не хватало.
Да и под юбкой не видно.
Я бросила взгляд в зеркало, недовольно хмыкнула и потерла щеки, пытаясь согнать отнюдь не аристократическую, а скорее мертвечинную с синевой бледность. Торопливо вытащила из ушей серьги, сейчас смотревшиеся неуместно, несколько раз провела щеткой по мокрым волосам, и те под зачарованными ворсинками мгновенно высохли и заблестели – гладкий шелк, волосок к волоску. Слегка промокнула глаза – косметика госпожи Боте стоила потраченных на нее денег и с достоинством пережила это стихийное бедствие. Но мне было спокойнее знать, что все действительно выглядит безупречно.
Вольфгер Лейт обнаружился там, куда я его послала – в ванной.
– Снимайте одежду, я сейчас ее быстро… – я замерла на пороге, не договорив, потому что это указание уже явно запоздало.
Капитан лидийской стражи возвышался передо мной во всей своей природной красе. Ладно, не во всей, а в частичной – вокруг пояса было целомудренно обернуто полотенце. Зато мне открывался прекрасный вид на широченную спину – с четко прорисованными мышцами и гладкой загорелой кожей, влажно поблескивающей в свете лампы. Взгляд выхватил несколько шрамов – белесые полоски на темном фоне – и остановился на руках, которые в районе бицепсов я не смогла бы обхватить даже двумя ладонями.
Лейт выжал штаны, которые держал в руках – мышцы вздулись, капли воды дробью ударили по дну ванной – и я машинально облизнула пересохшие губы и вцепилась пальцами в подол юбки.
Вервольф встряхнул брюки и обернулся Запомним. Излишками скромности капитан явно не страдает. Впрочем, в этом мы с ним, пожалуй, похожи.
Я сомкнула губы, чувствуя, как они сжались в тонкую линию, и посмотрела гостю в глаза, не позволяя любопытному взгляду стечь ниже.
– Я высушу. Поставьте чайник пока.
Лейт небрежно бросил выжатую одежду на бортик ванной, я посторонилась, пропуская его, и задержала дыхание, когда, протискиваясь мимо, капитан едва не задел мою грудь своей.
Мужлан неотесанный! Никакого уважения к чувствам дамы! Никаких приличий!
Не успела я взяться за дело, как из кухни вдруг раздался какой-то странный шум. Я сунулась туда и узрела, как оборотень переставляет коробки с кухонной утварью, которые добры молодцы не иначе как из мести сгрудили прямо посередине, не оставляя места для стола. И тот был отодвинут почти к самой двери так, что я сама мимо него едва протискивалась. Оскорбленный оклик: «Вы что делаете?!» – застрял в горле. Я несколько мгновений понаблюдала за действом (может, и бандит, конечно, но хорош, собака!), а потом бросила:
