Текст книги "Андреев Д.Л. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 1: Русские боги: Поэтический ансамбль."

Автор книги: Даниил Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

А. А. Андреева.

РУССКИЕ БОГИ

ПОЭТИЧЕСКИЙ АНСАМБЛЬ

ОТ АВТОРА

Книга “Русские боги” состоит из большого количества последовательных

глав или частей, каждая из которых имеет и некоторое автономное значение,

но все они объединены общей темой и единой концепцией. Главы эти весьма

различны по своему жанру: здесь и поэмы, и поэтические симфонии, и циклы

стихотворений, и поэмы в прозе. Ни одна из этих частей не может, однако,

жить вполне самостоятельной жизнью, изъятая из контекста. Все они –

звенья неразрывной цепи, они требуют столь же последовательного чтения,

как роман или эпопея. В подобном жанре в целом можно усмотреть черты

сходства с ансамблем архитектурным; поэтому мне представляется уместным

закрепить за ним термин поэтический ансамбль.

1955, октябрь

Владимир

ВСТУПЛЕНИЕ

В ком возмужал народный гений,

Тому ясней, чем предкам, чин

Сверх-исторических вторжений,

Под-исторических пучин.

Вникая духом в дни былые,

Осознаем двойную весть:

Да, – в бездне есть двойник России,

Ее праобраз – в небе есть.

Небесный Кремль – мечта народа,

Итог и цель, сквозит вверху:

Лучом сквозь толщу небосвода

Он прикасается к стиху.

Он прикасался к душам зодчих,

Осуществлявших Кремль земной, –

Ко всем, искавшим правды Отчей

И мудрости земли родной.

Под ним миры кипят бореньем

Противозначных бурь и гроз,

И тот – глашатай, кто прозреньем

В их ткань вонзился, вторгся, врос.

Оттуда льется грохот бранный

Бушующих иерархий,

Одних – прекрасных и туманных,

Других – чудовищных, как Вий.

Мечты высокой вольный пленник,

Я только ей мой стих отдам:

Да будет строг он, как священник,

Ребенком вечным, как Адам!

Дли твердый шаг и плеч не горби,

Ты, мой слуга, мой вождь, мой друг, –

Российской радости и скорби

Непокоренный, страстный звук!

Но сквозь страну есть срыв без лестниц

Туда, где места нет мольбе,

И каждый слышит шорох вестниц,

Служанок тьмы – в самом себе.

Про Вышний Кремль и про Inferno

Еще невнятные вчера,

Вести рассказ упорно, мерно

Настала чуткая пора.

1949

ГЛАВА 1

СВЯТЫЕ КАМНИ

I

Приувязав мое младенчество

К церквам, трезвонившим навзрыд,

Тогда был Кремль, ковчег отечества,

Для всех знаком и всем открыт.

Но степенились ножки прыткие,

Когда, забыв и плач и смех,

Вступал в ворота Боровицкие

Я с няней, седенькой как снег!

Мы шли с игрушками и с тачкою,

И там я чинно, не шаля,

Копал песок, ладоши пачкая

Землею отчего Кремля.

А выше, над зеленой кручею,

Над всей кремлевскою горой

Десницу простирал могучую

Бесстрастный Александр Второй.

И я, вдоль круч скользя и падая,

Взбирался в галерею ту,

Что вкруг него сквозной аркадою

Вела в туман и в высоту.

Там лепотой и славой древними

Весь свод мерцал, как дивный плат,

Казалось, вытканный царевнами

В дрожащем отблеске лампад.

В овалах, кринами увенчанных,

Светился ликов мощный сонм –

Князья, в коронах строгих женщины,

Кольчуги, мех, булат, виссон.

То рыжие, как башни города.

То вьюг рождественских белей,

Широкие ложились бороды

На пышность барм и соболей;

Суровых рук персты землистые

То стискивали сталь меча,

То жар души смиряли истово

Знаменьем крестным у плеча.

В чертах, тяжелых и торжественных,

В осанках, мощных как дубы,

Читалась близость тайн Божественных,

Размах деяний и судьбы;

Как будто отзвук отстоявшийся

Народных битв, и гроз. и бед,

Шептал душе, едва рождавшейся,

Беспрекословный свой завет…

Я трепетал, я принимал его,

Когда внезапно, как обвал,

С немых высот “Петрока Малого”

Гул колокольный запевал:

Кремлевский воздух дрожью бронзовой

Гудел вверху, кругом, во мне,

И даль, что раньше мнилась розовой.

Вдруг разверзалась – вся в огне.

1950

II. У СТЕН КРЕМЛЯ. Триптих

В час утра, тихий и хрустальный

У стен Московского Кремля…

1

Ранняя юность. Пятнадцать лет.

Лето московское; тишь… прохлада.

В душу струится старинный свет

Первопрестольного града.

Скверы у Храма Спасителя… Даль…

И издалека – серебряной речью

Мерно несет родную печаль

Кованый благовест Замоскворечья.

По переулочкам узким брожу:

Там разноцветно пестрят пятиглавия,

Там, у высоких амвонов, слежу

Теплящиеся огни православия.

В смутных мечтах о добре и зле,

Долго внимаю рассеянным сердцем

Древней, полупонятной хвале

Великомученикам и страстотерпцам.

И, упований ни с кем не деля,

Вижу: над гребнем зеленого ската

Тихо слетают с зубцов Кремля

Лебеди розовые заката.

Бархатен, мягок уличный шум…

В старых притворах – ладан, стихиры.

Это впивает крепнущий ум

Вечную правду о Солнце мира;

Это – душа, на восходе лет,

Еще целокупная, как природа,

Шепчет непримиримое “нет”

Богоотступничеству народа.

2

Был час, годами и пространствами

Слегка лишь в памяти замгленный:

Как ветр безумья раскаленный,

В сознанье вжег он знойный след…

По городу бесцельно странствуя,

В виду Кремля, под гул трамвайный,

Облокотился я случайно

На старый мшистый парапет.

Час предвечерья, светло-розовый,

Бесшумно залил мостовые,

Где через камни вековые

Тянулась свежая трава,

И сквозь игру листвы березовой

Глядел в глаза мне город мирный,

Быть может, для судьбы всемирной

Назначенный… Москва, Москва!

Нет, не Москва, но Кремль. Он иглами,

Крестами, башнями, шатрами

Плыл над рекой. На каждом храме

Цвела закатная парча, –

Он спал, прекрасный и незыблемый,

Земной двойник Кремля другого,

Людьми повторенный сурово

Из бута, меди, кирпича.

Доступный долгими веками нам,

Теперь, от рвов до колоколен,

Он был недугом скрытым болен

Весь, до последнего жилья,

И в неприступном лоне каменном

Свершалась тяжкая работа,

Как если б там гнездился кто-то,

Лукавый замысел тая.

Но – что это?.. Ведь я бесчисленно

Все эти камни видел с детства;

Я принял в душу их наследство –

Всю летопись их темных плит…

…Час духа пробил: с дрожью мысленной

Я ощутил, как вихорь новый,

Могучий, радостный, суровый,

Меня, подхватывая, мчит.

И все слилось: кочевья бранные

Под мощным богатырским небом,

Таежных троп лихая небыль

И воровской огонь костра,

В тиши скитов лампады ранние,

И казнь, и торг в столице шумной,

И гусли пиршеств, и чугунный

Жезл Иоанна и Петра.

Я слышал, как цветут поверия

Под сводом теремов дремучих

И как поет в крылатых тучах

Серебролитный звон церквей,

Как из-под грузных плит империи

Дух воли свищет пламенами

И развевает их над нами

Злой азиатский суховей.

В единстве страшном и блистающем,

Как кубки с кровью золотые,

Гремящие века России

Предстали взору моему

Под солнцем, яростно взлетающим

Над этим страстным, крестным пиром,

Над тысячеобразным миром,

Чей нижний ярус тонет в тьму.

Казалось – огненного гения

Лучистый меч пронзил сознанье,

И смысл народного избранья

Предощутился, креп, не гас,

Как если б струи откровения

Мне властно душу оросили,

Быть может, Ангелом России

Ниспосланные в этот час.

3

Великих дедов возблагодарим,

Помянем миром души славных зодчих:

Они вложили в свой Последний Рим

Всю чистоту и свет преданий отчих.

Но мы ли свет грядущий предварим?

Он загорится в новых средоточьях,

И станет тусклым в радуге его

Вот это каменное естество.

Всепонимающ, ласков, ясен, мирен,

Блаженный город вознесется тут

Без крепостей, застенков и кумирен,

И новым цветом камни прорастут.

И Алконост, и Гамаюн, и Сирин –

Все духи рая дивно запоют,

И сквозь реченья новой литургии

Услышит каждый хоры их благие.

Кто смеет лгать, что Кремль наш завершен

Зубцами башен, сырью глыб острожных?

Здесь каждый купол – золотой бутон

Цветов немыслимых и невозможных.

Здесь тайный луч от древности зажжен –

Теперь, как меч, он дремлет в тяжких ножнах,

Еще сердец ничьих не озаря:

Он часа ждет – он ждет богатыря.

Сновидец! Кремль! О, нет: не в шумном бое,

Не в шквалах войн и всенародных смут

Последний смысл, загаданный тобою,

И твой далекий, милосердный суд.

Я вижу – там, за дымкой вековою –

Как озаренный изнутри сосуд,

Насквозь просвеченный духовной славой,

Святынь грядущих пояс златоглавый.

Не может разум в плотные слова

Завеществить твой замысел всемирный,

Но кровь поет, кружится голова,

Когда чуть слышный голос твой стихирный

Из недр безмолвия едва-едва

Течет к душе благоговейно-мирной.

Твой крест тяжел, святая мысль горька –

Чем озаришь грядущие века?

Улыбкой камня, скорбною и вещей,

В урочный час ты отвечаешь мне,

Когда от битв весь прах земной трепещет

И дух народа мечется в огне.

Взор Ангела над тихим камнем блещет,

Небесный Кремль ты видишь в чутком сне…

Кого ты обнял на восходе жизни –

Не усомнится в Боге и в отчизне.

1941-1950

III. ВАСИЛИЙ БЛАЖЕННЫЙ

Во имя зодчих – Бармы и Постника

На заре защебетали ли

По лужайкам росным птицы?

Засмеявшись ли, причалили

К солнцу алых туч стада?..

Есть улыбка в этом зодчестве,

В этой пестрой небылице,

В этом каменном пророчестве

О прозрачно-детском “да”.

То ль – игра в цветущей заводи?

То ль – веселая икона?..

От канонов жестких Запада

Созерцанье отреши:

Этому цветку – отечество

Только в кущах небосклона,

Ибо он – само младенчество

Богоизбранной души.

Испещренный, разукрашенный,

Каждый столп – как вайи древа;

И превыше пиков башенных

Рдеют, плавают, цветут

Девять кринов, девять маковок,

Будто девять нот напева,

Будто город чудных раковин,

Великановых причуд.

И, как отблеск вечно юного,

Золотого утра мира,

Видишь крылья Гамаюновы,

Чуешь трель свирели, – чью?

Слышишь пенье Алконостово

И смеющиеся клиры

В рощах праведного острова,

У Отца светил, в раю.

А внутри, где радость начисто

Блекнет в сумраке притворов,

Где от медленных акафистов

И псалмов не отойти –

Вся печаль, вся горечь ладана,

Покаяний, схим, затворов,

Словно зодчими угадана

Тьма народного пути;

Будто, чуя слухом гения

Дальний гул веков грядущих,

Гром великого падения

И попранье всех святынь,

Дух постиг, что возвращение

В эти ангельские кущи –

Лишь в пустынях искупления,

В катакомбах мук. Аминь.

1950

IV. В ТРЕТЬЯКОВСКОЙ ГАЛЕРЕЕ

Смолкли войны. Смирились чувства.

Смерч восстаний и гнева сник.

И встает в небесах искусства

Чистой радугой – их двойник.

Киев, Суздаль, Орда Батыя –

Все громады былых веков,

В грани образов отлитые,

Обретают последний кров.

От наносов, от праха буден

Мастерством освобождены,

Они – вечны, и правосуден

В них сказавшийся дух страны.

Вижу царственные закаты

И бурьян на простой меже,

Грубость рубищ и блеск булата,

Русь в молитвах и в мятеже;

Разверзаясь слепящей ширью,

Льется Волга и плещет Дон,

И гудит над глухой Сибирью

Звон церквей – и кандальный звон.

И взирают в лицо мне лики

Полководцев, творцов, вождей,

Так правдивы и так велики,

Как лишь в ясном кругу идей.

То – не оттиски жизни сняты.

То – ее глубочайший клад;

Благостынею духа святы

Стены этих простых палат.

Прав ли древний Закон, не прав ли,

Но властительней, чем Закон,

Тайновидческий путь, что явлен

На левкасах седых икон:

В шифрах скошенной перспективы

Брезжит опыт высоких душ,

Созерцавших иные нивы –

Даль нездешних морей и суш.

Будто льется в просветы окон

Вечный, властный, крылатый зов…

Будто мчишься, летишь конь-о-конь

Вдаль, с посланцем иных миров.

1950

V. ХУДОЖЕСТВЕННОМУ ТЕАТРУ

Порой мне казалось, что свят и нетленен

Лирической чайкой украшенный зал,

Где Образотворец для трех поколений

Вершину согласных искусств указал.

Летящие смены безжалостных сроков

Мелькнули, как радуга спиц в колесе,

И что мне до споров, до праздных упреков,

Что видел не так я, как видели все?

В губернскую крепь, в пошехонскую дикость

Отсюда струился уют очагов,

Когда единил всепрощающий Диккенс

У пламени пунша друзей и врагов.

То полу-улыбкою, то полу-смехом,

То грустью, прозрачной, как лед на стекле,

Здесь некогда в сумерках ласковый Чехов

Томился о вечно цветущей земле.

Казалось, парит над паденьем и бунтом

В высоком катарсисе поднятый зал,

Когда над растратившим душу Пер Гюнтом

Хрустальный напев колыбельной звучал.

Сквозь брызги ночных, леденящих и резких

Дождей Петербурга, в туманы и в таль

Смятенным очам разверзал Достоевский

Пьянящую глубь – и горящую даль.

Предчувствием пропасти души овеяв,

С кромешною явью мешая свой бред,

Здесь мертвенно-белым гротеском Андреев

На бархате черном чертил свое “нет”.

Отсюда, еще не умея молиться,

Но чая уже глубочайшую суть,

За Белою Чайкой, за Синею Птицей

Мы все уходили в излучистый путь.

И если театр обесчещен, как все мы,

Отдав первородство за мертвый почет,

Он был – и такой полнозвучной поэмы

Столетье, быть может, уже не прочтет.

1950

VI. БИБЛИОТЕКА

Я любил вечерами

Слушать с хоров ажурных

Исполинского зала

В молчаливое дворце

Тихий свет абажуров,

Россыпь мягких опалов, –

И, как в сумрачной раме,

Блик на каждом лице.

Это думы гигантов

Моей гордой планеты

Тихо-тихо текли там

В разум токами сил;

Этим светом, разлитым

По немым фолиантам,

Я, как лучшим заветом,

Как мечтой, дорожил.

И я видел, как жаждой

Мирового познанья

Поднимается каждый

Предназначенной всем

Крутизною – по цифрам

И отточенным граням,

По разгаданным шифрам

Строгих философем.

А вверху, за порогом

Многоярусной башни,

Дремлют свято и строго

Странной жизнью своей

В стеллажах застекленных,

Точно в бороздах пашни,

Спящих образов зерна

И кристаллы идей.

Неподсудны тиранам,

Неподвластны лемурам,

Они страннику станут

Цепью огненных вех;

Это – вечно творимый

Космос метакультуры,

Духовидцами зримый,

Но объемлющий всех;

Это – сущий над нами

Выше стран и отечеств,

Ярко-белый, как пламя,

Ледяной, как зима,

Обнимающий купно

Смену всех человечеств,

Мерно дышащий купол

Мирового Ума.

И душа замирает

От предчувствий полета

У последнего края,

Где лишь небо вдали,

Как от солнечных бликов

В разреженных высотах

На сверкающих пиках

Эверестов земли.

1950

VII. ОБСЕРВАТОРИЯ. ТУМАННОСТЬ АНДРОМЕДЫ

Перед взором Стожар –

бестелесным, безгневным, безбурным –

Даже смертный конец

не осудишь и не укоришь…

Фомальгаутом дрожа,

золотясь желтоватым Сатурном,

Ночь горящий венец

вознесла над уступами крыш.

Время – звучный гигант,

нисходящий с вершин Зодиака, –

В строй сосчитанных квант

преломляется кварцем часов,

Чтобы дробно, как пульс,

лампы Круглого Зала из мрака

Наплывали на пульт

чередой световых островов.

С мягким шорохом свод

и рефрактор плывут на шарнирах,

Неотступно следя

в глухо-черных пространствах звезду:

Будто слышится ход

струнным звоном звучащего мира,

Будто мерно гудят

колесницы по черному льду.

Это – рокот орбит,

что скользят, тишины не затронув;

Это – гул цефеид,

меж созвездий летящих в карьер;

То – на дне вещества

несмолкающий свист электронов,

Невместимый в слова,

но вмещаемый в строгий промер.

И навстречу встает,

как виденье в магическом круге,

Воплощенный полет –

ослепительнейшая мечта –

Золотая спираль

за кольцом галактической вьюги,

Будто райская даль –

белым заревом вся залита.

Будто стал веществом –

белым сердцем в ее средоточье –

Лицезримым Добром –

сам творящий материю Свет;

Будто сорван покров,

и, немея, ты видишь воочью

Созиданье миров,

и созвездий, и солнц, и планет.

Вот он, явный трансмиф,

глубочайшая правда творенья!

Совершенный зенит,

довременных глубин синева!..

И, дыханье стеснив,

дрожь безмолвного благоговенья

Жар души холодит

у отверзтых ворот Божества.

1950

VIII. КОНЦЕРТНЫЙ ЗАЛ

С.М.

Вступаю в духовные волны,

Под свод музыкальной вселенной,

Причастник ее вечерам,

Где смолкшими звуками полны

И воздух, и купол, и стены,

Как хорами стихшими – храм.

Не скрытые маскою черной,

Мерцают глубины роялей

Таинственным золотом дек –

Пучиною нерукотворной,

Кипеньем магических далей,

Творящих на миг – и навек.

Люблю эти беглые блики

На струнах и лаке, а справа –

Сверканье серебряных жерл,

Когда океан многоликий

Замкнуть берегами октавы

Готов демиург – дирижер.

Люблю этот трепет крылатый

Пред будущей бурей аккордов

Вокруг, надо мной и во мне,

И этот, закованный в латы

Готических образов, гордый

И тихий орган в глубине.

Он блещет светло и сурово,

И труб его стройные знаки

Подобны воздетым мечам

Для рыцарской клятвы у Гроба, –

Подобны горящим во мраке

Высоким алтарным свечам.

А выше, в воздушных провалах,

Над сумраком дольним партера,

Над сонмами бронзовых бра,

Блистают в холодных овалах

Юнцы Мировой Сальватэрры –

Алмазной вершины Добра.

На дальних эфирных уступах

Отрогов ее запредельных

Есть мир гармонических сфер,

Для нас составляющих купол

Свободных, бесстрастных, бесцельных

Прозрений, наитий и вер.

И слушают молча колоссы

В своих вознесенных овалах

Сквозь отзвуки жизни былой –

Что здесь, на земле стоголосой,

Еще никогда не звучало:

Эдем, – совершенство, – покой.

1950

IX. КАМЕННЫЙ СТАРЕЦ. Триптих

…И пламя твое узнаю. Солнце Мира!

Фет

1

Когда ковчегом старинной веры

Сиял над столицею Храм Христа,

Весна у стен его, в тихих скверах,

Была мечтательна и чиста.

Привычкой радостною влекомый,

Обычай отроческий храня,

К узорным клумбам, скамье знакомой

Я приходил на исходе дня.

В кустах жасмина звенели птицы,

Чертя полет к золотым крестам,

И жизни следующую страницу

Я перелистывал тихо там.

Я полюбил этот час крылатый,

Открытый солнечному стиху,

И мудрость тихую белых статуй

Над гордым цоколем, наверху.

Меж горельефов, едва заметен,

Затерян в блещущей вышине,

Один святитель, блажен и светел,

Стал дорог, мил и понятен мне.

На беломраморных закомарах,

С простым движеньем воздетых рук,

Он бдил над волнами улиц старых,

Как покровитель, как тайный друг.

Мой белый старец! наставник добрый!

Я и на смертной своей заре

Не позабуду твой мирный образ

И руки, поднятые горе’.

2

Ты изъяснил мне движение твари,

Их рук, их крыльев, из рода в роды, –

Молитву мира о вышнем даре,

Объединившую

все народы.

Повсюду: в эллинских кущах белых,

В садах Японии, в Тибете хмуром,

Перед Мадонной

и перед Кибелой,

На берегах Ганга,

на площадях Ура,

Под солнцем инков,

луной Астарты,

Пред всеми богами,

всеми кумирами

Священник бдил в синеве алтарной

И руки к тебе воздевал,

Свет Мира!

Господством меняются суша и море,

Отходят троны к рабам и слугам;

По городам, блиставшим как зори,

Влачится пахарь с суровым плугом,

Державы рушатся, меркнут боги,

Но в новых храмах, над новым клиром

Вновь воздевает с мирской дороги

Священник руки

к высотам мира.

И Ты нисходишь к сердцам воздетым

Все ярче, ярче из рода в роды,

И с каждой верой – все чище свет Твой,

И все прозрачней хрусталь Природы.

Навстречу, лестницей самосозданья,

Мы поднимаемся сквозь грех и горе,

Чтоб в расширяющееся окно сознанья

Вторгались зори и снова зори!

В непредставимых обрядах руки

К Тебе воздевши с другим потиром,

Увидят внуки, увидят внуки

Восход Твой новый, о, Солнце Мира!

3

И образы живого золота

В мой дух и жизнь вторгаться стали,

Как в равелин из мертвой стали

Дыханье вишенья в цвету,

И ясно, радостно и молодо

Смеясь, бродил я по столице,

Ловя живые вереницы

Непетых песен налету.

Казалось, дальний век накладывал

На этот город знак избранья,

И не страшило догоранье

Усталых вер былого дня,

Когда невольно я угадывал

На этих пасмурных урочьях

Сады грядущих дней, воочью

Уже коснувшихся меня.

Народу, в улицах снующему,

Невидима, неощутима,

Вставала тень – прозрачней дыма –

Гигантских врат – и ступеней –

И золотистый блеск Грядущего

Мерцал над куполами храма –

Ликующая орифламма

Прекрасных и всемирных дней.

О да, я знал: над скорбной родиной

Еще не раз промчится буря,

И белый старец в амбразуре

Обломком камня рухнет в прах…

Заветы прежней правды – проданы,

И мы все ближе к страшным срокам,

Когда клокочущим потоком

Зло забушует в ста мирах.

Но неизбежно, как железная

Закономерность зим и лета,

Мы затоскуем… Сном одетый,

Еще не явлен новый миф,

И только ты один, над бездною

Воздев молитвенные руки,

Готов принять святые муки,

Народ наш смертью искупив.

1933

X. У ПАМЯТНИКА ПУШКИНУ

Повеса, празднослов, мальчишка толстогубый,

Как самого себя он смог преобороть?

Живой парнасский хмель из чаши муз пригубив,

Как слил в гармонию России дух и плоть?

Железная вражда непримиримых станов,

Несогласимых правд, бушующих идей,

Смиряется вот здесь, перед лицом титанов,

Таких, как этот царь, дитя и чародей.

Здесь, в бронзе вознесен над бурей, битвой, кровью,

Он молча слушает хвалебный гимн веков,

В чьем рокоте слились с имперским славословьем

Молитвы мистиков и марш большевиков.

Он видит с высоты восторженные слезы,

Он слышит теплый ток ликующей любви…

Учитель красоты! наперсник Вечной Розы!

Благослови! раскрой! подаждь! усынови!

И кажется: согрет народными руками,

Теплом несчетных уст гранитный пьедестал, –

Наш символ, наш завет, Москвы священный камень,

Любви и творчества магический кристалл.

1950

XI. БОЛЬШОЙ ТЕАТР. СКАЗАНИЕ О НЕВИДИМОМ ГРАДЕ КИТЕЖЕ

Темнеют пурпурные ложи:

Плафоны с парящими музами

Возносятся выше и строже

На волнах мерцающей музыки.

И, думам столетий ответствуя,

Звучит отдаленно и глухо

Мистерия смертного бедствия

Над Градом народного духа.

Украшен каменьем узорным,

Весь в облаке вешнего вишенья, –

Всем алчущим, ищущим, скорбным

Пристанище благоутишное!..

Враг близок: от конского ржания

По рвам, луговинам, курганам,

Сам воздух – в горячем дрожании,

Сам месяц – кривым ятаганом.

Да будет верховная Воля!

Князья, ополченье, приверженцы

Падут до единого в поле

На кручах угрюмого Керженца.

Падут, лишь геройством увенчаны,

В Законе греха и расплаты…

Но город! но дети! но женщины!

Художество, церкви, палаты!

О, рабство великого плена!

О, дивных святынь поругание?..

И Китеж склоняет колена

В одном всенародном рыдании.

Не синим он курится ладаном –

Клубами пожаров и дымов…

– Спаси, о благая Ограда нам,

Честнейшая всех херувимов!

Как лестница к выси небесной,

Как зарево родины плачущей,

Качается столп нетелесный,

Над гибнущей Русью маячущий.

– О, Матере Звездовенчанная!

Прибежище в мире суровом!

Одень нас одеждой туманною,

Укрой нас пречистым покровом!

И, мерно сходясь над народом,

Как тени от крыльев спасающих,

Скрывают бесплотные воды

Молящих, скорбящих, рыдающих.

И к полчищам вражьим доносится

Лишь звон погруженного града,

Хранимого, как дароносица,

Лелеемого, как лампада.

И меркнет, стихая, мерцая,

Немыслимой правды преддверие –

О таинствах Русского края

Пророчество, служба, мистерия.

Град цел! Мы поем, мы творим его,

И только врагу нет прохода

К сиянию Града незримого,

К заветной святыне народа.

1950

XII. СТАНСЫ

Над каждым городом-колоссом

Миры клубятся бурной мглой:

Числа нет хорам стоголосым

И токам жизни – слой сквозь слой.

Не ночью, в смене грез безумной,

Не в рваных снах, не во хмелю,

Но в полдень ясный, трезвый, шумный

Их хаос плещущий ловлю.

Сквозь круг стихий, сквозь души зданий,

Сквозь сонмы тех, кто был людьми,

Глаза чудовищных созданий

Сторожким взором восприми.

Осмелься!.. Уж старинный демон

Воочью виден сквозь прорыв:

Надвинул конус тьмы, как шлем он,

Лицо бушующее скрыв.

Он опьянен нездешней властью

И жаждой, режущей как нож, –

Такою мукой, гневом, страстью,

Что взор ты с гневом отвернешь.

На битву с ним спешат другие:

Их взлет разящ и величав,

Смысл их деяний – литургия

Нам непонятных сил и прав.

Венцом касаясь небосвода,

Едва очерчен впереди

Великий дух – творец народа

С чертогом солнечным в груди.

Паря вне мира числ и меры,

Слои вселенных озарив,

Луч Мировая Сальватэрра

Вжигает в нас, как новый миф.

И где невластен даже гений

В часы пророческого сна,

Теряется в смерчах видений

Взор, не сумев коснуться дна.

1949

ГЛАВА 2

СИМФОНИЯ ГОРОДСКОГО ДНЯ

Часть первая. БУДНИЧНОЕ УТРО

Еще кварталы сонные

дыханьем запотели;

Еще истома в теле

дремотна и сладка…

А уж в домах огромных

хватают из постелей

Змеящиеся, цепкие

щупальцы гудка.

Упорной,

хроматическою,

крепнущею гаммой

Он прядает, врывается, шарахается вниз

От “Шарикоподшипника”,

с “Трехгорного”,

с “Динамо”,

От “Фрезера”, с “Компрессора”,

с чудовищного ЗИС.

К бессонному труду!

В восторженном чаду

Долбить, переподковываться,

строить на ходу.

А дух

еще помнит свободу,

Мерцавшую где-то сквозь сон,

Не нашу – другую природу,

Не этот стальной сверхзакон.

И, силясь прощально припомнить,

Он в сутолоке первых минут

Не видит ни улиц, ни комнат,

Забыв свою ношу, свой труд.

Но всюду – в окраинах

от скрипов трамвайных

Души домов

рассвет знобит,

И в памяти шевелится,

Повизгивает, стелется

Постылая метелица

Сует

и обид.

Гремящими рефренами,

упруже ветра резкого,

Часов неукоснительней,

прямей чем провода,

К перронам Белорусского, Саратовского, Ржевского

С шумливою нагрузкою подходят поезда.

Встречаются,

соседствуют,

несутся,

разлучаются

Следы переплетенные беснующихся шин, –

Вращаются, вращаются, вращаются, вращаются

Колеса неумолчные бряцающих машин.

Давимы, распираемы

потоками товарными,

Шипеньем оглашаемы

троллейбусной дуги,

Уже Камер-Коллежское, Садовое, Бульварное

Смыкают концентрические плавные круги.

Невидимо притянуты бесплотными магнитами,

Вкруг центра отдаленного, покорно ворожбе

Размеренно вращаются гигантскими орбитами

Тяжелые троллейбусы мелькающего Б.

Встречаются, соседствуют, несутся, разлучаются,

Нагрузку неимоверную на доли разделя,

Вращаются, вращаются, вращаются, вращаются

Колесики,

подшипники,

цилиндры,

шпинделя.

Штамповщики,

вальцовщики,

модельщики,

шлифовщики,

Учетчики, разметчики, курьеры, повара,

Точильщики, лудильщики, раскройщики, формовщики,

Сегодня – именитые,

безвестные вчера.

Четко и остро

Бегает перо

В недрах канцелярий,

контор,

бюро.

Глаза – одинаковы.

Руки – точь-в-точь.

Мысли – как лаковые.

Речь – как замазка…

И дух забывает минувшую ночь –

Сказку,

Могучую правду он с жадностью пьет

В заданиях, бодрых на диво,

Он выгоду чует, и честь, и почет

В сторуком труде коллектива.

Он видит:

у Рогожского,

Центрального,

Тишинского,

И там – у Усачевского –

народные моря:

Там всякий пробирается вглубь чрева исполинского,

В невидимом чудовище монаду растворя.

Витрины разукрашены,

те – бархатны, те – шелковы,

(От голода вчерашнего в Грядущее мосты),

Чтоб женщины с баулами, авоськами, кошелками

Сбегались в говорливые, дрожащие хвосты.

А за универмагами, халупами, колоннами

Пульсирует багровое, неоновое М,

Воздвигнутое магами – людскими миллионами,

Охваченными пафосом невиданных систем.

Там статуи с тяжелыми чертами узурпаторов,

Керамикой и мрамором ласкаются глаза,

Там в ровном рокотании шарнирных эскалаторов

Сливаются несметные шаги и голоса.

Часы несутся в ярости.

Поток все полноводнее,

Волна остервенелая преследует волну…

Поигрывает люстрами сквозняк из преисподней,

Составы громыхающие гонит в глубину.

Горланящие месива

вливаются волокнами

Сквозь двери дребезжащие, юркнувшие в пазы;

Мелькающие кабели вибрируют за окнами,

Светильники проносятся разрядами грозы…

Встречаются, соседствуют, несутся, разлучаются,

С невольными усильями усилья единя,

Вращаются, вращаются, вращаются, вращаются,

Колеса неустанные скрежещущего дня.

И все над-человеческое

выхолостить, вымести

Зубчатою скребницею из личности спеша,

Безвольно опускается в поток необходимости

Борьбой существования плененная душа.

Часть вторая. ВЕЛИКАЯ РЕКОНСТРУКЦИЯ

В своем разрастании город неволен:

Им волит тот Гений, что вел в старину

Сквозь бронзовый гул шестисот колоколен

К Последнему Риму – Москву и страну.

Но праздничный гул мирового призванья

Нечаянным отзывом эхо будил

В подземных пустотах и напластованьях,

В глубинном жилье богоборственных сил.

В своем разрастании город не волен:

Так нудит и волит нездешняя мощь,

Клубясь и вздуваясь с невидимых штолен,

Некопаных шахт и нехоженых толщ.

Как будто, пульсируя крепнущим телом,

Тучнеет в кромешном краю божество,

Давно не вмещаясь по древним пределам

Сосуда гранитного

своего.

Давно уж двоящимся раем

Влеком созидающий дух:

Он яростью обуреваем,

Борим инспирацией двух.

Враждующим волям покорны,

В твореньях переплетены,

Мечты отливаются в формы

Великой и страшной страны.

И там, где сверкали вчера панагии

И глас “Аллилуйя!” сердца отмыкал –

Асфальтовой глади пространства нагие

Сверкают иллюзией черных зеркал.

Стихий пробуждаемых крепнет борьба там,

Круша и ломая старинный покой

По милым Остоженкам, мирным Арбатам,

Кривоколенным и старой Тверской.

И, переступая стопой исполинской

Покорной реки полноводный каскад,

Мчат Каменный, Устьинский и Бородинский

Потоки машин по хребтам эстакад.

На дне котлованов, под солнцем и ливнем,

Вращаясь по графику четких секунд,

Живых экскаваторов черные бивни,

Жуя челюстями, вгрызаются в грунт.

Толпой динозавров подъемные краны

Кивают змеиными шеями вдаль,

И взору привычному больше не странны

Их мыслящий ход, их разумная сталь.

Над хаосом древних трущоб и урочищ,

Над особняками –

векам напоказ

Уж высится – явью свершенных пророчеств –

Гигантских ансамблей ажурный каркас.

Застрельщиков,

мучеников,

энтузиастов

Доиграна высокопарная роль:

Эпоха – арена тяжелых, как заступ,

Чугунных умов,

урановых воль.

Учтен чертежами Египет,

Ампир, Ренессанс, Вавилон,

Но муза уже не рассыпет

Для зодчих свой радужный сон.

Рассудка граненая призма

Не вызовет радугу ту:

Не влить нам в сосуд гигантизма

Утраченную красоту.

Напрасно спешим мы в Каноссу

Иных, гармонических лет:

Америки поздней колоссы

Диктуют домам силуэт.

Эклектика арок и лоджий,

Снижающийся габарит

О скрытом, подспудном бесплодьи

Намеками форм говорит.

И в бурю оваций,

маршей

и кликов

Век погружает

свою тоску,

И все туманней скольженье бликов

По мировому

маховику.

И сквозь жужжанье коловоротов

И похохатыванье

электропил,

Встают колонны, встают ворота

И заплетается сеть стропил.

Уж аэрограф, как веер, краской

Шурша обмахивает

любой фасад,

Чтоб он стал весел под этой маской:

Тот – бел, тот – розов, тот – полосат.

Во вдохновении

и в одержании,

не видя сумерек,

не зная вечера,

Кружатся ролики, винты завинчиваются и поворачиваются

ключи,

Спешат ударники, снуют стахановцы, бубнят бухгалтеры,

стучат диспетчеры,

Сигналировщики жестикулируют

и в поликлиниках

ворчат врачи.

Они неистовствуют и состязаются, они проносятся

и разлучаются,

В полете воль головокружительном живые плоскости накреня,

И возвращаются, и возвращаются, и возвращаются,

и возвращаются –

Как нумерующиеся подшипники, детали лязгающего дня.

И какофония

пестрых гудов

Гремит и хлещет по берегам:

Треск арифмометров и ундервудов,

Команда плацев

и детский гам.

За землекопом спешит кирпичник,

За облицовщиком – столяры,

И детворою, как шумный птичник,

Уж верещат и визжат дворы.

В казенных классах,

теснясь к партам,

растет смена,

урок длится,

Пестрят карты

всех стран света,

по тьме досок

скрипит мел;

В глаза гуннам –

рябят цифры,

огнем юным

горят лица,

А в час спорта

во двор мчится –

в галоп, с гиком –

клубок тел.

Смешав правду

с нагой ложью,

зерно знанья

с трухой догмы,

Здесь дух века

мнет ум тысяч,

росток нежный,

эфир душ,

Чтоб в их сердце

кремнем жизни

огонь пыла

потом высечь,

Швырнуть в город

живой каплей,

в бедлам строек,

в стальной туш;

Чтоб верным роем,

несметной стаей

Они спускались – в любые рвы,

Громаду алчную ублажая

Ометалличивающейся

Москвы.

Все крепче дамбы,

все выше стены,

Плотней устои, прочнее кров,

И слышно явственно, как по венам

Державы мира

струится кровь.

И каждый белый и красный шарик